Выборы в Ираке: ожидаемые неожиданности и победа глубинного государства

10 октября состоялись долгожданные досрочные парламентские выборы в Ираке. Нельзя сказать, что на них возлагались большие надежды.

Местное население и вовсе подошло к ним в состоянии тотальной апатии и разочарования, что показала исторически низкая явка на выборах — 41% (по другим данным, реальная явка даже еле дотягивала до 34%). Молодежь в основном и проигнорировала эти выборы, а нынче 60% населения Ирака — это люди в возрасте до 25 лет.

Несмотря на гнетущую атмосферу, в которой проходили парламентские выборы, они тем не менее имеют важное значение для развития политической ситуации в стране, которая давно превратилась в арену одного из основных прокси-сражений региона.

Прежде, чем проанализировать результаты выборов и их влияние на будущее политических раскладов в Ираке, стоит напомнить о контексте выборов и тех событиях, которые привели к их объявлению досрочно.

Предыстория: кризис пост-саддамовского Ирака

Общенациональный кризис, который переживает современное государство Ирак, начался задолго до «арабской весны» 2010-2011 гг. и социально-экономической протестной волны 2019-2020 гг. Проблемы иракской государственности определяются сложностью его внутреннего устройства и многогранностью социальных взаимоотношений между разными группами населения, часто не связанными общими взглядами или идеологией в условиях отсутствия солидарного видения будущего страны.

Падение монархии в 1950-е годы ознаменовало крах первого Ирака в его современных границах 1932 года, «подаренных» местным племенам французами, британцами и американцами после Первой Мировой войны.

Попытка левых националистов из числа среднего офицерства построить социально справедливое и светское общество на руинах коррумпированной монархической республики также не получилась: переломить естественную внутреннюю динамику этнополитических и конфессиональных групп, взаимодействие между которыми определяло политическую власть на этой территории, баасистам не удалось.

Да и многие из них не могли это сделать, ибо сами были представителями той или иной общины, клана, племени, региона, религиозной группы, и лишь мобилизация своих сторонников и формирование вокруг них клиентелистских сетей помогала удерживаться при власти и определяла могущество той или иной фигуры.

Поэтому, «второй Ирак» времён Саддама Хусейна и не стал уникальным государством, сумевшим «пережить» основоположные устои иракской политики.

Консолидация политической власти и тотальный контроль над госаппаратом и Вооружёнными силами позволили Саддаму облегчить управление страной и иметь РЕАЛЬНУЮ власть на большей части её территории. А доминирование преимущественно суннитов подавляло других, и, с одной стороны, обеспечивало безопасность правящей верхушки и выживание политического режима, а с другой стороны, постепенно отталкивало от него курдское и шиитское меньшинства, в среде которых накапливалась обида и чувство дискриминации, что приводило к росту социальной напряженности, время от времени выливавшейся в антисаддамовские восстания.

Вторжение США в Ирак в 2003 году подвело черту под саддамовским Ираком. То, что в Вашингтоне праздновали как коллапс кровавого и брутального авторитарного режима, в Багдаде воспринимали как свержение суннитской военно-политической верхушки и триумф для дискриминируемых элит шиитской и курдской периферии, а также начало очередного раунда борьбы за политическую власть.

Вакуум влияния, оставленный после свержения Саддама, заполнили преимущественно шииты и курды при молчаливом согласии американцев. Пост-саддамовское государство Ирак было выстроено США на:

• а) тесном союзе с несколькими светскими курдскими кланами, ставшими впоследствии системообразующими в современном Курдистане и захватившими власть в Эрбиле;
• б) взаимопонимании с шиитскими группировками на юге, которым отдали на откуп их региональные столицы;
• в) договорённостях с соседним Ираном, который помог удержать государство от развала, заведя в политику и госаппарат своих людей, но попутно развязав конкурентную борьбу с местным шиитским духовенством за контроль и влияние в шиитском мусульманском мире.

И вот, спустя более 15 лет, можно констатировать кризис и этого, «третьего Ирака», государства, которое тоже не стало объединяющим для местного населения.

Свержение суннитов и их общественно-политическая обструкция привели к эффекту, зеркальному тому, что мы наблюдали при Саддаме. Только теперь уже сунниты чувствовали себя брошенными на обочину и дискриминируемыми проамериканским шиитским правительством.

Вот только у них не было новых лидеров, вокруг которых можно было объединиться. Армию Ирака американцы разогнали, партию БААС тоже, а с ними рухнули и все социальные лифты, местные органы власти, государственная вертикаль и партийный аппарат, поддерживавший хоть какой-то порядок в стране. На благодатной почве иностранного вторжения и всеобщей разрухи влияние получили радикальные исламисты, вокруг которых и начали кучковаться отдельные группы суннитов, загнанные в свои родные северо-западные и западные провинции.

Впоследствии, именно там они начнут обретать организационные формы, а под влиянием «Аль-Каиды» и войны в Афганистане сформируют движение, которое в 2014 году станет известно как «Исламское государство».

Появление Ирана раскололо иракских шиитов, запустив длительную борьбу между духовенством двух стран за влияние на массы верующих. Этот раскол будет определять динамику внутри-шиитских отношений, особенно после 2014 года, когда именно шиитские добровольцы встанут на защиту Ирака и остановят боевиков «ИГ» на подходе к Багдаду.

Заход Ирана в Ирак также способствовал обострению регионального соперничества на территории страны, куда зашли Саудовская Аравия, Египет, Турция, ОАЭ и Катар, тем самым сделав пост-саддамовский Ирак лишь бледной тенью своего предшественника, и снизив способность государства принимать самостоятельные решения. Внешняя зависимость стала определяющей чертой Ирака после 2003 года. Он не просто выпал из региональной архитектуры безопасности как самодостаточный элемент, но и стал ареной для прокси-войн на протяжении всего последующего десятилетия, наряду с Сирией, Ливией и Йеменом.

