Foreign Policy: Рузвельт, Ялта и истоки Холодной войны

Когда президент США Франклин Д. Рузвельт вернулся в Вашингтон в конце 1943 года, он едва мог работать. Напряжение двух лет непрерывного военного руководства было слишком большим для человека, который из-за своей немощи мало занимался физическими упражнениями и любил как выпить, так и покурить — особенно последнее. Его кровяное давление могло подниматься до опасных уровней, и он проявлял признаки развитой коронарной болезни. Он даже признался Уильяму Лихи, своему начальнику штаба и постоянному спутнику, что не уверен, хватит ли у него сил продолжать.

Тем не менее, вскоре после этого он решил, что у него нет выбора. Перспектива отказаться от власти, стать уважаемой, но второстепенной фигурой в создании нового послевоенного мирового порядка была для него просто слишком пугающей. И вот в 1944 году Рузвельт сделает один из самых эгоистичных выборов в истории международных отношений, нечто настолько глубоко эгоцентричное, что историки до сих пор избегают обсуждения этого.

Он не только решил баллотироваться на пост президента, будучи при смерти; он также решил сменить своего напарника на пост вице-президента на кого-то, кого он не любил, кому не доверял и кого никак не готовил к тому, чтобы тот сменил его на посту президента. Беспокоясь, что действующий вице-президент Генри Уоллес считался слишком левым, Рузвельт выбрал более умеренного Гарри Трумэна в качестве своего напарника. Политически это был проницательный выбор. Трумэн был родом из Миссури и обладал политической простотой, которая хорошо дополняла аристократическое присутствие Рузвельта. Трумэн мог помочь Рузвельту на Среднем Западе и верхнем Юге, районах, не особенно очарованных более радикальным Уоллесом.

Трумэн, по его собственной оценке, почти не имел опыта в международных отношениях, и Рузвельт позаботился о том, чтобы он его не получил. Между выборами в ноябре 1944 года и смертью Рузвельта в апреле 1945 года в его дневнике записей о встречах зафиксировано только шесть встреч между ними - и только один раз, 21 декабря, они встретились наедине. Рузвельт, казалось, активно избегал включения Трумэна в свои планы, такие как критически важная Ялтинская конференция в феврале 1945 года. Рузвельт фактически говорил, что он, и только он, может вести США и мир в этом кризисе, и поэтому он должен жить. Если бы он умер - ну, après moi, le déluge.

Одна из причин, по которой это отсутствие консультаций оказалось столь необычным, заключается в том, что Рузвельт никогда не записывал и редко обсуждал конкретное видение послевоенного мира. Обычно он поражал людей широкими, аморфными концепциями поддержания порядка через "четырех полицейских" - Британию, Китай, Советский Союз и Соединенные Штаты - и с надеждой говорил о создании Организации Объединенных Наций, но избегал ответов на трудные вопросы.

Будут ли силы США постоянно размещены в Европе по окончании войны? Следует ли Германию постоянно разделить? Будет ли продолжаться военный альянс с Советским Союзом, и если да, примут ли Соединенные Штаты советское господство в Восточной Европе? Как будет выглядеть послевоенное урегулирование в Азии и Тихом океане? Будет ли европейским империям, таким как голландская или французская, позволено восстановиться? Войдут ли силы США в районы, ранее оккупированные Японией? Как Китай с его хаотической политической ситуацией станет одним из мировых полицейских?

Если у него были четкие ответы на эти вопросы, Рузвельт держал их при себе. Как признался Лихи в своих мемуарах: "Были времена, когда я чувствовал, что если бы я мог найти кого-нибудь, кроме Рузвельта, кто знал, чего хочет Америка, это было бы поразительным открытием".

Отказываясь предоставить правительству США представление о конкретных военных целях и задачах, Рузвельт насмехался над аксиомой, сформулированной прусским военным стратегом Карлом фон Клаузевицем, что стратегия - это связь между целями, путями и средствами. Рузвельт, больше чем любой военный лидер, имел четкое представление о путях и средствах - ведение войны с помощью воздушно-морской мощи и многих машин, а не солдат - но они, казалось, были оторваны от целей. Целями было то, чего он хотел в любой данный момент.

