Разновидности демократии: краткая хронология

Понятие «демократия», восходящее к древнегреческим словам «демос» (народ) и «кратос» (власть), существует в политическом лексиконе со времен Афинской демократии V в. до н.э. Единого понимания этого термина до настоящего времени нет. Дословно демократия означает право народа осуществлять верховную политическую власть. Однако подобное прочтение этого термина сразу ставит два вопроса:

1) какую общность следует считать народом; 
2) какой политический механизм позволяет народу эффективно реализовывать свое право на верховную власть.

В современной западноевропейской и американской (прежде всего — англосаксонской) литературе сложилось несколько концепций понятия «демократия».

Первое — «минималистская концепция» (minimaliste conception). Ее представители (Джозеф Шумпетер, Вильям Рикер, Адам Пшеворский, Ричард Роснер) рассматривают демократию как систему управления, в которой граждане делегируют свои права на осуществление политической власти через механизм выборов. Исследователи утверждают, что граждане не могут сами выполнять управленческие функции: для этого у них нет достаточного количества времени, знаний и четких представлений о том, чего они хотят. Задача демократических институтов заключается, таким образом, в том, чтобы обеспечить эффективный контроль над деятельностью «народных представителей» и обеспечить их сменяемость.

Вторая концепция — «аггрегативная» (aggregative). Ее представители (Энтони Доун, Габриэль Алмонд) видели в демократии совокупность правовых норм и предпочтений различных граждан. Такую систему можно представить как набор правовых механизмов, призванных обеспечить устойчивое равновесие в обществе, — «механический агрегат», образ которого и дал название этому направлению. В рамках данного подхода демократия выступает как поиск «среднего арифметического» между интересами разных групп и обеспечения максимально возможного компромисса между ними.

Третья — «совещательная» (deliberative) концепция — базируется на том, что решения в демократическом государстве принимаются посредством дебатов и совещаний. Ее представители (Юрген Хабермас, Джон Элстер, Эми Гутманн) утверждают, что демократичность системы прямо пропорциональна ее информационной открытости: чем больше дискуссий проходит вокруг той или иной проблемы, тем более демократична данная система. Особое место в рамках этого направления занимают работы американского политолога Джеймса Фишкина, который доказывал, что технология общественных опросов заранее формирует общественное мнение в нужном власти ключе, и потому для подлинной демократии необходимо создать механизм общения между выборными представителями и народом.

Четвертая — концепция «демократии соучастия» (participatory democracy) — основана на том, что граждане должны участвовать в управлении через разработку правовых норм. На первое место здесь ставится гражданская активность — готовность населения принимать решения и нести ответственность за их последствия. Концепция «демократии соучастия» не равнозначна теории прямой демократии (direct democracy), согласно которой демократия основана на принятии решений простым большинством голосов и принципе подчинения меньшинства большинству.

Зародившись в работах французского мыслителя XIX в. Алексиса де Токвиля, теория «демократии соучастия» имеет немало последователей и в настоящее время. Один из ее представителей — американский историк и политолог Артур Шлезингер-младший — утверждает, что упадок гражданской активности может стать причиной кризиса стран с наиболее развитыми демократическими институтами и либеральными традициями. Размышляя о современном обществе, Шлезингер предлагает концепцию «плебисцитарной демократии» (plebiscitary democracy), согласно которой в современных демократических государствах происходит девальвация механизма выборов. Существует опасность, что в перспективе выборы превратятся в вынесение «вотума доверия» избирателями тому иному кандидату один раз в четыре года, что будет напоминать систему голосования в Античном Риме.

Наконец, пятый подход, который условно можно назвать юридическим, выводит демократию из категорий «гражданской» и «конституционной» свободы. Его представители — Гвидо де Руджеро, Морис Ориу, Виктор Леонтович — полагают, что устойчивая демократия возможна лишь там, где конституционное право (гарантии определенных политических прав и свобод) дополняется гражданским (незыблемость прав гражданина на собственность и любые операции с ней). Через систему гражданских свобод в обществе утверждается традиция «гражданской культуры» — свобода частной сферы жизнедеятельности от государства. Поэтому устойчивое демократическое общество возможно там, где гражданское право предшествует появлению конституционного.

