Государственный голод

В одном из 600 эпизодов величайшей эпопеи всех времен, телевизионного сериал «Симпсоны», есть классический эпизод, в котором астероид грозит уничтожить Землю. После рада забавных и поучительных событий, оказывается, что небесный камень сгорает в атмосфере и жители Спрингфилда спасены. Как только потрясение прошло, немедленной раздался ожидаемый призыв:

— Теперь пойдем и разрушим обсерваторию, чтобы подобное никогда больше не повторилось!

Подобное произошло и с моими последними двумя текстами: «Нарратив самообмана, или Что украинцам лучше не знать — 1» и «-2», в которых я в основном воспроизводил сказанное и написанное другими, пытаясь показать, как искусственно выстроенный нарратив, это изложение взаимосвязанных событий, представленных читателю или слушателю в виде последовательности слов или образов, преобладает над реальностью. Многим показалось, что если обозреватель видит то, что им не нравиться, возмущаться и противостоять нужно обозревателю, а не явлениям. А вот мою интрепретацию истории заметили немногие. И это затавляет меня более подробно на ней остановиться.

Когда мы рассуждаем о событиях первой половины 20-го века, мы часто упускаем из виду, что, несмотря на всю кажущуюся разницу между вариациями красного и коричневого корпоративизма, такой идеи и практики создания общества на основе некоего определенного единства: классового, этнического, религиозного, которое сможет стать одной семьей, одним телом, без конфликтов, неизбежных в открых и толерантых обществах, их всех объединяло стремление преобразовать государство из инструмента управления и организации общества в само общество. Чтобы не было разделения, что тут вот общество, там бизнес, тут культура, там религия. Все это должно было заменить, или, по крайней мере собрать воедино, государство. Оно могло быть национал-социалистическим, фашистским, пролетарским, но подход был примерно одинаковым — государство это все, все, что не подходит под определение данного государства — ничего.

К сожалению не только в постсоветском пространстве, но и в Европе подобные воззрения нередки. И это представляет потенциальную опасность для всех, так как используя монополию государства на насилие, можно натворить ужасных дел. А если монополия государства распостраняется на все, то беды не избежать.

В британско-венгерско-канадском фильме «Макс» есть интересный эпизод, в котором молодой еще Гитлер, оказавшийся после окончания войны безработным художником, вынужденный спать в армейской казарме, демонстративно отказывается смотреть кукольную антисемитскую агитку.

— Ты что, — спрашивают его подозрительные сослуживцы, — евреев любишь?

— Нет, — отвечает Адольф, — я не люблю балаган. Еврейский вопрос должен решаться ответственно, на государственом уровне, как решаются проблемы с эпиденмиями и санитарией. А это все глупые шутки.

Нацисты, фашисты и коммунисты стремились к власти над государством не для того, чтобы используя его институты и инструменты проводить в жизнь свои идея. Власть им была нужна, чтобы изменить государственные институты и подстроить его инструменты под свои идеи.

Из такого подхода вышел и Холокост, и Голодомор. Государство отказывалось не просто от обязательств перед своими гражданами, а не признавало их право на существование вообще. В нацисткой Германии определяющим фактором стала кровь. Не религия, не идеология человека, а какой у него процент арийской крови. 80 — хорошо, меньше — в гетто, потом в лагерь смерти или просто расстрел.

Понятны попытки сравнить Голодомор с Холокостом. Если голод 1932-33 годов был вызван стремлением советского руководства выделить и уничтожить этнических украинцев, или православных украинцев, то он несомненно подпадает под определение геноцида по этническому или религиозному признаку, подобному тому, что случилось с армянами в Турции или тутси в Руанде. Но для этого приходится объяснять, почему Голодомор происходил в определенное время, и чем он отличается от подобных голодоморов начала 1920-х и конце 1940-х годов? И нарратив Голодомора, подаваемый уже достаточно долго, становится несостоятельным.

Что плохо. Потому что, если бы проблема с преступлениями идеологов 20 века была в их примитивной ненависти к другим, то мы бы все взялись за руки и запели песню Джона Леннона «All you need is love«, и все было бы путем. Пробовали — не работает. Потому что реальность гораздо сложнее и неоднозначнее, чем простой нарратив о плохих и хороших.

Голодомор 1930-х был предопределен в октябре-декабре 1917 года, когда большевики, эсеры и анархисты, включая украинских, при массовой, что скрывать, поддержке населения не дали образоваться хилой, но, тем не менее, демократии в стране. Идея пролетарского государства и общинного контроля над землей пришелся по душе подавляющему большинству населения. Что моментально вычеркнуло определенные слои населения из картины. Кровь полилась еще до красного террора 1918, когда это просто стало нормой. И пока это были министры-капиталисты, помещики и офицеры, никто особенно не возмущался. Это были угнетатели простого люда и туда была им дорога.

К концу гражданской войны Советская власть, с присущей ей невменяемостью, дохозяйствовалась до первого Голодомора 1920-х.

Не дайте сбить себя с толку разговорами о том, что, мол, и при царе был голод, и в Америке 7 миллионов померли в Великую депрессию. Голод — понятие относительное. При царе голодом считалась ситуация нехватки достаточного продовольствия, а не смерть 10-20 процентов населения. Сказки про умирающую от голода Америку можно легко и просто отследить к публикации 2007 года одного такого российского «ученого».

