Что Америка не смогла понять относительно своей самой длинной войны?

Пока Соединённые Штаты покидают Афганистан спустя 20 лет войны, нет сомнений в том, что мы её проиграли, или, если сказать мягче, не достигли поставленных целей. На протяжении последних недель «Талибан» развернул наступление в северных регионах страны. Лишённая поддержки США, афганская армия и полиция, как сообщают, потеряли более двух десятков округов за прошедший месяц и сейчас сражаются на окраинах ключевых городов, таких как Кандагар и Мазар-и-Шариф.

Высокопоставленные американские чиновники предупреждают о риске гражданской войны в то время как доклады разведывательных структур уже прогнозируют, что афганское правительство, которое США поддерживали на протяжении 20 лет, падёт в течение года.

Почему мы проиграли? Я пытался ответить на этот вопрос последние 12 лет, начиная с 2009 года, когда я был гражданским подрядчиком в отдалённом округе Гармсер в провинции Гильменд. Я продолжал биться над этим вопросом в 2013 и 2014 годах, когда был политическим советником командующего всех американских войск в Афганистане, генерала Джозефа Данфорда, и даже позже, будучи его советником, когда он перешёл на пост главы Объединённого комитета начальников штабов.

Путешествуя по стране с высокопоставленными военными офицерами, я замечал, что с каждым боем, имевшие численное превосходство и лучшее снаряжение, военнослужащие и полицейские всё чаще терпели поражение от рук бедных и ничем не примечательных боевиков «Талибана». Это был тренд, который в конечном итоге обрёк афганское правительство, если бы, конечно, США не остались там навсегда.

Я не нашёл какого-то одного цельного ответа на вопрос, почему мы проиграли войну. Разного рода объяснения относятся к разным частям этого пазла. Однако тот, на который я хочу обратить внимание, пожалуй, наиболее четко прослеживался в беседах, которые я вёл с самими талибами, часто на их родном пуштунском языке.

«Талибан воюет за веру в джанат (рай) и гази (убийства неверных)… Армия и полиция воюют за деньги» - сказал мне один талибский проповедник из Кандагара в 2019 году. «Талибы готовы сложить головы в бою… как армия и полиция могут с этим совладать?».

«Талибан» имел преимущества в способности воодушевлять афганцев на борьбу. Их призыв поднять оружие против иностранных оккупантов, испещрённый ссылками на исламские учения, очень гармонировал с идентичностью афганцев. Для них джихад, более корректно означающий «сопротивление» или «усилие», а не то карикатурное значение, что прижилось у нас в США, исторически был средством защиты от гнёта чужеземцев, частью их истории выживания после каждого иностранного вторжения. Хотя ислам учит единению, справедливости и миру, «Талибан» сумел создать такой идейный конструкт, завязанный на религии и афганской идентичности, что союзное не-мусульманским внешним силам правительство в него никак не вписывалось.

Само присутствие американцев в Афганистане попирало афганскую идентичность, которая складывалась из чувства национальной гордости, давней истории борьбы с чужеземцами и религиозного долга защищать свою родину. Она побуждала мужчин и женщин становиться на защиту своих чести, религии и дома. Она подначивала молодых людей бороться. Она подавляет волю афганских военных и солдат. Способность талибов увязать их дело с самим смыслом быть афганцем стала решающим фактором в поражении США.

Это объяснение долгое время не вызывало понимания у американских чиновников и экспертов, включая и меня самого. Мы верили, что в Афганистане всё возможно — поражение «Талибана» и способность афганского правительства функционировать самостоятельно, хотя на самом деле это было не так.

Это необязательно значит, что нам стоило бросить Афганистан давным давно, особенно учитывая, что мы узнали. Это означает, что мы могли лучше управлять нашей стратегией, чтобы не тратить ресурсы на выполнение заведомо невозможных задач. Мы могли потратить меньше денег. У нас было бы меньше потерянных жизней. Самое неприятное под занавес нашей самой длинной войны — это как раз то, что Америка могла сделать больше, но годами продолжала топтаться на месте перед лицом свирепого противника.

В 2009 году я поехал в Гармсер на службу во вспомогательной группе, которая работала вместе с батальоном морских пехотинцев. Как раз происходило увеличение численности контингента после решения Обамы, и мы пытались вытеснить талибов из провинции Гильменд. Я надеялся и хотел понять, почему насилие вернулось после изначального периода затишья после вторжения США в 2001 году.

Основываясь на ранних исследованиях Афганистана, включая классический труд Сары Чейз «Наказание добродетели», моя первая догадка была о том, что в основе насилия лежали обиды и трудности: местные были вынуждены бороться из-за несправедливого отношения к ним со стороны правительства и их союзников из числа местных варлордов. На самом деле, я обнаружил реальные доказательства наличия этих проблем — земельные споры, злоупотребления со стороны полиции и нажива правительства на торговле опием.

Пакистанский фактор был особенно важным для ситуации в Гармсере. Пакистанское правительство уже имело дурную репутацию среди американских чиновников из-за нежелания сотрудничать в борьбе с талибами. Действительно, сотни боевиков нападали на округ, прибывая из Пакистана. Ещё одной причиной насилия были внутренние склоки в правительстве, национальной армии, среди племён и полевых командиров, которые не смогли объединиться против «Талибана».

После того, как я покинул Гармсер, у меня появилась возможность взглянуть на ситуацию в стране шире, уже в качестве советника Данфорда. Я чувствовал, эта история намного глубже. Социальные трудности, Пакистан и внутренние распри не могли объяснить каждое поражение на поле боя.

Процесс увеличения численности войск к тому моменту завершился, и настало время афганскому правительству действовать самостоятельно, давая нам возможность уйти. Однако полицейские и солдаты слишком часто сдавались в бою. Среднестатистический афганский военнослужащий банально не желал воевать так, как его коллеги из «Талибана».

В результате этого, правительство начало терять окрестности, которые мы только-только взяли под контроль. На тот момент, потери были незначительные. Но мы осознавали, что если так продолжится и дальше, правительство будет неспособно контролировать ключевые города, и над ними нависнет угроза коллапса. Небольшие неудачи вскоре обернулись массовым провалом, который мы наблюдаем сегодня.

Коррупция была частью этой проблемы. Как уже хорошо известно, эффективность полиции и военных снижалась из-за того, что правительственные чиновники или военные командиры им недоплачивали, разворовывали боеприпасы и записывали в военные реестры «мёртвых душ». Впрочем, даже если учитывать коррупционную составляющую, афганская армия и полиция всё равно превосходили талибов как по численности, так и по обмундированию практически в каждом сражении.

Более убедительным аргументом было нежелание военных и полицейских сражаться за интересы коррумпированного правительства, склонного их бросать и игнорировать. Тем не менее, я знал нескольких афганских командиров, которые прилагали огромные усилия и опекали своих людей.

Можем ли мы в действительности винить коррумпированных, равнодушных политических лидеров, тогда как у самих талибов было меньше денег, тяжёлого вооружения, медикаментов, а их лидеры прятались в Пакистане, пока их воины сражались? Более того, афганские Силы специальных операций, имевшие гораздо лучших командиров и снаряжение, чем «Талибан», всё равно испытывали трудности в боях без воздушной поддержки США.

Этот вопрос мучил меня, когда я покинул Афганистан в августе 2014 года. Все эти факторы очевидно играли важную роль, но в сумме они не равнялись с теми проблемами, которые предстали перед моими глазами.

Через пару месяцев после моего возвращения домой я принял участие в дискуссии, организованной в Госдепартаменте США, с послом в Афганистане Майклом МакКинли. Мы не спеша обсуждали, почему «Талибан» вёл эту войну, когда посол вдруг вмешался.

«Возможно, я слишком много перечитал Ханны Арендт, - заявил он, ссылаясь на философа XX века, которая утверждала, что поступки человека есть результат страха и прошлого опыта. - Но я не думаю, что дело в деньгах или рабочих местах. Талибы борются за нечто большее». МакКинли осознал то, что понял и я, но не мог сформулировать, и что талибский проповедник повторит мне через 5 лет.

