С Петром Порошенко разговор долгий

Вчера избранный мэр Киева Виталий Кличко сказал, что ближайшей своей задачей считает очистить Крещатик от Майдана, который все свои задачи выполнил. Специальный корреспондент «Ъ», главный редактор «РП» Андрей Колесников решил выяснить, что по этому поводу думает Майдан. И едва унес оттуда ноги. Избранный президент Украины Петр Порошенко между тем дал первое после избрания интервью спецкору «Ъ» и успокоил его: «Вы еще в Донецке не были».

Ключевое задание

На утреннюю пресс-конференцию Петра Порошенко и Виталия Кличко в арт-галерею «Арсенал» пришло гораздо меньше журналистов, чем накануне вечером, когда подводили итоги голосования. То ли всем было все ясно, то ли уже все равно.

Казалось, и господин Порошенко уже не очень близко к сердцу принимает происходящее. Казалось, ему следует отдохнуть. Но так казалось до тех пор, пока он не начал говорить про Крым, который дорог ему не только как память. Господин Порошенко предельно ясно высказался по поводу того, что будет судиться с Россией за Крым. Подробностей не последовало. Но хотелось, конечно, узнать, в каком хотя бы суде, по его мнению, должно слушаться дело.

А Виталий Кличко, когда его спросили о ближайших планах, для начала вспомнил удивительный день выборов с «великой грозой», которая сопутствует чудесным начинаниям, и сказал, что ключевая задача Майдана выполнена.

То есть, видимо, она состояла в том, чтобы к власти пришли он и Петр Порошенко.

— Мы избавились от диктатора! — воскликнул Виталий Кличко.— Люстрация власти произведена. Ни в коем случае нельзя забывать события Майдана, и инициатива создания мемориала обязательно должна быть поддержана.

Но баррикады на сегодня исполнили свою функцию! И они должны быть разобраны.

Избранный мэр сделал резкое заявление. Крещатик трудно представить без запаха Майдана. Возможно, запах этот не так хорош, как хотелось бы прохожим и жителям соседних домов, а люди, населяющие Майдан, выглядят так, словно им давно уже некуда больше пойти, даже помыться, потому что их никто и ничто в жизни не ждет, кроме революции, которая должна продолжаться, пока продолжаются они сами.

И как сдвинуть этих людей с места? Там же портреты «Небесной сотни» повсюду, там же лампадки… Проехать по ним бульдозером — второй раз убить их. А так-то, конечно, было бы полегче жить автомобилистам…

— Уверен,— продолжил Виталий Кличко,— что в один день это сделать невозможно. Сначала освободим для проезда Крещатик… и постепенно будем возвращаться к мирной жизни. В ближайший момент это мое ключевое задание.

Инициатива наказуема

Я решил проверить, как Виталий Кличко, сам человек в прошлом, как известно, майданный, справится с данным себе заданием.

На Майдане, несмотря на то что день был уже в разгаре, проснулись далеко не все (наверное, несли ночную вахту). Из палаток выходили сонные люди и без интереса разглядывали прохожих, мирных жителей города, для которых по «городку Незалежности» проложены тропки, чтобы они могли по крайней мере в метро войти (так эти две реальности и сосуществуют и вот совершенно никак не пересекаются: хорошо одетые спешащие в офисы люди и не так хорошо одетые, а чаще полуодетые люди, которые намерены защищать идущих мимо и отчего-то опускающих глаза,— хотят они этого или нет, и до последнего вздоха).

— Ах, Бандера, украинский апостол! — неслось из одной палатки, которая не дремала.

Я остановился у другой.

На ней было написано «Чернигiв». Я спросил у первого встретившегося мне человека, что он думает по поводу идеи Кличко. Увы, он недослушал меня. Акцент-то он уловил. Он вспомнил нескольких погибших героев поименно, предложил мне убираться туда, откуда я пришел (то есть опять на пресс-конференцию, что ли, так она уже закончилась?), и пошел в палатку, пообещав что-то принести оттуда, чтобы у меня не было никакого желания остаться или чтобы, наоборот, я остался здесь насовсем. Он это даже озвучил.