Протестная волна, захлебнувшая Ирак после 2018 года, отражала сразу несколько процессов, легших в основу кризиса пост-саддамовского проамериканского проекта.

Во-первых, это была вспышка гнева, направленная против правящих после 2003 года элитных групп, доверие к которым было серьезно подорвано за последние годы в связи с коррупцией, экономической стагнацией, неустроенностью огромного количества молодежи, дисбалансами в развитии регионов.

Во-вторых, протесты стали следствием социально-экономической разрухи после кровопролитной, разрушительной войны с «ИГ» в течение 2014-2018 гг, в результате которой миллионы иракцев лишились домов, бежали в лагеря или за рубеж, а множеств городов и посёлков остались лежать в руинах.

В-третьих, протесты отображали чаяния тех социальных групп, которые желали вырваться за рамки клиентелистских политических сетей, но не знали, каким образом и что предложить взамен. После «экспериментов» американцев в 2003 году, фактической децентрализации и федерализации Ирака, ослабление политического центра не привело к улучшению качества жизни, сглаживанию меж-общинных отношений или формированию сильных институтов власти, наоборот: уменьшение роли Багдада привело к появлению множества центров силы, которые вошли в клинч друг с другом в непрекращающейся борьбе за власть и влияние в столице.

Разгон армии Саддама в 2003 году и неспособность США построить с нуля новые Вооружённые силы и кооптировать туда все социальные группы, закончилось тем, что в Ираке появилось много всяких карманных армий, которые сегодня определяют политические процессы в Ираке, вне зависимости от результатов выборов.

Огромное влияние на обострение кризиса в Ираке сыграла послевоенная разруха. Война с «Исламским государством» оставила в руинах целые регионы и города на северо-западе и западе страны в преимущественно суннитских районах. Основные издержки, связанные с войной (материальные, человеческие) несли шиитские регионы на юге, которые после завершения боевых действий лучше жить не стали. Война привела к обнищанию части регионов, а коррупция и некомпетентность местных властей только подливала масла в огонь.

Попытка правительства «закрутить гайки» и наполнить бюджет за счет увеличения налоговой нагрузки на средний городской класс ожидаемо вызвала сопротивление. К тому же, разрушенные конфликтом регионы так и не были до конца реинтегрированы и «вылечены», из-за чего у многих жителей появилось чувство раздражения и разочарования: столько людей погибли, а ситуация не меняется.

Переломная фаза иракского кризиса началась в октябре 2019 года, когда в южных регионах и в Багдаде вспыхнули масштабные антиправительственные демонстрации, преимущественно шиитов, недовольных социально-экономической и финансовой ситуацией в стране.

Больше читайте в материале: "120 дней в Багдаде: нефть, вода и новая коалиция в Ираке".

В первые же дни протестов более 3 тысяч человек сразу же пошли на штурм «зелёной зоны» Багдада — квартала, где находятся иностранные посольства и административные учреждения. За первую неделю протестов в столкновениях с силами безопасности погибло более 100 человек, а к середине 2020 года убитыми уже числились около 700 протестующих, тысячи получили ранения.

Это привело к отставке правительства, раскололо общество и создало условия, позволившие политическим силам начать раскачивать ситуацию с целью перехватить инициативу в свои руки. Поскольку уличное протестное движение не имело четкой организации и единого лидерства, это позволило политикам капитализироваться на демонстрациях, используя их в своих интересах. На этой волне в большую политику и вернулся проповедник Муктада ас-Садр и его сторонники.

К досрочным выборам в 2021 году Ирак подходит в состоянии острого кризиса государственности, когда не ставится вопрос «Какая партия будет рулить?», а ставится вопрос «Почему иракцы должны жить вместе и что их связывает?».

По сути, с 2003 года Иракское государство медленно, но уверенно угасало и развалилось, несмотря на видимость демократического процесса, наличие государственных органов власти и выборы. Внешнее влияние на Ирак только росло, а не уменьшалось — эти выборы не стали исключением, даже несмотря на завышенные ожидания от участия в них представителей «гражданского общества», которыми называют некоторых видных уличных протестных лидеров волны 2019-2020 гг.

Давайте пройдемся по основным участникам выборов в Ираке, и посмотрим, как эти все расклады выглядят сейчас.

Разноцветная палитра иракской политики

Политическое поле Ирака разделено между основными этнорелигиозными элитными группами, представляющими свои регионы, кланы и племена.

Система, которую США внедрили в Ираке после 2003 года, чем-то напоминает Ливан: здесь тоже закреплено этноконфессиональное квотное распределение политической власти, направленное на поиск приемлемых компромиссов и элитного равновесия. Президентом Ирака обязательно должен быть курд, премьер-министром — мусульманин-шиит, а спикером парламента — мусульманин-суннит. В парламенте места тоже распределяются по квотам.

Другими словами, результат выборов не всегда гарантирует, что политический расклад будет им соответствовать полностью. В отдельных случаях, выборы как таковые вообще не важны, поскольку места всё равно отдадут тем или иным политсилам согласно квотам.

Иракские шииты составляют от 60% до 65% населения страны, тогда как суннитов может быть до 35%. Это согласно приблизительным оценкам CIA Factbook. Точных данных про то, сколько в Ираке суннитов, а сколько шиитов, у нас нет. Последняя перепись населения проводилась в 1997 году, но она на касалась религиозной принадлежности. Есть ещё цифры 2011 года от Pew Research Center, которые проводили опрос среди жителей Ирака, и выяснили, что 51% из опрошенных идентифицировали себя как шиитов, а 42% - как суннитов.

Иракских христиан насчитывают до 500 тысяч, но их количество постоянно сокращается из года в год из-за войны, преследований и эмиграции в Европу. Наконец, курдское меньшинство — это порядка 20% населения Ирака, остальные 75% - арабы. Ещё 5% - езиды, ассирийцы, болотные арабы.

