Донецко-Луганский разлом: «русская весна» в историческом контексте

В редкие периоды просветления, на бескрайних просторах «Русского мира», любят поговорить о трагических зигзагах истории — вспоминают «окаянные дни», пережитые под непосредственным руководством «эффективных менеджеров» и проклинают французских банкиров, втянувших самодержца Николая в мировую бойню.

Что есть, то есть — норма прибыли это фактор серьезный (слово из песни не выкинуть) и роль личности в истории присутствует — Наполеон это Наполеон, а Керенский — это Керенский. Однако в начале третьего тома «Войны и Мира», Лев Николаевич пишет о войне: «Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими». Классик прав! Война неизбежна, если сотни тысяч желают воевать, вернее, желают своего, несмотря на перспективу войны. Это желание ощущается; оно выглядывает из-под газетных заголовков, звенит комментариями в социальных сетях и лезет в глаза в эпических проектах придворных режиссеров.

Донецко-луганский разлом обнажил несколько пластов.

Самый мощный и самый обсуждаемый — амбиции северного соседа. Самюэл Хантингтон пишет о глобальном конфликте цивилизаций. Джон Мирсхаймер о конкуренции в сфере безопасности. Таки да, российскую элиту волнует подлетное время крылатых ракет. Кроме того, присутствует такой себе эффект «Веймарской республики» — Россия конца ХХ века, как и Германия начала ХХ века — проиграла мировую войну, не испытав всей прелести оккупации в пределах родного «Фатерлянда». Недавнее величие и мощь испарились, соседи, еще вчера молчавшие, поджав хвост – сегодня беседуют с достоинством и указывают, как правильно жить. Оккупационные войска были бы неплохой прививкой от желания реванша, но их нет, и население не понимает, что случилось. Ему (населению) кажется, что они не проиграли войну, а просто продемонстрировали свою добрую волю, а неблагодарное окружение не оценило. Ну, подождите, сейчас-сейчас, мы возьмём старую отцовскую дубину и объясним, кто в регионе хозяин. И, в конце концов, без сомнения, Россия существует в своем цивилизационном пространстве.

Как-то в конце 90-х, один из российских политиков сказал интересную вещь: «В России никогда не было права собственности, но было право владения собственностью. Пока ты находишься у власти, ты владеешь собственностью. Это как езда на велосипеде: едешь, пока крутишь педали». К этому можно добавить, что в России никогда не было права на свободу вероисповедания, православная церковь намертво спаянная с государством, как болото втягивало всех и не выпускало никого. Не было многих других прав. Вообще говоря, «напряженка» с правами, для России — нормальное состояние. И об этом немного подробнее…

В цивилизационном контексте, государственность завязана на гражданина как на субъект права. Античная государственность имела форму полиса и опиралась на городское право — созданное гражданами отдельных городов. Гражданин Афин не имел права взять в жены гражданку из Милета, даже если этим гражданином был сам Перикл. Некоторые города (Спарта), заботясь о чистоте крови, ограничивали приток новых граждан, другие (Рим) – без проблем, предоставляли гражданство чужестранцам, состоящим на военной и государственной службе. Не имело значение вероисповедание (жена могла молиться одним богам, а муж – другим), но очень большое значение имело гражданство. Раннеарабская (магическая) государственность опиралась на право вероисповедных общин, обособленных по религиям. Еще до правления Сасанидов, верующие в Ахура Мазду держались особняком от верующих в Яхве, причем, и те, и другие категорически не воспринимали античного политеизма, процветающего вокруг. Иудеи, христиане (позже мусульмане) идентифицировали себя, прежде всего, по вере. Внутри общин вырабатывались свои законы. Император Константин Великий (принявший христианство как государственную религию) знал что делал: на его глазах вырастало государство в государстве. Лучший способ бороться с чужим государством — возглавить его. Крещение стало актом принятия нового гражданства.

Лицо старушки Европы изрезано горными хребтами как морщинами. » Нет земли без хозяина» — логичное отношение к редкому ресурсу. Германским племенам, освоившим обширную Римскую Империю, не было дела до чужих верований и государственных институций — им нужна была земля. Однако старые институции существовали, и от этого никуда не деться — даже если закон исполняется в рамках отдельно взятой общины — это все равно закон, тем более, если он подкреплен, какой-никакой, но военной силой. С одной стороны, европейские государства формировались как вотчины монархических династий. С другой стороны, отдельные части социума, объединённые различными институциональными формами, боролись за свой кусок ресурсного пирога. В европейских кипящих котлах варилось сложное варево — городское, ленное, каноническое, салическое право хорошенько проваривалось в норманно-франкском — «право государя — право и его народа». Европейская государственность, намертво завязанная на территорию — формировалась, как ландшафтная государственность – опирающаяся на множество, эволюционирующих правовых принципов. В среднестатистическом европейце сидит поданный, предки которого — сотни лет умирали в великих битвах за королевские земли и в борьбе за сословные преференции и свои личные права.