В современной научной литературе также распространено разделение демократии на прямую (непосредственную) и представительную. В первом случае граждане решают все вопросы прямым голосование; во втором — эту роль выполняют делегированные ими представители. Однако поскольку прямые демократии могут существовать только в небольших территориальных образованиях наподобие античных полисов, в современном мире эта форма демократии фактически отсутствует. Разделение демократии на «прямую» и «представительную» имеет скорее историческую, чем политологическую значимость. 
Совокупность этих концепций позволяет вычленить тот дискурс понимания демократии, который сложился в современной западной политической теории.

Во-первых, основой демократии считается механизм свободных выборов, обеспечивающих сменяемость власти.

Во-вторых, государство рассматривается как выразитель воли большинства населения — гарант общественного компромисса.

В-третьих, демократия возможна только при наличии развитой публичной сферы — открытости процесса принятия политических решений и контроля над ним со стороны печатных и электронных СМИ.

В-четвертых, демократия существует там, где население состоит из граждан, готовых участвовать или, по крайней мере, интересоваться деятельностью государственных институтов.

В-пятых, юридическим фундаментом демократии служит гражданское право — наличие у гражданина неотчуждаемой частной собственности, позволяющей ему иметь независимую от государства сферу деятельности. В сумме эти тенденции образуют ту модель, которая называется в западной политологии «либеральной демократией» (liberal democracy). 
Теория либеральной демократии зародилась в англосаксонской политической философии XVII-XVIII вв., в произведениях Джона Локка, Дэвида Юма, Бенджамина Франклина, Томаса Джефферсона, Томаса Пейна, Джеймса Мэдисона, Адама Смита. Основными его положениями считались: 
1) право каждого гражданина участвовать в политическом управлении через механизм выборов; 
2) наличие неотчуждаемой частной собственности как реальной гарантии прав и свобод гражданина; 
3) высокая степень открытости политической сферы, обеспечиваемой через конкуренцию различных политических сил и наличии независимых от государства источников получения информации (негосударственных СМИ); 
4) обязательный учет интересов меньшинства при принятии политических решений и гарантии его прав в случае поражения оппозиции на выборах.

Впоследствии концепция «либеральной демократии» была расширена за счет привнесения в нее двух дополнительных элементов. К середине XIX в. сложилась теория гражданского общества — «системы социальной интеракции между экономикой и государством, состоящей, в первую очередь, из сфер наиболее близкого общения (в частности, семьи), объединений (в частности, добровольных), социальных движений и различных форм публичной коммуникации». Неформальные объединения времен Просвещения — частные салоны, кафе, клубы, библиотеки, ложи, тайные общества — оформились в легальные политические движения, партии и гражданские ассоциации, наличие которых не позволяло государству свернуть демократические завоевания. В совокупности эти организации составляют публичную сферу, наличие которой служит необходимым условием для формирования демократии.

Другая трансформация концепции либеральной демократии была связана с привнесением в нее социального компонента. К началу XX в. в странах Западной Европы сформировалось мощное социал-демократическое движение, представители которого утверждали, что при сохранении резкого социального расслоения демократическое общество не сможет быть устойчивым. Государству необходимо:

1) частично ограничить экономические свободы граждан (например, ввести ограничения на спекуляции в финансовой сфере;
2) изымать часть сверхприбылей на проведение социальных программ в пользу наиболее «уязвимых» слоев населения. (Американский исследователь Гарольд Ласки даже утверждал, что государство не может считаться правовым до тех пор, пока оно не гарантирует каждому гражданину прожиточный минимум и минимальный досуг). В противном случае вступление широких неимущих масс в политику привело бы, по мнению теоретиков социал-демократии, к установлению диктатуры, гарантирующей населению минимальные социальные права. 
Такие предложения вызвали критику у сторонников сохранения «чистого либерализма» середины XIX в. (либертарианцев). Последние утверждали, что перераспределение национального дохода означает вмешательство государства в частную жизнь граждан — подрыв одной из фундаментальных основ либеральной демократии. Несмотря на это, к середине XX в. социал-демократические идеи одержали победу во всех западных странах. Ключевыми социальными институтами современных либерально-демократических государств стали прогрессивный подоходный налог и система бюджетной поддержки социальных программ. С их помощью обеспечивается «иммунитет» демократических обществ перед различными экстремистскими движениями.

