Дубина и требушет. Как изменился характер войны на примере украинкого кризиса

Одним из сюжетов, вызвавших в последнее время бурные эмоции, стало вооружение и экипировка повстанцев на Майдане. Весь интернет обошли фотографии странных людей, вооруженных самодельными дубинами и щитами, одетых в импровизированные доспехи из подручных материалов. Появлялись и персонажи, специально оформлявшие свое снаряжение в «средневековом стиле», подобно тому, как это делают реконструкторы и ролевики. Особенно много язвительных и осуждающих высказываний вызвали сообщения о том, что «майдановцы» соорудили требушет — механическую метательную машину, широко применявшуюся в Средневековье. «Вот уж действительно, назад в Средневековье!», «Какая дикость и деградация!», — восклицали различные комментаторы в притворном ужасе (как будто было бы лучше, если бы вместо средневековой механической артиллерии стороны применяли современную и наукоемкую реактивную или ствольную). Все это воспринималось как какой-то курьез или мальчишеская придурь этих странных типов, вышедших на Майдан.

Мне же представляется, что, несмотря на элемент карнавальной эстетики, все это может оказаться вовсе не курьезом, а симптомом глубоких процессов, происходящих во всей политической системе современного мира. Если попробовать охарактеризовать эти изменения одним словом, то это слово будет «деэскалация». Это наблюдающаяся с конца Второй мировой войны тенденция к общему снижению масштабов, ожесточенности и летальности насилия, тем или иным образом связанного с политическими отношениями, как внешними, так и внутренними. Разумеется, это лишь «среднестатистическая» тенденция, всплески насилия были в этот период и еще будут, но она явно имеет место и отмечается многими наблюдателями.

Одним из первых на эту тему стал писать израильский военный историк и теоретик Мартин ван Кревельд. Достаточно подробное и цельное изложение механизма этой деэскалации представлено в его книге «Трансформация войны», вышедшей 23 года назад. Если описывать этот механизм кратко, не вдаваясь в детали аргументации, то выглядит он примерно следующим образом. Через некоторое время после появления ядерного оружия люди осознали, что «бомба» — это не столько оружие в обычном смысле, сколько средство потенциально полного уничтожения человечества и человеческой цивилизации. Попытки создать концепцию ограниченной ядерной войны оказались безрезультатны — стало понятно, что начало применения этого «оружия» одной из сторон ядерного конфликта практически неизбежно приводит к его эскалации до уровня мировой катастрофы. Но дело в том, что даже применение ядерными державами обычных вооружений в войне друг с другом несет в себе риск эскалации. Если одна из сторон начинает одерживать решительную победу в «обычной» войне, то у другой просто не будет иного выхода, как применить ядерное оружие. Даже если это будет тактический удар малой мощности, он запустит механизм эскалации. И, как говорится, добро пожаловать в ад.

Поэтому ядерные державы получают мощный стимул к тому, чтобы исключить прямые военные столкновения друг с другом или с близкими союзниками друг друга. Они, конечно, могли бы попытаться придумать какую-нибудь техническую хитрость, чтобы избежать катастрофического сценария, оставив за собой возможность нанесения ядерного удара, но практика быстро научила всех, что это пустые мечтания.

Доступными для крупнейших военных держав видами военных столкновений остались «войны по доверенности», которые могут вести между собой неядерные слабые союзники ядерных держав, либо войны со сравнительно слабыми внеблоковыми государствами, либо войны с негосударственными военными организациями. Именно это и наблюдалось на всем протяжении периода после Второй мировой войны, причем чем дальше, тем больше. Кроме того, относительно слабые, неядерные и внеблоковые государства могут иногда воевать напрямую между собой, но такие события довольно редки (последней крупной войной такого рода была, по-видимому, ирано-иракская война в 80-е годы прошлого века). Любопытно, что аналогичный процесс деэскалации, порождаемый ядерным оружием, наблюдается и на региональном уровне — примером этого могут служить отношения в треугольнике Китай–Индия–Пакистан, где по мере появления «бомбы» у участников потенциальных конфликтов «обычные» войны прекратились (в Китае ядерное оружие появилось в середине 60-х годов, Индия провела первое испытание взрывного устройства в 1974-м, Пакистан взорвал первую «бомбу» в 1998-м, хотя его ядерная программа началась еще в 1972-м).

В лекции, прочитанной в 2006 году серии публичных лекций Полит.Ру, Мартин ван Кревельд использовал метафору «танков, ракет и ножей». «Танки» — это обычные вооружения, то есть «те вооружения, которыми велись Первая мировая война, Вторая мировая война и… войны до них… Важной характеристикой этих войн было то, что они велись по схеме государство против государства, армия против армии». «Ракеты» — это ядерные вооружения, появление которых ввиду действия описанного выше механизма деэскалации приводит к прекращению войн, ведущихся с помощью «танков», то есть классических межгосударственных войн, ведущихся армиями. Как говорит ван Кревельд, «где бы ни появилось ядерное оружие, исчезают танки, а во многих странах — и войны, для которых эти танки были предназначены».

Итак, «ракеты все шире распространяются по миру, танки исчезают… при помощи чего же вести войну, что остается?.. Остаются ножи». Ван Кревельд определяет «ножи» как всякое оружие, «использующееся различного рода инсургентами: от партизан до террористов в ведении ими боевых действий». Механизм деэскалации в этих терминах кратко описывается так: «Ракеты привели к исчезновению танков, и единственным средством борьбы остался нож».

Одно из следствий развития этих процессов состоит в том, что, как это ни парадоксально, «танкам» очень трудно вести успешную войну с «ножами».

Интересно еще одно наблюдение по поводу конфликтов, ведущихся «ножами»: «Есть такой английский термин — конфликт низкой интенсивности (low-intensity conflict, LIC), и некоторые предлагают расшифровывать эту аббревиатуру как «конфликт, где правят юристы». Участвующим в таких войнах необходимо все время оглядываться на Гаагу, потому что любая оплошность может привести в нее на скамью подсудимых. И речь идет уже о конфликте не между двумя вооруженными силами, но между множеством сил — людьми в форме и без формы, полицейскими подразделениями, парамилитарными и разведывательными организациями. Как тут не вспомнить «зеленых человечков» в Крыму и стремление как российских, так и украинских военных любой ценой избежать «настоящей» стрельбы. И как не вспомнить то, что сейчас происходит в Харькове, Луганске и Донецке, и какими методами враждующие государства ведут свою борьбу на этих территориях.

Но кроме фактора ядерного оружия описываемый тренд деэскалации обусловливается еще одной фундаментальной закономерностью войны, опять-таки имеющей парадоксальный характер. Сущность войны состоит в том, что в войне противоборствующие стороны должны обладать сопоставимыми силами. Ван Кревельд в «Трансформации войны» пишет об этом так: «Война не начинается тогда, когда одни убивают других; она начинается тогда, когда те, кто убивают, рискуют сами быть убитыми. Те, кто осуществляют первое, но не второе (а такие всегда найдутся), называются не воинами, а головорезами, убийцами, палачами или награждаются еще более нелестными эпитетами… лишение жизни людей, которые не сопротивляются или не могут сопротивляться, не считается войной, а те, кто ответственны за его совершение, вряд ли могут рассчитывать на уважение, которое оказывается воинам».

Я прошу читателя набраться терпения, потому что собираюсь привести еще несколько длинных цитат из «Трансформации войны». На мой взгляд, они как нельзя лучше описывают то, что произошло зимой на Майдане и отчасти дают ключ к пониманию происходящего сейчас.

Война, которую ведет сильная сторона против слабой, проблематична по той же самой причине. С течением времени в результате боевых действий две стороны начинают уподобляться друг другу вплоть до момента, когда противоположности сближаются, сходятся и меняются местами. Слабость превращается в силу, а сила — в слабость… Весь секрет победы заключается в том, чтобы попытаться понять врага, дабы перехитрить его. Тем самым инициируется процесс взаимного обучения сторон. Даже тогда, когда борьба уже идет, каждая из сторон в процессе корректирует свои тактические приемы, используемые средства и, что самое важное, укрепляет свой боевой дух, с тем чтобы стать равной противнику. Рано или поздно наступает момент, когда обе стороны становятся уже неотличимы друг от друга.

Опять-таки, как тут не вспомнить происходившее на Майдане! Через некоторое время после начала противостояния не только вооружение и снаряжение активистов Майдана стало походить на то, чем были вооружены «беркутовцы», но и, наоборот, милицейские подразделения стали использовать оружие и тактику «майдановцев» — «коктейли Молотова», камни и т.д.

Малым и слабым силам, противостоящим большому и сильному противнику, требуется очень крепкий боевой дух, чтобы компенсировать свои недостатки в других отношениях. Однако поскольку выживание в такой ситуации уже само по себе большой подвиг, этот боевой дух будет укрепляться с каждой победой, даже небольшой. Напротив, мощные вооруженные силы, сражающиеся со слабым противником в течение более или менее продолжительного времени, почти наверняка столкнутся с падением боевого духа, ведь ничто не бывает столь бесплодным, как бесконечная череда побед, которые нужно повторять снова и снова…
Борьба со слабым противником унижает того, кто ее ведет, и, таким образом, лишает оснований саму цель этой борьбы. Тот, кто уступает слабому сопернику, — проигрывает; и тот, кто одерживает победу над ним, — тоже проигрывает. В таком предприятии не может быть ни выгоды, ни чести. Если действия по подавлению явно слабого противника повторяются достаточно регулярно, то с неизбежностью смены дня и ночи настает момент, когда все это военное предприятие терпит крах.
Еще одна очень важная причина того, почему с течением времени сильная и слабая стороны уподобляются друг другу и даже меняются местами, кроется в том, что две стороны находятся в разном положении с моральной точки зрения. Нет такой границы, которую нельзя было бы переступить в случае крайней нужды. Отсюда следует, что тот, кто слаб, может пойти на все, прибегнуть к самым коварным методам и совершить любую жестокость, не лишаясь при этом политической поддержки и, что еще более важно, не вступая в компромисс со своими собственными моральными принципами. Напротив, почти все, что делает (или не делает) сильный, в каком-то смысле ненужно, излишне, а потому жестоко.
Поскольку бороться со слабыми уже низость, с течением времени последствия такой борьбы непременно поставят сильную сторону в невыносимое положение. Постоянно подвергаясь провокациям, они виноваты, если действуют, и так же виноваты, если бездействуют. Если они не отвечают на непрерывное провоцирование — тогда, вероятно, их боевой дух будет сломлен, потому что пассивное ожидание самая трудная игра из всех. Если же они будут наносить ответные удары, сама слабость противника автоматически означает, что они опустились до жестокости и, поскольку большинство людей по натуре не могут долгое время быть садистами, в конце концов они сами себя возненавидят. Ненависть к самим себе легко приведет их как войско к распаду, мятежу и капитуляции.

На мой взгляд, это рассуждение как нельзя лучше описывает то, что произошло на Майдане. Время работало на «майдановцев», укрепляя их дух и консолидируя поддержку, и в то же время против Януковича и «беркутовцев», деморализуя их. Каждая новая попытка эскалации со стороны властей ухудшала ее положение. В конце концов, как только власти решили радикально повысить уровень насилия — начать стрельбу по повстанцам — зная, что у Майдана заведомо нет возможностей дать сопоставимый ответ, они практически мгновенно проиграли. В другом месте ван Кревельд описывает две стратегии, которые в подобной ситуации в принципе могут принести победу сильной стороне («танки» могут выиграть у «ножей»). Один вариант — это быстрое и жестокое подавление противника (он приводит в качестве образца штурм правительственными войсками сирийского города Хамы в 1982 году во время подавления исламистского восстания, когда было убито, по разным оценкам, от 10 до 40 тысяч человек, в основном мирных жителей города). Очевидно, что эта стратегия была политически невозможна для Януковича — как невозможна она и для нынешнего украинского временного правительства применительно к трем восточным областям.

Другой вариант — это деэскалация, когда сильная сторона сознательно и публично ограничивает применение силы, обычно сводя ее к чисто полицейским операциям и защите гражданского населения, как бы сильно противник ни старался спровоцировать эту сильную сторону на обратное. Образцом может служить то, как британцам удалось в конце концов погасить гражданскую войну в Северной Ирландии. Реализовать такую стратегию чрезвычайно трудно, так как она требует огромной выдержки и высочайшего уровня профессионализма со стороны всех участников операции, начиная с верховного командования и заканчивая рядовыми солдатами и полицейскими. Кажется, именно этот путь выбрало нынешнее руководство Украины, и дай Бог, чтобы и оно, и военнослужащие, и милиционеры оказались на высоте этой задачи. (Я надеюсь, с таким пожеланием согласятся и многие из тех, кто сочувствует восточноукраинским повстанцам-сепаратистам — просто потому, что недопущение эскалации конфликта сохранит человеческие жизни.)

Интересно также сравнить украинские события с первой палестинской интифадой 1987–1991 годов, одним из результатов которой стало заключение соглашений в Осло и создание Палестинской национальной администрации. Восстание началось как серия уличных бунтов, участники которых с палками, камнями и «коктейлями Молотова» противостояли вооруженной до зубов израильской армии — и в конце концов добились успеха. История этого противостояния описывается в соответствующей главе книги американского полковника Томаса Хаммеса «Праща и камень» (2004), посвященной так называемым войнам четвертого поколения; на ее обложку помещена красноречивая фотография палестинского подростка, противостоящего израильскому танку с пращой в руке. Любопытно, что как только у восставших появился координационный центр, одной из первых его инициатив стало требование к демонстрантам прекратить применение бутылок с зажигательной смесью. Мотивом к этому решению было не только то, что этот вид оружия опасен для тех, кто его применяет, но и то, что такой отказ делал дисбаланс сил между сторонами еще более резким, что позволяло представлять события мировому общественному мнению как противостояние подростков с камнями и пращами, с одной стороны, и вооруженной самым современным оружием израильской армии — с другой. Попытка же эскалации конфликта во время так называемой второй интифады (с 2000 года примерно до 2004-го), когда палестинцы стали прибегать к террористическим актам и гораздо более смертоносному оружию, не принесла палестинскому движению даже близко сопоставимых результатов, зато создала массу проблем. Как и в случае Украины — при всех очевидных различиях этих ситуаций — сторона, идущая на применение радикально более высокого уровня насилия или даже всерьез угрожающая им, оказывается в проигрышном положении.

Замечу также, что сама по себе идея использования полицейских формирований для борьбы с беспорядками, насколько можно судить, основывается на той же самой идее соизмеримости сил, о которой мы говорили выше. Если сто лет назад против демонстрантов и бунтовщиков в большинстве случаев сразу применялась армия или полицейские, вооруженные огнестрельным оружием, то сейчас для этого существуют специальные подразделения, вооруженные нелетальным оружием и по своему вооружению и экипировке напоминающие «средневековую армию». Силы такой полиции часто превосходят силы демонстрантов, но это не радикальное превосходство танка над камнем, а относительное превосходство дубинки над менее крепкой дубинкой.

За более подробной информацией и аргументацией я отсылаю читателей к процитированным работам. Но, возвращаясь к украинским событиям, хотел бы еще раз сформулировать свою гипотезу: ход этих событий, включая и «средневековые сражения» на Майдане, и все происходящее в Крыму, и ныне развертывающуюся драму Восточной Украины, свидетельствует о сохранении и даже усилении общемирового тренда на деэскалацию вооруженных конфликтов и снижение масштабов насилия. Тот, кто «первым достал револьвер», проигрывает, причем не только в долгосрочной, но зачастую и краткосрочной перспективе (чтобы результат был обратным, требуются какие-то совсем уж особые обстоятельства). Несколько утрируя, можно сказать, что, начавшись с вынужденного отказа от применения ядерного оружия, процесс деэскалации докатился до обычного огнестрельного.

Разумеется, вышесказанное не следует понимать как «благостную картину». Тенденции могут меняться на противоположные. Но даже если этот тренд продолжится, это не значит, что насилие и войны исчезнут — просто они изменят свой характер. Возможно, они приобретут еще больше «средневековых» черт, и никого уже не будет удивлять наличие в свободном доступе в интернете макетов для изготовления портативных требушетов и других метательных машин на 3D-принтере. В любом случае, мне кажется, что мы сейчас наблюдаем новую реальность вооруженных конфликтов, которая требует особых подходов для осмысления.

Источник: Inliberty