Иракские шииты компактно проживают в 9 провинциях на юге страны, которые стали эпицентрами социально-экономических антиправительственных волнений 2019-2020 гг. Там же происходит и основная политическая борьба между разными шиитскими элитными группами.

Как уже было сказано выше, шиитский политический лагерь ныне расколот между проиранской и проиракской мега-фракциями.

Первые выступают за сближение с Ираном, видя в нем образец для подражания, в том числе в вопросах религии. Вторые считают, что Иран — такой же циничный внешний игрок, как и все остальные, а потому доверять ему в полной мере нельзя, особенно в вопросах богословия и трактования шиитских исламских норм.

Вечное соперничество между иракским шиитским духовенством в Наджафе и иранскими аятоллами в Коме, всегда бывшее характерным элементом отношений двух стран, обострилось после 2003 года, когда иранцы получили возможность расширить свое присутствие в Ираке.

Война с «Исламским государством» сплотила шиитов, и они действовали более-менее слаженно, выступая единым фронтом против боевиков в 2014-2019 годах. Однако после того, как бои стихли, иракские шииты решили, что настало время ослабить влияние своих коллег-соседей.

Пользуясь политическим кризисом 2019-2020 гг., гибелью могущественного иранского генерала Касема Сулеймани и приходом к власти компромиссного, но тяготеющего к американцам премьер-министра Мустафы аль-Казыми, шиитское духовенство в Наджафе решилось на развод с Ираном.

Рекомендуем материалы по теме:

• Анализ:Убийство Касема Сулеймани и его последствия для Ближнего Востока
• Видео: убийство Сулеймани и провал американской саги в Ираке
• Колонка: Ливан, Ирак и будущее Украины

Сперва, они начали разрывать изнутри «Силы народной мобилизации» (PMF) – коалицию разных военизированных формирований, благодаря которым удалось остановить «ИГ» у врат Багдада в 2014 году, и которые сыграли решающую роль в войне против террористов.

После того, как американцы убили иранского куратора PMF – Касема Сулеймани, а также их командира, иракского военачальника Абу Магди аль-Мугандеса, внутри организации разгорелась борьба за лидерство и влияние. Иракские шииты не желали, чтобы проиранские силы приватизировали бренд PMF, и с ним шли на выборы, как это было в 2018 году. А поэтому, из состава PMF начали выходить группировки, лояльные иракскому аятолле Али ас-Систани, а не иранцам, и из них начали делать отдельные политические проекты.

Кроме того, шиитское духовенство в Наджафе вступило в ситуативный альянс с харизматичным проповедником Муктадой ас-Садром, чей партийный блок «Саирун» уже второй раз занимает первое место на выборах.

Ас-Садр, несмотря на свои тесные связи с Ираном, пытается играть в свою игру, пользуясь нахлынувшей на него популярностью, и позиционирует себя как некая «третья сила» между США и Ираном, главный иракский националист. Шиитским аятоллам такой расклад играет на руку, и в этом их позиции с садристами сходятся, так что неудивительно, что на этих выборах они играли против Ирана вместе.

Проиранские силы, разумеется, тоже не сидели без дела. Не желая расставаться со своим влиянием в Ираке, которое они потом и кровью завоевывали после 2003 года, Тегерану тоже пришлось сменить тактику и создать несколько новых политических проектов, не приевшихся избирателям, причем как в среде шиитов, так и суннитов.

PMF остались их флагманом на этих выборах, хотя внутренние распри и разногласия с Наджафом их серьезно потрепали, что отразилось как на провальном результате на выборах, так и на желании разочаровавшихся избирателей приходить на участки. Получалось, что пока избиратели иракских шиитов солидарно голосовали в поддержку своих лидеров, проиранская их часть оказалась расколота по вопросу, идти голосовать или нет.

В итоге, к выборам 10 октября, шиитский политический ландшафт был представлен такой плеядой политических партий:

1. Блок «Саирун» («Альянс за реформы»). Коалиция разных технократических, националистических и левых партий во главе с проповедником и богословом Муктадой ас-Садром. Он стал известен как «главный враг США», когда после 2003 года возглавил силы сопротивления американской оккупации на шиитском юге, в частности «Армию Махди». Ас-Садр часто метался между разными политическими группами Ирака, вступая в союзы то с одними, то с другими. На этих выборах садристы позиционировали себя как «третью силу» между Ираном и США, главную проиракскую националистическую партию, которая возьмет курс на уменьшение влияния внешних игроков.

2. Блок «Аль-Фатх» («Завоевание»). Коалиция разного рода проиранских шиитских политических партий, выходцев из зонтичной военизированной группировки «Силы народной мобилизации» (PMF), которые стали известны благодаря тому, что как добровольцы защитили Ирак от террористов «Исламского государства» в 2014 году. Они являются главными сторонниками сближения с Ираном. Некоторые группировки получают прямую военную и финансовую помощь от иранского КСИР. На этих выборах они снова шли как главная проиранская политическая сила, однако уже не в первоначальном составе: часть группировок решили идти отдельно от основной коалиции. На этих выборах блок «Аль-Фатх» возглавлял Хади аль-Амири — иракский военачальник и политик из проиранского лагеря, который также является председателем военной и политической организации «Аль-Бадр».

3. Партия «Даулят аль-Канун» («Государство закона»). Коалиция политических сил на базе Партии исламского возрождения бывшего премьер-министра Нури аль-Малики. Он возглавлял правительство Ирака с 2006 по 2014 года, и за это время заработал себе неоднозначную репутацию. Его ассоциируют со старым пост-саддамовским шиитским истеблишментом, некоторые даже обвиняют его в том, что его откровенно прошиитская политика привела к отчуждению суннитов и вспышке меж-конфессиональных конфликтов, на волне которых появилась «ИГ». Аль-Малики считается более близким к Ирану, так как имеет с ним тесные политические связи.