«Талибан» олицетворял собой нечто, что воодушевляло, нечто, что делало их могучими в сражениях, нечто, тесно переплетавшееся с самой сутью того, что значило быть афганцем. Они позиционируют себя как последователи ислама и призывают к сопротивлению иностранной оккупации. Вместе, эти две идеи породили мощный стимул для обычных афганцев, которые считают себя благочестивыми мусульманами, но не экстремистами.

А вот правительство в союзе с иностранными оккупантами совсем не могло воодушевлять. Оно не могло мобилизовать своих сторонников, даже если тех было больше, чем талибов, дабы сподвигнуть их на такую же борьбу. Даже несмотря на то, что талибы сумели кооптировать набожность афганцев в свои экстремистские религиозные рамки, апеллирование правительства, завязанного на американцах, к исламу было неправильным.

Как бы это не было плохо, «Талибан» сумел использовать американскую оккупацию, чтобы отмежевать правительство от себя — истинных последователей ислама. Больше афганцев были готовы служить центральному правительству, чем талибам. Однако больше афганцев были готовы убивать и быть убитыми во имя «Талибана». И вот эта разница имела решающее значение на поле боя.

Эти тезисы весьма сильные, но очень опасные. Их можно выкрутить, чтобы заявить, что все мусульмане якобы помешаны на войне и являются фанатиками. Но такая интерпретация ошибочна: ислам является источником единства и вдохновения, а не терроризма и преступлений. То, что люди предпочитают своих соотечественников и собратьев по религии иностранцам не является доказательством того, что ислам — это зло. Суть в том, что намного сложнее рисковать своей жизнью ради страны, воюя бок-о-бок с теми, кого называют оккупантами, особенно когда они не разделяют вашей веры.

Этот вопрос несколько раз поднимался в разговорах и переписках, которые я вёл на протяжении многих лет с афганцами, военными командирами, племенными вождями и самими талибами. Одиозный начальник полиции Кандагара, покойной Абдель Раззик, был знаменит тем, что беспокоился о своих офицерах и имел репутацию в войне против «Талибана». Однажды он сказал мне: «Мораль у талибов выше, чем у правительства. Их мораль очень высокая. Посмотрите на их террористов-смертников. Талибы мотивируют людей на невероятные поступки».

Талибский религиозный лидер в Пактии выразился похожими словами:

«Каждый день я слышу о том, что где-то убили полицейского или солдат… Я не знаю, привержены ли они к войне против «Талибана», или нет. Многие из них воюют только ради долларов. Им хорошо платят, но у них нет мотивации защищать правительство… «Талибан» привержен идее джихада. Это для нас величайшая победа».

Более того, многочисленные социологические исследования в среде талибов, которые проводили Грэм Смит, Эшли Джексон, Тео Фэррел, Антонио Гистоцци и другие, подтверждали, что талибы воюют отчасти из-за веры в свою обязанность как мусульман сопротивляться оккупации, и они верят, что это поможет им победить. Опрос Э. Джексон, охвативший 50 членов «Талибана», опубликованный в 2019 году, показал, что они все объясняли своё решение присоединиться к движению «категориями религиозной приверженности и джихада — от чувства личного и общественного долга. По их мнению, джихад против внешних оккупантов был религиозным долгом, выполнение которого соответствовало их ценностям». Она пришла к выводу, что джихад — это про их идентичность.

Такое мышление свойственно и обычным афганцам, многие из которых не подписываются под экстремистским политическим мировоззрением талибов, но симпатизируют их интерпретации борьбы с оккупацией через исламские принципы. Самое авторитетное для афганцев исследование «2012 Asia Foundation Survey» показало, что из всех афганцев, симпатизирующих «Талибану», 77% сказали, что поддерживают их, потому что талибы — афганцы и мусульмане, которые совершают джихад.

