Навстречу шторму: Ливан в зеркале мирового кризиса

Давеча, наблюдая за тем, что происходит с мировой финансовой системой, международными логистическими и прозводственными цепочками, архитектурой глобальной безопасности и национальными системами здравоохранения, я решил, что раз уж пошла такая жара, и сейчас стало модно писать разные материалы о том, как мир переживает кризис, то и я вставлю свои пять копеек.

В частности, хочется проиллюстрировать вам, как с нынешними драматическими трансформациями справляется Ближний Восток.

Впрочем, я несколько уйду от всеобщего карантинно-вирусного хайпа, и сделаю серию статей не столько о том, как страны Ближнего Востока борются с пандемией, сколько о том, в каком состоянии они встретили этот самый мировой пожар, как они к нему шли, и как он влияет на основоположные элементы их общественно-политической системы.

Ещё в 2018 году я потихоньку начал писать о региональных трансформациях в контексте эволюции пост-колониальных политических систем на Ближнем Востоке. Позволю себе напомнить о некоторых ключевых тезисах из этих материалов:

1. Политические системы на Ближнем Востоке были выстроены после Первой Мировой войны, а институционализированы после Второй Мировой с участием или под непосредственным руководством иностранных сил;
2. Эти системы нынче медленно отмирают, не выдерживая конкуренции в современном мире, вынуждающей государства трансформировать экономику, адаптируя её под новые технологические реалии, и размораживать архаичные и костные принципы социальных взаимоотношений, обновлять общественные договора, омолаживать правящие элиты (как с точки зрения ментального возрастного разрыва, так и идеологического мировоззрения);
3. Ближний Восток по-разному реагирует на эти вызовы. Одни системы пошли путём самоконсервации старых порядков, в том числе закручивая гайки (Египет, Турция, Алжир, Бахрейн, Палестина, Израиль). Другие предпринимают попытку совершить «революцию сверху» - управляемую трансформацию всей модели развития, которая должна разгрузить существующую политическую систему, и позволить избежать социальным взрывам (Саудовская Аравия, ОАЭ, Катар) . Третьи балансируют, не в состоянии принять окончательное решение (Марокко, Тунис, Кувейт, Оман, Ирак, Ливан, Иордания). А четвёртые уже прошли этап взрыва, и сейчас предпринимают попытку преодоления его последствий, избежания второго, более смертоносного, взрыва и выхода из ямы на этап нового строительства (Сирия, Ливия, Йемен, Судан);
4. Настал конец пост-колониального регионального порядка на Ближнем Востоке. Его «убили» сразу несколько процессов: деактуализация послевоенных общественных договоров, демографические изменения, смена поколений, обострение экологических проблем, угасание старых элит, спровоцировавшее кризис политических лидеров, регионализм в международных отношениях, ярчайшим проявлением которого можно считать «арабскую весну»;
5. Умирают и отдельные послевоенные субрегиональные порядки, сформированные в годы «холодной войны». Например, порядок, выстроенный Соединёнными Штатами в 1970-1990-е годы в контексте арабо-израильского конфликта (Кэмп-Дэвидские соглашения 1978 года, мирный договор между Израилем и Иорданией 1994 года, Соглашения в Осло 1999 года, компромиссная заморозка ситуации вокруг Голанских высот и т. д.). Или мини-порядок, выстроенный в треугольнике Турция-Сирия-Ирак по отношению к «курдской проблеме» с помощью Аданского соглашения 1998 года и ему подобных с официальным Багдадом. Или даже субрегиональный порядок, установленный американцами по итогам вторжения в Ирак 2003 года на основе договорённостей с Ираном о стабилизации Ирака и формировании новой политической системы на её территории, которая пришла на смену оккупационной администрации США;
6. Границы ближневосточных государств теряют легитимность и де-факто исчезают. Пожалуй, самым ярким социально-политическим протестом искусственным границам, нарисованным после Первой Мировой войны, стало появление «Исламского государства» на территориях Сирии и Ирака в 2013-2019 годах;
7. Происходит эволюция роли ислама в политических системах Ближнего Востока. Традиционные исламистские силы стараются переформатировать свои структуры и организации, чтобы соответствовать новым веяниям молодого поколения, а доселе малоизвестные, слабо-организованные группы типа салафитов, только начинают обрастать политическим весом.

Данные тезисы вместе обобщают то, о чём я старался писать последние несколько лет на просторах этого сайта, и многих других. Поскольку сейчас мы наблюдаем полный коллапс существующего мирового порядка, то самое время более плотно и детально подойти к анализу процессов в разных странах Ближнего Востока с учётом начавшегося перехода от старой к новой международной системе.

Как каждое государство подготовилось к этому? Какие у них имеются ресурсы? Какие они пытаются решить стратегические задачи? Какова будет роль этих стран в будущих региональных раскладах? Как изменится их внешняя политика? Что будет нового во внутренней повестке этих стран? На эти вопросы я и постараюсь ответить в данной серии публикаций, которую условно назовём «Навстречу шторму».

И начать я хочу с одной из самых ярких, необычных с точки зрения политологии, и интересных, на мой взгляд, систем на Ближнем Востоке — маленького и любимого мной государства Ливан, которое нынче переживает сразу несколько мини-кризисов национального масштаба.

Я не писал раньше подобных материалов. Слишком много мыслей, слишком много историй, слишком сложные конструкции, перемешивающиеся в голове. Однако я всё же решил изложить их в текст. Пожалуй, впервые, здесь будет описана максимально подробная история о сути политических процессов в Ливане.

Разделим анализ на несколько смысловых блоков, дабы вам было легче структурировать информацию в голове.

Общая социально-экономическая ситуация в Ливане

Если и существует самый неподходящий для Ливана момент, когда может грянуть некий мировой катаклизм, способный опрокинуть всю систему, то конец 2019 — начало 2020 года был именно тем самым моментом.

Тайминг вспышки коронавирусной пандемии и обвала мировых цен на нефть, за которым последовало обрушение фондовых бирж, был худшим из всех возможных для Ливана. Страна как раз вошла в пикировку из-за накапливавшихся десятилетиями экономических проблем, взорвавшимися острым политическим кризисом в середине осени 2019 года.

Ливан переживает худший в своей истории экономический и финансовый кризис. Слабость институтов, неэффективное госуправление, непрозрачная политика Центрального Банка, чрезмерное давление теневого сектора на публичный, региональная нестабильность и масштабная коррупция привели к острому дефициту иностранной валюты и образованию одного из самых высоких на планете внешних долгов. В марте этого года критическая масса проблем, накопившихся у Ливана, вынудила страну объявить дефолт.

Удар коронавирусной пандемии по Ливану сравним с настоящей войной на фоне многолетнего падения доходов населения, роста зависимости экономики от импорта и переводов заробитчан, обострения отношения между властью и обществом, а также безумным ростом социального неравенства.

К слову, в контексте последнего Ливан занимает одно из первых мест в мире наряду с Южной Африкой, Чили и Бразилией. Исследования 2005-2014 годов показали, что 1% ливанцев получает 25% всей общенациональной прибыли. В Штатах и Франции эта цифра — 19% и 11% соответственно. Кроме того, самые богатые ливанцы — это почти 4 тысячи человек (0,1% населения) — зарабатывают больше, чем 50% всех ливанцев (3 млн. человек).

Внешний долг Ливана на сегодняшний день составляет почти $ 90 млрд. или порядка 150% ВВП — это один из самых высоких показателей в мире, уступающий только Японии и Греции. Долг Ливана последовательно и неудержимо рос все последние 5 лет, совершив скачок более чем в два раза. Иностранцы держат большую часть ливанских долгов в евробондах, по которым в марте этого года Ливан отказался платить, тем самым объявив первый в своей истории дефолт.

Бюджет Ливана крайне не сбалансирован, и по состоянию на 2019 год ушёл в минус на 11%. Бюджетные расходы превышают доходы на $ 5-7 млрд. по разным оценкам. Официальная статистика показывает цифры лишь 2017 года.

Вообще, финансовая статистика Ливана находится в полнейшем беспорядке и разрухе. Центральный Банк, являясь полностью зависимым от политической конъюнктуры в стране, много лет (!) не публикует почти никаких данных о состоянии банковской системы, безработица всегда находится в пределах 6%, а некоторые финансовые показатели умышленно скрываются в угоду политических интересов правящих элит.

Бюджетная политика и сама является заложником политических комбинаций в правительстве и парламенте. К примеру, бюджет Ливана на 2019 года был принят лишь летом 2019 года после 20 неудачных заседаний правительства. В 2017 году ЦБ и вовсе перестал публиковать какую-либо статистику об основных параметрах экономики типа роста ВВП и золотовалютных резервов, заменив их сухими отчётами, в которых фигурируют некие групповые «показатели», нарисованные от фонаря. Именно по этой причине значительная часть статистических данных, которые вы можете найти в Интернете по ливанской экономике, загадочно обрываются 2017 годом.

Абсолютное большинство товаров, которые вы найдёте на полках ливанских магазинов — это импорт. Страна импортирует почти всё: автомобили, запчасти для транспорта, бытовую технику, электронику, переработанную нефть, лекарства, наушники, смартфоны, видео-записывающие устройства, компьютеры, одежду, ткани, металл, продовольствие, зерно, кормы, бумагу, даже овощи и фрукты.

Ежегодно Ливан импортирует товаров на более чем $ 20 млрд., тогда как его экспорт составляет лишь $ 3,5 млрд. Значительная его часть — это сырьё: золото, железная руда, бронза, сырой сахар, орехи, фрукты, сырой табак, яблоки, груши и пр. Почти весь этот небольшой экспорт замкнут в пределах своего региона — это Сирия, Саудовская Аравия, Кувейт, ОАЭ, Иордания, Турция + некоторые страны Африки (Египет, Габон, ЮАР, Кот д`Ивуар). А вот импорт почти весь (80%) валом идёт из Европы (страны ЕС, Россия, Украина, Швейцария), а также из Китая, Турции, Японии, Саудовской Аравии и ОАЭ. Короче, налицо — тотальный завоз всего из-за границы, и совсем небольшая и ненадёжная подушка в виде вывоза сырья к соседям.

После мирового финансового кризиса 2008 года, Ливан так и не сумел вылезти из долговой ямы, и полностью оправиться. Рост ВВП, который на момент 2009 года составлял 10,1%, рухнул вниз, и в последующие 12 лет так и не смог вернуться к докризисным показателям, постоянно барахтаясь в пределах 1%-2,5%, а к 2017-2018 годам и вовсе опустился к 0,4% - 0,6%.

В начале 2019 года ливанцы надеялись на свои скромные 0,9% роста, и это ещё до начала антиправительственных волнений и банковского кризиса осенью. Что уж говорить про итоги 1 квартала 2020 года с коронавирусом, перебитой логистикой, карантином, закрытием границ, дефолтом, обвалом мировых рынков, рецессией и возобновлением боевых действий в соседней Сирии.