4. Партия «Хукук». Политическое крыло вооруженной группировки "Катаеб Хезболла", которая решила пойти отдельно от PMF, в которых состоит. Группировка находится под санкциями США, её обвиняли в обстреле американских военных баз.

5. Альянс национальных государственных сил. Коалиция нескольких политических партий, умеренно относящихся к США и иногда критикующих Иран. Крупнейшая политическая партия в альянсе — «Ан-Наср» бывшего премьер-министра Хайдера аль-Абади, того самого, при котором проходила война с «ИГ» в 2014-2018 годах. Именно на этом он пытался построить свою агитацию, а ещё на попытках поиграть в посредника между США и Ираном, хотя многие связывают его с Вашингтоном. Альянс под эти выборы был сформирован благодаря объединению партии «Ан-Наср» с движением «Аль-Хикма» ещё одного умеренного шиитского политика, богослова Аммара аль-Хакима. Хотя никакой четкой стратегии они на выборы не представили, один из их главных меседжей заключался в необходимости установить контроль над проиранскими группировками.

6. Партия «Ишракат Канун». Политическое крыло военизированной группировки "Ансар аль-Марджайя", которая вышла из состава PMF в 2020 году по указанию аятоллы Али Ас-Систани. Они позиционируют себя как националисты, выступающие против чрезмерного влияния Ирана.

7. Партия "Акд аль-Ватани". Политический проект Фалеха аль-Файяда - одного из руководителей PMF, который тоже решил пойти своим путем после убийства Касема Сулеймани в 2020 году.

Суннитский политический лагерь на этих выборах оказался не менее разделенным приблизительно по тем же линиям, что и шииты.

Восходящей звездой этих выборов стал спикер парламента Мухаммед аль-Хальбуси, относительно молодой для Ирака политик, который заручился поддержкой влиятельных анбарских суннитских кланов, а также Саудовской Аравии, ОАЭ и США, и возглавил партию «Такаддум». В партию Аль-Хальбуси также вошли иракские туркоманы, помогая собрать голоса на крайнем севере провинции Найнава, где сильны позиции протурецких и прокатарских политиков.

Дабы не позволить ему сплотить суннитов вокруг себя и своей повестки, проиранские силы тоже мобилизовали лояльных суннитов, вокруг фигуры могущественного, но одиозного, олигарха Хамиса аль-Ханджара, имеющего тесные связи с Катаром, Тегераном и PMF. Он находится в санкционных списках США. На эти выборы ему удалось затащить и бывшего спикера парламента Ирака, влиятельного суннитского политика Салима аль-Джубури, который считается тесно связанным с исламистским движением «Братья-мусульмане», имеющего поддержку Турции и Катара. Вместе, Аль-Ханджар и Аль-Джубури пошли на выборы под знаменами движения «Аль-Азм».

Кстати, Турция тоже сыграла свою партию на суннитском электоральном поле, выдвинув на выборы своих главных сторонников, скандально известных братьев Нуджайфи во главе партии «Проект национального спасения».

Усама ан-Нуджайфи был вице-президентом Ирака в 2016 году, и несколько раз попадал в коррупционные скандалы, из-за чего его у него сложилась не самая лучшая репутация. Впрочем, он сохраняет сильные позиции среди суннитских племён, сумев привлечь на свою сторону одного из лидеров племени Аль-Зоуба Джамаля ад-Дари, который привлек голоса жителей родного Абу-Грейба.

Второй брат — Асиль ан-Нуджайфи — был губернатором города Мосул, который в 2014 году захватили террористы «ИГ». Какое-то время, Асиля ан-Нуджайфи даже обвиняли в том, что это он сдал им город, и даже выдавали ордер на его арест. Именно Мосул до сих пор является главной электоральной базой для братьев и их партии.

Как мы видим, в суннитском лагере на этих выборах происходила битва между турецко-катарским тандемом, Ираном и аравийско-американским блоком, которые оказывали поддержку разным политическим силам, чтобы протолкнуть их в парламент, и с их помощью добрать голоса для формирования лояльного правительства.

В среде иракских курдов было особенно весело и динамично. Несмотря на явный успех на выборах курдов-барзанистов, серьезно выросли исламистские политические проекты, впервые за долгое время. Иракским Курдистаном вот уже почти 20 лет правят два крупнейших и политически сильнейших клана — Барзани и Талабани. В сферу влияния первых входит Эрбиль и его агломерация, а вотчина вторых — город Сулейманийя.

Де-факто, в Курдистане была двухпартийная система, и все процессы решались с помощью компромисса между двумя политическими кланами. Курдские исламисты оставались третьей альтернативной силой, но весьма маргинализованной в крайне светской автономии. Были и другие, более мелкие партии либерально-демократического толка, но они никак не могли прорваться через мощнейший политический заслон патронажно-клиентелистских сетей курдских элитных групп, сформированных вокруг семей Барзани и Талабани.

Всё начало меняться с появлением «Исламского государства», из-за которого изменился военно-политический баланс сил в стране. Проиранские группировки под зонтиком коалиции «Сил народной мобилизации» сумели взять под контроль ряд регионов, где раньше были влиятельны курдские пешмерга.

Попытка курдов присоединить к себе спорные арабские земли на админграницах Курдистана в сентябре 2017 года закончилась катастрофическим референдумом, который никто не признал, а федеральное правительство просто силой вытеснило пешмерга из спорных территорий. Власть курдских элит начала сыпаться, и в регионе участились манифестации с требованием отставки Масуда Барзани и его ближайшего окружения. Кроме того, свою лепту в дестабилизацию Курдистана внесла курдская Рабочая партия Курдистана (РПК), которая развернула в горах региона у границы с Турцией свои опорные пункты и военные базы, что спровоцировало их конфликт с барзанистами, которые не желали видеть тут соперников.