Впрочем, его схватили за руки товарищи по оружию (которое он, видимо, и пытался вынести, чтобы показать, что оно у него есть), а еще два человека решили все-таки поговорить со мной про инициативу Виталия Кличко.

— Вы ему передайте: пусть он сначала подумает, как сделать это…— попросил меня один из этих двух вежливых людей.

Другой был многословнее:

— Здесь палаточный городок с декабря. Почему мы должны разойтись? Да никогда! Реформы милиции нет, реформы судов нет, поменяли одного царя на другого… Мы тут не для того простояли пять месяцев…Тут люди, между прочим, погибли… Революцию делают романтики и патриоты, а пользуются ей негодяи,— вдруг вздохнул этот человек, патриот и романтик.

— Вот он, Кличко, такое сказал, да? — переспросил он меня.— Да, мы уже слышали, мы тут быстро все узнаем. Так вот, в течение недели здесь будет новый полный Майдан! Путем «будьте любезны!» у него не получится. А силой попробует — из него второй Янукович будет.

В один раунд свою ближайшую задачу господин Кличко не решит, это мне стало предельно понятно.

Хорошо, что по очкам выиграл — по крайней мере выборы мэра.

А может, уже и этому не рад.

Порошенко. Кажется, по-честному

На Майдан я поехал не сразу после пресс-конференции Петра Порошенко и Виталия Кличко. До этого удалось один на один поговорить с Петром Порошенко в его настоящем штабе, который находится на одном из заводов рядом с «Арсеналом». На заводе просторно, в заводоуправлении — уже неактуальные предвыборные плакаты и не очень много людей: все только совсем свои.

Разговор был сумбурным, этим и ценен. Не все, что хотелось, удалось обсудить, но это было и нереально. В конце концов это первое интервью избранного президента Украины.

— Насчет федерализации. Вы постоянно говорите, что Украина — унитарное государство, что федерализации не будет. Почему? Вокруг много федерализованных государств, если присмотреться. Россия, ФРГ наконец…

— Польша, Белоруссия… Да? Нет. Ни Польша, ни Беларусь, ни Молдова… Да нет вокруг нас федеральных государств. Германия есть — и все.

— А Россия?! — возмутился я.

— Ну хорошо. Россия занимает полмира по территории. Но Россия, по сути, федеральным государством не является. Федеральное государство — это слабая центральная власть. Вы можете сказать, что в России центральная власть слабая?

— Неслабая!

— Федеральное государство — это когда львиная часть полномочий передана субъектам федерации. Вы можете сказать, что в России такое существует?

— Я не согласен. Она именно потому неслабая, что только сильная федеральная власть способна передать полномочия регионам. И они передаются.

— Тогда нужно с вами договориться о терминах, которыми мы оперируем в процессе нашей дискуссии, тогда у нас будет меньше недопонимания. Например, какие полномочия Россия отдала в регионы? Я что-то как-то запутался.

— Уже? Здравоохранение во многом, образование, взимание штрафов, регистрация по месту жительства… Много чего…

— Я просто знаю, что никаких полномочий не передано. У нас регионы будут иметь, после того как я проведу децентрализацию страны, а не федерализацию, существенно большие полномочия, чем субъекты федерации в России.

— Может, действительно договориться о терминах? Может, децентрализация — это и есть федерализация?

— Нет, это не есть. Потому что децентрализация — это когда мы, с одной стороны, оставляем полномочия сильному центру, но, с другой стороны, передаем право регионам, право общинам решать абсолютное большинство проблем текущей жизни людей, чтобы для решения этих проблем не нужно было бы обращаться к центру.

— Ну так и я про это.