Хотя официальной статистики за кризисный 2019 год не было, можно только догадываться, насколько глубоким будет дальнейшее проседание ливанской экономики. По оценкам МВФ, экономика Ливана может рухнуть на 12% по итогам 2020 года, инфляция скакнёт с нынешних 2,9% (по официальным данным) до 17%, если не выше. Реальный ВВП уже упал на 6,5%, а дефицит бюджета, в 2019 году составлявший (по оценкам МВФ) 10,7%, вырастет до 15,3% к концу этого года. Приток прямых иностранных инвестиций после рекордных 2008-2010 годов снизился, и за последние 12 лет инвесторы не рисковали вкладывать в Ливан больше $ 500-600 млн., а к концу 2018 года эта цифра снизилась до жалких $ 200 млн.

Ливанские банки парализованы. Они закрыты вот уже несколько месяцев, и работают в ограниченном режиме лишь для совершения отдельных финансовых операций по выплате зарплат, и то только в ливанских лирах. В банкоматах иностранной валюты просто нет, снять её невозможно. Это порождает дополнительные социальные трения.

В специальном докладе правительства Ливана, представленном на прошлой неделе на закрытом заседании Кабмина, говорится, что страна нуждается в $ 10-15 млрд. финансовой помощи, которую надо залить в экономику немедленно, чтобы избежать катастрофы. Особенно остро в Ливане стоят два вопроса: уровень бедности и денежные переводы заробитчан из-за границы.

Из-за кризиса и коронавирусного карантина, по прогнозам ООН и Всемирного банка, более чем 40% всего населения Ливана может быть вытеснена за черту бедности (сейчас этот показатель, по разным данным, колеблется на уровне 25-30%). Даже сам премьер-министр Ливана Хассан Дияб, ссылаясь на эти же оценки, признавал, что карантин может затронуть почти 2,5 млн. граждан, которые и так находятся на грани, не имея стабильной работы, постоянной зарплаты и доступа к медицинским услугам и образованию.

При этом, количество тех, кто живёт в крайней нищете ($ 4 в день) равняется 6% от всего населения. А это 360 тысяч человек. А урезание социальных выплат, на которое идёт правительство, пытаясь снизить внешний долг, лишь усугубляет обстановку. Кроме того, в зоне риска находится самая уязвимая часть населения Ливана — сирийские беженцы, которых тут целых 1,5 млн. человек, 75% из которых УЖЕ живут за чертой бедности.

Имея огромную диаспору за рубежом после десятков лет массовой эмиграции молодёжи на Запад и в богатые монархии Залива, экономика Ливана ежегодно получала до $ 10 млрд. переводов заробитчан. В некоторые особенно тяжёлые периоды именно деньги заробитчан фактически спасали ливанскую экономику от коллапса. Сейчас, из-за коронавируса, значительная часть ливанцев за рубежом теряют работу, и остаются без денег. Те, кто имеют возможность, перестают отправлять деньги на родину, а другие просто возвращаются домой, сломленные, безработные, отчаянно рыскающие в поисках работы на переполненном и разбалансированном отечественном рынке труда.

Ливан может оказаться даже в продовольственном кризисе. Нехватка иностранной валюты, чтобы расплачиваться с импортёрами, фискальный кризис, безработица и городской локдаун из-за коронавируса вызывают опасения, что это может привести к недостатку продовольствия.

Впервые с 2014 года, правительство в прошлом году начало импортировать пшеницу — 80 тысяч тонн. Большая часть зерна в Ливан приходит из РФ и Украины. Тем временем, цены на продукты взлетели на 35% между сентябрем 2019 года и январем 2020 года. То есть, мы ещё не знаем, что с ними произошло за февраль-апрель, поскольку статистику правительство старается не публиковать, опасаясь острой социальной реакции населения.

Премьер-министр Хассан Дияб лично отрицает в своих комментариях наличие серьёзных проблем в контексте цен на продукт, и даже сделал из этого собственную «красную линию» во время визита на одну из овощных баз в Бейруте. А министр экономики Рауль Неме и вовсе утверждает, что в стране «излишек» продовольствия.

Тем не менее, как-то завуалированно местные власти в разгар коронавируса призвали людей «возвращаться в сёла» и работать в сельском хозяйстве на свежем воздухе. Урбанизация в Ливане страшная — 90% населения живут в городах или пригородах. Сёла практически умерли, да и как могло быть иначе, если государство десятилетиями закупало всё из-за границы, равнодушно относилось к развитию сельского хозяйства и поощряло инвесторов вкладывать в недвижимость, финансовый сектор и сферу услуг?

Чтобы как-то справляться с массой проблем, обрушившихся на Ливан за последние месяцы, Министерство социальной политики выделило $ 12 млн. на раздачу еды и лекарств для 100 тысяч самых бедный семей. Гуманитарные пакеты развозили военные по всей стране. Однако продолжения эта программа пока что не получила, и никто не знает, будет ли подобная выплата совершена второй раз. Тоже самое произошло и с ежемесячной выплатой самым нуждающимся по $ 140 (400 тысяч ливанских лир), которую решительно запустили по инициативе Минсоцполитики, но после единоразовой раздачи денег заморозили на неопределённый срок ввиду отсутствия денег в бюджете на такие щедрые раздачи.

Свои проблемы коронавирусная пандемия вызвала и в энергетике. В Ливане накрылся второй раунд выдачи лицензий на добычу газа на морском шельфе. Он был запланирован на 30 января, но смещён по настоянию международных партнёров. Сейчас дата определена как 30 апреля, но никто не уверен в том, проведут ли раунд, учитывая карантин в Ливане и глобальные экономические трудности, вынудившие многие компании пересмотреть свои приоритеты, ввести меры жёсткой экономии и заморозить некоторые проекты, к которым утрачен интерес.

Слабость социально-экономической модели Ливана никогда не была каким-то неожиданным открытием или тщательно скрываемым секретом. На самом деле, нынешний кризис был вполне прогнозируемым и ожидаемым.

Я считаю, что очень важно понимать, как Ливан докатился до такой ситуации, чтобы вынести правильные уроки и глубже анализировать процессы в этой стране. Пожалуй, впервые, я в этой статье распишу суть социально-экономических проблем, которые сделали Ливан таким, какой он сейчас предстает перед нами в разгар коронавируса.

В 1960-1970-х годах экономическая активность ливанцев била все исторические рекорды. Страна очень бурно развивалась, даже во время братоубийственной гражданской войны 1975-1990 годов. Ливанцы открывали большое количество предприятий.

Пик их регистрации пришёлся как раз на войну и послевоенные годы (не считая краткосрочного застоя сразу после завершения конфликта в 1990 году). Это было время, когда в Ливане начал формироваться мощный средний класс, экономика процветала, и люди, воодушевлённые подаренным им миром, своими руками отстраивали государство, вкладывая в его успех при содействии международных организаций и внешних доноров, решительно зашедших в ливанскую политику по итогам войны.

Однако уже в последующее десятилетие, после 1994 года, эти показатели начали резко падать. Связано это было с приходом к власти могущественного олигарха Рафика Харири, ставшего «крёстным отцом» современной социально-экономической структуры Ливана.

При нём, экономика Ливана начала меняться. Крупные национальные корпорации и холдинги, принадлежавшие ливанским политическим семьям и кланам, поднявшимся на войне, начали массово скупать мелкие и средние бизнесы, предлагая их владельцам миноритарные пакеты акций, тем самым концентрируя основную массу доходов в руках узкой группы акционеров этих больших корпораций.

Компания «Solidere», принадлежавшая семье самого Харири, была флагманом этих преобразований, указывая путь всем остальным кланово-олигархическим группам. В принципе, период первой каденции Рафика Харири в Ливане (1994-1998) стал чем-то вроде периода правления Леонида Кучмы в Украине (1994-2005), когда зародился олигархат, а экономика была разделена между влиятельными группами интересов, ставших впоследствии ядром самой системы.

Кроме того, правительство Харири сделало ставку в своей экономической политике на внешние заимствования, привлечения финансовых ресурсов из-за рубежа у партнёров, предлагая заманчивые для инвесторов процентные ставки. Деньги заходили из богатых суннитских монархий Залива, которые были главными донорами партии «Аль-Мустакбаль», которую возглавлял премьер-министр Харири. Упор на привлечение кредитов, грантов и инвестиций за счёт ручного управления процентными ставками привело к формированию в Ливане экономики рантье, и помешало её диверсификации за счёт развития национальной промышленности.

Якорем этого ливанского корабля-рантье, созданного Рафиком Харири и другими «отцами-основателями» из остальных послевоенных политических династий стал фиксированный курс доллара.

В 1997 году Центральный Банк Ливана, уже тогда завязавший тесную дружбу с политическим классом, вывел ту самую, ставшую легендарной, цифру - 1 515 ливанских лир за один доллар. Такой курс был намертво зафиксирован в Ливане на целых 23 года (!), и сохраняется по сегодняшний день, несмотря ни на что: ни на послевоенные трудности, ни на кризис 2008 года, ни на «арабскую весну», ни на «мусорный кризис» 2014 года, ни на политический кризис 2018-2019 годов. Как вы и сами могли догадаться, этот фиксированный курс позже сыграет ключевую роль в падении ливанской экономике и той катастрофе, которая привела к дефолту в марте 2020 года.

Причины, толкнувшие руководство ЦБ и правительство Харири на фиксацию доллара, были продиктованы весьма примитивными и узкими политическими интересами. В годы послевоенной разрухи, когда страна тяжело выходила из кризиса и пыталась встать на ноги, никто из топовых политиков (ни в суннитском, ни в шиитском, ни в христианском лагерях) не желал брать на себя ответственность за вероятную девальвацию валюты, тем самым навлекая на себя гнев населения. Проще было просто привязать курс к одной цифре, надеяться на внешнюю помощь от всяческих доноров, стоящих за разными партиями, и молиться за везение и удачливость.

С фиксированным курсом доллара Ливану стало выгоднее закупать всё из-за рубежа, нежели производить дома. А инвесторы, видя, что риск девальвации низок, начали вкладывать деньги не в производственные сектора экономики, а в основном в финансы и недвижимость. Результат я описал выше: Ливан начал импортировать всё подряд, а в стране как грибы после дождя начали появляться банки, за что страна и стала известна как одна из самых «сильных» банковских систем на Ближнем Востоке. Конечно, это была скорее красивая иллюзия, вера в которую зиждилась на весьма сомнительной и хрупкой почве.

С трансформацией ливанских варлордов в крупные финансово-промышленные политические кланы, взявшие под контроль экономику и плотно севшие на потоки, связано и постепенное формирование региональных олигархов, которых в Ливане называют «заимами».

На протяжении последних 50 лет в Ливане экономику всегда определяло два региона — город Бейрут и Горный Ливан. В одном Бейруте до гражданской войны концентрировались все финансовые потоки. После войны, вследствие компромиссов и договорняков с целью перераспределения потоков между участниками конфликта, национальное богатство было поделено между регионами.

Кроме Горного Ливана (оплот христиан), свои куски пирога получили и долина Бекаа (оплот шиитов), и Южный Ливан (оплот шиитов и суннитов), и Северный Ливан (оплот суннитов и христиан). Экономическая централизация государства, замыкавшаяся на Бейруте в течение полустолетия, оказалась разбитой на множество осколков, которые вместе формировали совокупность феодальных уездных княжеств. Со временем, эти «периферийные царства» подчинили себе регионы, тогда как Бейрут стал полем вечных политических сражений. Премьер-министр Рафик Харири, уже в свою вторую каденцию, перед смертью в 2005 году, предпринимал попытку возродить контроль над экономикой, вернув её в Бейрут, но потерпел неудачу.