Короче говоря, выборы 2021 года проходили на фоне вялотекущего политического кризиса в Иракском Курдистане, и должны были отобразить общественные настроения по поводу слабеющей власти кланов Барзани и Талабани. Как всегда, оба шли на выборы отдельно. Для них кризис стал возможностью ослабить позиции друг друга и переломить баланс сил в регионе в свою пользу. Поэтому, выборы в Курдистане были весьма «грязными».

«Патриотический союз Курдистана» (ПСК) — главная политсила клана Талабани — решила объединиться с другим курдским движением «Горран» в надежде, что союз с внесистемной оппозиционной политической силой привлечёт голоса молодых людей и притянет их на участки. Более того, ПСК заключила договорённости с некоторыми курдскими исламистами, чтобы они поддавались друг другу в некоторых округах, лишь бы не допустить победы кандидатов от барзанистов. ПСК считаются более лояльными Ирану, и имеют тесные отношения с руководством проиранского блока «Аль-Фатх», и Тегеран ожидаемо делал ставку именно на ПСК. Однако триумфальный выход партии на этих выборах был омрачен и серьезно подорван из-за внутри-кланового конфликта между двоюродными братьями Бафелем и Лахуром Талабани. Последнего обвинили в попытке отравить брата, и вынудили уйти в отставку с занимаемых в партии высоких постов прямо накануне выборов, что раскололо их электорат, и демотивировало многих людей идти на участки.

Курдская демократическая партия (КДП) — главная политическая сила клана Барзани — на этих выборах, как и на всех предыдущих, имела преимущество — высокие рейтинги в двух из трёх регионах Курдистана — провинциях Эрбиль и Дохук. КДП, в отличие от своих оппонентов, имеет хорошие деловые связи с Турцией, аравийскими монархиями и США, и критически настроена против Ирана. На этих выборах КДП вёл руководитель региона, президент Курдистана Нечирван Барзани, за спиной которого незримо стоит тень его дяди, де-факто лидера клана Масуда Барзани, ушедшего в отставку в 2017 году из-за провального референдума.

Внесистемные политические силы в Курдистане были представлены курдскими исламистами (Исламский союз Курдистана и Курдское исламское движение) и либеральной политической партией «Новое поколение», выросшей из антиэлитарных уличных протестов 2017-2020 гг. На фоне ослабления традиционных политических партий, именно эти три партии становятся главной альтернативой «старой гвардии».

Есть ещё одна политический лагерь, который мы назовем условно «улицей \ независимыми». Протестная волна 2019-2020 годов не прошла бесследно. Массовые антиэлитарные манифестации в южных регионах Ирака показали, что в обществе есть запрос на «новые лица», людей, не связанных ни с какими традиционными политическими силами, не являющимися частью системы, и при этом достаточно компетентными в сознании народа, чтобы управлять страной. Такая, немного, наивная картинка стала характерной чертой протестной волны в ряде государств Ближнего Востока за последние 3 года, включая Ирак, Ливан, Алжир, Судан, Иорданию, Палестину, Сирию.

На этих выборах запрос общества нашел свое отражение в нескольких совершенно новых политических проектах. Причем, они не являются только лишь продуктом самоорганизации протестной части населения или лидеров общественного мнения.

Запрос людей на «новые лица» был использован и традиционными элитами, которые под этим соусом продвигали свои интересы, но уже в новой обертке, стараясь воспользоваться настроениями общества после 2019 года.

Результатом этой работы стало появление партии «Имтидад», которую позиционировали как «партию улицы», якобы объединяющей молодых, перспективных людей, которые будут теми самыми «независимыми, новыми политиками, что сломают хребет старой системе». Впрочем, это не совсем так. Часть членов партии связаны всё с теми же шиитскими глубинными элитами на юге и духовенством в Наджафе. Так что, полностью независимыми их считать нельзя.

Результаты выборов и анализ

Явка на выборах была необычайно низкой — 41% по официальны данным. Согласно другим источникам, она и вовсе еле дотянула до 34%. Согласно данным ЦИК Ирака, результаты парламентских выборов получились вот такие (всего 329 мест, для большинства надо 165):

1. Блок «Саирун» - 73 места;

2. Партия «Такаддум» - 37 мест;

3. Партия «Государство закона» - 34 места;

4. Курдская демократическая партия — 33 места;

5. Блок «Аль-Фатх» - 17 мест;

6. Патриотический союз Курдистана \ Горран — 16 мест;

7. Движение «Аль-Азм» - 12 мест;

8. Партия «Новое поколение» - 9 мест;

9. Партия «Имтидад» - 9 мест;

10. Все остальные — 31 место;

11. Независимые — 40 мест.

На первый взгляд, мы видим убедительную победу антииранских националистических сил.

Блок «Аль-Фатх» во главе с Хади аль-Амири потерпел поражение, и растерял значительную часть голосов после 2018 года: из-за токсичной репутации, участия группировок в разгоне протестов в 2020 году, кампании США по их дискредитации, а также из-за внутренних расколов, которые привели к дроблению электората, и демотивировали многих их сторонников, планировавших прийти на участки. В какой-то степени, «тень Касема Сулеймани», убитого Штатами в начале 2020 года, до сих пор довлеет над Ираком: после его смерти разгорелась борьба за лидерство внутри проиранских «Сил народной мобилизации», которых он курировал. Эта борьба и привела к расколу шиитского блока на проиранский и проиракский, что отобразилось на результатах выборов.

Проиракские националисты из шиитского лагеря, лояльные духовенству в Наджафе, впервые упрочили свои позиции и шли на выборах отдельными политическими проектами, а не в связке с Ираном.

Две шиитские партии, лояльные Наджафу — «Хукук» и «Ишракат Канун» - получили на выборах по 5 мандатов, в основном за счет голосов сторонников на юге. В канун выборов военизированные шиитские группировки, находящиеся под контролем Наджафа, а не Тегерана, начали сотрудничать с садристами и Муктадой ас-Садром, в частности с его собственной мини-армией, подразделениями «Сарая ас-Салям». Выборы стали удобной платформой, с которой иракские шииты развернули контрнаступление против иранского влияния, найдя новых ситуативных союзников.