— В том числе и проблемы, которые могут волновать или беспокоить русскоязычное население. Например, на каком языке говорить. Почему кто-то пытается ставить вопрос о втором государственном языке? А почему мы пытаемся заставить гражданина, который живет в Тернополе, во Львове, в Житомире, в Виннице, в Полтаве, в Чернигове, в Черкассах, обязательно заставить, чтобы вторым был русский язык? Этого не надо делать. У нас есть определенный статус-кво, и все изменения должны быть посвящены тому, чтобы мы решали проблемы, если они мешают кому-то жить?

— Да не надо их заставлять. Надо просто разрешить жителям Донбасса тоже говорить на русском и узаконить это их право, и не пугать тем, что его отнимут.

— Например, житель Донбасса считает, что проблемы того, что у него нет официального языка, который он может в полном объеме использовать в своей жизни, причем не только обыденной, потому что сегодня, на каком языке ты говоришь у себя в семье, или на работе, или где, этой проблемы не существует, и вы об этом знаете лучше, чем кто бы то ни было. Когда ты говоришь в субъектах местного самоуправления, в судах или где-то еще на русском, этой проблемы тоже нет. Но право защитить это право… Возможно, человек может потребовать. Хорошо, вот я требую, чтобы со мной везде на Донбассе общались на русском языке, если я того хочу. Вы имеете право. И это право громады. Вот если громада так решила — пусть с ним общаются хоть на русском. Может, где-то в Енакиево — на английском. Это ваше право. И вот это право должно быть передано. Никто его не ограничивал. И это и есть децентрализация.

— Ну, то есть считай что элемент федерализации.

— Нет, децентрализации! Кто-то будет протестовать против памятника Гастелло, а кто-то будет протестовать против памятника Бандере. Ну, пусть во Львове ставят памятник Бандере, а в Донецке пусть ставят памятник Гастелло. И это не дело Львова, кому в Донецке ставят памятник. Это дело громады. Вот она решила.
Я ненавижу Сталина просто. Я считаю, что он величайший тиран, сравнимый с Гитлером. Если громада решила поставить какой-то памятник — надо работать с громадой, а не сносить памятники, потому что громада будет чувствовать себя оскорбленной.
Какие фестивали проводить, какие песни петь — это не может быть поводом, чтобы колоть страну.

— Это вы мне объясняете? — удивился я.

— Федерализация в России предполагает право субъектов федерации покинуть страну? — вдруг спросил господин Порошенко.

— Нет, конечно.

— Почему «конечно»?

— Как почему? Потому что это записано в Конституции.

— Ну, хорошо, ОК. И у нас это тоже записано в конституции, этого, конечно, нельзя, конечно, нет. Это очевидно. Если это не касается Крыма, где это по-другому читается просто. А теперь Крым имеет право выйти из состава Российской Федерации, если большинство проголосует за выход? Ответ: нет, конечно. Даже не думайте об этом.

— Тут сразу возникает много но. История с Крымом решалась, когда уже и конституцию Рада отменила, и правительство являлось переходным…

— Хорошо. И что?

— Ну, так решили события. За вас.

— А завтра решат события, что Украина или Россия будет спорной. Как государственное образование.

— Тот же самый Путин говорил много раз, что формальных оснований для того, чтобы считать Януковича нелегитимным президентом, не существует.

— Это мнение гражданина Путина.

— Говорится, что есть четыре позиции, по которым могла бы состояться его отставка…

— Нет.

— Как нет? А что, вы все списываете на революцию?

— Это не так. По-вашему, есть Конституционный суд. Нет, не революция. Демократия, Андрей, это процедура. Если кто-то считает, что что-то в стране не так, подайте в Конституционный суд. Гражданин Янукович может подать в Конституционный суд обжалование решения Верховного совета о своем отстранении, и решение Конституционного суда будет окончательным и обжалованию не подлежит. Если он считает нужным…

— Так зачем же? Он не считает нужным подавать в Конституционный суд. Он законный президент!

— Это кто ему сказал, что он законный президент?

— Потому что нет повода ему быть другим! Ни одна из четырех причин, по которым он может быть отстранен от власти, не работает.

— Это вы так считаете.

— Ну как? Это было записано в вашей же, если я не ошибаюсь, конституции.