Аналогичными историями можно объяснить и вышеописанные проблемы в инвестиционной сфере. Привлечение инвестиций в Ливан, если смотреть графики, всегда было «странным». Скорее, я бы назвал их «ручными», поскольку факторы, влияющие на приток инвестиций, были субъективными, персонализированными и сугубо политическими. Всё банально зависело от того, кто находится при власти. Будучи страной, которая после войны оказалась связана кабальными обязательствами с внешними игроками, последние привязали свои инвестиции и гранты, выделяемые Ливану к политической лояльности и верности.

Так, с 1992 по 1998 года, когда при власти находился про-саудовский ставленник суннитов Рафик Харири, Эр-Рияд не жалел инвестиций, которые выросли более чем в три раза. С 1998 по 2000 года, когда к власти пришёл Салим Ахмад Аль-Хосс, инвестиции саудитов упали вдвое. Тоже самое повторилось и в 2000-2004 годах, когда Харири вернулся в большую политику. Аналогичные манёвры происходили с инвестициями Ирана, которые шли через Ирак.

Пики инвестиционных потоков в Ливан также часто были связаны со всякими кризисами и войнами. Они зафиксированы после 11 сентября 2001 года, когда саудовские деньги вернулись из Штатов и Европы, после вторжения США в Ирак в 2003 году, когда тамошние акционеры перебежали в Ливан, и после «арабской весны» 2010-2011 годов. Правда, сейчас, когда в регионе всем плохо, «халява» закончилась.

Кстати, есть ещё одна небольшая «особенность» социально-экономической ситуации Ливана, которую, мне кажется, хорошо поймут в Украине и в других постсоветских странах — отсутствие данных как таковых.

В Украине популярно сетовать на то, что, дескать, мы не можем строить долгосрочные и адекватные социально-экономические расчёты и стратегии развития, поскольку не знаем, сколько людей живёт в стране и каковы их базовые показатели. Ведь последняя перепись населения в Украине проводилась в далёком 2001 году. Так вот, можете успокоиться: Ливан не проводил переписи с 1932 года. Все нынешние данные о количестве населения, религиозном распределении, демографии и темпах эмиграции — всё это на самом деле очень условно.

А ещё, с 1956 года в стране действует закон о банковской тайне, и как бы вы не старались, и кем не были, вы никогда не узнаете конечных бенефициаров банка и о его состоянии дел, если этого не захочет Центральный Банк. О, и вот ещё: последнее серьёзное исследование о распределении национальных доходов в Ливане по социальным группам проводилось в 1960 году.

По итогам 1990-2000-х годов, экономика Ливана по сути стала полностью зависимой от внешних факторов: денежных переводов заробитчан, цен на сырье, инвестиций от внешних партнёров и долговых обязательств.

Банковская система Ливана, которая дала повод гордо называть страну «финансовым хабом», начала проседать с середины 1990-х годов. Правительство Рафика Харири делало всё, чтобы нон-стопом повышать процентные ставки, склоняя банки к массовой скупке гособлигаций, выпускаемых для погашения растущего в геометрической прогрессии внешнего долга. И вместо кредитования бизнеса, местные банки продолжали скупать гособлигации, а правительство — их постоянно выпускать, раздувая долги. Этот процесс продолжался аж до 2019 года, пока не грянул сперва социально-экономический кризис, затем антиправительственные волнения, а теперь уже и коронавирусная пандемия, добившая эту пирамиду окончательно.

В некотором смысле, то, что власти Ливана делали с банками в тесной связке с Центральным Банком было похоже на то, что творилось в Украине в 2019 году, когда формировалась злосчастная пирамида наших ОВГЗ. Коррупция (с 2006 года Ливан упал в Индексе восприятия коррупции на 78 позиций, и в 2017 году занимал 143 строчку из 175), неэффективное госуправление (одна только отрасль электроэнергии приносит Ливану убытки в размере $ 37 млрд.), растущий дефицит бюджета (в 2014-2018 он вырос с $ 3,1 до $ 6,2 млрд.) прекрасно дополнили эту чудесную картину.

Естественно, такая ситуация, обострившись к 2019 году, начала существенно давить малый и средний бизнес, по крайней мере, тот, что ещё остался в живых. К примеру, в 2019 году 265 ресторанов обанкротились и закрылись. Проблема импорта еды и медикаментов остро стояла в Ливане уже в 2019 году, ещё до коронавируса. Дефицит иностранной валюты, в которой импортёры расплачивались за товары из-за границы, убил их возможность закупать всё необходимое. По итогам последних 2 лет, около 10% ливанских предприятий закрылись, а ещё 22% компаний были вынуждены сократить свой персонал на 60%, или урезать зарплаты в половину.

В связи с этим, стоит ли удивляться острой реакции общества на введение новых налогов на Интернет-мессенджеры и звонки в октябре 2019 года? Отдельный удар по нанесён по раздутому рынку недвижимости, который в условиях падения уверенности инвесторов в экономике Ливана, ограниченности доступа к внешним займам и политической нестабильности, начал серьёзно просаживаться. Были заморожены многочисленные строительные проекты, а одна из крупнейших компаний-застройщиков в Ливане — Sayfco, проводившая проекты на общую сумму в $ 2 млрд., объявила о банкротстве в мае 2018 года (мне тут вспоминается история с украинском «Укрбудом»).

В результате такой финансовой и экономической политики, Ливан стал невероятно уязвимым и чувствительным к любым политическим шокам, в особенности внешним. Поэтому, неудивительно, что начиная со вторжения Израиля в южный Ливан в 1996 году, вооружённого конфликта вокруг ферма Шебаа в 2000 году, убийства Рафика Харири в 2005 году и заканчивая Второй ливанской войной 2006 года и «арабской весной» 2011 года, экономика Ливана начала стремительное и долгое падение. А кризисные шоки, которые до этого длились максимум 3 месяца, стали перманентными, особенно после 2011 года, когда была перебита региональная торговля из-за войны в Сирии.

Сирия играла особенную роль в экономике Ливана, будучи основным источником его финансовой стабильности. Сирийские бизнесмены были самыми активными иностранцами среди всех арабов, начиная с 1944 года.

В 1960-х годах, после волны национализаций в Сирии, многие частные бизнесы переехали в Бейрут, сделав его той самой «ближневосточной Швейцарией». В 2011 году конфликт в Сирии спровоцировал очередное бегство капитала в Ливан, достигшее своего максимума 2 годами позднее, когда стало ясно, что война будет затяжной. Сегодня Сирия уже не играет такой роли, и рассчитывать на эту подушку ливанцы не могут: торговые потоки парализованы, в Сирии собственные проблемы, а санкции США не дают полноценно использовать сирийский капитал.

В общем, для Ливана мировой «идеальный шторм» случился совсем не вовремя.

Карантинные меры и здравоохранение

Теперь, когда вы все знаете про социально-экономическую обстановку в Ливане, давайте распишу, что происходит с карантином, и как страна отреагировала на коронавирусную пандемию.

Первый случай заражения коронавирусом в Ливане был зафиксирован 21 февраля. Женщина вернулась из паломничества в иранском городе Ком, где и подцепила вирус. К концу февраля заболевших в Ливане официально было уже семеро, и правительство было вынуждено включаться в борьбу. Впрочем, реальные противовирусные меры начали принимать лишь к середине марта.

Минздрав Ливана закрыл все кафе, рестораны, спортзалы, бары и даже мелкие кофейни и кальян-бары. Минобразования закрыло все школы и университеты. Бейрут впервые опустел, люди боятся выходить на улицу. Премьер-министр Ливана Хассан Дияб выступил по телевидению, и призвал граждан к самоизоляции. К концу марта начали вводить комендантский час. С приходом коронавируса, прекратились и протесты на улицах.

В то же время ситуация с больными начала выходить из-под контроля, поскольку в страну возвращались люди с симптомами COVID-19, не желавшие проходить осмотр и садиться в принудительную изоляцию. Поэтому, они прилетали в Бейрут в обход карантина через транзитные рейсы из Египта. В самих аэропортах Ливана не было достаточно средств защиты и мониторинга больных, поэтому как только люди покидали территорию аэродрома, то никто их никак не отслеживал.

Паники в Ливане нет, хотя карантин и ударил по самоощущению населения, не привыкшего к социальному дистанцированию, ограничительным мерам на улицах, ношению масок и перчаток. В восточных кварталах Бейрута было зафиксировано несколько стычек между людьми, спровоцированных информационными вбросами о распространении коронавируса. В условиях отсутствия доверия граждан к государству, здесь охотнее верят в «сарафанное радио», нежели в официальные комментарии чиновников и политиков.

Медлительность правительства с объявлением карантина, чрезвычайного положения и комендантского часа была связана со страхом и надеждой. Страхом перед коллапсом дряхлой и расшатанной экономики. Надеждой на то, что эпидемию удастся локализовать и не прибегать к тотальному локдауну.

Однако общество посчитало иначе. Значительная часть людей восприняли медлительность и нерешительность властей как слабость, некомпетентность и глупость. В уже поляризованном Ливане спустя полгода массовых народных волнений, люди не верят чиновникам, и всю вину за распространение коронавируса возложили на неэффективные мера правительства.

Дошло до того, что отдельные информационные телеканалы сами объявили о режиме ЧП, призвав людей оставаться дома, чем разозлили министра информации Маналь Абдель Самад, которая заявила, что журналисты не должны подменять пресс-службу Кабмина. В общем, коронавирус стал ещё одной темой, которая раскалывает ливанское общество, и усиливает уже существующие анти-элитарные настроения среди молодых ливанцев.

А теперь несколько слов о системе здравоохранения Ливана. Её судьба была тесно связана с развитием социально-экономической модели Ливана, описанной мной в предыдущем блоке.

На сегодняшний день, система оказалась неспособной справиться с кризисом. В основном, из-за многолетней политики экономии и затягивания поясов, нецелевого использования средств и постоянных сокращений расходов на социалку и здравоохранение. Рубили эти сферы из года в год, дабы компенсировать многомиллиардные потери из-за коррупции, безумного импорта и растрат. В начале 2020 года правительство урезало бюджет здравоохранения на 7%.

Долги по зарплатам для врачей были космическими. В декабре 2019 года они уже приводили к массовым протестам. Дефицит иностранной валюты, которым страдает Ливан с октября 2019 года, не даёт возможности закупать лекарства, медоборудование, химические препараты, халаты, маски из-за рубежа.

По словам представителей профсоюза врачей, Минфин Ливана задолжал частным клиникам $ 1,3 млрд. с 2011 года. С ними смогли рассчитаться лишь в 2018 году, и то лишь на 50% от всей суммы, а в 2019 году и вовсе не выплатили ни одной копейки, ссылаясь на временные финансовые трудности. С государственными больницами та же история. Две крупнейшие больницы — Клиника имени Рафика Харири в Бейруте и Хермельская больница в Северном Ливане — не получили от правительства ничего по итогам 2019 года.