С другой стороны, неверным будет утверждать, что проиранские политические силы теперь можно списать со счетов. Кроме 17 мест, которые получили в «Аль-Фатх», в парламент также прошли их союзники — партия «Государство закона» Нури аль-Малики (34 мандата), движение «Аль-Азм» Хамиса аль-Ханджара (12 мандатов), курды из Патриотического союза Курдистана (16 мандатов). К проиранским кандидатам также отходит «христианская квота» (4 места) в парламенте, её забирает партия халдейских христиан «Вавилонское движение», имеющая связи с проиранскими группировками.

Другими словами, в условном проиранском лагере в сумме собирается 83 места в парламенте. К ним может присоединиться часть независимых. Конечно, всё это при условии, что они решат действовать сообща. В таком случае, с ними придётся считаться.

В парламент всё-таки зашли представители внесистемных политических сил. Это было ожидаемым результатом кризиса пост-саддамовских элит. Впрочем, получили эти партии немного. «Имтидад» во главе с популярным лидером уличных протестов Алаа ар-Рикаби будет иметь 9 мандатов. Ещё целых 40 мест распределяться между независимыми кандидатами. Вряд ли они существенно изменят расклады в парламенте, но для Ирака это первый звоночек, свидетельствующий о некоем переломе в отношениях власти и общества. Новых партий будет больше, а старые будут вынуждены либо исчезнуть, либо переформатироваться под новые тренды.

Результат выборов по Курдистану тоже был ожидаемым. Оппозиция не смогла мобилизовать сторонников и довести людей до участков. В пользу барзанистской КДП сработали проведение досрочного голосования для бойцов пешмерга и внутренних переселенцев, низкая явка среди активной антиэлитарной части общества и голосование в спорных районах в Мосуле и Киркуке, где КДП получили победу благодаря договорённостям с местными элитами.

С оппозицией произошла типичная история. Партия «Горран» не смогла провести эффективную кампанию и убедить людей прийти на участки. В Патриотическом союзе Курдистана в клане Талабани начались конфликты, которые запутали избирателей. Часть оппозиции объявили бойкот выборам, а другая часть наоборот. В Эрбиле барзанисты использовали админресурс, чтобы не допустить до выборов кандидатов от лояльных оппозиции племён типа Фейсала Каримхана, который имеет связи с кланом Талабани. Короче говоря, оппозиция проиграла, а партия власти максимально эффективно воспользовалась их слабостями.

В целом выборы показали несколько важных трендов:

1. Начался процесс трансформации добровольческих парамилитарных группировок в политические проекты, их кооптация в структуру власти уже на политическом уровне;

2. Все успешные политические силы в Ираке имели схожий рецепт успеха: наличие сильной, харизматичной личности, вокруг которой консолидируется электорат, наличие родного электорального оплота в крупных городах, легко мобилизуемого под выборы, использование бренда личного имени и племенных связей;

3. Появление «третьих сил» и «новых лиц», которые могут стать «джокерами» в политических раскладах в Ираке. В этой ситуации их либо будут пытаться отодвигать от принятия решений, либо наоборот: постараются кооптировать во власть, чтобы убить их рейтинги;

4. Электронная система голосования в Ираке не прошла проверку на прочность: ей не доверяли, она долго считала голоса, а задержки с объявлением явки и результатов нивелировали эффект новизны от подобной «диджитализации» выборов;

5. Наблюдается тотальная усталость значительной части электората от политики, а также переход от поляризации 2018-2020 гг. в состояние политической апатии, идеологической безнадеги и отчаянного бойкота окружающей среды. Результат — чрезвычайно низкая явка, рост недоверия между властью и обществом, а также огромное количество намеренно испорченных бюллетеней (в одном Курдистане таких было 544 тысячи). Это может закончиться очередным социальным взрывом через некоторое время;

6. Кризис государства, границ и элит Ирака сохраняется. Выборы показали, что значительная часть населения более не считают пост-саддамовскую политическую систему в Ираке эффективной или актуальной. Квотный принцип этно-конфессионального распределения власти уже тоже не воспринимается частью общества как нечто необходимое. Однако люди в массе своей не знают, что с этим делать. У них нет четкого видения будущего в Ираке, как и предложений по реформированию страны;

7. По итогам выборов, в среде суннитов появились новые политические лидеры, которые теперь смогут претендовать на лидерство в своей общине. Прежде всего, это лидеры победившей суннитской партии «Такаддум»: спикер парламента Мухаммед аль-Хальбуси, губернатор провинции Анбар Али Фархан и депутат парламента, пресс-секретарь партии Яхья аль-Мухаммади;

8. В шиитском политическом лагере уже можно смело говорить о трёх центрах силы, которые в ближайшее время начнут бороться друг с другом: фракции, лояльные иракскому шиитскому духовенству во главе с аятоллой Али ас-Систани, фракции, находящиеся под контролем Ирана, и фракции, которых собрал проповедник Муктада ас-Садр, ставший по итогам выборов самостоятельным политическим субъектом, имеющий в своем распоряжении свою крупную парламентскую фракцию и даже военизированные отряды «Сарая ас-Салям».

Новый политический баланс в Ираке

Вероятнее всего, новое правительство в Ираке снова будет компромиссным, несмотря на то, что проиранские силы потеряли часть своих позиций. Однако в отличие от 2018 года, в этот раз непосредственно формировать новый Кабмин будут садристы, набравшие больше всех голосов, и их союзники — это курды-барзанисты и сунниты из партии «Такаддум». К ним также могут присоединиться «уличные» из партии «Имтидад» и независимых кандидатов.