Сергей Соловьев, сравнивая государственное устройство Киевской Руси с западноевропейскими государствами, писал об отсутствии классических феодальных отношений. Феод, как экономическая основа государства, объект приложения повинностей и налогообложения — эффективен при малом запасе пахотных земель и высокой плотности населения, на бескрайних славянских просторах он не имел смысла. Древнерусская государственность не могла быть построена на основе ленного права. Кроме того, многочисленные славянские племена жили в правовом поле родовых обычаев. Родовые отношения формировали характер русского государства — род Рюрика правил славянскими родами, славянские земли номинально считались вотчиной всего княжеского рода, но лествичное право (окончательно оформившееся после Ярослава Владимировича) отрицало салический принцип наследования и майорат как таковой. Долг мужчины перед родом, как воина и работника, трансформировался в безоговорочную ответственность перед обществом и повинность (тягло) перед государством.

Христианство, константинопольского разлива, с его принципом «симфонии» (состояние согласия и сотрудничества — светских и духовных властей) — навязанное сверху, в принципе не могло играть той роли, которую играла западная церковь, с ее вечной конкуренцией со светской властью. В основе цивилизационной матрицы российской государственности лежит община, расползающаяся по «ничейному» континенту и управляемая другой (привилегированной) общиной, несущей функции колхозного правления. Дальнейшая эволюция (уже Московской) Руси, тем более, отдалила ее от системных принципов западной цивилизации. Ордынское влияние и петровские реформы возвели службу государству (в лице правящей семьи) в высшую добродетель, не ограниченную ни законом, ни религией, ни корпоративно-сословными правами, ни государственными границами. Каноническое право окончательно сплелось с безграничным правом восточного монарха, восходя к сияющим высотам «цезаропапизма». Российское государство не оставляло право выбора своим поданным — даже в начале двадцатого века, быть русским — означало быть православным и поданным. И ничего более!

Россия всегда была колхозом — на бескрайних ничейных землях, работали, служили, воевали бесправные члены общины. Некоторым из них (за заслуги или близость к председателю), доставалось доходное место и хороший дом с приличным участком, но при новом начальнике, эти блага легко могли уйти к другому счастливчику.

Сказки – душа народа. Ключевой вопрос французских сказок: «Чьи это поля и покосы?» — был абсолютно неуместен в русских, как неуместен «Кот в сапогах», подкупающий местных селян, дабы те засвидетельствовали перед королем — легитимность Маркиза-Карабаса. Какие поля? Поля – это просто территория. В российском ментальном пространстве, все гораздо проще: Иван-Царевич приходит к Батюшке-Царю и рассказывает, что он нашел лягушку, которая оказалась Марьей-искусницей, но ее похитил заморский Кощей Бессмертный. Царь-Батюшка дает благословление, на защиту прав русскоязычной красавицы. Царевич скачет на сером волке в соседнее государство – «мочить» тамошнего правителя. После победы, кощеево царство без проблем присоединяется к русскому царству и намертво скрепляется с ним «духовными скрепами». Все!

На самом деле ничего особенного Владимир Владимирович не придумал. В нем лишь говорит генетическая память московских цесарей. Казачьи ватаги, осваивающие новые «ничейные» территории — это и есть, та самая парадигма «Русского Мира». Сто лет напролет, начиная с Александра I, европейские кузены объясняли российским родственникам, что они не имеют никаких особых прав на Константинополь, что этот город никогда не был в составе Российской Империи; либералов на троне меняли консерваторы, консерваторов – либералы, но вопрос вопросов российских геополитических амбиций – «Как вернуть в лоно православной цивилизации — «крестную мать» городов русских?» — оставался свеж и упруг, как молодой огурчик.

Это явление одной природы с христианской конкистой времен крестовых походов, персидской реконкистой эпохи Сасанидов и движением евреев в «землю обетованную». Мифологема как основание для экспансии – нормальное положение вещей в магической (раннеарабской) государственности. По сути, ничего не меняется и в природе «Русского Мира». Вместо царской семьи — Политбюро, вместо Политбюро – кооператив «Озеро». Население сначала верит в «царство небесное», потом в «светлое будущее», потом в дикий коктейль из первого и второго. И всегда готово намять бока «басурманам», «пиндосам» и «гейропейцам». Как только концентрация отдельных принципов западной цивилизации превышает критический порог, то сразу срабатывает защитный механизм — на арене возникает группа «реформаторов», проводящих реставрацию магической государственности (в самом агрессивном ее варианте) и преобразующих общину в орду, ограниченную только рубежами, за которыми она (орда) имеет реальный шанс — получить по «кумполу».

Украина, в какой-то мере, имела еврейское счастье – оказаться в полосе прибоя, между материком европейской цивилизации и морем российского магического мира. От этого никуда не деться — «… мир огромен, а вы персона не столь уж крупная!» — говаривал старина Гэндальф, перед началом второй великой войны. Но есть нюанс! Тот факт, что «старший брат», с удовольствием и причмокиванием, поливает бензином пылающий сарайчик, во дворе младшего брата – совсем не означает, что там нечему было гореть. Есть смысл отделить внешнее от внутреннего, хотя бы из тех соображений, что для различных проблем — требуются разные методы решения. Но об этом в следующей части.