Особняком, но довольно заметным, стоит вопрос чрезмерного усиления за последние 30 лет частного сектора в системе здравоохранения. Многим не нравится, что правительство по сути отдало на откуп частникам всю медицинскую сферу. Это происходило на протяжении десятилетий в ходе нескольких волн приватизации, ускорившихся после прихода к власти Рафика Харири в «лихие 1990-е» и цементирования олигархата. Сегодня, 82% системы здравоохранения Ливана находится в частных руках. Частные клиники не желают принимать пациентов с коронавирусом, опасаясь, что это отпугнёт всех остальных клиентов, и как результат, у них упадут прибыли, а это основа их выживания.

Поэтому, большая часть пациентов с коронавирусом лечатся в государственных больницах, например в клинике имени Рафика Харири в Бейруте. Благодаря переговорам Минздрава, ещё восемь государственных больниц увеличат количество койко-мест для больных. Склонить к этому удалось и несколько частных клиник, что даёт Ливану в сумме 12 555 койко-мест на всю страну. Этого, разумеется, не хватит на всех, особенно в случае большой вспышки эпидемии.

Впрочем, точное количество больных в Ливане неизвестно. Официально, их 677 человек + 21 летальный случай. Однако тестов для проверки не хватает. В больнице имени Рафика Харири делают бесплатные тесты, но только если у пациента явные физические симптомы болезни (кашель, лихорадка, боли в груди, трудности с дыханием). Частные клиники тоже предлагают тесты, но не бесплатно. Они дорогие, и многим людям в Ливане недоступны. И это ещё не считая судьбы 1 — 1,5 млн. беженцев, которые живут в Ливане в лагерях: сирийцы, палестинцы, иракцы, эфиопы, суданцы.

Нехватка в Ливане и средств защиты и гигиены. Больницы платят импортёрам в долларах за доставку всего. Сейчас они вынуждены платить по неофициальному курсу в 2,5 тысячи лир за доллар, тогда как официальный продолжает искусственно держатся на той самой отметке в 1 515 лир за доллар, да ещё и в условиях нехватки валюты. При этом, отдельные частные компании продают маски, халаты и лекарства за границу. 4,5 тонны этой продукции были вывезены в феврале-марте за границу в Конго, Китай и ОАЭ, пока в конце марта правительство наконец-то не запретило экспорт этих товаров.

Внутренняя политика

Внутренняя политическая система Ливана определяется несколькими крупными этно-религиозными общинами, постоянно участвующими в распределении политического влияния на основе компромиссов и баланса сил: мусульмане-сунниты, мусульмане-шииты, христиане, друзы.

Фактически, политическая система в Ливане стоит на принципах конфессионализма — этно-религиозного, квотного распределения власти. Впервые, такую систему начали использовать турки-османы, когда Ливан был частью их империи. Институционализация системы и её включение в Конституцию произошли уже при французах, а в 1943 году основные политико-религиозные силы в стране, получая независимость от Франции, заключили «Национальный пакт» - договор, установивший квоты на высшие государственные должности в стране:

• Президент Ливана — христианин-маронит
• Премьер-министр Ливана — мусульманин-суннит
• Спикер парламента — мусульманин-шиит
• Вице-спикер и вице-премьер-министр — православный христианин
• Начальник Генштаба ВС Ливана — христианин-маронит
• Командующий сухопутных войск — друз

Братоубийственная гражданская война 1975-1990 годов, ставшая результатом развала этой неполноценной системы, внесла несколько корректив. В парламенте уравняли количество квот для мусульман и христиан, а полномочия президента были ограничены, тем самым усиливая роль премьер-министра. Однако сама система никуда не делась. При содействии всё тех же внешних партнёров, она обновилась, была заново выкована в саудовском прибережном городе Таиф (Таифские соглашения), и снова была вмонтирована в Ливан как надстройка, сохраняющая хрупкий, слабый, но всё же мир.

Правящим классом в этой системе стали те самые элиты, стоявшие во главе сторон конфликта. Лидеры этно-религиозных общин, политических династий Ливана, получивших внутреннюю легитимность во время гражданской войны, бывшие варлорды, которых мирные соглашения узаконили, встроили в систему, дали им мандат гарантов и легитимизировали в глазах общества. Сегодня все первые лица государства — это те самые люди, которые так или иначе участвовали в войне и были её главными действующими лицами.

Суть проблемы ливанской политической системы состоит в ней самой. Квотный принцип, закрепивший этно-религиозное разделение власти в стране, по сути делал бесполезными любые выборы. Все заранее знали, кто какие должности получит, и это не зависело от усилий самой партии или кандидатов по отношению к своим избирателям.

А это, в свою очередь, убивало на корню любую политическую ответственность партий перед своими избирателями. Ведь зачем держать ответ перед народом, если тебе и так гарантируют по квоте должность премьера, спикера, президента, депутата, заминистра или министра? Ты отвечаешь не перед людьми, а перед руководством собственной общины, в политике представленной конкретной партией. Это со временем породило страшную культуру абсолютной безответственности многих ливанских лидеров в их отношениях с населением.

К тому же, приоритет квоты над компетенциями при назначении на важные государственные должности ухудшил качество госуправления в разы, и привёл к полной деградации государственного сектора. В свою очередь, власти не смогли изменить эту систему, и перейти от жёсткого квотирования к компетентной кадровой политике, что они должны были бы сделать сами, дабы избежать кризиса. В итоге, история завершилась установлением жёсткой системы патронажа и клиентелизма. По этой причине в Ливане невозможен приход к власти по-настоящему технократического правительства.

Кроме того, система серьёзно подорвала способность принимать быстрые и эффективные политические решения, ведь для них нужен был постоянный консенсус всех сторон. Поэтому, бюджет Ливана на 2019 год принимали в середине этого самого года, правительство формировалось целых 8 месяцев, а президента Ливана избирали с 46-го раза. И каждый раз принятие решений сопровождалось спорами, конфликтами, демаршами, ссорами, расшатывавшими общественную жизнь в Ливане.

Ну представьте себе, как бы выглядела система в США, если бы Дональду Трампу приходилось бы рулить страной вместе с Берни Сандерсом, Джо Байденом и либертарианцами? Или что было бы с Британией, если бы Кабмин там формировался по квотам между лейбористами, консерваторами, националистами, либерал-демократами, и Борису Джонсону надо было постоянно консультироваться с Джереми Корбином или Николой Стерджен? Не может быть эффективной в госуправлении страна с такой сложной и хрупкой политической системой распределения власти, пронизанная паутиной этно-религиозных, клановых связей между регионами, посёлками и городами.

Делая промежуточный вывод, можно сказать, что вся политическая конфигурация Ливана с самого его основания французами была одним большим договорняком, причём не самым надёжным. Уберёшь один компонент — карточный домик рухнет. Добавишь один лишний компонент — карточный домик тоже рухнет. В 1975 году, собственно, так и произошло — добавили палестинский компонент. После этого гражданская война раздирала страну 15 лет подряд. Самое страшное, что хотя война и оставила на теле Ливана довольно глубокие раны, выводы сделаны не были, а система продолжала жить, ставя государство в вечно подвешенное состояние.

Подробнее о сути политической системы Ливана я рекомендую почитать в моих статьях здесь и здесь. Отдельно, можете ознакомиться и с основными политическими силами Ливана вот тут, а также с материалом об особенностях избирательной системы страны по этой ссылке.

Нынешний кризис, связанный с коронавирусной пандемией, обвалом рынков, упадком региональной торговли и глобальным вызовом для системы здравоохранения, усилил \ углубил \ ускорил множество внутриполитических проблем, которые разъедали государство Ливан на протяжении последних 30 лет.

Во-первых, это безумно глубокий разрыв между обществом и самой системой, что характерно нынче для многих государств Ближнего Востока. Ливанская молодёжь перестала воспринимать существие правила игры в Ливане так, как это было раньше. Уставшая от постоянных парламентских распрей, межпартийных склок и этно-религиозной напряжённости по поводу и без повода, она пытается самоустраниться от политического процесса. Те же, кто не могут просто игнорировать происходящий вокруг них беспорядок, выезжают за границу, не так в поисках лучшей жизни, как ради того, чтобы оказаться подальше от жёстких социально-экономических реалий дома. А вот те, кто остаются, охотно вливаются в новые, молодёжные университетские движения, ратующие за кардинальную смену всей системы.

Для них вопрос религиозной или общинной принадлежности не столь важен, как их родителям, поскольку в их жизни главная проблема — не в религии, а в отсутствии возможностей социальной, профессиональной и экономической самореализации. Конечно, их проблема остаётся в слабой политической самоорганизации и отсутствии чётких программных требований, как и определённых политических лидеров. Массовые протесты осени-зимы 2019-2020 это хорошо показали.

Во-вторых, идеологический, социально-экономический и поколенческий разрыв между властью и обществом в последние годы стал особенно глубоким. Этно-конфессиональные ливанские группировки, поднявшиеся на властные вершины с помощью внешних игроков на волне гражданской войны 1975-1990 годов, по сути монополизировали политическое пространство, замкнув на себе все процессы, и став фундаментом легитимности и стабильности государства.

Со временем, эти политические династии стали для ливанской политической системы всем: гарантами порядка, субъектами послевоенного общественного договора, стражами легитимности, эмиссарами внешних стэйкхолдеров, положивших конец войне, моральными, политическими авторитетами, лидерами общин и т. д. Они стали настолько глубоко вмонтированы в систему, что стерилизовали её. Шансы аутсайдеров попасть в ливанскую политику стали равняться нулю, а страна превратились в нечто, больше похожее на кланово-феодальное королевство, нежели на полноценное государство со своими институтами.

Такое положение дел ожидаемо привело к анти-элитарному взрыву осенью 2019 года, когда сотни тысяч людей вышли на протесты, требуя изменений. Однако если в октябре 2019 года люди считали, что надо подтолкнуть элиты к реформам, и тогда всё будет более-менее нормально, то перед лицом такого глобального вызова, как сейчас, многие сделали вывод, что правящий класс в принципе не способен генерировать эффективные решения. Вместе с таким печальным выводом пришло и другое «открытие»: а кто, если не они?

Оказалось, что весь ливанский истеблишмент держится на нескольких десятках постаревших «авторитетов», стоявших у истоков гражданской войны и мирных соглашений 1990 года, благодаря которым Ливан получил шанс на мирное развитие и процветание. Кризис политических элит раскрылся в полной мере именно в период октября 2019 — февраля 2020 годов, когда стало ясно, что правящие силы к реформам не готовы, и зачастую живут в своих иллюзиях, а люди не знают, чего хотят на самом деле, и не могут сгенерировать чётких требований. В итоге, всё, что остаётся — это смешанные чувства злости, гнева, раздражения, отчаяния и безысходности.

Яркий пример — телеинтервью президента Ливана Мишеля Ауна в ноябре 2019 года, в котором он призвал протестующих либо разойтись по домам, либо «пенять на себя в случае национальной катастрофы». Для многих ливанцев такой призыв был оскорбителен. Они расценили речь Ауна как глупую попытку переложить ответственность за все беды на народ. Интервью показало, что Аун, как и многие политические лидеры Ливана, все ещё не избавился от призраков прошлого. Президент управляет государством, будто бы он всё ещё генерал, командующий армией во времена гражданской войны, запертый в президентском дворце, готовый оборонять его до конца — бескомпромиссный, хозяйственный, повелевающий тон, который был уместен и даже полезен в годы войны, но совершенно непонятен молодым людям на улицах в мирное время, вышедших за свои экономические и социальные права.