Самым вероятным кандидатом в премьер-министры остается действующий глава правительства Мустафа аль-Казыми. Во-первых, у него уже сложились неплохие отношения с садристами, суннитами и курдами. Во-вторых, он сам является компромиссной фигурой для правящих элит. В-третьих, он уже доказал, что может быть неплохим премьером и выдерживать баланс между разными внешними игроками. В-четвёртых, как и Муктада ас-Садр, он в последнее время заигрывает с идеей уменьшения внешнего влияния на Ирак, а это делает его идеологическим союзником садристов.

Ситуативный альянс суннитов, барзанистов и садристов может быть выгоден всем троим. Муктада ас-Садр получит эксклюзивное право влиять на решения правительства. Проще говоря, он получит то, что всегда хотел — власть, но при этом останется «серым кардиналом» иракской политики.

Сунниты во главе с Мухаммедом аль-Хальбуси оставят за собой кресло спикера парламента и сумеют наконец вырваться из маргинализованного состояния, в котором они пребывали после 2003 года. Для самого Аль-Хальбуси участие в формировании правительства поможет ему в борьбе за лидерство внутри суннитского политического лагеря.

А иракские курды из клана Барзани смогут претендовать на пост президента Ирака, и выторгуют для себя более выгодные условия сосуществования с Багдадом, стремясь восстановить позиции, утраченные после провального референдума про независимость 2017 года.

Выборы в Ираке открывают новую главу в противостоянии разных групп влияния в шиитской общине.

На заре протестной волны 2019 года садристы использовали уличные демонстрации антииранскую направленность некоторых из них, чтобы усилить свои переговорные позиции с Тегераном. В итоге, к концу 2020 года между Ираном и Садром сложился ситуативный, временный альянс, благодаря которому протесты удалось подавить и свести на нет. Обе стороны понимали, что рост антиэлитных настроений в обществе угрожает их позициям в иракской системе власти.

Однако сейчас, когда прошли выборы, потребности в таком альянсе уже нет, и ас-Садр будет играть свою игру, отдельную от Ирана, что автоматически приведёт его к столкновению с иранскими интересами.

При этом, их конфликт, как и противостояние Ирана с иракским шиитским духовенством, не стоит рассматривать как исключительно теологический спор или меж-конфессиональное противостояние.

На самом деле, в основе конфронтации лежит банальная борьба за политическую власть, в которой большую роль всегда играл национализм, а не религия. Взять, к примеру, «Силы народной мобилизации», за бренд и статус которых сейчас развернётся борьба. Эта коалиция вооруженных группировок не является исключительно шиитской, там есть немало суннитов, христиан, ассирийцев, езидов и курдов. Поэтому, борьба внутри и вокруг PMF – это про власть, влияние и репутацию, а не за религию.

Огромное влияние негосударственных субъектов на иракскую политику — прямой результат войны с «ИГ» и общенационального кризиса центрального правительства после 2003 года — открывает возможности внешним игрокам использовать разного рода прокси-инструменты для расширения своего влияния, противодействия соперникам, укрепления своих позиций, продвижения собственных нарративов и экономических интересов. После выборов стало очевидно, что роль внешних игроков только увеличится, а не наоборот.

Это приведёт к всплеску борьбы между центральным правительством, в котором теперь ведущую роль будут играть садристы, и палитрой военизированных парамилитарных структур, с которыми надо будет что-то делать, поскольку они размывают власть центра и не дают установить монополию госорганов на насилие.

Естественно, таким странам, как Турция и Иран, которые проецируют свое влияние через группировки, будет невыгодным их ликвидация или полная интеграция с Вооружёнными силами. С другой стороны, учитывая результаты выборов, другие страны — Саудовская Аравия, ОАЭ, США, Франция, Британия — будут наоборот, поддерживать усилия центра по взятию под контроль силовых структур, раз теперь во власти будут лояльные политические силы.

Но сделать это будет крайне сложно. Одно дело — желание внешних игроков воспользоваться ослаблением проиранских сил после выборов и поддержать их оппонентов, но другое дело — установить реальный контроль над силовыми формированиями.

Вот один яркий пример — регион Синджар на северо-западе Ирака. До 2014 года функции обеспечения общественного порядка и безопасности в регионе выполняли отряды курдских пешмерга, подконтрольные барзанистам из Эрбиля. Когда туда пришли террористы «ИГ», курды фактически бросили регион и проживавших там езидов, и отступили в Курдистан. Геноцид, который пережили езиды, в 2014-2017 годах, пока Синджар был захвачен боевиками «ИГ», убедил их в том, что защищать себя они должны самостоятельно и в союзе с теми, кто не предаст их, как пешмерга. В итоге, в Синджаре появились езидские силы самообороны, а местные элиты провозгласили там самоуправление.

Туда также зашли прямые конкуренты пешмерга — отряды Рабочей партии Курдистана, пообещавшие поддержку езидам. А после референдума 2017 года, когда барзанисты пытались присоединить Синджар к себе, туда зашли ещё и проиранские группировки из «Сил народной мобилизации». В конце концов, Синджар превратился в настоящий котёл, где присутствуют десятки вооруженных парамилитарных формирований. Из-за присутствия там опорных баз РПК, свои виды на Синджар теперь имеет и Турция, которая с 2020 года начала вторжение на север Ирака с целью ликвидировать базы курдской РПК.

Единственное, чего центральное правительство достигло на синджарском направлении — это подписание соглашения в октябре 2020 года о создании в Синджаре совместной с Багдадом администрации, назначения туда независимого губернатора, роспуске всяких сил самообороны и интеграции езидских бойцов в Вооружённые силы. Впрочем, практически ничего из этого договора реализовано не было. Его воспринимали просто как временное перемирие между Багдадом, Синджаром и Эрбилем в их борьбе за этот регион, которая длится с 2017 года.

Кроме очевидных реалий на местах, есть проблема и с самим Муктадой ас-Садром — человеком, который будет решать судьбу Ирака в ближайшее время.

