Радикальное сознание: финализм

Заметив, что финализм связан с концепцией целеполагания, целесообразности, докладчик сделал мини-экскурс в историю вопроса: ведь еще Аристотель полагал, что цель является тем главным, что образует организм как единую монаду. Практически вся германская классическая философия после Канта признавала, что телеология пронизывает бытие и является его внутренней сутью, внутренней нервом. Пожалуй, наиболее четкую концепцию о целеполагании предложил Гегель: от всеобщего – к конкретному, от абсолютной идеи, в которой чистое бытие и чистое ничто совпадают – к конкретному человеку. «Но все эти учения предполагают имманентность цели, будто цель находится внутри самой структуры реальности и бытие определяется этой органически присущей ему направленностью. Эта интерпретация присуща традиционному мировоззрению, хотя бы даже это традиционное мировоззрение выражало свою позицию в терминах рациональной философии, а не метафизики. Ведь Гегель – несомненно – продолжатель и наследник Платона. А я хочу изложить доктрину финализма, которая является выражением не традиционного, а радикального сознания, учением радикального сознания о самом себе.

Финализм предполагает, что есть вынесенность за пределы структуры бытия, что есть нечто, что противостоит всему. В этом дуализме легко читаются схемы картезианского представления – субстанция внешняя, делимая реальность, протяженность, и субстанция мыслительная, неделимая, которая противостоит протяженности. Мыслительная субстанция это некая неделимая точка, cogito, которая противостоит протяженности. Это противостояние абсолютное и безусловное, как противостояние зеркала всем вещам, которые в нем отражаются. Сознание существует как оппозиция всему, в результате чего возникает феномен концентров реальности, реальности, построенной вокруг точки этого сознания. Это сознание является ограничителем бесконечной протяженности».

Бесконечность, – и здесь Гейдар Джемаль соглашается с Хайдеггером – ощущается интуитивно как предшествующая всему и заданная в основе всего. Каким же образом существует нечто, отличающееся от бесконечности и что это за нечто, отличающееся от бесконечности?

«Мыслительная субстанция, неделимая точка cogito подобна тому, как если б мы в листе бумаги продели дырку. Эта дырка в неограниченном листе бумаги сразу создает эффект центра. И вместе с тем является шероховатостью, сбоем, лимитацией, то есть она эту бесконечность уничтожает. Феномен перцепции, феномен cogito существует именно благодаря этой оппозиции. А перцепция неотделима от смысла. Очень важно, что тема смысла появляется только благодаря ограничению бесконечного. Само по себе бесконечное не имеет смысла».

Сомнение относительно разделения на конечное и бесконечное позже высказал Евгений Лапин. В его опыте этот дуализм – лишь способ восприятия, который, впрочем, можно произвольно выбирать. Но Гейдар Джемаль расценил этот опыт как уход к интуиции той самой бесконечности, которой фундаментально противостоит сознание. Аргументировал он так – ведь в процессе этих постижений не удалось добиться исчезновения себя?

Известен образ некоего китайского мудреца, который представлял себе, что он – бабочка, которой снится этот китайский мудрец. Докладчик назвал эту восьмерку, замыкающую мудреца на бабочку, однозначно ложной, и вот почему: только кто-то один из них – то ли бабочка, то ли китайский мудрец – знает, что он умрет: «Собственно говоря, момент точки остановки бесконечного заключается в том, что факт сознания неразрывно связан с феноменом смерти. Многие феномены, не только неорганические, но и тем более органические, подвержены исчезновению, но смертью мы называем только то, что является внутренним, интимным, центральным состоянием, присущим каждому акту сознания. В каждой перцепции есть привкус того, что этой перцепции могло бы не быть, что это сознание существует как оборотная сторона своего отсутствия. Даже больше того, можно сказать, что сознание существует, как напряженное противостояние ничто, которое является концентрированной точкой оппозиции всему».

Таким образом, Гейдар Джемаль рассматривает сознание, то есть перцептивный центр как ограничитель бесконечной реальности. Следовательно, эта точка оппозиции является чем-то неприсущим, чем-то противоположным и запредельным по отношению к тому, что она центрирует и чему она противостоит. Иными словами, сознание человека трансцендентно тому, что оно воспринимает, что оно свидетельствует.

Карл Маркс пытался ликвидировать эту трансцендентальную внеположность сознания, свести его на уровень реальности, чтоб избежать эффекта противостояния. Но ведь все, что мы можем сказать о природе сознания и бытия, мы говорим изнутри нашего сознания. Оно – единственная площадка, на базе которой мы формулируем приговоры себе и окружающему нас. Наше сознание и есть нашим арбитром. Но если сознание создано не Богом, а какими-то обстоятельствами, можно ли доверять ему? Чем периферийнее и маргинальнее эти обстоятельства, тем ошибочнее и беспомощнее наше сознание. Еще Декарт поставил вопрос об онтологии ошибки, снова обращаясь к истории философии, напомнил Гейдар Джахидович.

«Представьте себе все, и некая точка, которая этим всем не является, но это все в ней отражается. Это первое. А второе – ведь если мы согласились, что духовный инстинкт требует полагать наличие вначале некоей нерушимой бесконечности, то тот факт, что внутри этой бесконечности появляется точка, которая эту бесконечность ограничивает, является неким сбоем, ошибкой. Это ошибка, которая возражает против самой себя. Безусловно, это апория, в чистом виде, и тут даже Ахилл с черепахой рядом не стоят, динамика этой апории сносит все.

Почему есть нечто, а не ничто? Почему вдруг возникает нечто? Представьте себе – должно быть бесконечное целое, ничем не нарушенное, а вместо этого бесконечное целое концентрируется в точке оппозиции, которая это бесконечное проявляет как нечто. Бесконечное целое нарушено и это есть ошибка, но само это нарушение есть критерий истины. И есть, более того, инструмент установления истины».

Таким образом, докладчик подвел аудиторию к своему представлению о цели, которое фундаментально отличается от гегелевского. По Гегелю внутри абсолютной идеи есть некая перспектива от всеобщего к конкретизации, от бытия к его воплощению в виде человеческого существа. А Гейдар Джемаль видит другую перспективу: «Нарушение бесконечности в виде индивидуального свидетельствующего сознания есть залог того, что, во-первых, эта бесконечность, раз она нарушена, является обусловленной, и, стало быть, ложной, а во-вторых, в самом нарушении есть залог той будущей бесконечности, восстановление которой даст нам подлинную, безошибочную полноту и решение, то есть преодоление этой апории. В тот момент, когда носитель сознания (в виде существа, тела, монады) умирает, сознание, которое в нем работало как точка оппозиции, оборачивается тем, чем должно было быть тотальное целое, если бы ошибки не было – то есть смертью, внеположностью, отсутствием. То есть оборотная сторона сознания, его внутренняя перспектива – это смерть, которая есть не что иное, как фотография той реальности, которая могла бы быть, не существуй мы вообще.

Здесь я хотел бы отметить, что существует дуализм различения между смертью и гибелью – гибель постигает любой предмет или существо, в котором нет божественной искры оппозиции. И только человек умирает, потому что внутри него существует некая лента Мебиуса, в которой смерть смотрит на самое себя, и из факта этого смотрения в себя как в свое отрицание возникает феномен сознания как противостояния всему окружающему. Но это выход за пределы философского дискурса в дискурс теологический, а его мы касаться не будем».

Эта условная стрелка за пределы философии была воспринята Сергеем Дацюком как недостаток концепта докладчика. Дацюк попросил объяснить, есть ли на самом деле ответ на вопрос об ошибке в рамках философского дискурса. Гейдар Джемаль признал: «По специальности я не философ, я теолог. И то, что я формулирую, является лишь пролигоменой к теологии. Я считаю, что сфера философии на сегодня полностью выработана и исчерпана. Только теология, которая делает ставку на абсолютно антитезные апорические концепты, может вывести человека из метафизического тупика». Впрочем, Сергей Дацюк так и не согласился с последним тезисом.

Оппозиция сознания и бесконечности стала провокацией ряда вопросов, в частности, Александр Кириченко спросил, возможен ли опыт бесконечности. Докладчик отметил, что бесконечность является предметом опыта у детей в том возрасте, когда язык еще не сформирован, и восприятие достаточно чистое и интуитивное: «Есть очень специфический момент между тремя и пятью годами, когда ребенок внезапно ощущает, что его потенция воспринять шире, чем все, что туда попадает; как сферическое зеркало, которое заведомо больше, чем все, что этому зеркалу можно показать».

О сознании человека во время сна задал вопрос Владимир Ливинский, и получил в ответ развернутую аллегорию: «Представьте себе, что зеркало может запоминать образы. Его закрывают тряпочкой во время смерти кого-то в квартире, а оно помнит все, что отражало. Но зеркало отражает не из-за полированного стекла, а из-за того, что сзади у него никому неизвестная черная амальгама останавливает лучи света, то есть является оппозицией световому потоку. Так вот, эта оппозиция амальгамы световому потоку может работать как по отношению к реальной комнате, так и по отношению к той комнате, которую она запомнила, будучи накрытой. Такова принципиальная позиция амальгамы – она вне стихии рефлектирования, но при этом она является условием рефлектирования».

Вопросы о природе духа и различении духа и души заинтересовали Олега Пашкевича. Гейдар Джемаль безусловно, различает эти две категории: «Представьте себе макет человека, как его изображали в средневековье, вписанным в пентаграмму. Стрелки идут вниз и вверх: solve et coagula, растворяй и сгущай. Сгущение – это нижние миры, вещество. Разряжение – это верхние миры, тонкие планы, то, что связано с душой. А дух – это оппозиция всем состояниям, как сгущенности, так и разряженности. Дух – это абсолютно иное. И это абсолютно иное совпадает с точкой нашего сознания, которое и есть наш истинный внутренний субъект. Если говорить теологически, то это частица духа Божьего, его энергетического поля, вложенная при сотворении в Адама».

О природе сферы архетипов, форм и идей (именуемых логос, или нус) была следующая часть доклада. Эта сфера, по мнению господина Джемаля, не есть это сознание, это первичная организация среды не-Я: «Окружающее нас состоит из неопределенных пятен и клякс, это пятна Роршаха, которые мы, родившись, еще не знаем, как интерпретировать. Можно сказать, что это хаос, ничто. Феноменологическая структурированность мира Роршаха – это есть логос или нус, первоначальная стихийная организации бытия, и этому противостоит точка оппозиции, наше сознание. Этот первичный разум создает феноменологию логоса, мудрость, которая не нуждается в словах, понятиях, дискурсе, нуждается только в символах, постижениях, гармониях. Например, есть музыка – упорядоченный хаос. А есть литература как проявление сознания, проявление присутствия оппозиции Я, что необходимо проявляется только при наличии языка. И именно к таким проявлениям относятся стихи о любви, как о чувстве, имеющемся только у обладателей сознания.

Именно язык помогает нам организовать пятна Роршаха в узнаваемую, постигаемую систему. Уверяю вас, что если в какой-то момент из человека щелчком по голове выбить язык, то вокруг него мир обрушивается в бессмысленную разноголосицу пятен и объемов. Язык является организатором хаоса. Практика подтверждает не тезис Платона, что вещи являются отражением идей, а чистый номинализм – вещи существуют постольку, поскольку они для нас названы».

Даром Божьим считает Гейдар Джемаль перцептивный центр, который в каждом из нас задан при рождении. Ребенок усваивает язык от родителей и окружения, но данные о муагли (детях, выросших среди животных) убеждают, что не освоенный вовремя язык так и остается навек недосягаемым. Причем сотня маугли, собранных вместе, не могут создать язык с нуля. Здесь речь идет не только о языке, но и о других знаковых системах, поскольку они порою дополняют, а порою и заменяют собой язык, как в случаях со слепыми и слепоглухонемыми людьми. Но в основе все равно бывает некая языковая система, от которой отпочковываются редуцированные версии.

Исходя из этого, докладчик постулировал: «Все мы получаем язык извне. Если каждый из нас получает язык извне, как же мы можем его создать? Язык является откровением человеку, его первым бессловесным людям Золотого века принес Адам, изгнанный из рая.

Исламское предание гласит, что арабский язык был открыт в готовом виде и передан Исмаилу, сыну Авраама, в тринадцатилетнем возрасте. Потом арабский язык подвергся порче, декадансу, и уже до прихода ислама существовали диалекты, которые были очень далеки от литературного стандарта. Когда на Пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует, снизошло вдохновение, и он стал говорить аяты, они были на чистейшем литературном арабском. В Коране восстановлен язык Исмаила, именно поэтому Коран называют чудом».

Именно посредством языка, по мнению докладчика, наша перцептивная точка может непосредственно соприкоснуться с бесконечностью. Язык это зеркало, в которое смотрит наше сознание. И этот язык существует как система имен (список из 50 или 60 тысяч), которая концептуально наделяет, исходя из нашей позиции, условными значениями все «пятна Роршаха». Причем эти имена вступают в отношения между собой, строя миры. Сознание не может ошибаться, потому что нет ничего, что бы сказало ему: «Я более истинно». Против сознания может выступить только другое сознание, и они спорят, не апеллируя чему-то вне сознания, а исходя из внутренних достоинств процесса комбинаторики имен. Процесс комбинаторики имен Джемаль предложил считать собственно мышлением. Причем мышление, на его взгляд, есть некая тайна оперирования смыслами, которая противостоит инстинктивной мудрости: «Мудрость телепатична, основана не на комбинациях, а на передаче импрессии без слов, обмене психическими полями. А мышление – это организация того зеркала, в котором, с одной стороны, структурирован мир как то, чему мы противостоим, но, с другой стороны, это зеркало, в котором наше сознание, как точка оппозиции, видит самое себя. Мышление это тот инструмент, в котором и только через который сознание может поставить глобальную теологическую сверхзадачу, такую как обновление бытия, обретение Новой земли и Нового неба, выход в ту реальность, где вода течет вверх, а из камней распускаются розы. Это реальность, которую обещает религия, и она осуществляется через мышление, которое является оперативной технологией политики, власти и это вместе с тем теологический процесс. Таким образом, гносеология как феномен сознания является базой совершенно конкретного исторического процесса, который выводит нас к завершению времени, то есть к преодолению бытия в его инертном «глиняном» качестве. Это есть процесс реализации провиденциального замысла, мысли божественного субъекта». Гейдар Джемаль сравнил этот процесс с режиссерской работой, когда к постановке берется гениальный сюжет, скажем, «Гамлет», и постановка осуществляется до тех пор, пока режиссерские пробы не увенчаются абсолютной победой, то есть телосом – концом, триумфом и катарсисом.

Предположение, что в этой системе человек, возможно, подменяет собою Бога, было высказано Александром Губенко. С этим докладчик не согласился, обозначив человека как инструмент божественного провидения (плохой или хороший). Но ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. О божественном провидении упоминалось и в ответе на вопрос Владимира Никитина, есть ли в исламе идеи о незавершенности творения, сродни учению Григория Паламы: «Человек – инструмент провиденциального замысла, но ни в коем случае не его участник. Всевышний является провиденциальной мыслью, вернее, проявляется по отношению к творению как провиденциальная мысль, которая его непрерывно уточняет, обновляет и переформатирует, поскольку идет постоянное сопротивление субстанции. В данном случае можно говорить о незавершенности творения. Но завершенность этого творения наступает, когда эсхатологически закрывается Ветхое бытие и начинается Новая земля и Новое небо через воскресение, через суд».

Предложенная докладчиком схема описывает природу сознания исходя из радикального видения мира, которое он предлагает не путать с традиционным. Для традиционалистов мир есть гармония, в центре его существует критерий блага, управляющий всем, и только движение к этому благу может быть целью. А для радикального сознания вселенная представляет собой вызов, следствие ошибки. И эту ошибку надо исправить. Просьба Андрея Филоненко пояснить различие между радикальным и традиционным сознанием спровоцировала крен в социологию, впрочем, весьма увлекательный.

Гейдар Джемаль предложил рассмотреть трех основных игроков нынешней глобальной реальности – традиционный клуб, либеральный клуб и клуб радикальный: «Традиционный клуб, правивший до 1914 года, и ушедший в тень в силу геополитических и социальных моментов, рассматривает этот мир как тень высоких миров. Это высший эшелон клерикальной пирамиды и те, кто стоят за их спинами – старцы и их аналоги во всех конфессиях. Либеральный клуб (а это и левые, и социал-демократия с марксизмом, и правые, вплоть до фашистов) набирал силы последние 200 лет и после 1945 года победил. Платформа либерального сознания – установка на позитив здесь-присутствия. Либералы склонны паразитировать и имитировать, но когда они окончательно захватывают авансцену, то не остается ничего, что можно имитировать, и съедено все, на чем можно было паразитировать.

Политический ислам – это осевой стержень или ядро радикального сознания». Идеология радикального клуба и была представлена основным докладом Гейдара Джемаля.

Хотя доктрина, изложенная Гейдаром Джемалем, имеет противников в исламском лагере, отметил Александр Маслак, вспомнив о Харуне Сидорове. Но обсуждать эти противоречия докладчик отказался, сославшись на ангажированность упомянутого Сидорова.

Несколько одноклубников спровоцировали Гейдара Джемаля высказаться относительно нынешней ситуации в России. Святослав Смолянинов поделился наблюдением о сходстве русского и тюркского менталитета, с чем Гейдар Джахидович выразил несогласие: «Русским присуща вера в государство, это их точка сборки. В ней особую огромную роль играет бюрократия. В России она формируется из люмпенов и не имеет над собой хозяев. Я не согласен, что фиксация на мифе организованного люмпена, который представил себя как сакральное государство – это достояние тюркского менталитета». Судьба России в видении радикального сознания интересовали Александра Юконова и Юрія, наотрез отказавшегося говорить с московским гостем по-русски. Эти вопросы подтолкнули к размышлениям о соотношении общества и общины: «Что такое Общество? Субъект, который является конкретизацией великого бытия, это Иблис. Эта организация первозданного бытия проявляется на наш мир, на наше зеркало в форме коллективного Общества, которому противостоит Община. Община – это братство верующих, которые объединены как братья не потому, что они произошли из общего лона материнского, а потому что они связаны смертью, они знают, что умрут. Их лоно – это общая могила, которая их ждет, и они братья через смерть. Но их неизбежная смерть, которая их ждет – это оборотная сторона их сознания. Все общины видят во всех формах организованного Общества с фараоном во главе тиранию и присутствие сатаны».

Лидия Смола поинтересовалась мнением докладчика по поводу хантингтоновской теории столкновения цивилизаций. Но он высказал идею, что с цивилизацией столкнуться может только монотеизм, который не есть цивилизация, который есть партия Бога.

«Но как различать людей, причастных к Обществу или к Общине?» – спросил Сергей Баркар, и получил уверения, что распознать их можно интуитивно.

Владимир Стус предложил уточнить, к какому клубу отнести идеалы вахаббизма. Докладчик соотнес это политическое течение с радикальным клубом, хотя признал, что радикальное сознание находится в состоянии освоения свого подлинного дискурса и зачастую пользуется заемными элементами, «хотя само откровение – Коран – и сознание Пророка, да благословит его Аллах, является абсолютно современным, радикальным сознанием. Чистый радикализм, который говорил на своем языке, был у гуситов, у катаров, у адамитов, но между ними и нашим временем пролегла большая цезура».

Нынешняя борьба между тремя клубами ведется за победу, а для победы нужно привлечь на свою сторону молчаливое большинство. Его докладчик характеризовал как лишенную корней мегаполисную пыль, доминирующее внутреннее настроение которой – это тотальное непонимание и вызванный этим непониманием негатив. По просьбе Александра Кириченко Гейдар Джемаль пояснил способы воздействия на этот слой: «Есть три фундаментальных лозунга – смысл, свобода и справедливость. Смысл это конкретная тайна, и он очень важен для молчаливого большинства, потому что его удел – непонимание. Второе, что предлагается – это свобода. Либералы говорят, что свобода – это идентификация себя через выбор. А радикал говорит: ты – отражение сатаны. Сатана поднимает руку, и ты поднимаешь. Но можно сделать так, что он поднимет руку, а ты не поднимешь. И тогда речь идет уже о справедливости. Справедливость – это когда свобода и смысл соединяются так, что твоя жизнь, проведенная здесь – не жизнь пыли на ветру; она становится тем, что имеет значение для всей истории человечества».

Тема свободной воли была поднята и Олегом Бахтияровым, предположившим, что ее пробуждение могло бы быть заданием радикального клуба. Докладчик уточнил: «Воля – да, но только не свободная, потому что с точки зрения радикального клуба воля и вера – это одно и то же. То есть в акте веры вы проявляете волю позиционировать то, во что вы верите. Вера – интеллектуальная воля, доведенная до определенной концентрации, антиэнтропийная акция. А свобода – это неподчинение архетипу, то есть сатане».

Об архетипе Иблиса и шире – о первичной организации бытия был вопрос Святослава Вышинского, и Гейдар Джемаль провел параллели между монотеистическими учениями: «Иблис – это первосвет, он и в христианской традиции первый из созданий божьих, Денница, которая выдает себя за своего Творца. Человек является отражением этого архетипа на очень глубокой периферии. Но мессиански именно человек избран как точка сборки, потому что в Адама вложена точка духа Божьего. Иблис об этом не знает и отказывается ему поклониться, а также намеревается искушать Адама, то есть добиваться того, чтобы глина не подчинилась этой точке оппозиции, чтоб она пошла путем стремления периферийной твари соединиться с архетипом. Не служить творцу, а соединиться с верхней моделью онтологии: это восхождение по лестнице миров и есть основа метафизического интернационалистского пафоса». В продолжение этой темы Сергей Баркар спросил об истоках добра и зла, и услышал вариант интерпретации: «Монотеистическое откровение говорит нам, что добром и злом является не благо, которое сияет объективно, а то, что Творец определяет для нас как добро и как зло. Так, запрет на подход к дереву некоторые интерпретируют как запрет монотеистического творца на следование путем посвящения, потому что дерево – та самая ось миров, интеграция с которой дает возможность отождествления с Иблисом. Но Адаму было запрещено становиться онтологически равным великому существу, и он вообще был изгнан из этого пространства, где у него были шансы этой идентификации».

Сергер Бракар предложил сжатый содоклад (с интересом воспринятый Гейдаром Джемалем), также апеллируя к священным текстам: «Я хотел бы напомнить о двух мифах, которые находятся в связке. Первых из них – затопление земли и спасение Ковчега. Дело в том, что в тексте Бытия есть одно дополнительное указание, кроме как на общие злодеяния: «ибо извратила каждая плоть путь свой». И было обещано, что таких катастроф больше не будет. Дальше мы обнаруживаем, что извращение может продолжаться, но теперь не за это начинают судить. Далее, в мифе о Вавилонской башне мы обнаруживаем такой акцент: «сделаем себе имя, прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли». Интересно, что даже в этом отрывке о Вавилонской башне не говорится о законченности или незаконченности».

В заключение Гейдар Джахидович отметил, что в дискуссии и в вопросах появилось важное качество – переход от абстрактных, глубоких умозрений самого дальнего порядка к очень конкретным темам. По его мнению, высшее умозрение как раз и должно лежать в основе конкретных политических решений: «Политика делается исходя из предельных теологических горизонтов. От умозрения к конкретике – это идеал. Спасибо».

06-07-2010 19-40

«Хвиля»