— А кто вам дал право трактовать мою конституцию? Вам, уважаемый Андрей, или вам, уважаемый Владимир Владимирович, кто вам дал право трактовать нашу конституцию?

— А читать ее хотя бы можно?

— Читайте. Трактовать нельзя. А читать — читайте.

— А мнение в условиях демократии можно высказать?

— Меня ваше мнение не интересует, Андрей.

— Как демократа, может, заинтересует все же?

— Нет. Ваше мнение как гражданина вашей страны относительно того, кто у меня должен быть президентом, меня не интересует, так же как гражданина России мнение какого-нибудь гражданина Канады, или гражданина Австралии, или гражданина Папуа — Новой Гвинеи не интересует. Это не ваше дело.

— Мое мнение: вы президент! Вас вчера избрали!

— Есть статья 5 конституции, где единственным носителем государственной власти выведен народ. Есть честные выборы. И народ определится.
Еще раз говорю: у нас на сегодняшний день ни Соединенные Штаты Америки, ни Российская Федерация, при всем моем к ним совершенно искреннем уважении, не должны быть мировым жандармом, который будет устанавливать, что законно, а что нет. И вот на сегодняшний день вы…

— Мы — это кто? Тоже надо, все-таки…

— Вот вы…— он сделал странное кружение пальцами.— Вы не должны присваивать себе право выступать высшей судебной инстанцией и определять, что у нас законно, а что нет. Еще раз говорю: есть международные судебные инстанции. Если Янукович считает, что его права нарушены, есть Международный суд по правам человека в Женеве. Мы, как и Россия, являемся страной, которая ратифицировала положение о международном суде, и мы выполним его решение. Это легитимная позиция.
Вводить войска — нелегитимно. Вводить войска — это агрессия. Так это называется в международном праве. Это может нравиться, может не нравиться, но это — агрессия.

— Спокойствие на референдуме обеспечили…

— Я был в Крыму в день референдума. Я подошел к зданию Верховного совета в момент, когда там голосовался референдум. Я могу сказать свои личные впечатления. Просто как гражданин. Там не было депутатов. Там были солдаты российских войск. Чужой страны. Которые пришли на территорию крымского парламента. И которые меня, на тот момент депутата парламента Украины, в своей стране, на территории Украины, на территории крымского парламента, не народ, никто, не «Самооборона», а российские военнослужащие, меня в здание крымского парламента посчитали возможным не пустить! Уперли мне автомат в грудь и сказали, что пристрелят. Я сказал: хорошо, но только дайте 30 секунд, чтобы в прямом эфире (Петр Порошенко засмеялся, немного нервно). Если надо уж помереть, то на миру и смерть красна. Это сейчас кажется шуткой…
Я никому не даю оценки. У нас с вами спор чисто эмпирический. Но извините меня, это очень интересно — так принимать решения о выполнении своих собственных международных обязательств, связанных с Будапештским меморандумом, где черным по белому написано о гарантии соблюдения, что Россия выступает гарантом соблюдения суверенитета и, смеяться будете, территориальной целостности страны.

— Вы не согласны,— сменил я тему,— что, по сути, произошел силовой захват власти на Украине.

— Кто вам сказал такое?

— Мы все это видели в прямом эфире по телевизору, например.

— Где это вы видели? Какой силовой захват? Что кто захватывал, назовите мне. Вот я 1 декабря, да будет вам известно, и это прошло по всем телеканалам мира, как раз встал на защиту милиции и воспрепятствовал любым силовым захватам любых административных зданий. И моя позиция…

— Да там уже захватывать было нечего! Они уже все были захвачены, кроме администрации президента.

— Что было захвачено?

— Ну, много зданий. Ну, вы же знаете…

— Нет. Еще раз: захват Октябрьского дворца культуры никоим образом не влияет на управление страной.

— А захват мэрии?

— Нет. Потому что у нас нет мэра. И его два года нет.

— Мэра нет, а мэрия-то есть.

— Нет. Мэрия — это коммунальная собственность, она не относится к государственным зданиям.

— То есть ее можно захватывать?

— Нет. Просто мэрии нет. Мэра нет. Полномочия Киевского совета кончились два года назад, и Янукович не назначал выборы на этот срок. Мэра полномочия кончились, Киевсовета полномочия кончились, и при этом люди реально зашли для того, чтобы ночью греться.

— Мирные люди зашли погреться…

— Нет-нет-нет. Не мирные люди. Не надо утрировать.

— А что же мы делаем все это время? И остались.

— Моя принципиальная позиция, которая стояла во время всех конфликтов: я был принципиально против в принципе захвата любых зданий. И как сегодня видно, моя позиция была поддержана абсолютным большинством украинских граждан.
Так вот, извините меня, позиция, что если кто-то попытается оправдывать свои действия тем, что государства Украина не существует,— это шулерство. Когда кто-то пытается оправдывать свои действия тем, что ввод войск иностранного государства на территорию другого государства — это называется нарушением международного права, это называется актом агрессии. И это не хорошо и не плохо. Я без эмоций говорю. Просто есть позиция. Если мы считаем, что это можно передать любому международному суду,— есть Международный суд в Гааге, есть Международный суд ООН,— все, давайте выберем судебную инстанцию и пусть нас рассудят. Это тоже один из вариантов, на который можно выходить.

— Но мы же примерно представляем себе, как посудит суд в Гааге.

— Найдите другой суд. Найдите суд в Стокгольме.

— Нет у нас…

— Есть у нас. Международный арбитражный суд в Санкт-Петербурге. Для разбора торговых споров СНГ. Я просто участвовал в подписании соглашения о свободной торговле в СНГ, который обещал, что он заработает. ОК, это неконструктивно.
Так вы считаете, что в мире не существует судов, которые способны были бы разбирать такие межгосударственные проблемы? Есть. Для этого создана ООН.
А вот посмотрите: сегодня в результате этих действий Россия, к сожалению, оказалась в международной изоляции.

— Ну, визит Владимира Путина в Китай не говорит о том, что Россия оказалась в международной изоляции.

— Ну хорошо. Я же это говорю не со злорадством. Я говорю о той высокой цене, которую сегодня все платят.

— А с сочувствием, что ли?

— Конечно. Мне это неприятно, я про изоляцию, и я абсолютно не радуюсь этому. Совершенно. Именно с сочувствием. Не стоит все это вот той цены, которую сейчас весь мир — и Россия, и Украина в частности — за это платит.

— Вот я же вам говорю, что не в изоляции.

— А кто тогда?

— Ну как, если президент России приезжает в Шанхай, где его на саммите встречают 24 страны… И Китай, и Индия…

— А в чем заключается солидарность Китая? Он на заседании Совета Безопасности ООН не воспользовался правом вето. Не воспользовался, еще раз говорю. Он воздержался.

— А вы знаете про контракт тридцатилетия?

— Про газовый контракт, что ли? Да. И что?

— Это уже не говорит о том, что Китай воздерживается…

— Китай воспользовался слабостью России и на сегодняшний день получил блестящую для себя цену. Как может быть, чтобы газ в Китае стоил на $150 дешевле, чем газ на Украину? Как? Вот объясните мне принципы рыночного формирования цены. Это было сильной переговорной позицией наших китайских партнеров. И слабой переговорной позицией наших российских партнеров.

— Для России не такая уж плохая цена. Вы знаете цену?

— А вы знаете?

— Примерно представляю. Она не такая уж, между прочим, маленькая.

— Какая?

— Она где-то примерно 380 долларов за 1000 кубометров.

— Ну, чуть поменьше. Знаете, сколько стоит доставить туда газ? А знаете, сколько стоит проложить туда трубопроводы?

— А это и есть стройка века. Это занятость. И это не значит, что Россия находится в изоляции.

— Да. Хорошо. Это не изоляция. Я пытаюсь найти… Давайте мы остановимся на том, что это очень похоже на изоляцию.

— Это, может, издалека похоже на изоляцию, но это точно не изоляция.

— Хорошо. Ладно. Я буду пытаться проявлять свои дипломатические способности для того, чтобы не входить в контрадикцию.

— Скажите, пожалуйста.— Я снова решил сменить тему.— А вообще, чисто по-человечески, я же помню 2004 год, когда вы вместе с Юлией Владимировной на том грузовике от Верховной рады двигались победителями… абсолютно величественное зрелище было.

— Мы тогда не величия искали.

— Но зрелище было величественное, я помню.

— На вас произвело впечатление.

— Сильное очень, да.

— Вы тогда были вдохновлены очень.

— Конечно. Я потом много раз пересматривал это по 5-му каналу. Он это постоянно показывал. А вы не были тогда вдохновлены? Думали вы о том, грубо говоря, что можете быть президентом страны? И почему Ющенко, например, а не вы? Когда, в какой момент вы поняли, что эта волна выносит именно вас?

— Я никогда не думал в формулировках, что волна меня куда-то выносит. В таких формулировках я не думал.

— То есть вас не волна вынесла в президенты?

— У меня не было никогда такого, что вот я любой ценой должен стать президентом или чтобы я спал, мечтал, сцепив зубы, рвался к этому. Нет. Есть сегодня задачи, которые стоят перед страной, есть сегодня понимание, как их решить, есть надежда и уверенность, что, наверно, в этой ситуации Господь сподобил, чтобы это был ты, и берешь на себя этот крест. Я это воспринимаю так. Вот смотрите: кто-то для себя это воспринимает как манну небесную, как цель жизни.

— Да, я хотел спросить: хотелось стать президентом?

— Я это как крест воспринимаю, если это понятное для вас сравнение.

— Надеюсь, что понятное. А в первом туре хотели выиграть, чтобы этот крест легче нести было?

— Да ну о чем вы говорите? Это не технология… Технологии в этой ситуации не работают. Ну понанимали мои конкуренты там израильских, американских, каких-то других технологов. Вы ж видели, надеюсь, вы знаете, что в моем штабе никого из этих технологов не было.
И главной мотивацией, во что я искренне верил, что еще три недели неопределенности, плюс к этому еще четыре недели дополнительных сроков на обжалование, плюс еще какая-то суета с инаугурацией — вот два месяца слабой страны без верховного главнокомандующего, без государственной власти — это просто опасно. Опасно. Дезинтеграция страны. И это главный принцип.

— И это главное, почему надо было побеждать в первом туре?

— И эта позиция была поддержана всеми.

— А не потому, что результаты второго тура могли быть не так очевидны.

— Нет, конечно. Да они были бы очевидны.

— И вдруг выстрелил бы кто-то из кандидатов… Даже не Юлия Владимировна.

— Да побойтесь бога. Есть сегодня социология. Ну посмотрите. У меня во втором туре была бы существенно более убедительная победа. Существенно. Посмотрите. Она вам даст ответ. Для того чтобы очиститься от греховных искушений и подозрений. Я не сомневаюсь.

— Нельзя не сомневаться. Обязательно надо сомневаться.

— Это по-марксистски — подвергать все сомнению.

— Нет, я как раз в той логике, про которую вы говорите. Не сомневаться — это грех большой.

— Андрей, я бы не хотел сейчас переходить к богословской, теологической части нашей дискуссии, но «не сомневаться — это большой грех» — это не совсем так. Вера без сомнения в Бога — это благо.

— Но мы не говорим сейчас про веру в Бога.

— Да, о чем мы говорим?

— Вы же говорите «не сомневаться» без ограничений.

— Возьмите, пожалуйста, для того, чтобы развеять ваши сомнения, которые, по вашему мнению, благо, возьмите просто социологию — самую последнюю, которую составили — прогноз второго тура. Любых. Любых, подчеркиваю, кандидатов, которые теоретически имели шансы выйти во второй тур. Это, я надеюсь, при объективном подходе ваши сомнения рассеет.

— За газ будете платить?

