Чем Победа в Москве отличается от Победы в Киеве

Праздновать 9 Мая – это теперь вообще непростая история. Во-первых, потому, что любой разговор о прошлой войне всегда будет упираться в войну современную. Во-вторых, потому, что это праздник, в котором этика напрямую сопряжена с эстетикой, и сохранить первое, не касаясь второго, – задача не из простых.

Красное на черном

Пока что все более-менее понятно лишь с георгиевскими ленточками – им на смену в Украине пришел красный мак. Изобретение Моины Мишель, преподавательницы из Университета Джорджии, изначально было символом траура по павшим в Первой мировой. Теперь оно расширило свои временные рамки и географию, заступив на символическое дежурство в Украине. Георгиевская лента, которая еще пару лет назад воспринималась как часть внутриукраинского политического пейзажа, после Крыма и войны в Донбассе стала маркером солидарности с агрессором.

Впрочем, не маком единым – в этом году Украина сделала красным днем календаря еще и 8 мая. Изначально разночтения с 8 и 9 мая были рождены часовыми поясами: капитуляцию в Карлсхорсте подписывали в 22:43 восьмого мая по центральноевропейскому времени, а в Москве было уже 00:43 девятого. Теперь Украина ощущает сопричастность сразу к обеим датам. Восьмого числа она отмечает День памяти и примирения, а 9 мая – День Победы над нацизмом во Второй мировой.

Форма определяет и содержание: в Киеве не было военного парада в привычном виде – с танками, ракетами и прочими военными механизмами. Зато был парад военных оркестров, в котором, помимо украинских музыкантов, принимали участие польский, латвийский, сербский, эстонский коллективы и даже оркестр Иорданского Хашимитского Королевства. И репертуар по большей части был не столько траурный, сколько праздничный – с ремиксами самых разных мелодий. И все это у подножия Родины-матери, голову которой впервые украсили венком из маков.

Кто кого победил

Нацбилдинг может быть более-менее действенным лишь в том случае, если государство не отмечает один из ключевых праздников по системе «вся страна + 1». До недавнего времени в роли этого самого «плюс один» оказывалась Западная Украина, для которой война началась не в июне 41-го, а в сентябре 39-го – когда советские части по пакту Молотова – Риббентропа вошли на территорию Галиции. История этих земель не укладывается в концепт Великой Отечественной, и потому Украина в этом году расширила рамки. Официально страна отмечает именно победу над нацизмом во Второй мировой.

Советский концепт о Великой Отечественной был призван сшивать воедино бывшие советские республики, вводить внешнюю ментальную границу, уничтожая внутренние барьеры. А события «крымской весны» вкупе с войной в Донбассе эту самую карту ментальных границ перелицевали. Отныне чем больше Москва будет пытаться походить на Советский Союз, тем сильнее Киев будет от этой копии дистанцироваться. А любое «завтра» начинается с переосмысления «вчера» – оттого и победа не над фашизмом, а над нацизмом; не в Великой Отечественной, а во Второй мировой; не девятое мая, а восьмое; не танки, а оркестры; не георгиевская лента, а красный мак.

Более того – в Украине сегодня проходит период переосмысления самой себя и своих границ. Еще в апреле Верховная рада приняла закон, приравнивающий бойцов самых разных организаций к числу тех, кто боролся за независимость страны в ХХ веке. В их числе и запрещенная в России ОУН-УПА. Такой шаг Киева можно понять – любой нацбилдинг начинается с оконтуривания внешней границы, с создания системы общих терминов и смыслов для территорий, находящихся внутри пограничных столбов. И нет ничего удивительного в том, что Киев пытается свести разнородные числительные к какому-то единому знаменателю.

Войны старые и войны новые

Проблема 70-й годовщины Победы еще и в том, что сложно говорить об общих триумфах в тот момент, когда прежние союзники находятся в состоянии войны. Пусть даже это война «гибридная» или необъявленная. Нынешний праздник обнаружил еще одно различие в подходах двух стран. Оно в том, что Москва ищет в прошлом ответы на настоящее, а Киев ищет в настоящем ответы на прошлое.

Россия не считает себя участницей войны, которая идет в Донбассе, – как минимум, в официальной версии. Поэтому для российского обывателя украинские события – это самый что ни на есть исторический ревизионизм. С возвеличиванием роли националистов, с уходом от советского исторического концепта, с дистанцированием от ставшего привычным за десятилетия формата празднования. Отсюда разговоры о «победившей бандеровщине» и «поднимающем голову фашизме». Москва всматривается в прошлое, чтобы объяснить собственному избирателю, что, собственно, происходит в Украине, с которой вроде как сражались бок о бок, но которая празднует особняком.

А для Украины нет дискуссии о роли России в войне в Донбассе. И для Киева именно события новейшей истории являются ключом к пониманию Второй мировой. Ведь если Мюнхенский сговор – это плохо, то как быть с Крымом, который, быть может, и хотел в Россию, но точно в той же мере, в которой хотели в Германию судетские немцы? И как соотносятся разговоры про защиту прав немцев и защиту прав русских? В какой момент государство становится агрессором и как выглядит обыденность зла? Пока в Москве тычут Киев носом в учебники истории, Киев тычет Москву носом в ленты новостей.

Нюансы имеют значение

Впрочем, вся дискуссия о том, как праздновать День Победы, давно уже вышла за рамки собственно исторического спора. В последние годы концепт «Великой Отечественной» в России окончательно стал гражданской религией. А у любой религии есть свои символы веры и своя обрядовость. Отступление от которых даже в мелочах воспринимается как ересь.

Этот диспут о традиции и отступничестве повторяет любой другой религиозный спор. Западный обряд отмечания Победы в этом смысле воспринимается как эдакий «великоотечественный католицизм». То есть фундамент одинаковый, ключевые вехи схожие, но даты в календарях другие и иконостас мучеников разнится. С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены, и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.

И потому украинское обновленчество воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое «великоотечественное униатство», когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то «нашим», а потом стало «чужим», воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально «нашим» никогда не было. Оттого в адрес Киева звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут.

Время обладает способностью превращать реальную память в символическую. Поколения сменяются, цифры понемногу становятся статистикой, эстетика все чаще подменяет собой этику. Но в 70-й юбилей Победы к старой дискуссии о том, кто наследует у Советского Союза, добавилась новая – о том, кто наследует у проигравшей Германии. И именно на этот вопрос Киев и Москва вряд ли смогут найти одинаковый ответ.

Источник: Slon

Изображение: празднование 9 мая в Якутии