Более того, интервью Ауна, помимо ментально-возрастного разрыва, показало и идеологические противоречия между молодым населением, не особо помнящим гражданскую войну, и старым правящим классом, у которого есть своя легенда и история произошедшего. Старые легенды вошли в конфликт с совершенно иным мировоззрением современных людей, знающих множество других историй, необязательно написанных победителями. Это не 1980-е годы, когда Аун был генералом, дерзнувшим бросить вызов «старшему брату» Сирии. Это 2019 год, в котором ливанцы в курсе и другой стороны этой истории — о том, как Аун безответственно спровоцировал войну с Сирией, а затем бежал из страны в самый тяжелый момент. И его 14-летнее пребывание во Франции в полной роскоши у многих до сих пор вызывает вопросы.

Третья внутриполитическая проблема — тупик в вопросах перераспределения потоков. Система, родившаяся в качестве предохранителя этно-конфессиональных взрывов в глубоко разделённой, по сути искусственной стране, со временем изменилась, и стала паразитирующим монстром, в котором религия уже не играла никакой важной роли, уступая политическому влиянию и экономическим благам, перераспределяемым после каждых выборов, имевших скорее сакрально-ритуальное значение.

Ливан, занимая кучу денег на послевоенную реконструкцию, её же и провалил. Нормальная инфраструктура выстроена не была, многие здания остались в руинах, а производство налажено не было. Как результат: огромный долг и безумно большой крен в сторону сферы услуг, которая занимает 83% всего ВВП страны.

По мере нарастания экономических проблем, политики всё чаще и агрессивнее использовали национал-консервативные меседжи для мобилизации сторонников. Это привело к такой большой поляризации общества, что сегодня никто не знает, как переформатировать власть так, чтобы случайно не спровоцировать коллапс. Выборы 2018 года зафиксировали максимально приемлемую для всех комбинацию, и радикально что-то менять, значит, рисковать всем устоявшимся правилам. С другой стороны, застой лишь ухудшает ситуацию, заставляя многих людей искать решения их проблем или выражать свою позицию и эмоции через силу оружия, которого на руках у населения достаточно для новой войны.

Эти процессы чётко просматриваются через дело Амера Фахури. Фахури — бывший боец Южной армии Ливана, тесно работавший с Израилем в годы гражданской войны. Он был надзирателем в тюрьме, которой управлял Израиль, и где пытали заключенных из других группировок, воевавших с израильтянами. После 1990 года Фахури выехал из Ливана в США, опасаясь преследования со стороны родственников тех, кого он пытал в тюрьмах.

В сентябре 2019 года Фахури вернулся в Ливан навестить семью, и уже в аэропорту его арестовали, несмотря на гарантии отдельных политиков, которые он получил, когда планировал поездку. Судя по всему, отдельные политические партии пожелали использовать дело Фахури для отвлечения внимания общественности от насущных социально-экономических проблем на фоне массовых протестов.

Стоит признать, им это удалось. На какой-то момент, эмоции нахлынули на многих людей в Ливане, и чувства мести, справедливости и эйфории от поимки «агента Израиля» несколько перекрыли негативный информационный шум для правительства.

Однако Фахури не был простым ливанцем, бежавшим из страны после войны. Он тесно связан с Республиканской партией США. У него свой ресторан, куда часто приходят американские политики. Он активно поддерживает Республиканскую партию, и однажды даже виделся с Дональдом Трампом.

Поэтому, неудивительно, что его арест привёл к острой реакции Штатов. К февралю 2020 года дело Фахури загадочно и в один миг развалилось в прокуратуре, а суд неожиданным решением выпустил его на свободу. Буквально через час Амера Фахури эвакуировали из здания суда на вертолёте США в посольство, откуда он отправился домой в Штаты. Развал дела Фахури, которое власти сами и раскрутили, дал лишь противоположный эффект. Через два дня после освобождения Фахури, неизвестные в городе Сидон, раздосадованные решением суда, взяли в руки оружие и застрелили другого бывшего боевика про-израильской Южной армии Ливана.

В-четвёртых, основные политические партии Ливана переживает собственные мини-кризисы, связанные с утратой поддержки населения, сменой руководства и региональными процессами.

«Хезболла» пытается сохранить своё институциональное влияние после гибели иранского генерала Касема Сулеймани в начале января. Командующий бригадами «Аль-Кудс» в структуре Корпуса стражей исламской революции (КСИР), среди прочего, отвечал за зарубежные операции Ирана в странах, где у них имелись сети своих агентов влияния.

Шиитское движение «Хезболла» входит в орбиту Ирана, и гибель Сулеймани породило небольшой вакуум влияния, который теперь должна была заполнить сама «Хезболла». В некотором смысле, для них появился шанс стать более самодостаточными в своей стране, заняться настоящей политикой и общением с электоратом, уделить время вопросами бытового характера, социалке и здравоохранению, нежели идеологии. Иными словами, для «Хезболлы» анти-элитарные протесты 2019 года, ослабление влияния Ирана и дискредитация правящего истеблишмента (частью которого они являются) стали как проблемой, так и возможностью.

Однако чтобы выйти из кризиса ещё сильнее, чем раньше и «реконсолидировать» свои позиции партии (и движению в более широком значении) придётся пройти собственную внутреннюю революцию, избавиться от пережитков прошлых эпох, понять потребности ливанской молодёжи и попытаться изменить фокус своей политики, перестать быть узконаправленной провинциальной партией, повестка которая замкнута в своих крепостях в долине Бекаа и горах Ан-Набатийи, а стать партией общенациональной, с социально-ориентированной повесткой и инновационным духом, объединяющим людей не вокруг какой-то воинствующей религиозной идентичности, а вокруг технократических, реформистских идей, приправленных, разумеется, ливанским или арабским национализмом. Но в такой конфигурации нет места нынешнему руководству «Хезболлы» во главе с генеральным секретарём Хассаном Насраллой. И вопрос зависит от того, как они поведут себя в данной ситуации.

Первая реакция «Хезболлы» на уличные протесты в октябре 2019 года была негативной. Хассан Насралла выступил против свержения правительства Саада Харири, понимая, что это будет означать демонтаж всей системы, в которую встроено и его движение.

Более того, в нескольких случаях в Бейруте произошли даже столкновения между протестующими и сторонниками «Хезболлы» (и их шиитских союзников из «Амаль»). Последние пытались разогнать демонстрантов силой, но затем руководство партии запретило им подходить к протестующим, дабы не провоцировать насилие.

В конечном счёте, «Хезболла» была рада переформатированию правительства, и сумела добиться существенных политических уступок при формировании нынешнего Кабмина Хассана Дияба. Однако вместе с тем, вырос и уровень политической ответственности «Хезболлы», которая теперь ассоциируется с правительством, поскольку именно при поддержке «Хезболлы» и христианского «Свободного патриотического фронта» удалось продавить назначение Хассана Дияба на пост компромиссного премьер-министра. И хоть он не является членом какой-либо политической партии, его связывают именно с «Хезболлой».

Аналогичные вызовы стоят перед ещё одной крупной шиитской политической силой — движением «Амаль». Они такие же динозавры ливанской политики, как и «Хезболла», и все остальные. Партия, ранее бывшая одной из военизированных шиитских группировок во время гражданской войны, ещё тогда зашла в парламент в 1984 году, и там остаётся по сей день.

Лидер движения — авторитетный шиитский политик Набих Берри, которому уже 82 года — с 1992 года является спикером парламента. Движение представляет интересы шиитской общины южных регионов Ливана, и является старейшим и крупнейшим в Ливане. Более того, именно отколовшиеся члены «Амаль» в своё время основали движение «Хезболла», много лет соперничающее с «Амаль» и даже воевавшее с ними за контроль над Бейрутом в 1980-е годы, что затем стало одной из причин военной интервенции Сирии.

С 1989 года, когда «Амаль» и «Хезболла» при иранском посредничестве заключили мирное соглашение в Дамаске, судьба обеих партий стала взаимосвязанной, и нынешний кризис является экзистенциальным для них всех. Мирные соглашения 1989-1990 годов между двумя партиями привели к разделению между ними функционала в шиитской части страны. «Хезболла» взяла на себя миссию вооружённого сопротивления Израилю на юге, а «Амаль» начала опекаться государственной службой и коммунальными проблемами.

Сегодня, на фоне социально-экономического кризиса и анти-элитарных выступлений людей, большая часть претензий которых как раз бытовые и коммунальные в своей природе, «Хезболла» не стала бросать своих братьев из «Амаль», и Насралла несколько раз подчёркивал, что они пройдут этот путь (кризис) до конца лишь вместе.

По суннитам кризис ударил не меньше, а может быть даже, и больше. Партия «Аль-Мустакбаль», представляющая суннитскую часть ливанцев, переживает сразу несколько кризисов: проблемы в отношениях с внешними донорами, разлад внутри самой партии, радикализация сторонников и подрыв доверия со стороны населения.

Саад Харири — сын олигарха и бывшего премьера Рафика Харири, убитого в 2005 году — пережил стремительный взлёт после Кедровой революции 2005 года и вывода сирийских оккупационных войск, и такое же стремительное падение за последние 14 лет, что он был премьер-министром (с перерывами). Его Кабмин был снесён протестующими осенью 2019 года. Это стало сильным ударом по суннитам, которые долго не могли найти замену Харири — такого же влиятельного, потомственного политика, на которого дадут добро остальные участники обязательного компромисса — шииты, друзы и христиане.

Сразу после своей отставки, Харири попытался немедленно продавить кандидатуру своего хорошего знакомого, владельца крупной строительной компании Самера Хатыба. Однако к его удивлению, партия уже не была такой единой и солидарной, как раньше, да и сам Харири уже не внушал того авторитета, который пришёл к нему после трагической смерти его отца в 2005 году, на волне которой он и пришёл к власти.

После унизительной истории со своим «пленением» в Эр-Рияде в ноябре 2018 году, а также в условиях стремительно сужающегося ливанского рынка, Саад Харири растерял свою внутреннюю легитимность, доверие со стороны населения и даже пострадал финансово, как и многие олигархи Ливана, которым уже негде получать свою коррупционную ренту. В конце сентября 2019 года Харири закрыл свой телеканал Al-Mustaqbal TV, запущенный ещё в 1993 году его отцом, и ставший одним из очень популярных в стране. До этого, в январе, закрылась одноимённая ежедневная газета, а в 2018 году рухнула его строительная компания Saudi Oger, открытая опять же его отцом в «лихих 1990-х».

Ослабление фигуры Саада Харири раскололо партию на два лагеря. Одни остались его верны, а другие призвали к обновлению руководства, дабы соответствовать новым веяниям и провести быстрый ребрендинг.

Из-за раскола кандидатура Самера Хатыба на пост премьера была с лёгкостью сбита под предлогом «неприятия со стороны протестующих» (что, в принципе, тоже правда). После этого, какое-то время была идея вернуть Харири на пост премьер-министра. Причём, инициировали это обсуждение не сами сунниты, а их соперники из «Хезболлы» и движения «Амаль». Но договорится так и не смогли, а одно лишь упоминание такой идеи вызывало среди демонстрантов на улицах истерику. Вскоре, сам Саад Харири отказался от этой идеи.

Впрочем, несмотря на отсутствие энтузиазма по поводу нового правительства, семья Харири всё таки незримо в нём присутствует. Их интересы там представляют ряд министров. Самый интересный из них — министр экономики Рауль Неме, бывший топ-менеджер банка MED, которым когда-то владела семья Харири. Они продали все свои акции богатому и влиятельному ливанскому олигарху иорданского происхождения Алаа Аль-Хавадже. Таким образом, через суннитскую квоту, в правительстве Ливана свои лоббистские интересы представляют и ливанские банкиры.

Кризис политического лидерства у суннитов налицо, и с ним, а также с подорванной репутацией, они нынче встречают мировой кризис. Чтобы выбраться, им придётся пойти на радикальные изменения в структуре своего руководства, восстановить свои отношения с внешними партнёрами или переформатировать партию под национальные потребности, а не хотелки Саудовской Аравии, США или ОАЭ.

Друзы, представленные Прогрессивной социалистической партией, кажутся потерянными на фоне такого количества вызовов. Их отказ поддерживать нынешнее правительство Хассана Дияба не добавил им политических баллов, а в условиях коронавирусной пандемии и вовсе выглядит как безответственность.

На этой почве играют их соперники из другого друзского клана Талала Арслана, близкого к Сирии, Ирану и «Хезболле», в отличие от про-саудовских и про-израильских друзов из ПСП. К коронавирусной пандемии, падению рейтингов и обострению противостояния с соперниками добавляется и транзит в руководстве друзским кланом, который как раз происходит в их общине.

В прошлом году лидер друзов ПСП Валид Джумблатт, которому 70 лет, начал передавать бразды правления своему старшему сыну Теймуру. Но на фоне кризиса и неготовности его сына полностью взять на себя управление, Джумблатт был вынужден приостановить процесс, и снова заняться делами.

Друзы восприняли новое правительство Хассана Дияба с чувством замешательства. Им не нравилось, что в него не вошли их союзники из анти-сирийской и анти-иранской христианской партии «Ливанские силы». Однако Валид Джумблатт как минимум не стал протестовать против нового состава Кабмина, написав в соцсетях, что «любое правительство лучше открытого вакуума власти». Конечно, интересы друзов и ПСП в правительстве учтены, их представляет министр информации Маналь Абдель Самад, которую связывают с кланом Джумблатта.

Наконец, наибольшие проблемы возникли в среде ливанских христиан, которые тоже не всегда отличались единством и солидарностью. Крупнейшая в парламенте христианская партия «Свободный патриотический фронт» президента Мишеля Ауна находится в ситуативном союзе с про-иранскими силами, и является одним из стейкхолдеров нынешнего Кабмина Хассана Дияба.

Им противостоят анти-сирийские и анти-иранские право-христианские силы из партии «Ливанские силы» бывшего варлорда Самира Джаджаа. Они даже отказались поддержать новое правительство, хотя работе его пока что не мешают, дабы не выглядеть самыми деструктивными во власти.

Партии «Катаиб» и «Марада», хоть и намного мельче, но также представлены по своей квоте в парламенте, и активно тащат одеяло в свою сторону.

На фоне коронавирусной пандемии и мирового кризиса, противостояние за власть в христианском лагере обострилось с новой силой. Все понимают, что президент Мишель Аун долго удерживать власть не сможет. Ему 85 лет, его зять Джебран Бассиль, которого он продвигал как своего преемника, стал слишком токсичным для общества после конфликта с Харири, который чуть не опрокинул всю систему.

Самир Джаджаа, которому 67 лет, также не пользуется поддержкой большинства маронитов из-за своей скандальной анти-сирийской, про-израильской и анти-иранской риторики, которая для многих является слишком радикальной. В глазах ливанской христианской молодёжи Джаджаа ведёт себя как обыкновенный варлорд, который всё ещё бегает по горам и воюет с многочисленными врагами, используя раскалывающие национал-консервативные меседжи.

Как мы видим, во внутренней политике Ливана сейчас завязывается новый раунд соперничества, на который накладывается поколенческий перелом в руководстве основными партиями и кризис элит, который должны либо реформироваться, либо уйти, либо найти себе замену, либо быть снесёнными толпами изголодавшихся людей на улицах.

Кроме вышеописанных внутриполитических перипетий, ещё несколько более мелких историй также заслуживают упоминания:

1. Конфликт по линии Минфин-ЦБ. Глава Центрального Банка Ливана Рияд Саламе требует больше полномочий в вопросах регулирования банковской системы и валютного контроля в связи с объявленным дефолтом. А Минфин не хочет ему предоставлять такие расширенные функции, желая взять вопрос банков под контроль;
2. Отношения с МВФ. «Хезболла» выступила против тесного сотрудничества с МВФ, считая их требования (введение новых налогов, приватизация крупных предприятий, отмена субсидий и сокращение государственного сектора) кабальными и такими, которые выгодны лишь США;
3. Битва между прокуратурой и судами. Прокурор, назначенный правительством, потребовал арестовать счета и имущество 20 ливанских банков, которых подозревают в финансовых махинациях и отмывании денег. Однако суд в Бейруте отменил это решение, и позднее, стороны пришли к договорённости: банки смягчают контроль над валютой и финансовыми операциями, а прокуратура взамен не трогает их активы. Этот инцидент отражает попытки правительства взять под контроль банки, 40% из которых принадлежат влиятельным политическим семьям, которые виноваты в нынешнем кризисе;
4. Беженцы. Новое правительство утвердило закон, который предписывает высылать всех беженцев назад домой. В стране 1,5 млн. сирийцев в 12 лагерях и 250 тысяч палестинцев. Они серьёзно вредят балансу на рынке труда и подкармливают теневой сектор экономики. Однако реализовать закон о высылке беженцев никто не может. Силовые структуры не хотят идти на конфликт с беженцами и заходить зачищать лагеря. Параллельные силовые структуры, находящиеся в руках у могущественных политических кланов, не хотят марать руки, решая этот вопрос и провоцируя столкновения на этно-религиозной почве. А внешние силы, такие как США и ЕС, всячески противодействуют попыткам Ливана вернуть сирийцев в Сирию, поскольку не хотят, чтобы Асад начал возрождение страны и использовал массовое возвращение беженцев в пропагандистских целях.

Внешняя политика

Ливан — одна из тех стран Ближнего Востока, которая невероятно сильно зависит от внешних игроков. Политическая система, созданная в Ливане, описанная в первом блоке выше, была задумана такой, чтобы оставлять страну уязвимой к внешнеполитическим интервенциям. Система, созданная не для стабильности, элиты, поставленные не для народа и экономика, заложенная не под развитие.

По этой причине, новейшая история Ливана трагична сама по себе. Это кукольная марионетка, полигон, на котором можно поиграть мышцами, взорвать пару бомб, потянув за нужные ниточки. Страна, имеющая за спиной 8 тысяч лет развития, служившая колыбелью христианства и цивилизации, зародившей торговлю в Средиземноморье, сегодня напоминает лишь жалкую тень своего славного прошлого.

Эта трагедия прослеживается во всей 100-летней истории современного Ливана — маленького куска послевоенного пирога, который раскроили линейкой и карандашом, окончательно разбив то единство, объединявшее народы региона, закрыв их внутри государства с ограниченными ресурсами, вынуждая их воевать между собой. И эта трагедия во многом до сих пор отбивается в исторической памяти ливанцев, формируя их общественный дискурс и даже некоторую долю окраса их претензий к нынешним властям.

Основные внешние игроки Ливана тесно связаны с политическими силами, которые ретранслируют их интересы в обмен на поддержку. Богатые монархии Персидского залива во главе с Саудовской Аравией традиционно стояли за суннитской партией «Аль-Мустакбаль» и семьёй Харири.

Франция, приведшая к власти христиан-маронитов, до сих пор неформально опекает их, особенно с приходом к власти Эммануэля Макрона, настроенного возродить былое влияния Франции в своих бывших колониях.

Иран установил привычный для себя союз с ливанскими шиитами — движениями «Амаль» и «Хезболла», а также активно заигрывает с частью христианских партий.

США и Израиль, для которых главная задача в Ливане — сдерживать Иран — своими естественными союзниками сделали суннитов (посредством влияния через монархии Залива) и часть анти-сирийски настроенных друзских общин, которые сегодня представляются через Прогрессивную социалистическую партию.

В последние месяцы в Ливане усилилось противостояние между США и Ираном. Для Штатов главный интерес в Ливане всегда включал несколько компонентов: доступ их компаний на рынок, сохранение привязанности ливанской экономики к западным грантам и кредитам, сдерживание иранского влияния и их прокси, прежде всего — движение «Хезболла», обеспечение безопасности северных границ Израиля, усиление санкционного давления на политическим режим в соседней Сирии через точечные удары по капиталовложениям сирийских олигархов в ливанских банках.

С приходом к власти в США Дональда Трампа, ситуация немного поменялась. Давление резко усилилось, а ливанское направление размылось в пучине общего ближневосточного курса на тотальное давление на Иран, не важно, какой ценой. В последние несколько месяцев страны Запада, под влиянием США, усилили давление не «Хезболлу» и новое правительство премьер-министра Хассана Дияба, послав ему чёткий сигнал: не заигрывать слишком сильно с Ираном и уменьшить влияние «Хезболлы».

Кроме того, осенью-зимой США предприняли попытку заморозить внешнюю финансовую помощь Ливану, что было логично, учитывая скепсис Трампа относительно самого концепта внешней помощи, которую он считает тратой ресурсов и времени. Поэтому, как и в случае с военной помощью Украине в прошлом году, администрация Белого Дома без каких-либо объяснений поручила Организационно-бюджетному департаменту прекратить финансовую помощь ливанской армии в 2019 году в размере $ 105 млн.

К слову сказать, начиная с 2006 года, Ливан получил от Штатов в сумме около $ 2 млрд. на потребности национальной армии. Впрочем, через некоторое время помощь разморозили также быстро, как заблокировали, и без каких-то объяснений. Связано ли это было со скандалом с Украиной, или это было результатом споров внутри администрации по поводу целесообразности такого решения — неизвестно.

История с финансовой помощью Ливану вскрывает одну из главных политических дилемм Штатов на этом направлении. С одной стороны, стратегия максимального давления на Иран, которую исповедует администрация Трампа, предполагает нанесение ударов по ливанской «Хезболле»: финансовых, политических и военных, тем более, что движение признано террористическим в США, как их военное крыло, так и политическое.

Но с другой стороны, «Хезболла», как и все остальные кланово-общинные силы, является частью ливанского истеблишмента, частью системы, встроенной в неё самими внешними силами. И любое неосторожное движение или эскалация могут обрушить этот карточный домик и спровоцировать войну, которая ни США, ни региональным игрокам не нужна. Соответственно, внешняя политика Вашингтона на этом направлении остаётся размытой некими общими целями на более широком ближневосточном направлении, а на локальный уровень Ливана никто спускаться не спешит.

Сейчас, позиция США по Ливану ограничивается попытками найти способ ограничить влияние «Хезболлы». Убийство в начале января 2020 года иранского генерала Касема Сулеймани, как оказалось, лишь усилило ливанских шиитов, предоставив им шанс заполнить этот вакуум влияния самостоятельно. Развал под не особо скрываемым давлением США дела Амера Фахури в феврале 2020 года ухудшило отношения Вашингтона и Бейрута, разгоняя антиамериканизм среди поляризованной ливанской публики.

А провокационные заявления посольства США о поддержке народных волнений создают впечатление очередной попытки Штатов вмешаться в дела страны под видом «цветной революции», и делают «медвежью услугу» протестующим, которых про-иранские силы с лёгкостью могут записывать в «агенты ЦРУ и Моссада», обесценивая их значение и дискредитируя перед остальным населением.

По отношению к новому правительству Ливана во главе с Хассаном Диябом у США какого-то чёткого мнения нет. В администрации Трампа всё ещё не могут решить, как им «сдерживать» Иран в Ливане, а большинство советников президента склоняются к тому, что новый Кабмин всё-таки «про-иранский».

Тем не менее, посольство США в Ливане сумело сохранить свои позиции в двух критически важных для них институтах влияния — Центральный Банк и Вооружённые силы.

Глава ЦБ Ливана Рияд Саламе, которого многие винят в нынешнем фискальном кризисе, пользуется практически полным иммунитетом от любых увольнений, отставок и расследований из-за тесных связей с Казначейством США. А контроль над армией Ливана, которую в Штатах считают противовесом про-иранской «Хезболле», сохранили благодаря продвижению на пост министра обороны своего человека — Зейны Акар Адры, которую связывают некие грантовые проекты посольства США. В отличие от её предшественника Элиаса Бу Сааба, который соперничал с главой Генштаба Жозефом Ауном, Адра вряд ли будет вмешиваться в дела проамериканского командующего, давая ему свободу действий.

Другой важный стейкхолдер ливанской политики — Саудовская Аравия — переживает свою драму личных отношений с Бейрутом. Хотя арабские монархии Персидского залива сдержанно встретили новое правительство Ливана, сформировавшееся в конце января, Саудовская Аравия и ОАЭ чётко дали им понять: никаких инвестиций не будет, пока при власти находятся «ставленники Ирана и Хезболлы».

Враждебное отношение Эр-Рияда к новой политической конфигурации в Ливане отражает их недовольство отставкой своего фаворита Саада Харири в 2019 году и общим падением их влияния на Бейрут за последние 3 года.

Громкая история с Саадом Харири, который подал в отставку в ноябре 2018 года, а затем забрал свои слова назад, подорвала доверие между Эр-Риядом и частью ливанских суннитов.

Кроме того, структурные реформы, задуманные наследным принцем Мухаммедом бин Сальманом в 2016 году, играют против интересов ливанской диаспоры в Саудии. А агрессивная региональная политика принца Мухаммеда в Йемене, Ираке и Катаре многих ливанцев отталкивает, а правительство заставляет задуматься над тем, можно ли доверять своему богатому покровителю с Залива.

Отдельной линией в Ливане проходит кулуарная борьба за влияние между саудовско-эмиратским альянсом и турецко-катарскими силами, что расшатывает ситуацию в Бейруте.

На фоне обострения регионального противостояния с Ираном (а также по «очень настойчивой просьбе» США), Саудовская Аравия предприняла ряд болезненных ударов по Ливану, которые, в некотором смысле, помогли ускорить нынешний кризис в стране.

Во-первых, следуя традициям, саудовцы резко снизили инвестиции в ливанскую экономику; как бы и наказывая Ливан за то, что не вернули на пост премьера ставленника Эр-Рияда, и заодно уменьшая затраты на внешнюю помощь, которые сейчас нужны самим саудовцам с учётом обвала цен на нефть и коронавирусной пандемии.

Во-вторых, программа «саудизации» рынка труда привела к постепенному (хоть и пока что не критическому) снижению денежных переводов ливанских заробитчан. Для справки: переводы заробитчан формируют пятую часть всего ВВП Ливана. Из 400 тысяч ливанских рабочих в странах Залива, половина живут и работают в Саудовской Аравии.

В-третьих, региональные конфликты в Сирии, Египте, Ираке, Ливии, Восточном Средиземноморье, а также огромные туристические проекты Саудовской Аравии серьёзно ударили по ливанскому туризму. После пикового 2010 года, когда Ливан принял 2,2 млн. туристов, эта цифра стремительно падала. В структуре турпотока Саудовская Аравия занимала значимое место. Множество саудовцев приезжало в Ливан и оставляло деньги в местных казино, барах, кафе, ресторанах и отелях. Сейчас, саудовцы становятся конкурентами ливанцев, и даже используют туристический фактор в качестве политического давления.

В-четвёртых, саудовцы блокируют выделение Ливану $ 11 млрд., обещанных стране на конференции внешних доноров в 2018 году. Их обещали выделить под конкретные «структурные реформы», призванные облегчить доступ компаний внешних партнёров на ливанский рынок, и под «правильное» правительство. Но поскольку нынешние власти в Саудовской Аравии и ОАЭ считаются «про-иранскими», то и деньги конференции остаются недосягаемыми для ливанских элит.

Ещё одна обеспокоенная Ливаном страна — Израиль. Из-за обострения американско-иранских противоречий, произошла эскалация между Израилем и ливанской «Хезболлой».

Впервые с 2006 года, на ливанско-израильской границе произошли обстрелы. Израильские ВВС нанесли удар по южному Ливану, а в ответ бойцы «Хезболлы» обстреляли израильский военный патруль на границе. Кроме того, в августе 2019 года два израильских БПЛА рухнули в южных кварталах Бейрута. В «Хезболле» это расценили как покушение на убийство их лидеров, а через день израильские БПЛА нанесли два удара по городку Кусая в долине Бекаа — оплоту «Народного фронта освобождения Палестины».

Несмотря на взаимные обстрелы, лидеры обоих стран отреагировали сдержанно. Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху, понимая, что война с Ливаном ему не нужна, попиарился на этом, и замял тему. А ливанские лидеры, единогласно осудив Израиль, подали для проформы жалобу в ООН, и на этом замолчали.

Парадокс израильско-ливанских отношений состоит в том, что Израиль является главным «ястребом» в вопросах сдерживания Ирана и «Хезболлы», имея с последней собственные счёты. Однако он вынужден делать это так, чтобы случайно не опрокинуть систему.

Ещё одна война на южных границах ему не нужна, особенно Нетаньяху, который переживает собственный кризис власти у себя дома. Да и Соединённые Штаты, которые Израиль лоббируют для усиления финансового давления на «Хезболлу», не готовы к полноценной войне, и не имеют долгосрочной стратегии по Ливану. Это связывает им руки, а в условиях коронавирусной пандемии в Белом Доме мало у кого есть желание расшатывать Ливан и порождать «вторую Сирию», которая станет катастрофой для Дональда Трампа накануне президентских выборов.

Теперь по Ирану. Стоит сразу отметить, что с 2014 года (в самый пик подъема террористов «ИГ») между Ираном и США имелись договорённости о разделе сфер влияния в Ливане. Обе стороны пришли к пониманию, что сделка лучше войны, а Ливан не стоит превращать в поле прокси-сражения.

Иранцы не хотели втягиваться в очередную войнушку, которая привела бы лишь к потере Ливана в пучине кровавой гражданской войны и окончательному разбалансированию регионального порядка в пользу радикальных экстремистов типа «Исламского государства».

А американцы не желали снова посылать войска в Бейрут, помня, чем это закончилось в 1950-х и 1980-х годах, да и ресурсов на это у них не было. Кроме того, администрация Б. Обамы взяла курс на постепенный, осторожный диалог с Ираном после избрания президентом Хассана Роухани, и намеревались заключить историческую «ядерную сделку» в 2015 году. Ну и, разумеется, Штатам нужны были мышцы в Ливане, на которых можно было опереться в войне против «ИГ». Одной лишь слабой ливанской армии было недостаточно. Десятки тысяч бойцов про-иранской «Хезболлы» - вот, что реально переломило бы ход сражения. Функции были распределены следующим образом. Ирану позволяли и дальше поддерживать свою «Хезболлу», а Штаты продолжали финансировать ливанские Вооружённые силы.

После прихода к власти Дональда Трампа и его резкого разворота против Ирана, в Тегеране расценили это как конец их договорённостям по Ливану. Иранцы усилили свою поддержку «Хезболле», и начали поставлять им ракеты малого радиуса действия, угрожавшие, в первую очередь, Израилю.

А американцы увеличили санкционное давление на «Хезболлу», дали израильтянам карт-бланш на нанесение авиаударов по про-иранской инфраструктуре в южном Ливане и начали сокращать финансовую помощь стране. Как результат, с формированием нового коалиционного правительства Хассана Дияба было полностью развалено компромиссное соглашение 2016 года, по которому президентом Ливана стал Мишель Аун, а премьер-министром — Саад Харири.

Стейкхолдерами соглашения были, среди прочих, США и Иран. Теперь же, баланс сил сместился. США не хотят более играть роль одного из посредников. Резко анти-ирански настроенная администрация Трампа скептически относится к переговорам с про-иранскими силами, и считает, что постоянное давление сыграют лучше, чем витиеватая политика «слабого» Обамы.

Впрочем, оценивая первые 3 месяца работы правительства Дияба, я склонен думать, что США и Иран всё-таки остались на своих позициях, и решили не расшатывать ситуацию, сохраняя статус-кво. С точки зрения Тегерана, Ливан переживает опасные времена, и лучше обождать, пока ситуация в мире не стабилизируется. Кроме того, в Иране накопилось очень много внутренних проблем, как связанных с санкциями США, так и с политическим противостоянием внутри истеблишмента накануне президентских выборов 2021 года, которые Хассан Роухани может проиграть.

Из всех стран ЕС наиболее активно по Ливану играет Франция. Будучи бывшей метрополией Ливана, Франция испытывает к нему почти те же чувства, что и к Алжиру — далёкая земля, которая когда-то была жемчужиной Парижа на восточном побережье Средиземного моря.

В отличие от Сирии, откуда французов чуть ли не силой выпихивали на протяжении 20 лет, с ливанцами Париж разошелся более-менее мирно. Местные жители не испытывали какой-то ненависти или неприязни к Франции, когда получали независимость в конце Второй Мировой войны. А правящие элиты и вовсе были им благодарны, ведь именно французы сделали католиков-маронитов одной из ведущих политических сил в Бейруте, опираясь на них во время своего колониального правления.

При президенте Эммануэле Макроне и его стратегических амбициях по возвращению глобального влияния Франции в мире, Ливан снова оказался в центре пристального внимания Парижа. Главным куратором ливанского направления со стороны Франции является глава ближневосточного департамента МИД Франции Кристоф Варно. Он недавно ездил в Бейрут на встречу с лидерами различных политических партий, как раз, когда там шли переговоры о формировании коалиционного правительства Хассана Дияба.

Решительный настрой французов по возрождению своего утраченного влияния стал отчётливо просматриваться после скандальной истории с «пленением» премьер-министра Ливана Саада Харири в Эр-Рияде в ноябре 2017 года. Тогда, только благодаря личному вмешательству президента Макрона, который в срочном порядке прилетел в Саудовскую Аравию, удалось освободить Харири и вернуть его в Бейрут, не провоцируя междоусобную войну в Ливане. И ливанцы этого не забыли.

Интерес Франции был очевиден. Им необходимо усилить своё влияние на традиционных союзников — католиков-маронитов, утраченное в пользу Ирана и России, расширить влияние на новых игроков, вовлекая в сотрудничество суннитов (для этого нужен был красивый жест со спасением Харири), шиитов и друзов, а также не допустить новой гражданской войны в Ливане, которая бы привела к коллапсу регионального порядка в Леванте и новой волне беженцев в Европу.

Кроме того, Макрон считает, что негоже просто так разбрасываться влиянием, когда возможности валяются под ногами — Ливан всё ещё культурно, исторически и экономически тесно связан с Францией, на его территории находятся 900 французских военнослужащих под мандатом ООН, страна находится на острие битвы с исламским экстремизмом, а второй язык Ливана после арабского — французский.

Для Ливана поддержка Франции — огромный плюс. Во-первых, Макрон выполнил обещание, данное ливанцам ещё Франсуа Олландом, и наладил ежегодную финансовую поддержку ливанской армии на сумму в 100 млн. евро в течение 3 лет. Во-вторых, ливанский истеблишмент видит во Франции возможности взять взаймы или получить гранты \ инвестиции для улучшения катастрофической экономической ситуации в стране. В-третьих, Франция — очень удобный и авторитетный альтернативный стратегический партнёр для ливанской власти в период, когда она зажата между Ираном и Саудовской Аравией (а за ними — США). В общем-то, для самого Саада Харири дружба с Макроном стала удачной возможностью переподтверждать свою внешнюю легитимность при каждом визите в Париж. А для Макрона — это идеальная возможность заполнить вакуум влияния, созданный постепенным отказом США играть роль полицейского в регионе.

Конечно, перед Францией стоит несколько вызовов. Первый — идеологически-смысловой. Попытки предыдущих президентов Франции возродить величие страны на Ближнем Востоке проваливались из-за отсутствия стратегических концептов, способных наполнить эти усилия смыслом, логикой и красивой идеологической начинкой.

Второй — токсичные ливанские элиты. Как вечно-проблемный для внешних партнёров украинский правящий класс, который утилизирует всё, к чему притронется, так и ливанские политики являются магнитом для разного рода неприятностей, которые зачастую всплывают позже в прессе, нанося удар по всем, с кем они имели дело. И если для ливанских политиков, давно привыкших к таким разоблачениям, все эти скандалы до лампочки, то для европейцев или американцев это кошмар наяву. Например, в 2007 году под конец президентства Жака Ширака вскрылась история с его новой квартирой за $ 5,2 млн., которую им с женой якобы «временно снимает» семья бывшего премьер-министра Ливана Рафика Харири, с которым президент Франции тесно дружил.

Третий вызов — отсутствие ресурсов. Коронавирусная пандемия и обвал фондовых рынков в Европе вынуждают Францию консолидировать ресурсы и концентрироваться на решении внутренних проблем. У Макрона множество вызовов во внутренней политике, и нерешённые вопросы, связанные с региональными дисбалансами во французских регионах, замедлением роста экономики и фискальными проблемами в самом Евросоюзе, из которого недавно вышла Британия, которую Париж решил заменить.

Стоит вспомнить также влияние России на Ливан. Его стоит анализировать сквозь призму конфликта в соседней Сирии.

Успех военной интервенции в Сирию дал РФ возможность расширить своё влияние в Леванте на фоне самоустранения США и нерешительности европейской дипломатии. Основное стратегическое направление России — раскрыть в Леванте свой «собственный зонтик безопасности», альтернативный американскому в районе Залива, и через него торговаться с Европой в качестве нового стратегического партнёра в области глобальной и региональной безопасности.

В 2018 году, пользуясь инцидентом со сбитым российским транспортником Ил-20 над Сирией, Россия перебросила туда ЗРК С-300, ограничивая военно-воздушные операции Израиля на территории Сирии. В том же году с просьбой «защитить воздушное пространство Ливана» от Израиля к РФ обратился президент Ливана Мишель Аун. Между странами начались соответствующие переговоры, что не на шутку всполошило израильтян. В феврале 2018 году Россия зашла в Ливан и через энергетику — компания «Новатэк» получила лицензию на добычу газа не морском шельфе Ливана, оспариваемом Израилем.

Кроме того, неплохим плацдармом для проникновения российского влияния через РПЦ считается православная христианская община Ливана, составляющая 8% населения страны, находящаяся под Антиохийским патриархатом. В нынешнем правительстве трое министров, исповедующих православие — это министр обороны Зейна Акар Адра, министр энергетики Раймон Гаджар и министр ЖКХ Мишель Наджар.

Попытки РФ сохранять тесные связи с ливанской православной общиной через свою церковь осуществляются ещё с советских времён. В нынешнее время, после ослабления влияния Франции, Москва пытается заигрывать и с католиками-маронитами. Одной из важнейших политико-религиозных лоббистских структур, которые когда-либо создавала Россия на Ближнем Востоке, является так называемое Императорское православное палестинское общество, основанное ещё в 1882 году во времена Российской империи. В разное время, членами общества были видные российские государственные деятели и члены христианских общин в Большой Палестине. В советское время организация использовалась Москвой для продвижения своих интересов, а после 1991 года несколько зачахла.

В последнее время, Путин пытается возродить его влияние. Видными членами общества являются ключевые люди, определяющие ближневосточную политику РФ, например замминистра иностранных дел РФ по Ближнему Востоку Михаил Богданов, замглавы африканского департамента МИД Олег Озеров и бывший председатель Счётной палаты Сергей Степашин, который возглавляет общество.

Обширные связи Россия установила с ливанским истеблишментом и через крупный бизнес — любимое направление многих ливанских политиков. За последние 25 лет РФ действительно удалось добиться здесь существенного прогресса. К примеру, тесная связь с бывшим премьер-министром Саадом Харири осуществлялась через бизнес-интересы его строительной компании Saudi Oger Ltd, имевшая своё представительство в Москве. Бизнес-интересы президента Ливана Мишеля Ауна представлены ADICO Investment Corporation – компанией его доверенного партнёра и советника, депутата Амаля Абу Зайда, который ещё и является членом клуба «Валдай».

Тем не менее, российское влияние в Ливане всё ещё ограничено и не дошло до уровня главных стейкхолдеров ливанской политики — Ирана и Саудовской Аравии. Кроме того, далеко не все политические силы в Ливане благоприятно смотрят на перспективу тесного сотрудничества с Москвой.

Друзы Валида Джумблатта в 2019 году выступали против передачи России в 20-летнюю аренду нефтяного терминала в Триполи, а часть ливанских православных христиан всё ещё сохраняют тесные связь с Патриархом Константинопольским, с которым у РФ произошёл разрыв из-за вопроса Православной церкви Украины. Наконец, как и в случае с Францией, у России, на мой взгляд, не хватает полноценного осмысления своей геостратегичесокой функции на ливанском направлении.

Основной интерес, движущий российской внешней политикой в Ливане — это лоббирование крупного бизнеса: оружейных корпораций и нефтегазовых компаний. Всё остальное пока что находится на вторых ролях. Да и финансовых ресурсов у РФ недостаточно, чтобы конкурировать с Саудовской Аравией или США, которые интересны элитам Ливана с учётом нынешнего кризиса. А на фоне коронавирусной пандемии, которая сама больно вгрызается в российскую экономику, Кремль мало чем может помочь ливанцам с их социально-экономическими проблемами.

Навстречу шторму: основные выводы

Ливан будет переживать мировой кризис очень больно, тяжело и долго. Первоочередная задача для их правительства — выжить, не допустить социально-экономического краха государства вследствие карантина, вооружённого восстания голодных масс или прокси-конфликта внешних сил.

Вторая задача - найти компромиссное и эффективное решение своих экономических и финансовых проблем. Здесь я ожидаю беспощадной битвы между старыми неолиберальными концептами, продвигаемыми западными партнёрами, и новыми популистскими идеями национал-консервативного характера, к которым склоняются многие политические силы в условиях кризиса и перед лицом необходимости генерировать красивые обещания населению. Я не считаю, что эта битва закончится победой того или иного лагеря. Смотря на сегодняшние тенденции, мне кажется, что до выборов президента 2021 года, которые никто не знает, чем закончатся, никакого компромисса по поводу экономических реформ найдено не будет.

Для Ливана на следующие пару лет по-прежднему главной угрозой остаются социальное неравенство, фискальный кризис и острые анти-элитарные настроения при зачищенном политическом поле.

Главная «третья сила» во всей этой истории — та часть гражданского общества, которая вышла на улицы осенью 2019 года — получит свой шанс реализовать свои политические амбиции и цели, выразить свой протест и самоорганизоваться для захвата власти уже в следующем году. По крайней мере, если они этого захотят.

На мой взгляд, идеальный полигон для запуска нового политического проекта, основанного на анти-коррупционных сентиментах, технократических идеях и анти-элитарном импульсе, будет доступен в 2022 году на местных выборах, не скованных ограничениями этно-религиозного раздела страны. Вероятно, если обстоятельства сложатся таким образом, и удастся изменить законодательство Ливана, то у протестующих появится шанс ещё раньше на досрочных парламентских выборах, если дойдёт до этого.

Как мне кажется, хрупкий баланс сил между США и Ираном будет сохранятся в краткосрочной перспективе, как минимум до окончания президентской гонки в США. Администрация Трампа идти на радикальные меры против «Хезболлы» не будет, а Иран, занятый внутренними проблемами, также вряд ли захочет провоцировать конфликт в Ливане. Единственное, что может этот баланс сил развалить — некий «джокер». Таковыми я вижу возобновление массовых протестов населения (и возможно, их вооружённое восстание), активизация террористических группировок салафитов на севере, внезапная отставка коалиционного правительства или коллапс финансовой системы ввиду какого-то очередного сопутствующего параметра мирового кризиса (к примеру, вторая волна коронавируса осенью 2020 года).

Влияние внешних сил на Ливан в целом уменьшится на короткое время. Коронавирус вынуждает государства закрываться и использовать ресурсы для решения своих внутренних задач. Для ливанского правящего класса это и хорошие, и плохие новости. С одной стороны, можно наконец-то попытаться совершить некие реформы, не оглядываясь на внешнюю конъюнктуру, и экспериментировать, как угодно, лишь бы преодолеть смутные времена. С другой стороны, отсутствие партнёров, на которых можно опереться, делает всю эту затею слишком рискованной и невероятно опасной для страны и государства.

Ливан выходит в вынужденное самостоятельное плавание по океанам, где каждый выживает в одиночку. Его элиты не готовы к такому путешествию, как и экзальтированное десятилетиями разочарований, обмана и кризисов население. Нестабильность международной системы рождает вызовы, с которыми мало кто сталкивался. Это тест не просто для политического режима в Ливане, а для государства как такого, будет проверятся его прочность, способность существовать в принципе. Как и в случае с Украиной, «халява» и «удача» закончились.

Регион ослаблен, мировой порядок разваливается, а глобальные игроки зажаты в тисках глобального кризиса. Как написал один американский аналитик: «Ливан слишком долгое время игнорировал законы гравитации. Но сейчас пришло время признать, что победить гравитацию Ливан не может».

Если понравилась статья, подписывайтесь на Facebook-страничку и телеграмм-канал автора, а также поддержите деньгой на Патреоне.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook