Донецко-Луганский разлом: внутренние факторы

Напряженность в отношениях запада и востока Украины — просматривалась задолго до восшествия на престол Януковича старшего.

Первое, что лежит на поверхности и уже больше десяти лет обсуждается политологами — «совковый» менталитет населения Юга и Востока. Таки да, в какой-то мере на Донбассе отходит в миры иные архаика «совка. Нельзя бесконечно «Великую Победу» пользовать как трамплин — треснет. Вот и треснуло. Но, опять же, есть нюанс — менталитет не передается половым путем, при всем уважении к этому процессу. Менталитет формируется в детстве. В том детстве, где пыльные кусты чертополоха на пустыре за домом — круче реликтовых секвой девственных лесов Южной Америки. «Совковый» менталитет формировался в советском детстве. В детстве, где на утренниках в ДК, из года в год, одна и та же Баба-Яга крала волшебную палочку, одна и та же елочка никак не зажигалась, однако это действо в сочетании с запахом апельсиновой корки воспринималась как настоящая зимняя сказка. В детстве, где под минорное — «Утро красит нежным светом» — пили лимонад, из бумажных стаканчиков и с азартом кричали «ура-а», проходящим первомайским колоннам. Те, кому за сорок — действительно родом из советского детства. Но причем здесь «поколение сумрака», выросшее между вокзалом и базаром? И, в конце концов, и Запад, и Восток родом из одного детства, но оказались на разных баррикадах. Парадокс, однако, Господа!

«Наши деды воевали» — гордо реющее на начальном этапе «Русской весны», над дохленькими антимайданами Юга и Востока – мотивация для очень немногих. «Этапы Большого пути» в стакане не булькают. Не булькают! Если бы это было не так, то мы имели бы другую страну. Результаты говорят сами за себя – совершенно дикий олигархический капитализм и ни одного «смело пошедшего в бой» и погибшего в «борьбе за это». Хотя поговорить про «это» мы, по-прежнему, очень любим. Говорящие головы от Партии Регионов, тоже много рассказывали про «Великую Победу» и много обещали, тем не менее, мотивации «македонских» и «луганских» просты и понятны, как сатиновые мужские трусы из того самого «счастливого прошлого» — пилить страну в узком семейном кругу, ни с кем не делясь. Холопы просто копировали риторику своих господ. Но иногда в информационном шуме мелькало кое-что, очень близкое к мотивации. Это «кое-что» прорывалось в редких звонках донецких знакомых, оно было основной темой первых репортажей из аннексированного Крыма. Вопрос вопросов: подняли или не подняли пенсию? А если подняли, то на сколько? Вот и все! Основная часть пророссийски настроенного населения спала и видела, чтобы к ним пришли российские зарплаты и пенсии, оно мечтало уйти туда, где заднице будет теплей, причем, не двигаясь с места – вместе с квартирой, улицей, городом. Вот ведь как бывает — искоса брошенный недобрый взгляд закадычного приятеля или ободряющая улыбка давнего соперника, не суть важно, и осознание причинно-следственной связи, уже, другое.

Банальное желание, присосаться к жирной российской титьке, возникло не на пустом месте. Оно (желание) основано на ложном понимании своего права — уйти вместе с территорией. Немало украинских граждан ощущают себя жителями отдельно взятого региона. Это касается не только Юга и Востока:

-«Зачем вы к нам приехали?» — орут тетки в Краматорске, бросаясь под украинские бэтэры.

-«Сами заварили – сами разбирайтесь!» — орут такие же тетки на Буковине, защищая своих мужчин от призыва.

Государственность — это, прежде всего гражданин, ощущающий себя частицей целого, осознающий свои права и обязанности, в рамках этого самого целого (читаем первую часть). Полисная форма государственности – гражданин, который видит пространство до горизонта и не далее: «вот мой дом, вон там, в деревне, дом моих родителей и отстаньте от меня». Магическая (раннеарабская) форма государственности – гражданин, который поверил в предназначение, посланное свыше и для него нет границ. Ландшафтная, европейская форма государственности – гражданин, который генерирует для себя принципы существования, в границах своей страны. Он за эти принципы борется и совершенствует их. Еще вчера право собственности распространялось на сугубо материальные категории, а сегодня фотка, выставленная в сети — тоже собственность.