С течением времени, понимая позицию населения, афганское правительство решило использовать внешний фактор для мобилизации сторонников — Пакистан. Абдель Раззик, президент Хамид Карзай и следующий президент Ашраф Гани, все использовали Пакистан как внешнюю угрозу, чтобы сплотить афганцев. Они отказывались признавать «Талибан» чем-то иным, кроме как проектом Исламабада. Абдель Раззик неустанно повторял, что борется с иностранным пакистанским вторжением. Однако пакистанский фактор не смог перебить концепт борьбы с оккупацией. Это ярко проиллюстрировала одна народная повесть, которую мне пересказал афганский чиновник в 2018 году:

«Ругаются как-то по рации афганский военный и боец «Талибана», перестреливаясь между собой. Талибский командир кричит: «Ты — американская марионетка!». А офицер бросает ему в ответ: «А вы марионетки Пакистана!». Талиб отвечает: «Американцы неверные. А пакистанцы — мусульмане». Афганскому военному ответить было нечего».

Или есть более короткая афганская поговорка: «Радуйся слабому мусульманину больше, чем неверному».

Различная литература об Афганистане игнорировала этот фактор, и это о стране, где меня настойчиво пытались обратить в ислам, где религия определяет образ жизни и где оскорбление ислама способно вызывать бунты. Крупнейшие народные волнения, которые мне довелось увидеть в Афганистане вспыхнули не из-за притеснений со стороны правительства или интриг пакистанцев. Сотни разъяренных жителей села прошагали несколько миль до песчаных базаров Гармсера, протестуя из-за появившегося слуха о том, что один американец повредил Коран.

Будет неверным утверждать, что все американские командиры равнодушно относились к моральным переживаниям афганских солдат и полицейских. Некоторые командующие, такие как генерал-лейтенант Карл Айкенбэрри, понимали, что афганской армии необходимо какое-то чувство национализма, которое не могут им навязать иностранные силы.

Однако идею того, что американская оккупация входила в конфликт с афганской идентичностью, давая талибам существенное преимущество, редко брали во внимание. Большинство генералов и офицеров вместо этого пытались разрешить проблему тренировками, улучшением качества командиров, урегулированием социальных противоречий и борьбой с коррупцией.

Справедливости ради, стоит сказать, что значительные достижения в этих сферах могли оказать положительное влияние на ситуацию. Теоретически, если бы социальные беды населения были урегулированы, коррупция преодолена, а командиры лучше относились бы к своим бойцам, это могло бы купировать часть проблем с моральным духом, возникавших от того, что они воевали вместе с иностранными оккупантами. Впрочем, на практике ни одну из этих проблем не так легко решить. А сложнее всего было бы ещё и пытаться перегнать, пережить и перевоевать «Талибан».

Изменится ли ситуация после вывода войск США? Потеряет ли смысл война талибов против правительства, когда мы уйдём, позволяя Гани остановить волну их наступления? Возможно, но я скептичен по этому поводу.

20 лет иностранной помощи разбаловали Кабул. Талибам ничего не стоит маркировать их как марионеток. Летом 2014 года я обедал в саду с двумя старыми друзьями — командиром одного племени и представителем силовиков — в Лашкар Гахе, городе, который сегодня окружён силами талибов. Мы обсуждали готовящиеся на тот момент решения о выводе американских войск, и я заговорил об опасности слишком частого нахождения афганцев вместе с американцами. В ответ, они закатали рукава, и сказали: «Кровь уже на нас повсюду. Мы ничего не можем с этим сделать».

Сегодня, когда талибы захватят округа на севере, они наверняка продолжат наступление, воодушевлённые уходом американских войск в следующие пару недель. Афганские военные и полицейские будут страдать от тех же моральных проблем, которые преследовали их последние два десятилетия. Провинциальные центры, включая Кандагар и Мазар-и-Шариф, скорее всего, падут в течение года. После этого, сам Кабул окажется под угрозой. Столица может продержаться на протяжении какого-то времени, но правительству и его союзникам будет трудно выжить, и тем более отбить утраченные территории.

Объяснение того, как религия, сопротивление оккупации и афганская идентичность взаимосвязаны между собой и работают на руку «Талибану», но центрального афганского правительства, даёт возможность понять нашу 20-летнюю войну. Это не единственное объяснение результатов войны в Афганистане. Но оно необходимо. Его последствия будут иметь долгосрочный эффект: любое следующее афганское правительство, не важно, насколько оно демократичное и хорошее, будет обречено на неудачу, пока будет иметь союзнические отношения с США.

Талибов постоянно воодушевляли, призывая яростнее сражаться и преодолевать большие дистанции, тогда как афганская армия и полиция такого не имели. В свою очередь, Соединённым Штатам приходилось оставаться всё дольше и дольше: замкнутый круг гражданской войны. Когда какой-нибудь американский лидер хотел покинуть Афганистан, ему пришлось бы совладать с коллапсом афганского правительства и унизительным будущим.

Что могли сделать США? Оглядываясь назад, сегодня есть соблазн сказать, что нам стоило уйти много лет назад. Я не думаю, что этот ответ берёт в расчёт дилеммы, перед которыми стоят США, или, на самом деле, подверженность человека ошибкам. Идея про то, что мы могли просто смотать удочки, предполагает, что мы могли признать невозможность победы в Афганистане намного раньше, но на самом деле не могли. Кроме того, этот тезис игнорирует террористическую угрозу, которая постоянно нависала над нами вплоть до поражения «Исламского государства» в 2016 и 2017 годах, а также политические риски от игнорирования такой угрозы.

Если смотреть более реалистично, всегда существовал риск того, что афганская война начнёт затягиваться и станет безрадостной страницей американской истории с единичными вариантами изменить ход событий. Америка не могла легко победить, также как не могла легко уйти. Тот факт, что мы остались надолго, может казаться трагическим, однако вряд ли неожиданным.

Что мы могли сделать, так это улучшить свою стратегию. Слишком долго мы завышали ожидания, не замечая трудностей в понимании Афганистана и препятствий, с которыми сталкивались.

Хуже того, мы увеличивали затраты ресурсов, особенно в 2009-2011 годах во время увеличения численности контингента, пытаясь решить масштабные задачи за пару лет. Экономная, скромная стратегия, которую можно было бы реализовывать в течение многих лет, была бы лучше, чем выделение огромных ресурсов, чтобы добиться изменений одним махом за короткий промежуток времени.

C такой стратегией можно было бы с грехом пополам довести дело до конца, развёртывая как можно меньше войск, осознавая, что попытки существенно изменить ситуацию — пустая трата ресурсов. В принципе, Обама вышел на это понимание к концу 2015 года, уменьшив количество американских войск со 100 тысяч в 2011 году до около 10 тысяч солдат. На мой взгляд, мы могли прийти к этому намного раньше. Итог мог быть таким же, как сейчас: террористическая угроза уменьшилась, президент Джо Байден выводит войска, а афганское правительство находится на грани коллапса. Однако в таком случае мы бы потеряли меньше солдат и потратили бы меньше ресурсов. Это был бы лучший результат, хоть и не зажигательная победа.

Для США Афганистан был длинной войной, но также и опытом. Неверно отбрасывать этот опыт как неправильный или плохой. Лучше видеть как плохое, так и хорошее. Я бы не хотел забывать то, как американцы завели дружбу с тысячами афганцев, искренне старавшихся улучшить свою страну, будь то трудяга-фермер, технократ-идеалист, герой-спецназовец, перегруженный заботами полицейский или молодая женщина, открывающая для себя много нового. И я точно не хочу забыть доброту, которую американские военнослужащие принесли в жизни афганцев, а также их приверженность защите Америки дома. Для меня, опыт США в Афганистане — это тёмная, туманная картина с проблесками солнца. Последнее, чего я хотел бы — это осудить это и всех причастных.

Оригинал статьи: «What America Didn’t Understand About Its Longest War?»