Голод 20-х был ужасен, хотя миссия Нансена и спасла бесчисленное количество жителей Украины и Поволжья. Но великому полярному исследователю и гуманисту памятник в Украине не грозит. В России, кстати, есть несколько.

Государство отступило и с ним отступил голод. Началась Новая экономическая политика, давшая возможность городским и сельским предпринимателям производить товары и услуги. Между тем, отделение инородных элеметов от пролетарского государства продолжалось. Ими оказались политические партии и организации, которые не назывались ВКП(б), а также и члены самой Коммунистической партии, имевших наглость иметь личное мнение, отличное от взглядов ее руководства. Внешнюю и внутреннею оппозицию заткнули и выслали. И осталось пролетарское государство во главе с пролетарской партией, которые владели -….аааа, то есть, руководили и направляли городских пролетариев, сельских пролетариев, армию и службы безопасности, в смысле карательны органы. К концу 1920-х оставались вне государственного контроля три, по сути, слоя: городская буржуазия — нэпманы, сельская буржуазия — крестьяне, способные работать на земле, и всевозможные творческие ассоциации.

Первыми прижали нэпманов. Кого ограбили, кого убили, но прижали всех и пустили по ветру. Среди городских предпринимателей было полно евреев, что плохо вписывается в картину еврейского ГПУ/НКВД, выполняющего секретные директивы некоего сионисткого центра. Кстати, кого тогда жестоко гоняли в Советском Союзе, так это сионистов. С ними уж точно не церемонились.

И тогда настала очередь крестьян. Не просто крестьян, ведь многие из них в некоторых регионах продолжали жить от осени до весны, еле-еле сводя концы с концами, а с которых можно было что-то взять. Особенно в начала 3о0-х, когда форсированная, в лоб, индустриализация потребовала сумашедших денег на оборудование, технологи и западных специалистов. И если вы представляете руководство пролетарского государства, у вас есть очень легкий способ убить двух зайцев одним выстрелом — по-быстренькому сбить деньжат, и перевести независимых производителей-собственников в разряд милых сердцу пролетарского государства государственных пролетариев. Стратегически вы мыслить неспособны, наче бы весь этот неудавшийся эксперимент с огосударствливанием всех и вся давно бы свернули. Как, кстати, в конце 20-х и предлагали более вдумчивые большевики. Но на них грозно цыкнули, они тут же схватили топоры, и пошла опричина по новой.

Последствия известны всем. У крестьян стали отбирать продукты их труда, а там, где руководство очень старалось, выгребали все до соринки. Украинцы составляли большинство крестьян, но, скажем, по грекам прошлись гораздо хуже, а вот по немецким колонистам, похоже, полегче. И города голодали, осбенно те, кто еще не пристроился на государеву службу на завод или учреждение. Их никто не кормил. Это вам не гнилая Америка, с благотворительными суповыми кухнями. Кто не работает, тот не ест! А работать, получалось, можно только на государство — в колхозе, на заводе, в армии, в учреждении.

Это очень важная деталь. Если голод 20-х или 40-х был просто чудовищным результатом хозяйствования бестолковых идеологов, то особенностью Голодомора 30-х стало исчезновение последних независимых и значительных производителей, и полное доминирование государства во всех сферах жизни. И это было не проявление ненависти или злой воли, а последовательное воплощение в жизнь идеи единого общества как корпорации. То, что такой подход приведет к бесчисленным жертвам, не смущало ни его пропонентов, ни широкую публику.

И уже мало кого волновало, когда творческих работников загнали в государственные объединения или колымские лагеря. Тех самых, которые апплодировали и писали оды и красному террору, и концу Нэпа, и коллективизации. Мало кто имел смелость или глупость не только написать, ни и распостранять строчки, подобные жуткому свидетельству Осипа Мандельштама:

Мы живем, под собою не чуя страны

Наши мысли за десять шагов не слышны

Только слышно кремлевского горца,

Душегуба и мужикоборца

Режим не был украиноборцем, ему не нравился любой национализм, украинский, еврейский, казахский. Он был мужикоборским. И ему это удалось. Из вольных земледельцев он сделал колхозников, своего рода государственных крепостных. И в этом страшное наследие Голодомора.

Все насилие 1930-х сводилось к одной формуле — государство это все. Все, что не государство, не имеет значения. Ты или часть государства, или тебя просто нет.

Отсюда до сегодняшнего дня у потомков переживших то время остается врожденная, непреодолимая психологическая зависимость от государства. Людям сложно представить, что в какой-то сфере жизни не будет государства, что оно что-то не организует, что-то не даст, кого-то не заставит, кого-то не посадит.

Причем все это происходит на фоне шумных и явных провалов этого самого государства, не способного всегда быть всем для всех, да и не должно. Но, видимо, случился Стокгольмский синдром мирового масштаба, бессознательная защитная реакция, выразившаяся в симпатии и связи, возникающими между жертвой и насильником. Люди, и сегодня носящие портреты Сталина и Путина, не хотят, понятно, умереть голодной смертью, а стремятся принадлежать к государству. Они не хотят и не могут представить себя вне этой связи с организованным насилием. Это то, чем является государство. И поэтому, когда кто-то ратует за большее государственное вмешательство, за государственную политику и меры по отношению к любой группе людей, напомните ему про Холокост и Голодомор.