Если Рузвельт во многом становился более скрытным относительно того, чего он хотел для США после войны, Иосиф Сталин был готов быть прямолинейным. Он хотел безопасности и силы, и предпочитал прямой контроль аморфным международным гарантиям и договоренностям. Вдали от Рузвельта и того, что казалось Сталину его воздушными идеями, советский диктатор очень ясно давал это понять.

Наибольший момент ясности Сталина, вероятно, был в октябре 1944 года, когда он встретился наедине с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем в Москве. Во время официальных встреч, на которых часто присутствовал посол США в Советском Союзе Аверелл Гарриман, Черчилль и Сталин пытались делать вид, что они ищут мир, основанный на рузвельтовских концепциях. Однако когда они оставались наедине, они вели себя иначе.

Однажды ночью во время их частных бесед оба мужчины заглянули в будущее и поговорили о Европе без возможного влияния Соединенных Штатов. Результатом стало знаменитое "Процентное соглашение", в котором Черчилль и Сталин разделили регион на сферы влияния.

Это соглашение, возможно, представляет собой наиболее верную картину того, как Сталин и Черчилль хотели бы вести переговоры между собой. По сравнению с Рузвельтом, у них, безусловно, были более конкретные цели в войне. Для Черчилля это было сохранение Британии и ее империи как великой державы. Для Сталина это было максимально возможное расширение Советского Союза в Восточной, Центральной и Южной Европе. Ни у кого из них не было времени на идеи Рузвельта о международной доброй воле и сотрудничестве.

"Процентное соглашение" было также политической и личной несбыточной мечтой. Рузвельт никогда бы не согласился на такую договоренность - по политическим причинам, как и по любым другим - и поэтому троим придется собраться, чтобы разработать более работоспособную структуру для послевоенной Европы и мира. Им нужно будет примирить вполне конкретные стратегические цели Черчилля и Сталина с более аморфными целями Рузвельта.

Результатом этого различия станет Ялтинская конференция, кодовое название "Аргонавт", легко самая противоречивая из всех встреч на высшем уровне войны, проходившая с 4 по 11 февраля 1945 года в Крыму.

До сих пор Ялта вызывает горячие дискуссии о том, что именно было согласовано - или, точнее говоря, что три главных действующих лица думали, что они согласовывают. В некотором смысле проблема заключалась не в самой конференции, выводы которой не рассматривались ни одним из "большой тройки" как "окончательные" в то время.

Настоящая проблема заключалась в том, что Рузвельт умер вскоре после этого, и поскольку он держал истинный смысл заключенных им сделок при себе, Трумэну пришлось интуитивно понимать намерения Рузвельта.

К моменту Ялты президент США был близок к концу. Его предвыборная кампания 1944 года забрала те немногие силы, которые у него оставались. Хотя он сделал относительно небольшое количество предвыборных выступлений, когда выборы закончились, он был неспособен к продолжительной работе. Истинное состояние президента скрывалось от американского народа. Когда его нужно было показать на публике, например, на инаугурации 20 января 1945 года, он говорил всего несколько минут, после чего его быстро уводили в Белый дом.

К тому времени, когда Рузвельт прибыл в Ялту, он выглядел еще хуже. Он еще больше похудел; у него были большие, пухлые черные мешки под глазами; ему требовался постоянный отдых. Некоторые члены британской делегации, которые в последний раз видели его на Квебекской конференции в августе предыдущего года, были шокированы его ухудшением за такой короткий срок. Один из секретарей Черчилля, увидев Рузвельта, заметил, что он "едва ли вообще был в этом мире".

Сталин был в приподнятом настроении. К моменту саммита советские войска достигли реки Одер, менее чем в 100 милях от Берлина. Как только они перегруппируются и отдохнут перед следующим наступлением, немецкая столица неизбежно падет. Завоевание большей части Польши до Ялтинской конференции давало Сталину огромное преимущество в предстоящих переговорах. Он знал, какую Польшу он хочет построить, и не был настроен на компромиссы.

Ключевыми фигурами в Ялте будут Рузвельт и Сталин. К этому времени Британия не обладала ни военной, ни финансовой мощью, чтобы заставить США или СССР делать то, что она хотела. Сталину все еще была нужна поддержка США по программе ленд-лиза, и он стремился вступить в войну на Тихом океане после поражения Германии. Рузвельт все еще планировал продолжение американо-советского военного альянса в какой-то форме после войны как гарантию мира во всем мире.

Первое пленарное заседание лидеров с их ближайшими советниками было посвящено празднованию того факта, что они были близки к победе в войне. Это был военный обзор войны в Европе, и, таким образом, история неизбежного разгрома Германии Адольфа Гитлера. Разные лидеры хвалили действия вооруженных сил друг друга и говорили о тесной координации на заключительных этапах войны.

После военного обзора лидеры обратились к послевоенному миру. Сталин высказал точку зрения на политику великих держав - что именно эти три человека должны решать будущее, а не тратить время на выслушивание мнений малых государств. Рузвельт поддержал Сталина, согласившись, что "великие державы несут большую ответственность и что мир должен быть написан тремя державами, представленными за этим столом".

Но Черчилль чувствовал себя неловко. Не желая прямо противоречить Сталину, он вместо этого утверждал, что великие державы обязаны прислушиваться к малым и проявлять некоторое смирение — хотя никогда не было ясно, как его видение Британской империи вписывалось в эту точку зрения. Сталин, казалось, забавляясь, начал поддразнивать Черчилля по поводу возможного проигрыша на следующих выборах.

На протяжении всей конференции "Большая тройка" решала судьбу остального мира — и большая часть этого делалась дружелюбно. Были некоторые разногласия по поводу Германии — в основном о том, следует ли ее расчленять или нет. Сталин, который был против, хотел отложить любое такое решение на будущее. На самом деле, отложить любое такое решение было легко, так как ключевой первый шаг — разделение Германии на четко определенные оккупационные зоны — уже был сделан.

Возможно, самым интересным заявлением в ходе обсуждения было утверждение Рузвельта о том, что американские войска не останутся в Европе более чем на два года. Услышав это, Черчилль ответил, что, возможно, теперь следует создать сильную армию Франции. Сталин сказал, что это нормально, но Франции не следует давать главный голос в контроле над Германией.

Еще одним важным вопросом, решенным в Ялте, было вступление Советского Союза в войну против Японии. С победой над Германией, теперь ожидаемой весной, Сталин стремился получить как можно больше трофеев от разваливающейся Японии. К этому времени американцы хорошо знали, что им не нужна никакая российская помощь для победы над японцами, но Сталин представил это как выполнение ранее данного обещания.

Попавшись на собственную удочку, Рузвельт не мог ничего сделать, кроме как с благодарностью принять помощь Сталина. Конечно, Сталин имел в виду цену. В окончательных соглашениях Советский Союз получал Южный Сахалин, Курильские острова и контроль над китайским портом Дальний, включая железную дорогу от Советского Союза до порта.

Следующий день начался с обсуждения новой Организации Объединенных Наций. И Сталин, и Черчилль, казалось, понимали, насколько это важно для Рузвельта, даже если сами они были менее озабочены этим. Сталин даже признался, что не читал схему структуры ООН, разработанную на конференции в поместье Думбартон-Окс в Вашингтоне с августа по октябрь предыдущего года.

Затем была поднята тема судьбы Польши, и напряжение в комнате возросло. Польская проблема была в одном отношении простой, а в другом - по сути неразрешимой. Было согласие в том, что Польша как государство будет воссоздана после войны, но с границей, значительно сдвинутой на запад. Рузвельт и Черчилль приняли то, что Сталин сохранит восточную половину Польши, которую он обеспечил в своей грязной сделке с Гитлером, а в обмен новая Польша получит большую часть того, что было восточной Германией.

Будущая политическая структура Польши была совершенно другим вопросом. США и Британия признали довоенное польское правительство в изгнании в Лондоне. Сталин, помня о советском военном поражении от довоенной Польши, сразу же приступил к созданию нового коммунистического правительства, названного Люблинским комитетом.

Вопрос о том, какое польское правительство будет править, стал великим противостоянием Ялты. Когда этот вопрос впервые был поднят, Рузвельт произнес, по-видимому, самую длинную речь за всю конференцию. Собрав все силы, которые у него были, и пытаясь выглядеть как обычно разумным и обаятельным, он предложил создание многопартийного временного президентского совета с представителями пяти различных партий, включая сильно просоветские. Этот орган должен был править Польшей до проведения новых выборов. Черчилль, со своим обычным красноречием, высказался еще более решительно за свободную и независимую Польшу. "Это," сказал Черчилль, "искреннее желание британского правительства, чтобы Польша была хозяйкой в своем доме и капитаном своей души."

Сталину было абсолютно все равно, что касается обаяния Рузвельта или красноречия Черчилля. К этому моменту войны Сталин рассчитал, что его превосходство в Восточной Европе было принято американцами и британцами. Он ясно дал понять, что судьба Польши является вопросом "стратегической безопасности не только потому, что Польша была пограничной страной, но и потому, что на протяжении всей истории Польша была коридором для нападения на Россию."

Затем Сталин вонзил нож глубоко. Он тоже хотел демократической Польши. И насколько он мог видеть, люблинские поляки управляли свободно и эффективно, и более того, они помогали Красной Армии обеспечивать безопасность и патрулирование тыловых районов. Лондонские поляки, однако, угрожали нарушить эту гармонию и создать повстанческое движение в тылу советских войск. По сути, они делали работу Гитлера.

"Когда я сравниваю то, что сделали агенты люблинского правительства, и то, что сделали агенты лондонского правительства," сказал Сталин, "я вижу, что первые хорошие, а вторые плохие. ... Мы будем поддерживать правительство, которое дает нам мир в нашем тылу, и как военный человек я не мог бы поступить иначе."

Сталин бросил вызов, и обсуждение, хотя оно продолжалось еще несколько дней, никогда не менялось. Красная Армия была в Польше, Сталин командовал Красной Армией, он хотел, чтобы люблинское правительство было у власти, и он не потерпел бы никакого влияния от довоенного польского государства. Рузвельт и Черчилль оказались в почти невозможном положении: они могли либо принять условия Сталина, либо, по сути, разорвать альянс. Как все трое понимали, ничто не могло заставить Сталина изменить состав польского правительства.

Однако Рузвельт был полон решимости попытаться. На следующий день, когда они вернулись к этому вопросу, он начал с того, что отбросил все лондонское правительство, чтобы умиротворить Сталина. Рузвельт понимал, что люблинское правительство в любом случае будет сильным, и предложил лишь уравновесить его, создав новую комиссию, наполовину состоящую из люблинского правительства и наполовину из других партий, для обсуждения создания нового временного правительства.

Сталин тянул время, и так продолжалось снова и снова. Рузвельт даже отправил Сталину личное письмо, умоляя, что это было бы большой помощью для него внутри страны, если бы он мог сказать американскому народу, что Польша будет иметь многопартийное, демократическое правительство.

Даже если Рузвельт понимал, что Сталин собирается установить правительство по своему выбору и на своих условиях, неспособность Сталина понять, что Рузвельту действительно нужно отвечать на такие политические потребности дома, показывает, что его эволюция как стратега зашла не так далеко. Он не мог поверить, что Рузвельту действительно нужно отвечать перед Конгрессом США, избирателями или любым другим авторитетом — ведь Сталину никогда не нужно было этого делать.

Это был знак того, насколько близок был Сталин к тому, чтобы все испортить. Если он действовал осторожно после немецкого вторжения, потому что его практическая сторона подавила его параноидальную сторону в необходимости выжить, то когда война заканчивалась и победа была обеспечена, старый, параноидальный Сталин выходил наружу. Он не мог понять, что Рузвельт действительно хотел какого-то знака, что он может быть гибким — все, что Сталин мог видеть, это то, что Рузвельт просит его сделать уступку, которую он не хотел и не должен был делать, и поэтому он в основном занял непреклонную позицию.

Хотя Рузвельт продолжал давить на него до конца конференции, в итоге Сталин сделал лишь самые незначительные уступки. Он согласился включить в соглашение язык о проведении "свободных и независимых выборов". Это почти ничего не значило, так как Сталин уже заявил, что люблинское правительство представляет истинную демократию, с невысказанным пунктом о том, что капиталистические правительства не являются по-настоящему демократическими.

Это соглашение по Польше было историческим, так как оно также установило базовую структуру для советского правления в Восточной Европе. Там, где Красная Армия была в контроле, Сталин мог делать то, что хотел, чтобы создать правительство, отвечающее его интересам.

Рузвельт воспринял это как личное оскорбление, но не знал, что еще делать. Он был слишком болен и слишком измучен, чтобы продолжать борьбу. Человеком, которому он признался в правде, был Лихи, который провел почти каждую минуту конференции с Рузвельтом. Когда Лихи прокомментировал, что согласованный язык о Польше по сути позволяет Сталину делать все, что он хочет, все, что мог сделать Рузвельт, это согласиться.

У него не было сил ни на что другое — "Я знаю это, Билл, но я слишком устал, чтобы бороться дальше."

К концу Ялтинской конференции Сталин должен был чувствовать себя довольным. Менее чем за четыре года его международное положение преобразилось, и его собственные действия были ответственны за большую часть изменений. Он перешел от созданной им самим катастрофы помощи Гитлеру в нападении на Советский Союз к принуждению Соединенных Штатов и Британии принять его господство в Восточной Европе. Сталин теперь был властелином и хозяином большей территории, чем когда-либо контролировала имперская Россия. В процессе он использовал помощь США и Британии, чтобы увеличить свою силу и создать крупнейшую армию в мире. Он прошел путь от худшего из великих стратегов на раннем этапе Второй мировой войны до, возможно, лучшего к моменту Ялты.

Затем Сталин угрожал разрушить все, чего он достиг. После Ялты он начал отходить даже от видимости сотрудничества с Соединенными Штатами и Британией. Его ранние стратегические успехи были результатом способности практически реагировать на динамичную ситуацию, приспосабливая свои действия к потребностям своих союзников, особенно Рузвельта. Но теперь он начал открыто подчинять Восточную Европу и даже не делать вид, что учитывает потребности Рузвельта или Черчилля.

Сталин даже перестал относиться к Рузвельту с тем уважением и тактом, которые он почти всегда проявлял. Он глубоко оскорбил президента США, отказавшись позволить американским офицерам въехать в Польшу, чтобы позаботиться об американских военнопленных, освобожденных из немецких лагерей. Вскоре Сталин пойдет еще дальше. Он обвинил Рузвельта, что было бизарно, в планировании предательства путем заключения последней сделки с Гитлером.

Это было, пожалуй, самое оскорбительное обвинение, которое Сталин мог выдвинуть против Рузвельта. В представлении последнего он изо всех сил старался наладить отношения со Сталиным, и поэтому обвинение Сталина в самом гнусном предательстве глубоко задело его. Казалось, что Рузвельту наконец-то этого хватило, и его тон в отношении Сталина заметно изменился в марте 1945 года. Его последние телеграммы Сталину были самыми суровыми и прямолинейными, которые он отправил за всю войну.

В одной длинной телеграмме о Польше он фактически обвинил Сталина во лжи ему в Ялте и отказе позволить другим элементам войти в Люблинский комитет: "Я не могу примирить это ни с нашим соглашением, ни с нашими обсуждениями".

Черчилль был в восторге от более жесткого тона Рузвельта. Британский лидер быстро разочаровался в Ялте и подталкивал Рузвельта к "твердой и прямой позиции" против Сталина. Все шло к конфронтации.

Затем, 12 апреля, когда Рузвельт снова был в отпуске — в своей резиденции в Уорм-Спрингс, Джорджия — он пожаловался на головную боль, откинулся на спинку кресла и умер.

Политика США оказалась в руках Трумэна, который не имел представления о том, чего Рузвельт действительно хотел достичь или как он планировал это сделать. В течение следующих трех лет Трумэн возьмет это незнание, в сочетании со стратегическим перенапряжением и ошибками Сталина, и создаст холодную войну, которой Рузвельт всегда стремился избежать.

Филлипс Пейсон О'Брайен, профессор Университета Сент-Эндрюс и автор книги "Стратеги: Черчилль, Сталин, Рузвельт, Муссолини и Гитлер — Как война создала их и как они создали войну".

Источник: Foreign Policy