— За газ? Будем ли платить? Конечно, будем. Какую цену…

— По-прежнему настаиваете на 268 долларах за 1000 кубометров?

— Пока я не являюсь субъектом хозяйствования.

— Но у вас же есть точка зрения.

— Я считаю, что государство Украина ничего не должно. Есть у нас субъекты хозяйствования, есть у нас договоры между субъектами хозяйствования, которые как черт из табакерки постоянно меняются: то 260, то 460, то 550. Это вообще не рынок. Я хотел был платить за газ рыночную цену. Не хотел бы платить политических цен.

— Но сейчас долг, который существует, должен же быть заплачен тем не менее?

— А долг за захваченные объекты «Черноморнефтегаза» существует? За них надо платить? Вы вот захватили нашу, украинскую скважину — за нее должен кто-то платить? Она добывает газ. Туда вложены украинские инвестиции из государственного бюджета. Кто? За это надо платить, как вы считаете? Она находится на территории Херсонской области. Там высадились десантники.

— Но об этом, наверно, надо разговаривать отдельно…

— Смотрите, как интересно. За долг надо платить, а за это — надо разговаривать. Вот обо всем надо разговаривать.
Вот смотрите, вы меня спросили, надо за долг платить? Я говорю: обо всем надо разговаривать.

— Так мы чуть не обо всем и поговорили.

Тимошенко. Финиш

Накануне вечером я приехал в штаб Юлии Тимошенко в «Президент-отель». Она только что отговорила свою речь (похоже, прощальную), в которой нашла в себе силы сказать, что это были честные выборы (все-таки она получила на них твердое второе место) и ушла, поддерживаемая товарищами.

В холле конференц-зала через четверть часа остались несколько журналистов, допивающих сок со столов, и немолодая администратор. Она как-то растерянно смотрела по сторонам. Вдруг она увидела одного из знакомых членов партии «Батькивщина» и бросилась к нему как к родному:

— А чего ж разошлись-то все?! Что ж, ни одного ночного кофе-брейка не будет, что ли?!

Она за последние дни привыкла, видимо, к организации ночных кофе-брейков с методичными мозговыми штурмами накануне первого тура выборов с целью превратить его во второй.

— Да какой кофе-брейк? — устало сказал ей молодой человек.— Ничего уже больше не будет. Это понятно?

— Нет,— честно сказала она.

Мадлен Олбрайт, которой все сказано

Вот меньше всего можно было предположить, что в Доме учителя на Владимирской улице в этот день выступит Мадлен Олбрайт с авторскими комментариями по поводу президентских выборов на Украине.

Мадлен Олбрайт, легендарный госсекретарь США, человек не эпохи Бориса Ельцина или Билла Клинтона, а человек эпохи Мадлен Олбрайт.

Олбрайтиха, как ее с тоской называли в российском МИДе люди, вынужденные иметь с ней дело и регулярно проигрывать.

Сколько ей лет? Далеко за все, что можно предположить. Фигура или особенно лицо казались восковыми. Уверен, что в Музее мадам Тюссо есть ее двойник. Или скорее эта дама, сидевшая сейчас за столом в Доме учителя, была улучшенной копией той.

Зачем она приехала сюда, в даль эту? Как наблюдатель? Мне казалось, что она сама нуждается в постоянном наблюдении. Зачем ей это надо было?

Избранные лидеры должны выполнять ожидания Майдана, сказала она. Они должны отвечать на запросы народа.

Она как будто защищала Майдан от решающего удара Виталия Кличко. Хотя вряд ли знала про то, что сказал тот пару часов назад.
А скорее всего, знала. Ведь это была все-таки она, Мадлен Олбрайт, на которую собралась посмотреть вся иностранная часть журналистского корпуса в Киеве, в том числе и приезжие из Америки. Дома у себя они бы ее так запросто не увидели бы.

— Украина открыта для демократии,— произнесла она, и я понял: эта, если что, еще всех прикроет.

Ведь если не она, то кто?

Источник: kommersant.ru