Что происходит с Путиным?

Разумеется, ряд громких скандалов в Москве пока не дает оснований говорить о подлинной смене курса внутренней политики. Но крах одиозного министра обороны чем-то напомнил падение богача Фуке при  Людовике XIV. Эту аналогию в свое время нередко применяли к казусу Ходорковского, но, как мне кажется, не совсем верно, ведь Ходорковский стоял за пределами государственной системы, в то время как Николя Фуке был министром финансов.

«Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,

      Аль ты думу затаил нечестивую?

      Али славе нашей завидуешь?

      Али служба тебе честная прискучила?

Однако, то что Путин…вряд ли это некая самодеятельность правоохранительных органов, не правда ли – не пожалел любимое детище охранителей (может, и enfant terrible, кто знает?), ГЛОНАСС, вызывает интерес  другого свойства.  А продолжение банкета? Дела против военных?  Преследование экс-министра сельского хозяйства? Плагиат в работах крупного администратора МГУ, активного члена путинского «Народного фронта» (и разрушающий истфак МГУ скандал)? Наезд на министерство по делам Дальнего Востока? Не грыжа ли президента обрушилась на Россию?

Видите ли, Владимир Владимирович, конечно, не Пак Чжон Хи, который на правительственных вечеринках не брезговал лично срывать колье с жен министров, крича о том, что стыдно роскошествовать в бедной стране. На что-то этакое начинает проявляться.

Считая вот этот текст Максима Кононенко – «Путин 2.0» – слишком оптимистичным, все же нельзя не заметить, что в России что-то меняется.

Прежде чем попробовать определить содержание этих перемен, следует остановиться на наборе возможных направлений.

В свою очередь, эти направления развиваются из базовой ситуации, состоящей в поствыборной травме российского общества, длящейся уже почти год (у нас она только начинается – как раз сегодня ПАСЕ заявила о том, что результат наших парламентских выборах мог быть искажен нарушениями.

Вспомним, что произошло в России.

Хотя бы имитировавший демократизацию Дмитрий Медведев был решительно отодвинут в сторону Владимиром Путиным, и это отторгло от «Единой России» некоторый критический сегмент электората, что и позволило «сыграть» стратегии Навального, голосованию против «Единой России».

Де-факто, «Единая Россия» проиграла выборы – и только подтасовки позволили правящей партии создать куцее большинство в Думе.

Откровенная фальсификация – и на фоне «экзитов», и гауссовского распределения, которое сможет посчитать даже школьник младших классов – вызвали беспрецедентные протесты в столицах и выставили кандидата в президенты в глупом свете.

Вертикаль потрескалась и зашаталась, но оппозиция не смогла оказать достаточное давление на систему, чтобы она посыпалась, хотя некоторые сколы и произошли: слабым звеном клептократии оказались «эсеры». Нехотя, но стал проводить митинги Жириновский, вспомнивший о том, что когда-то был подлинным политиком, а не шутом. Почувствовали конъюнктуру и коммунисты, которых стабилинисты обвиняют в «шашнях» с Березовским.

Дух гражданственности стал возвращаться в Россию после многих лет доминирования ненасытных потребителей, управляемых гипножабой.

Но истеблишмент сумел мобилизоваться – интригами своих шпионов (ну, а как назвать «медведевских пупсиков» Тину Канделаки, Леонида Радзиховского и прочие капли золотого дождя?) он раскалывал и без того слабую и гетерогенную оппозиционную среду.

Из канализации Кремля, выходящей на Красную Площадь через мавзолей, понеслись коричневые реки кликушества по поводу «угрозы цветной революции», разумеется, руководимой «агентами Госдепа». Реки эти залили телевидение и интернет, Кремль опять запел столь милую сердцам тех 32% населения, которые, как говорят опросы, в 1917 году поддержали бы большевиков – «охранительную песню Каа», и в конце-концов, не мытьем, так катанием добился своего.

Тем более, новыми лицами внесистемной оппозиции можно было назвать разве что юриста Алексея Навального, активистов Олега Удальцова, Евгению Чирикову, поэта Дмитрия Быкова, а также граждан, выпихиваемых из власти, вроде Льва Гудкова. А вот что там делал «утиль» 90-х – 2000-х, вроде Немцова или Лимонова, совершенно непонятно.

Правильно было бы добиться создания подлинной оппозиционной площадки на основе фракции «Справедливой России», неожиданно набравшей (за счет «стратегии Навального») высокий процент.

«Яблоко» такой основой стать не может.

Впрочем, в сухом остатке, излет года прошел под знаком реакции – усиления союза нефтегазовой, силовой и церковной аристократии, навязывания обществу все более авторитарно-мракобесного законодательства и шпиономании.

Но какая-то политическая жизнь в России все же появилась, путинское большинство на переднем краю российской цивилизации – в столицах – больше не существует, «подсовывание» городскому среднему классу нелепого Прохорова не срабатывает, к отметке «полусвободных» сдвинулся показатель работы СМИ, ранее почти полностью «замороженных»…

И вот на фоне противоречивого избирательного законодательства, запрограммированного поражения оппозиции в серии местных выборов, вымученных губернаторских кампаний, с одной стороны, и эффективности проведения выборов в координационный совет внесистемной оппозиции, с другой – вдруг такие телодвижения Владимира Владимировича, чей полет со стерхами никого не впечатлил, а сам спектакль оказался зело скандализированным.

Таким образом, базовая ситуация состоит в усталости общества от Путина. Рейтинг небожителя опять упал, он идет русским путем превращения из  няшного диктатора в ворчливого бабая.

Что касается премьера «Михрютки» — так его негативный рейтинг стал даже больше. Превратиться в бабая он не сможет, потому что, как писал исследователь блатного языка Фима Жиганец —  «Какой же, блин, дешёвый зехер —Мне с бабаём играть в жмурка…». Иными словами, Дмитрий Медведев вызывает презрение с обеих сторон – у либералов как слабак, у стабилинистов – как «агент Госдепа»

Базовая ситуация также содержит быстро растущее недоверие к риторике и прожектам Кремля, постепенное усиление региональных элит, главным образом – мусульманских. Считается, что в правительстве создан штаб неолибералов в правительстве, но не очень понятно имеет ли это последнее обстоятельство какой-то эффект на курс власти.

В экономике России, как и в хозяйстве большинства сырьевых экспортеров со слабой институциональной системой, стагнация постепенно переходит в рецессию. Дополнительно, внешняя конкуренция усиливается после вступления в ВТО, а резервов образца 2008 года – нет.

Внешняя политика России зашла в тупик. Беларусь экономически вынуждена сближаться как с Западом, так и с Китаем, несоциалистическими странами, проводит собственную грузинскую политику.

Казахстан находит все более перспективным участвовать в интеграционных процессах тюркской цивилизации, и может это себе позволить.

Новая грузинская власть протянула руку на север, но вряд ли у Тбилиси получится лучше, чем у Киева.

Запад и его мусульманские союзники усиливают давление на Сирию, Германия не находит нужным расширять сотрудничество с Россией сверх существующего, завис в воздухе вопрос ПМР, и так далее, и тому подобное.

Путин 2.0., соответственно, должен прекратить политику имитации и либо воплотить мечту охранителей, либо мечту прогрессистов.

Почему «должен»?

Потому что к декабрю 2017 года неизбежно сложится единое оппозиционное движение с одной простой и понятной идеологемой «Россия без Путина». Чем глубже будет рецессия, тем основательнее будет становиться поддержка такого движения в среде центристского болота, пока еще доминирующего в российском электорате и озлобленного снижением потребления.

Такое движение будет эмбрионом нормальной политической системы, как это было в Польше конца 80-х и других освободившихся от тоталитаризма странах.

По крайней мере, спокойно досидеть свой срок и попытаться безболезненно передать власть Путин сможет лишь в случае, если:

либо окончательно ликвидирует демократические элементы российской политической системы и станет то ли полноценным монархом, то ли патриархом, то ли генеральным секретарем единственной разрешенной партии.

либо, он может воплотить-таки наивную мечту российских прогрессистов, которые, увы, чаще живут по сатирическому завету Салтыкова-Щедрина «хотелось то ли Конституции, то ли севрюжины с хреном», а именно «сверху» провести демократические реформы, демонополизацию экономики и дератизацию государственного управления.

Оба пути предполагают создание идеологической концепции, в которой переплетались бы национальное культурное наследство и универсальная идея прогресса.

Справится ли Путин с такой задачей – сказать сложно.

Скорее всего, ситуация в России будет эволюционировать в том же направлении, что и в большинстве крупных постколониальных стран после Второй мировой войны, к примеру, Индонезии. Местного Ельцина – Сукарно сместил местный Путин – Сухарто, в конце концов, общественные процессы стали диктовать необходимость демократической конкуренции и подлинных экономических реформ.  Кто знает, может Ксения Собчак – это такая российская Мегавати Сукарнопутри?

Россия, разумеется, отличается от Индонезии природными богатствами и наличием ядерного арсенала, продолжающим оставаться сравнительно высоким уровнем образованности населения (несмотря на текущий позорный скандал в главном университете страны) и европейской границей.