Украинская элита, после распада Российской Империи, как само собой разумеющееся, приняла западную институциональную матрицу. Однако у украинской нации не было своих Капетингов и Валуа, Плантагенетов и Тюдоров, Габсбургов и Гогенцоллернов, которые сотни лет рубили головы предателям и награждали героев, воюя за свое законное, полученное от отца и деда. У украинской нации нет опыта кровавых религиозных войн, которые, в конце концов, заканчивались бы примирением в рамках одной страны. В меха западной ландшафтной государственности влито незрелое вино украинской молодой нации, с ее вековыми традициями атаманщины и повстанческого движения. В отсутствии сложившегося украинского государственного сознания, на поверхность выходит примитивное полисное сознание – «Это мля Донбасс!» и вброшенный суррогат русской магической идеи – «Новороссия», у которой нет границ, но, тем не менее, уже есть граждане.

Будущее «Новороссии» как идеи – туманно и неопределенно. Для веры нужна жертва и жертва красивая – Христос, Фермопилы или на худой случай Брестская Крепость. А жертвы нет, и не предвидится, но зато есть дурная привычка — прикрываться гражданскими. Как справедливо замечает Невзоров: «…нельзя: прикрываться поликлиниками, толстыми испуганными тётками, торговками семечками – и играть в национальных героев» — а он знает в этом толк. Оказалось, что путинские соколы не в состоянии летать, хоть и громко клекочут. Воентролль Стешин еще очень долго будет набрасывать на вентилятор то, что в современной России считается журналистикой и с присущим ему апломбом «пса войны», который понюхал, похлебал и навидался рассказывать про тактические победы. Тем не менее, факт есть факт – быстро и красиво победить у «повстанцев» не получилось, красиво погибать нет мотивации, и в сухом остатке остается единственная перспектива: местных аматоров, не вытягивающих кремлевских партитур — менять на профессиональных исполнителей. А из этой затеи может получиться совсем другая война и проект «Новороссия» накроется медным тазом, поскольку защищать страну от агрессора призовут резервистов из разных областей России, со всеми вытекающими из этого момента последствиями. Нет-нет, держать в тонусе захваченный регион «старший брат» сможет еще очень долго, и настроение там будет соответствующее, но «Лугандония» — совсем не та «Новороссия», о которой мечталось в начале марта, кое-кому из больных на всю голову.

Впрочем, импотенция новороссийской мифологемы — напряженности между Западом и Востоком не снимет, более того, ненависть за пережитое гармонично вплетется в канву привычной логики: «Если бы не Майдан и ничего бы не было». Цивилизационные конфликты не лечатся войнами. А конфликт был виден невооружённым глазом. Достаточно было пройти триста метров от Майдана до Мариинского парка, чтобы прочувствовать разницу между двумя мирами. Не абстрактную разницу Запада и Востока, а реальную – Львова и Макеевки, Луцка и Краматорска.

По сути, цивилизационный конфликт, как правило — конфликт городов и разных городских культур. Село оторвано от городских страстей, его держит уклад. Его можно увлечь в конфликт, но источником оно не будет. На городских площадях кипят митинговые страсти и выступают ораторы. В городских пивных организовываются партии, пишутся программные манифесты. Село более инертно и более склонно к иерархии. Город более открыт и менее иерархичен. Протестантизм как апологет католичеству рождался на богословских кафедрах городских университетов. Гражданская война 1861—1865 годов — конфликт промышленных центров Севера и торговых центров плантаторского Юга (североамериканскому фермеру не было дела до южноамериканского плантатора).

Украина находилась как в европейском культурном поле, так и в российском. Западный европейский город образовывался как рынок, вокруг которого кормились ремесленные и торговые корпорации (читаем Макса Вебера). Для западной городской культуры, право личного выбора — знаковая вещь — основа экономической свободы и благосостояния. Для российской городской культуры право личного выбора – дело десятое. Российские города середины девятнадцатого века это административный центр и место, куда съезжались на зиму помещики с многочисленной дворней из крепостных, они похожи на города Конфедерации южных штатов. С развитием капиталистических отношений российские города все более европеизировались и, в конце концов, они бы стали европейскими, если бы не октябрь семнадцатого. Он (октябрь) сделал не актуальной проблему выбора, зато очень актуальной стала тема теплого местечка, которая бы снимала с повестки дня вопрос безопасности, вопрос продуктового пайка и, само собой, квартирный вопрос.

За что борются герои и героини «Москва слезам не верит»? Хотят открыть свое дело? Реализовать себя? Им нужен равный доступ к ресурсам? Ничего подобного, все (за исключением Гоши, которому, в общем, все параллельно) вгрызаются в социальную пирамиду, где не хватает квартир и садиков, где есть теплые места и не очень. Евгения Никандровна Ханаева в роли мамы, спокойно говорящая беременной подруге своего сына: «И поживите в общежитиях, я лично свое пожила в коммунальных квартирах. Прежде чем получить, надо заслужить, заработать. Нас и так четверо в двух комнатах, нам не хватает только вас с вашим ребенком. Нет, здесь вам не пройдет, вы не получите ни метра!» — воплощение социальной реальности, в которой приходилось толкаться локтями.

Старые и большие города, имевшие свой культурный пласт, сопротивлялись и в какой-то мере перемалывали веянье эпохи. Со вчерашними деревнями дело обстояло иначе. И это видно невооруженным глазом на примере Врадиевки. Если кто-то думает, что любителей ночного сафари, внедрил в мирную, патриархальную Врадиевку маньяк Мургабе (с подачи Федоровича), то он глубоко ошибается. Это то, что социум пресловутой Врадиевки, произвел, воспитал, и выпустил в белый свет. Причем, социум — очень плотный (кум на куме сидит, и сватом погоняет). Иметь своего человека в милиции, в больнице, в администрации, для провинциала так же естественно, как запасаться картошкой на зиму. Любое районное местечко, это пирамида родственных связей и «хороших» знакомств. И не надо про испуг! Потеря аппетита — высшая и единственная степень испуга, украинского провинциального обывателя. Пока оный обыватель, покупает в феврале мешок сахара, а в сентябре — семь мешков картошки — он не запуган. Если бы в той же Врадиевке власть попыталась закрыть местный рынок, то моментально была бы перекрыта железная дорога, и на рельсах сидела бы треть города. То, что с киевскими журналистами не все хотели разговаривать, это и рядом с испугом не стояло! Приехавший индивид с микрофоном — чужак, а капитан Дрижак — свой (в прямом и переносном смысле), а насильники в погонах это то самое яблочко, которое так недалеко упало от своей яблоньки. Для этих людей не важна справедливость по отношению к другим. Все знали, что происходит в горотделе, но молчали. Бандитам в форме улыбались на улицах, здоровались, кумились, крестились, приглашали на свадьбы. А как же? Свой человек в милиции – святое дело!

Индустриализация в тридцатых и пятидесятых годах прошлого века, как на дрожжах, вырастила сотни промышленных центров и центриков, каковые за пятьдесят лет втянули в себя, почти все, сельское население. Советская власть оторвала этих людей от земли, кого-то поставила к станку, кого-то к кульману, дала социальную защиту и сравнительную безопасность. Делай, что тебе говорят и все остальное приложится! Но она не сделала их горожанами — для этого требуется время и окружение. А где взять и первое, и второе, если в Юзовке накануне Первой Мировой проживало около 70 тыс. человек, а в середине семидесятых — это уже индустриальный Донецк с миллионным населением? Промышленные центры эпохи индустриализации по своей социальной психологии больше напоминают российскую рабочую слободку конца девятнадцатого века, чем европейский город. Крестьяне, выдавленные из деревни — нуждой или бытовой неустроенностью подались в город на заработки — работают на фабрике, живут вблизи от фабрики, еду покупают в фабричных лавках и по ночам вспоминают деревню. Им не нужны какие-либо права, они не понимают о чем это. Им нужен хозяин. Вокруг хозяина каждый найдет свое место, по мере холопства и наглости. У жителя рабочей слободы психология крестьянина, а в селе свои основы справедливости и бытия. Они не основаны на равном отношении друг к другу и праве выбора. «Золотое правило нравственности» — «Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе» — фрактал городской культуры. Оно возникло во времена античной (городской) цивилизации, и вернулось в средневековые города, вместе с понятием прав и свобод горожанина. В селе априори не могло быть равенства. Поскольку, не может быть равенства между главой семьи (кормильцем) и нахлебником, также как не могло быть равенства между главой рода и прочими, в силу естественных причин. Более опытный, более удачливый получал право вести за собой, и он по праву был выше остальных. Отношение к членам других родов, также не могло быть равным, оно завязано на защите своего жизненного пространства. До сих пор, в деревне, чужак воспринимается как потенциальная опасность. Цивилизационная цепочка – «семья — род – община» культивирует две вещи: осознания неравенства как справедливой данности и жесткого разделения на своих и чужих.