К началу XXI в. либеральная демократия стала доминирующей формой политических режимов. В немалой степени этому способствовала внешнеполитическая стратегия США. С 1993 г. «расширение демократии» (enlargement of democracy) рассматривается как один из приоритетов стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов. Позднее — в 2002-2003 гг. — эта концепция трансформировалась в доктрину смены «потенциально опасных» режимов (rogue states). Однако главные причины широкого распространения либеральной демократии носят объективных характер. С одной стороны, именно либерально-демократическим государствам пока удалось создать наиболее эффективные экономические системы, обеспечивающие высокий стандарт потребления для населения. С другой — гарантии политических прав меньшинства превращают либеральные демократии в своеобразный «эталон» для правозащитного движения. Фактически, либерально-демократические ценности начинают приобретать универсальный характер: универсальный не в том плане, что не существует альтернативных политических систем (Китай, Саудовская Аравия, Пакистан выступают наглядным примером режимов иного типа), а в том, что либерально-демократические стандарты прав человека, свободы доступа к информации и гарантий политической оппозиции становятся неотъемлемой частью международных соглашений. 
Другое дело, что, несмотря на все успехи, либеральная демократия пока не является универсальной формой демократической системы. В 2003 г. американский политолог Фарид Закария опубликовал работу «Будущее свободы. Нелиберальная демократия на родине и за границей», в которой доказывает, что распространение демократии на страны «третьего мира» ведет к появлению новых режимов, в которых демократические институты уживаются с архаическими традициями. В качестве примера автор приводит Индию, где механизм всеобщих демократических выборов причудливо сочетается с кастовой системой.

Большое внимание Закария уделяет также:

1) «проблемным демократиям» (системам, где выборы чреваты приходом к власти экстремистских сил);

2) демократиям, сознательно не желающим связывать свое будущее с либеральной экономической системой.

Американский исследователь напоминает, что в 1900 г. ни одна страна не была демократией в современном смысле этого слова, поскольку нигде не существовало всеобщего избирательного права. Вполне возможно, что либеральная демократия второй половины XX в. была только одним из вариантов демократической системы, которая оказалась намного более многообразной, чем это виделось классикам либерализма.

Наблюдения Закарии хорошо согласуются с материалом европейской истории. Параллельно с либеральной демократией в Европе развивалось несколько вариантов демократической системы. К началу Нового времени в Западной Европе существовала практика «аристократической демократии». Прообраз современного «гражданского общества» складывался уже в эпоху феодальной раздробленности X-XV вв., когда западноевропейский феодалитет формировал отношения с королевской властью на основе системы договоров. (В случае их нарушения сеньор защищал с оружием в руках свой замок от посягательств короля.) Фактически в Западной Европе сформировалась система, в рамках которой гражданские права являлись привилегией одного сословия, которое принимало непосредственное участие в управлении государством — вплоть до выборов королей и императоров. Ключевым вопросом западноевропейской социально-политической истории было, таким образом, распространение прав аристократии на остальное население, которое в рамках концепта «аристократической демократии» рассматривалось как «недостойное» для получения гражданских прав и свобод.

Параллельно широкое развитие в Европе получила система «олигархической демократии». В так называемых городских республиках (Генуя, Венеция, Флоренция, Сиена, Дубровник и т.п.) ключевые государственные должности принадлежали выходцам из купеческой элиты. В Голландии XVII в. верховная власть принадлежала трем избираемым органам — Генеральным штатам, Государственному совету и Счетной палате, которые взаимодействовали с выборными институтами провинций. Однако имущественные цензы были настолько высоки, что из миллионного населения Нидерландов правом избирать и быть избранными обладали около двух тысяч человек. В рамках «олигархической демократии» механизм демократических выборов выступал, таким образом, инструментом самовоспроизводства власти торгово-промышленной элиты.

Начиная с эпохи Просвещения, большой интерес в Европе вызывали концепции «эгалитарной демократии». В отличие от теоретиков «либеральной демократии», сторонники этого направления ставили в центр политической системы не личную свободу, а справедливое перераспределение государственных доходов в интересах всего общества. Французский философ XVIII в. Ж.Ж.Руссо утверждал, что каждый гражданин имеет право участвовать в политических делах государства. Однако это право он может реализовать только в рамках коллектива, будучи частью «Целого» (Нации), которое и является носителем верховной политической власти. В рамках такого понимания демократии любой конфликт между гражданином и «Нацией» должен быть решен в пользу второго, что противоречит либеральному принципу равенства гражданина и государственных органов перед законом. 
Политику «эгалитарной демократии» попытались реализовать в конце XVIII в. французские якобинцы. Любое решение якобинское правительство обосновывало интересами нации, подчеркивая приоритет интересов целого над интересами гражданина. Важнейшей реформой якобинцев стало введение закона о продажи земли только мелкими участками — «в интересах основной массы народа». (Последнее с точки зрения сторонников либеральной демократии противоречит нормам гражданского права, согласно которым гражданин может приобретать любой вид собственности.) Наконец, якобинцы впервые в истории реализовали систему общей воинской повинности и массовых мобилизаций, что мотивировалось правом нации на защиту своего суверенитета и обязанностью каждого гражданина участвовать в этой акции. 
В дальнейшем ряд положений «эгалитарной демократии» был положен в основу программ европейской социал-демократии. Концепция «эгалитаризма» повлияла также на политическую теорию и практику марксизма, которая различала «формальную» и «подлинную» демократию. Первая в рамках марксистской традиции выступает как ширма власти крупного капитала — в ее рамках невозможно изменить суть политического режима. Вторая возможна только в условиях социализма, когда «диктатура пролетариата» осуществляется в интересах большинства населения.

В XIX — первой половине XX вв. в Европе существовал феномен «национальных демократий», в рамках которых один народ осуществлял свои гражданские и политические права в ущерб правам других этносов. Истоки этого явления восходят к утвердившемуся в то время пониманию «нации» как целостной самовоспроизводящейся системы, в рамках которой считались невозможными никакие «альтернативные» образования. 
В годы Великой Французской революции (1789-1799) Конвент ликвидировал исторические автономии таких провинций, как Бретань, Вандея и Овернь, что вызвало вооруженные восстания населения в этих землях. В Германской империи конца XIX в. проводилась политика «культуркампфа», одним из элементов которой была ликвидация «непрусских» диалектов немецкого языка, что ущемляло права населения Баварии, Швабии или Саксонии. Окончательное оформление концепция «национальной демократии» получила в доктрине «вильсонианства» (1918-1920), утверждающей право каждого народа на создание своего демократического государства.

Модель «национальной демократии» была дискредитирована в годы Второй мировой войны: в ней не без оснований увидели путь к геноциду других этнических групп. Но элементы национальной демократии сохраняются до настоящего времени. В Эстонии и Латвии большие группы бывшего советского населения с начала 1990-ых годов не имеют статуса граждан. Целый ряд современных балканских государств (Хорватия, Босния и Герцеговина, Сербия) образовался после 1991 г. в том числе на базе этнических чисток — изгнания, а иногда и физического уничтожения больших групп иноэтничного населения. Между тем, с точки зрения теории либеральной демократии принцип «гражданства по крови» базируется на весьма спорных основаниях и вряд ли может считаться серьезным основанием для ограничения прав граждан.

Можно возразить, что эти четыре формы нелиберальной демократии были только этапами развития современной либерально-демократической системы. Однако становление последней проходило через отрицание, а не совершенствование предшествующих вариантов демократии. Создавая демократическую систему США, «отцы-основатели» противопоставляли ее «аристократической демократии» Великобритании, апеллируя к демократическим принципам античности. В основе современных демократических систем стран ЕС лежит отрицание принципов «национальной демократии» XIX в., в рамках которой любое подчинение государственной власти наднациональным органам рассматривалось как ущемление интересов граждан. Похоже, в истории Западной цивилизации длительное время сосуществовали несколько моделей демократии, и победителем из этого соревнования вышла только одна из них.

Еще труднее поместить в рамки либерально-демократических представлений китайские концепции демократии. Демократия как политическое понятие было привнесено с Запада во второй половине XIX в., когда Китай осознал необходимость своей модернизации. Дословно с китайского слово «демократия» можно перевести как «народ во главе». Понятие демократии в ее западном понимании не было присуще традиционной китайской культуре. Впервые его стал использовать китайский мыслитель конца XIX в. Лян Цичао, который полагал, что не существует разницы между общественными интересами и личными. В соответствии с его мнением, отдельные граждане наделяются правами с целью улучшения и усиления государства. Иначе говоря, «демократическая эра» в понимании Лян Цичао была непременно связана с авторитаризмом. Эта же идея связи единства государственных и личных интересов потом развивалась Мао Цзэдуном.

Для Дэн Сяопина демократия была связана с четырьмя главными условиями: социализмом, диктатурой пролетариата, сочетанием марксизма, ленинизма и маоизма и руководящей ролью КПК. В Китае в 1970ых гг. активным сторонником демократии в западном понимании был Вэй Цзиншэн, он, в частности, призывал не только к западному пониманию демократии и политическим реформам, но и к борьбе за демократию, за что и был арестован. 
Однако с 1990ых гг. в китайском обществе с демократией начинают ассоциировать систему правления, включающую свободные выборы, влияние интеллигенции на власть и сочетание свобод и националистической китайской традиции. Для Китая характерным стало понимание демократии, как смеси марксистского понимания демократии и китайской реальности, позитивных достижений западной демократии и демократических элементов в традиционной китайской культуре. При этом ее характерными чертами являются диктатура народа, демократический централизм и руководящая роль КПК.

Таким образом, политическая модель современного Китая воплощает в себе идею сочетания «просвещенного авторитаризма» и «управляемой демократии». По мнению поборников просвещенного авторитаризма и так называемой «полуторапартийной» политической системы, экономические реформы должны предшествовать политическим. Китайские власти считают, что лишь после того, как сформированные при активной роли государства рыночные отношения кардинально улучшат жизнь народа, можно переходить к демократизации общества. Другими примерами в целом схожего подхода к развитию политической системы являются Япония, Сингапур, Южная Корея и Тайвань.

В странах с конфуцианскими традициями не используется модель «политического маятника», которая служит основой двухпартийной системы. Чередованию у власти победителей и побежденных там предпочитают поиски общего согласия через компромиссы. Осторожное, но неуклонное внедрение в Китае однопартийных выборов на альтернативной основе и расширения выборной системы на местном уровне создало «управляемую демократию» с «китайской спецификой».

Одна из главных стратегических целей КПК сегодня — «к середине XXI века в основном завершить модернизацию и превратить Китай в богатую, могучую, демократическую, цивилизованную социалистическую страну». При этом под «политической цивилизованностью» имеется в виду не демократия западного образца, а китайский вариант «полуторапартийной системы» (правящая партия плюс консультации с другими партиями, которые признают руководящую роль правящей коммунистической партии) и «управляемой социалистической демократии».

Первым шагом к совершенствованию нынешней политической системы Китая можно считать провозглашенное Дэн Сяопином верховенства закона. Именно Дэн Сяопин заявил, что партийные органы КПК могут действовать лишь в рамках конституции и законов. Конкретным применением этого принципа стал запрет пожизненного лидерства — закон разрешает занимать высшие посты в партии и государстве не более двух пятилетних сроков подряд. Сама идея о том, что законы писаны для всех, в том числе и для ЦК КПК, не говоря уже о местных партийных чиновниках, стала существенным шагом к демократизации китайского общества.

Необходимость совершенствовать каналы обратной связи между массами и властью побудила власти КНР реанимировать Народный политический консультативный совет Китая (НПКСК). Именно в рамках НПКСК в Китае до настоящего времени сохранилось несколько политических партий (Демократическая лига, Революционный комитет Гоминьдана, Общество 9 сентября и др.), которые признают руководящую роль компартии и считают себя ее попутчиками.

Выступая на торжественном собрании, посвященном 55-летию образования Народного политического консультативного совета Китая, председатель КНР Ху Цзиньтао заявил, что Китай намерен развивать социалистическую демократию. Он считает, что «Китаю удалось создать социалистическую политическую систему, адаптирующуюся к реальным условиям страны». «Ее ядром, — по мнению Председателя КНР, — являются собрания народных представителей, многопартийное сотрудничество под руководством КПК, механизмы политических консультаций, а также региональные автономии для национальных меньшинств». По его словам, Китай должен наилучшим образом использовать возможности НПКСК для развития социалистической демократии. НПКСК является организацией единого патриотического фронта Китая. «Объективной потребностью сегодняшнего дня является развитие самого широкого единого патриотического фронта и солидарность всех политических партий страны, общественных, социальных и этнических групп, всех патриотов Китая под руководством Компартии», — отметил Ху Цзиньтао в своей речи. Выступая на торжественном собрании в честь 50ый годовщины образования Всекитайского собрания народных представителей, Ху Цзиньтао заявлял, что «слепое следование западным образцам демократии заведет Китай в тупик».

Сегодня главным направлением политических реформ в Китае является расширение практики выборов на альтернативной основе. Они уже проводятся в Китае на уровне волостей, постепенно распространяются и на уезды. В 1987 г. правительство Китая запустило программу самоуправления на сельском уровне. Первоначально целью данной программы было стимулирование экономического роста посредством предоставления крестьянам возможности самим решать, что им лучше производить. Однако вскоре министерство по гражданским делам ввело систему выборов в органы местного самоуправления, позволившую жителям деревень самим выбирать руководителей на местах. Постепенно институт выборов в местные органы власти распространился практически на все деревни страны, в результате чего установилась простая децентрализованная система регулирования и контроля между главой сельского комитета и сельским собранием. Сельские жители получили право самим организовывать свою деятельность, подвергать критике некоторых представителей власти и даже снимать с должности своего деревенского главу. 
Несмотря на попытки правительства взять ситуацию под контроль, распространение института сельских выборов заложило твердую основу для общегосударственных преобразований. Выборы в районные органы власти в этой связи стали приветствоваться в качестве механизма искоренения коррупции, а также уменьшения конфликтности в отношениях между крестьянами и правительством. Попытки проведения подобных выборов предпринимались многими городами, однако руководители партии опасаются возможной потери контроля над районными управлениями, для чего запретили проведение выборов на районном уровне. Но установление системы местных выборов и самоуправления повысило демократическую сознательность народа, что послужит мощным основанием для требований демократизации на более высоких уровнях в будущем.

Субъектом китайского понимания демократии выступает, таким образом, не личность (гражданин), а такие абстрактные общности, как «народ» и «партия». С точки зрения американской или британской политической философии это подчеркивает недемократичность государственной системы Китая. Но такая трактовка демократии вполне согласуется с эгалитаристскими представлениями о демократии Руссо и французских якобинцев. 
Концепция «нелиберальной демократии» позволяет по-новому посмотреть на те процессы, которые происходят в США с начала 2000-ых гг. В унисон с разговорами об «Американской империи» в Соединенных Штатах возрождается старая дискуссия о переходе США к режиму «имперского президентства». Впервые этот термин появился в 1969-1970 гг., когда американская пресса упрекала администрацию президента Ричарда Никсона (1969-1974) в стремлении «перетянуть» на себя полномочия Конгресса и Верховного суда. Спустя три десятилетия, американские эксперты заговорили о том, что администрация Джорджа Буша-младшего возрождает «имперскую» практику никсоновской администрации. Оппоненты-демократы обвиняют президента в фактическом саботаже закона о свободе информации и развитии практики засекреченных документов. Администрацию Дж. Буша подозревают в лоббировании интересов американских нефтяных корпораций — вплоть до того, что причиной начала войны в Ираке (2003) было стремление «нефтяного лобби» добиться контроля над иракской нефтью. Демократы критикуют Дж. Буша за принятый в 2001 г. и продленный в 2005 г. «Закон о патриотизме» (PATRIOT Act), который расширяет возможности для вмешательства спецслужб в жизнь американского общества и дела американской прессы. И хотя многие из этих обвинений преувеличены, нельзя не заметить, что американские исследователи ощущают перемены в политической системе самих США, которые ведут к коррекции некоторых «либерально-демократических» ценностей.

Эти наблюдения позволяют опровергнуть не-сколько характерных для начала XXI в. стереотипов о сути демократического режима и характере процессов демократизации. Большие сомнения вызывает концепция несовместимости демократии и национализма. Опыт нацистской Германии (а также целой серии авторитарно-националистических режимов 1930-1940-ых гг. в странах Восточной Европы) показал, что национализм содержит авторитарный потенциал и при определенных обстоятельствах может превратиться в противника демократических режимов. Однако отказ от национализма в пользу демократии характерен только для узкой группы западноевропейских государств ЕС (прежде всего — Германии и стран Бенилюкс).

В странах Восточной Европы, постсоветского пространства, Латинской Америки, Азии понятие «национальная идея», как и в Европе XIX в., ассоциируется с национальным «освобождением» и эффективной формой защиты собственных интересов. А в США политологи все чаще говорят о том, что национализм (вера в исключительную прогрессивную миссию Америки) резко отличает американскую демократию от западноевропейских демократических систем, ориентирующихся на передачу государственных полномочий наднациональным институтам. Стремление государств защищать собственные национальные интересы, равно как и их желание вступать в интеграционные группировки, вряд ли следует рассматривать как признак «демократичности» или «недемократичности» политической системы. 
Другой стереотип связан с распространенной в 2000-ые гг. концепции взаимосвязи демократии с принципами федерализма. Такой подход связан с осмыслением исторического опыта англосаксонских демократий. «Демократический характер» Британской империи был связана с тем, что она предоставляла самоуправление своим колониям. Аналогично в США каждый штат имеет собственную конституцию, а глава государства — президент — избирается не напрямую избирателями, а Коллегией выборщиков от штатов. Однако в рамках других политических систем (прежде всего — французской или испанской) развитие демократии было исторически связано с ограничением сепаратизма отдельных регионов. В Германии становление демократической системы было связано сначала с ограничением полномочий земель, а после Второй мировой войны — с расширением их прав и выходом земельных правительств на наднациональный уровень. Ни то, ни другое не свидетельствовало о демократичности (или, напротив, недемократичности) британской или французской политической системы.

Новое развитие проблема демократии и федерализма получила в середине 2006 г., что было связано с результатами двух референдумов в Испании и Италии. Население испанской провинции Каталонии высказалось за предоставление ей максимально возможной автономии в экономической, политической и культурно-языковой областях. В Италии избиратели отвергли проект разработанной кабинетом Сильвио Берлускони реформы, предусматривающей переход основных полномочий от центра к регионам. В обоих случаях перед гражданами стояла одна и та же дилемма: какая власть — центральная или региональная — эффективнее обеспечит защиту их прав? Однако положительный или отрицательный ответ не свидетельствует о демократическом (или недемократическом) характере политических систем Испании и Италии.

Иное прочтение получает и теория «демократического транзита». Разработанная в конце 1980ых гг., эта концепция подразумевала, что под воздействием «волн демократизации» недемократические страны Восточной Европы, постсоветского пространства, Африки, Латинской Америки и Азии будут развиваться по направлению к либеральным демократиям. К 2000 г. в работах американских и российских политологов появилось разочарование в теории «демократического транзита». Появились произведения о кризисе самого понятия «демократический транзит» из-за якобы имевшего места отказа многих стран эволюционировать в сторону либерально-демократической системы. Концепция «нелиберальных демократий» еще больше усложняет картину. Считать ли «транзит» демократическим, если то или иное государство попытается построить вместо авторитаризма один из вариантов «нелиберальной» (олигархической, национальной и т.п.) демократии? 
Вторая половина XX в. прошла под знаком распространения норм либеральной демократии. Трудно, однако, сказать, насколько успешным оказался этот процесс. Количество демократий резко возросло, но многие из них оказались настолько отличными от англосаксонской модели «либерального демократизма», что исследователи ставят под сомнение их «демократичность». Вполне возможно, что демократия представляет собой не только набор абстрактных универсалистских ценностей (хотя такой компонент в структуре демократических ценностей, безусловно, присутствует), но и систему конкретных норм и традиций, обусловленный культурой и особенностями исторического развития данного народа. В таком контексте политика силового навязывания демократии вряд ли может иметь успех. Скорее, она вызовет обратную реакцию у населения стран, подвергающихся принудительной демократизации, что можно наблюдать на примере результатов американской политики принудительной демократизации «Большого Ближнего Востока».

Но многовариативность присуща и либеральным демократиям. Современная демократическая система Франции (V Республика) была основана с опорой на французские политические традиции, что изначально предполагало ее отличие от англосаксонских моделей. Политическая концепция голлизма основывалась на том, что сильное государство должно гарантировать осуществление гражданской и конституционной свободы, обеспечивая при этом определенный минимум (как правило, более широкий, чем в англосаксонских странах) социальных прав. Аналогично, в отличие от ФРГ, французская демократическая традиция не развела понятия «демократия» и «национализм»: способность эффективно обеспечивать национальные интересы своей страны рассматривается во Франции как одна из важнейших функций государства. И хотя именно Ш. де Голль был автором концепции демократического «общеевропейского дома», демократическая Франция часто занимает особое мнение по многим экономическим и политическим вопросам внутри ЕС.

Свою специфику имеет и германская либеральная система. Вся немецкая классическая философия, а вслед за ней и политическая традиция первой половины XX в., строилась на отрицании принципов формальной демократии. Считалось, что не все подданные достойны осуществления гражданских функций и, главное, демократия «дробит» нацию перед лицом внешнеполитических противников. Поэтому после Второй мировой войны построение демократии в ФРГ было связано с отказом от идеи приоритета односторонне-национальных интересов. Спецификой немецкого варианта либеральной демократии стало негласное табу на наличие в Германии классических правых, выступающих за жесткий, независимый внешнеполитический курс и культ национально-государственных традиций. Так называемые христианские демократы — блок ХДС/ХСС — выступают за сохранение традиций, но во внешней политике ориентируются на укрепление трансатлантических связей с США, и потому их вряд ли корректно рассматривать как «немецких голлистов».

Сходную эволюцию в сторону «национальной либеральной демократии», по-видимому, переживает и Россия. В начале 1990-ых гг. процесс демократизации воспринимался многими российскими исследователями как копирование американских институтов. В середине 2000-ых гг. на первый план выходит идея «демократии, адаптированной к российской национально-культурной специфике». В России утверждается характерный для русской политической философии конца XIX в. взгляд на демократию как на государственной форму, в которой верховная власть принадлежит всему народу: непосредственная демократия (власть отправляется всем народом, созванным на народное собрание) или же представительная демократия (народ доверяет свою власть избираемым им представителям, образующим парламенты или иные органы власти). Немалый интерес вызывают и французские концепции демократии, рассматривающие последнюю как эффективный инструмент защиты национальных интересов.

Похоже, что успех либеральной демократии связан с ее способностью адаптироваться к местным условиям и не выступать набором «навязываемых извне» принципов. С точки зрения классического «либерал-демократизма» такой тезис может показаться сомнительным. Однако он находит все больше сторонников даже внутри США, которые еще в 1993 г. сделали доктрину «расширения демократии» одним из компонентов своей внешнеполитической стратегии. В своем выступлении перед конгрессом 31 января 2006 г. Дж. Буш признал, что на Ближнем Востоке у любых демократий всегда будет сильная традиционная (национальная) специфика. Теория многовариативности демократии начинает постепенно утверждаться и в рамках Европейского Союза, который в 2004 г. принял в свой состав серию стран Восточной Европы с сильными архаическими традициями (в частности, ярко выраженными чертами «национальной демократии»). Большой интерес теория «многовариативной» демократии вызывает и в России.

В настоящее время либеральная демократия остается наиболее эффективной моделью экономического и политического развития. Однако еще в 1920-ые гг. немецкий философ Освальд Шпенглер предупреждал: попытки механически пересадить на германское общество англосаксонские порядки в момент, когда в Германии идет напряженная борьба различных групп, приведут к тому, что демократия разорвет тело нации. Последующие события подтвердили правоту его предостережений. Помня об этом примере, можно сказать, что в начале XXI в. подлинно эффективной демократией оказывается та, которая обеспечивает действенность выборных механизмов и парламентских процедур, защиту прав меньшинства и специфику национально-культурных традиций. В случае, если один из этих компонентов будет отброшен, демократическое общество рискует или эволюционировать в сторону диктатуры, или породить социально-идеологический раскол, чреватый приходом к власти экстремистов. 

Фененко А.В.