Однако, политическая культура этой самой крупной территориально страны мира все еще пребывает в уютной детской постельке постколониализма и посттоталитаризма, отсюда все эти «национальные лидеры», «возвращения к корням»,  боязнь свободы и глубоко извращенное понимание либерализма как некой враждебной философии финансовых кругов, направленной на закабаление «среднего россиянина».

Сможет ли Владимир Путин на своей израненной стерхами спине — вытащить Россию из колеи развития стран третьего мира, и магического круга бедности, или же это придется делать кому-то другому, покажут ближайшие пять лет.

Начало любопытное.

Да только хотелось бы напомнить бессмертные строки Герцена:

«Один из  самых  печальных  результатов  петровского  переворота  —  это развитие  чиновнического  сословия.  Класс  искусственный,   необразованный, голодный, не умеющий ничего делать, кроме  «служения»,  ничего  не  знающий, кроме канцелярских форм, он  составляет  какое-то  гражданское  духовенство, священнодействующее в судах и полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых.

Гоголь  приподнял  одну  сторону  занавеси  и   показал   нам   русское чиновничество во всем безобразии его; но Гоголь невольно  примиряет  смехом, его огромный комический талант берет верх над негодованием.  Сверх  того,  в колодках русской цензуры  он  едва  мог  касаться  печальной  стороны  этого грязного подземелья, в котором куются судьбы бедного русского народа.

Там, где-то в закоптелых канцеляриях, через которые мы  спешим  пройти, обтерханные люди пишут — пишут на серой бумаге, переписывают на гербовую,  и лица, семьи, целые деревни обижены, испуганы, разорены. Отец идет  на поселенье, мать в тюрьму, сын в солдаты — и все это разразилось,  как  гром, нежданно, большей частью неповинно.

А из-за чего? Из-за денег.  Складчину…или начнется следствие о мертвом теле какого-нибудь пьяницы,  сгоревшего  от вина и замерзнувшего от мороза. И голова собирает, староста собирает, мужики несут последнюю копейку. Становому надобно жить; исправнику надобно жить, да и жену содержать; советнику надобно жить, да и детей воспитать,  советник  — примерный отец…

Чиновничество царит в северо-восточных губерниях Руси и в  Сибири (где нет дворянства);  тут оно  раскинулось  беспрепятственно,  без  оглядки…  даль   страшная,   все участвуют в выгодах, кража становится res publica. Самая власть  царская, которая бьет как  картечь,  не  может  пробить  эти  подснежные,  болотистые траншеи из топкой грязи. Все меры правительства  —  ослаблены,  все  желания искажены;  оно  обмануто,  одурачено,  предано,  продано,  и  все  с   видом верноподданнического раболепия и с соблюдением всех канцелярских форм.

Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он  ввел  всюду коллегиальное начало; как будто дело зависело от  того,  как  кто  крадет  — поодиночке или шайками. Он сотнями отрешал старых плутов  и  сотнями  принял новых. Сначала он нагнал такой ужас на земскую  полицию,  что  мужики  брали деньги с чиновников, чтоб не ходить с челобитьем. Года через  три  чиновники наживались по новым формам не хуже, как по старым.

Нашелся другой  чудак,  генерал  Вельяминов.  Года  два  он  побился  в Тобольске, желая уничтожить злоупотребления, но, видя безуспешность,  бросил все и совсем перестал заниматься делами.

Другие, благоразумнее его, не  делали  опыта,  а  наживались  и  давали наживаться.

— Я искореню взятки, —  сказал  московский  губернатор  Сенявин  седому крестьянину, подавшему жалобу на  какую-то  явную  несправедливость.  Старик улыбнулся.

     — Что же ты смеешься? — спросил Сенявин.

     — Да, батюшка, — отвечал мужик, — ты прости;  на  ум  пришел  мне  один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять и, точно, пробовал  —  да  только пушку-то не поднял!

     Сенявин, который сам рассказывал этот анекдот, принадлежал к тому числу непрактических людей в русской службе,  которые  думают,  что  риторическими выходками о  честности  и  деспотическим  преследованием  двух-трех  плутов, которые подвернутся, можно  помочь,  такой  всеобщей  болезни,  как  русское взяточничество, свободно растущее под тенью ценсурного древа.

     Против него два средства: гласность  и  совершенно  другая  организация всей машины, введение  снова  народных  начал  третейского  суда,  изустного процесса, целовальников  и  всего  того,  что  так  ненавидит  петербургское правительство.»

Аминь.

Не надорвался бы только Владимир Владимирович.