Южная и восточная часть Украины, до революции была степной, сельской Украиной. Каких-нибудь двести лет назад, все города Юго-Востока это две подковы: южная (бывшие причерноморские колонии) и северная (крепости Слобожанщины). Между этими подковами – бескрайняя степь с селами, хуторами и редкими уездными центрами. Центральная и западная часть Украины — исторически сложилась как местечковая Украина. Возраст многих районных центров от пятисот лет и выше. В Западной Украине население городов выросло (за сотню лет) в два, максимум в три раза. На Юго-Востоке, в областных центрах — в десять, пятнадцать раз, в районных центрах – в двадцать и тридцать раз. Особенно это показательно в индустриальной части Донбасса.

Опять же, речь не идет о конфликте города и села. Между ними не может быть конфликта – они живут в разных пространствах. Речь идет о конфликте города и рабочей бесправной слободки. Житель слободки — до глубины души уверен, что именно он кормит городских бездельников. Факт существования города задолго до того как появилась фабрика, выпускающая метизно-крепежные изделия, вокруг которой выросла слободка, его абсолютно не смущает. Его вообще ничего не смущает. Его мир прост и понятен: есть «свои» и есть «чужие», есть хозяин и есть работник, есть порядок и есть бардак. Попытки изложить какую-либо другую систему мироздания воспринимаются как вторжение в личное пространство и будят в душе слобожанина (не подумайте плохого, совсем не зверя, гораздо хуже) – селянина, во двор которого забежал соседский поросенок и который готов с пеной у рта и с дубиной в руках защищать свой мир. Бесполезно апеллировать к адекватности и пытаться договориться о цивилизованных правилах поведения. Жестокость в отношениях с оппонентами, буде сопровождаться беспардонной дегуманизацией (бездельники, фашисты — прибивающие детей к дверям, обкурившиеся зомби). Бесполезно доказывать, что обворовывая страну — эта гоп-компания, обворовывает каждого, в том числе и Юго-Восток. Вам приведут кучу аргументов: «А ваши тоже воруют… а если бы вы были на их месте… а на Западе тоже воруют… и… проч». Для жителя рабочей слободки, мир априори несправедлив и поделен на «своих» и «чужих». «Свои» — клановая цепочка, выстроенная в сознании (рудимент клановой сельской ментальности) — и продажный «мент», и «бандюк» наводящий порядки на районе, и владелец фабрики, которого он видел два раза в жизни. В клановой ментальности, несправедливость – норма (и внутри клана тоже). Бесполезно доказывать члену клана, что с ним поступают несправедливо. «Своих» надо защищать и не имеет значения правильно или не правильно они поступают. Во времена гражданской войны Севера и Юга, чернокожие рабы шли воевать вместе со своими хозяевами против чужаков-северян — пришедших разрушить такой простой и понятный мир.

Противостояние между «городом» и «слободкой» и несформированная украинская государственность стали основой в слоеном пироге конфликта, вылившегося в донецкую мясорубку. Украинцы имеют нацию, но никак не дорастут до государственности. Невозможно создать государство декретом – нация должна пройти определенный путь. Граждане обязаны уяснить себе систему координат, в которой они существуют. Для начала, до их сознания должна дойти простая мысль — факт регистрации в каком-либо регионе, дает право быть гражданином всей страны и право выбирать местные органы власти (дабы не зарасти мусором) и ничего более. А все, что между — вольная фантазия на тему: мой город, но не мой район. Иначе не будет государства, а гражданин окажется в другой стране, которая в состоянии объяснить этот принцип своим гражданам.