Несмотря на то, что во время выборов он позиционировал себя как иракского националиста, противника внешнего вмешательства, искренне желающего построить сильное государство, он и сам выстроил свою политическую силу на активном паразитировании на этно-конфессиональных раскладах после 2003 года, и на использовании военизированных формирований, находящихся вне правового поля и контроля центральных властей.

В феврале 2021 года, когда он устроил в Багдаде целый марш своих вооруженных отрядов «Сарая ас-Салям», он выступил по телевидению, и заявил, что их развёртывание на улицах необходимы для защиты шиитских святынь, а также «потому что Ирак не будет в безопасности без парамилитарных групп, так как силовые органы находятся в состоянии коллапса».

Другими словами, садристы не будут стремиться к тому, чтобы отказываться от такого важного инструмента проецирования своего политического могущества, а значит не станут проводить радикальные реформы.

Да и в конце концов, ас-Садра всегда интересовала власть. «Реформатор» он очень условный. Последние 2 года, пользуясь кризисом, садристы активно занимались укреплением своих позиций во властных структурах. Их члены получили высокие должности в министерствах обороны, транспорта, коммуникаций, внутренних дел и финансов. Они протолкнули своих людей в комитеты, которые назначают глав нефтегазовых госкорпораций и банков. Министерства, которые контролируются садристами, получили треть от $ 90 млрд бюджетных денег, заложенных на 2021 год.

Ас-Садра называют самым могущественным человеком в Ираке, а его движение достигло пика своей популярности и влияния с 2003 года. В этом и есть его основной интерес — удержание власти и доступ к финансовым потокам, впрочем, как и у всех остальных.

Страны Запада согласятся с правлением садристов, и даже поддержат Ас-Садра, несмотря на его антизападные настроения, просто потому, что для них он — меньшее зло, нежели проиранские силы.

Конечно, никакой гарантии того, что он их в какой-то момент предаст, нет, но подобный ситуативный альянс — единственный вариант для антииранских сил попытаться их ослабить. Поэтому, садристы уверенно себя чувствуют в отношениях с Западом и аравийскими монархиями, и не боятся никакой изоляции или санкций. Они поняли, что на образе борьбы с Ираном могут получать поддержку на Западе, а с помощью антизападных акций и риторики будут удерживать популярность населения и сохранять связи с Тегераном.

Садристы вряд ли откажутся от политики балансирования между разными центрами силы, которую проводили все иракские политики после 2003 года. Отсюда и ставка на переизбрание премьером Мустафы аль-Казыми, который научился это делать.

Ставка на Ас-Садра, впрочем, не изменит положение, в котором оказались западные страны и США в первую очередь. Их проблема остается такой же, как и 15 лет назад — они оторваны от местных реалий, и вместо выстраивания связей на низовом уровне, всегда предпочитали отдать Ирак на откуп какой-то политической фигуре, которая им кажется лояльной и не антиамериканской, и которая способна воспроизводить все те ритуальные речи и действия, которые являются мейнстримными в глазах западной публики: иметь западное образование, быть активистом-реформатором, быть светским либералом, говорить правильные вещи в правильное время и внедрять всякие квоты для меньшинств и женщин.

Таким был экс-премьер-министр Нури аль-Малики в 2006-2014 годах, пока он не стал настолько токсичным, что Западу пришлось в какой-то момент его «слить». Таким же был Хайдер аль-Абади — экономист и инженер из семьи врачей, которых репрессировали во времена Саддама Хусейна, знающий английский язык, доктор Университета Манчестера, живший в изгнании в Британии. Таким же был его преемник Адель Абдель-Магди, живший во Франции экономист, закончивший престижную американскую иезуитскую школу в Багдаде. Поражение Хайдера аль-Абади на выборах 2018 года стало для Штатов неприятным сюрпризом, хотя к этому всё шло, если анализировать внутреннюю политику премьера и его неспособность преодолеть последствия войны с «ИГ».

Сейчас история повторяется, хотя у США просто нет другого выбора. Мустафа аль-Казыми, ставший премьером в результате договорённостей элит в 2020 году, не оправдал тех надежд, которые были у Вашингтона. Американцы думали, что раз аль-Казыми имеет тесные связи с ЦРУ и Пентагоном, и является (на словах) апологетом реформ и демократического правления, то с его приходом эра иранского доминирования и власти группировок закончится. Но на деле аль-Казыми не смог пойти против внутренней политической динамики, и адаптировался под роль компромиссной фигуры, ради которой его и выбрали на высокую должность.

Муктада ас-Садр — фигура гораздо более неоднозначная и туманная для США, но они вынуждено его поддержать, поскольку понимают, что их интересы сейчас совпадают — садристы не являются иранскими марионетками, хотя контролировать их в Вашингтоне не смогут. Страх утраты контроля будет главным раздражителем для США в их дальнейшей иракской политике, особенно если они выведут свои войска до конца года.

Выборы в Ираке не приведут к урегулированию кризиса в стране. Максимум, чего можно ожидать — перераспределения политического влияния и финансовых потоков, незначительное усиление позиций антииранских сил и возвращения к компромиссным торгам между внешними игроками.

Скорее всего, садристы либо продвинут на пост премьера своего человека, либо оставят в должности Мустафу аль-Казыми.

Пользуясь ситуацией, США и аравийские монархии попытаются ослабить влияние Ирана, и будут использовать эту ситуацию для давления на иранцев, в том числе на ядерных переговорах, которые сейчас остаются приоритетными для Вашингтона.

Ирану придется подумать над ребрендингом своих политических проектов, чтобы удержать контроль над PMF и не допустить утраты позиций в южных шиитских регионах. Турция попытается усилиться, пользуясь хорошими результатами суннитов, с руководством которых встречался Эрдоган, и курдов-барзанистов, с которыми Анкара тесно общается и сотрудничает против РПК.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook.