«22 июня, ровно в четыре часа …»

Нынешнее празднование 22 июня в Одессе в очередной раз поставило перед нами вопрос: какую, собственно, историю СССР мы сейчас признаем за реальную. Дело не только в том, что в Украине официально отменен термин «Великая отечественная война» (ВОВ). Для официальной украинской истории есть только Вторая мировая война с 1939 года по 1945. Однако даже признание этого факта, на самом деле, не дает нам ответа ни на один из вопросов об этой войне.

Я хочу обратить внимание на ряд важнейших вопросов, которые обычно остаются за кадром дискуссий. Заранее прошу прощения за объем текста – я считаю, иначе рассказать об этом невозможно.

Разумеется, проблема оценки ВОВ появилась не вчера, и даже не после Майдана 2014 года. Впервые тема была по-настоящему заявлена в 1988 году. Именно тогда и именно «Комсомолка» тех лет — да, да, та самая «Комсомолка» («Комсомольская правда»), которая сейчас является одной из самых имперских постсовестких газет, подняла этот вопрос на всю страну – тогдашний Советский Союз. Вопрос стоял даже не о «Цене Победы», а о самой Победе. Еще не возникли новые государства, еще не распался Союз, но тема оценки ВОВ стала первой кровавой темой для СССР.

Очень важно понять, почему эта тема впервые проявилась именно в годы Перестройки, а не раньше? Почему для Оттепели конца 50-х – начала 60-х эта тема не стала определяющей?

Дело в том, что Катехизис Оттепели одним из догматов веры выбрал Победу. Это произошло неслучайно. Нынешние путинские пропагандисты любят говорить о неизменном значении Победы для СССР. Но это — очередная Большая Ложь. Ни для Сталина, ни для Хрущева эта победа была не нужна.

Начнем со Сталина. Верховный, как его называют в советских застойных фильмах, ведь не случайно очень быстро перестал отмечать победу, отменил выплаты за ордена, выселил из городов военных инвалидов. Кстати, об этом говорят меньше, но именно лагерники с военной биографией стали главными участниками всех бунтов в лагерях. После смерти Сталина в ГУЛАГе развернулись целые сражения, и основной ударной силой этих безнадежных бунтов были бывшие фронтовики.

Да, Сталин после Второй мировой войны получил почти все, что хотел. Он истребил своих врагов уже не только в СССР, но и почти во всем мире. За редким, за крайне редким исключением, лидеры западного мира до дрожи в коленках боялись Сталина и трепетали перед ним. Не величие народа, а страх западных политиков перед Сталиным – это главная его сила.

Но надо прекрасно понимать, что Сталин до войны, во время войны и после нее – это разныелюди. И мало того, СССР до 22 июня 1941 года и СССР после этого – это разные страны. Как и СССР после 9 мая 1945 года. Но об этом — потом.

Можно согласиться с Суворовым, что Сталин мог считать Вторую мировую войну своим поражением. Хотя он получил все, но свободный мир выжил, и в будущем, это неизбежно погубило его творение. Но вряд ли это соображение определяло отношение Сталина к 9 мая. Скорее здесь другое – Сталин боялся размышлений о том, почему он чуть-чуть не проиграл. А чем выше возносят день победы, тем сильнее возникает вопрос: а почему все стояло на краю?

Это отдельная очень интересная тема, однако, лежит за пределами нашего рассмотрения. Но совершенно очевидно, что для Сталина ни 9 мая, ни, тем более, 22 июня (день его величайшего просчета) не являлись ни праздником, ни ДАТОЙ, ни вообще чем-то важным.

Гораздо сложнее понять отношение Хрущева к 9 мая. В годы его правления происходит становление «военной прозы». Десятки талантливых авторов пишут о войне – главной теме своего поколения. Характерно, что подавляющее большинство этих книг носит в той или иной степени диссидентский характер. До определенного момента Хрущев вообще не обращал внимания на военную прозу. Разумеется, чиновники от литературы старались направить эту волну в нужное официозное русло. Но, если мы обратимся к дискуссиям тех лет, то увидим, что «охранители» просто ведут «арьергардные бои» — они пытаются спасти остатки официальной догматики, на большее у них нет сил. Разумеется, они закрыли путь в печать наиболее сильным и беспощадным книгам тех лет, например, Василию Гроссману, но при этом и Константин Симонов, и Юрий Бондарев, и очень многие другие пишут в то время книги, если и не подрывающие основы, то уж явно вылезающие за рамки официоза.

А Хрущев почти не участвует в этом противостоянии. Его в данный момент интересует только разгром оппозиции в ЦК. Только после окончательной победы на XXII съезде КПСС, Хрущев обращает внимание на литературу. Но и во время его «налета» на литературных оппонентов не ВОВ является главным объектом его внимания, а современная публицистика.

Понимал ли Хрущев, что в книгах о войне авторы очень часто фактически вели публицистические споры по текущей проблематике, сказать сложно. Обычно принято приводить «Один день Ивана Денисовича» как пример «либерального» отношения Хрущева к литературе. Однако, с точки зрения основ режима, и такие книги, как «Солдатами не рождаются» Константина Симонова, были прямыми вызовами официальной догме.

«Правда войны» стала знаменем поколения Оттепели, и, разумеется, для него сама победа была фактом противостояния их официозу. Именно поэтому победа и стала одной из главных составляющих догмата шестидесятников.

Сложно сказать, как отнеслась бы к победе Перестройка, если бы не годы застоя. Дело в том, что, для эпохи Брежнева – Суслова характерно изменение установки в идеологической догматике. Сталин и Хрущев, вслед за ним, почти откровенно пропагандировали  коммунистический экспансионизм-империализм. И тот, и другой активно использовали страх стран Запада перед войной. И война в Корее, а тем более война во Вьетнаме, отчетливо показали, что страны Запада политически не готовы к прямым военным действиям. Обладая сильными армиями и передовыми технологиями, страны Запада абсолютно были не готовы к военно-политическим шагам. Однако администрация Брежнева коренным образом изменила военно-политический подход к политической экспансии. Возможно, это было связано с политическим крахом Пражской весны, а может свою роль сыграла главное политическое поражение СССР 60-х – Шестидневная война на Ближнем Востоке. Но администрация Брежнева избирает принципиально иную военно-политическую стратегию, которая захватывает в свою орбиту и тему ВОВ.

Администрация Брежнева избирает политику декларируемого сотрудничества со странами Запада. Все это декларируется под знаменем борьбы с войной – как самым ужасным проявлением худших черт капитализма. Разумеется, все это чистая декларация, не имеющая ни малейшего отношения к реальной военно-политической деятельности, но для нас сейчас важно, что это коренным образом изменило подход к официозному освещению ВОВ. Администрация Брежнева решила присвоить себе победу, и, обладая грандиозным политическим аппаратом, ей это почти удалось. Когда мы сегодня говорим о политике Путина в освещении ВОВ, которая во многом противоречит политике Брежнева-Суслова, то надо понимать, что это противоречие возникло именно в силу двойственного характера советской пропаганды эпохи застоя. Оттепель здесь абсолютно не при чем.

Для поколения шестидесятников победа была важна, прежде всего, тем, что «мы победили и вернулись». Разумеется, были книги и фильмы, построенные на горечи о погибших. Но погибшие рассматривались авторами этих произведений как живые. Обычные хорошие люди, которым не повезло выжить. Но, что очень важно, смерть этих людей не оправдывала власть.

Философия эпохи Брежнева-Суслова коренным образом изменила ход рассказа о войне. Во-первых, герои не вернулись с войны, как это было в книгах времен Оттепели. Они там погибли. Если в годы оттепели гибель героев была почти исключением, то теперь она становится системой. Если раньше о погибших рассказывали вернувшиеся, то теперь вернувшихся почти что и нет. Во-вторых, смерть героев сакральна не потому, что фашизм и нацизм плохи, а потому, что СССРи КПСС – святы!

Брежнев и Суслов полностью подменили идею победы, как освобождения не только от нацизма и фашизма, но и от советской бюрократической системы, на идею верноподданической гибели во славу КПСС.

Именно поэтому в годы Перестройки и встал впервые вопрос о самой победе: а была ли она? Застойная демагогия напрочь убила все почтение к погибшим, если во время Оттепели погибшие были горькими потерями на пути к свободе, не только от нацизма, но и от советского официоза, то для Перестройки официоз и победа стали едины.

Именно в «Комсомолке» впервые прозвучали первые аккорды этой дискуссии: можно ли говорить о победе, если победители не получили ничего из того, что хотели?

Однако оказалось, что скорбная дорога Правды не только еще не пройдена — мы даже еще и не вышли на эту дорогу. Оказалось, что тогда в 80-е годы двадцатого века, через сорок лет после 8 мая 1945 года, настоящий разговор о Второй мировой войне пока так и не состоялся. Проблема оказалась в том, что западные интеллектуалы не были готовы говорить о реальной роли Сталина и ВКП (б) в той войне, а без этого разговор о ней невозможен в принципе. И только с 90-х годов, когда начинается медленная и приглушенная публикация документов из советских архивов, можно говорить о начале реальной правдивой истории.

Что на самом деле произошло 22 июня 1941 года? Традиционно советская пропаганда твердила о «подлом внезапном нападении». Потом стало известно, что ряд разведчиков предупреждали об этом, но Сталин не внял их голосу. Потом появились многочисленные объяснения, в том числе и вполне разумные, почему Сталин не услышал данные своих шпионов.

Однако все эти споры исходили из все той же знаменитой фразы о «подлом и внезапном нападении». Потом советские и бывшие советские читатели познакомились с книгой Виктора Суворова, где отчетливо доказывается, что Сталин планировал напасть на Гитлера летом 1941 года и Гитлер опередил Сталина на какой-то очень небольшой срок.

Лично для меня нет никаких сомнений, что Гитлер всего лишь нанес упреждающий (превентивный) удар. О том, что Сталин готовит нападение на Гитлера, впервые я прочитал у генерала Петра Григоренко. Он в своей книге писал о знаменитой операции «Гроза». Уже потом я прочитал книгу Виктора Суворова. Кстати, в его книге мне хватило двух доводов: ситуация вокруг Заявления ТАСС от 14 июня 1941 года и выселения «чуждых элементов» из прифронтовой полосы.

Я — бывший советский человек, выросший на определенном перечне книг. Среди них, разумеется, есть и три книги Константина Симонова «Живые и мертвые». И я прекрасно помню знаменитые споры военных из первой книги по поводу Заявления ТАСС. Поэтому, когда Суворов дал объяснение этому факту, лично у меня вопросов больше не было. Ну, и выселение. Суворов пишет о том, что НКВД  выселяло «чуждых» (бывших «буржуев», сельскую интеллигенцию, бывших «кулаков») из приграничных областей в Сибирь и Казахстан за несколько месяцев перед войной. Готовили территорию к наступлению. Разумеется, своему.

Наши родственники жили в Бессарабии, куда они бежали в 1919 году после захвата Одессы большевиками. В какой-то степени повторили судьбу Остапа Бендера. Но они благополучно жили в Румынии до конца 30-х, а в 39 году Бессарабия была захвачена СССР. Им неописуемо повезло, они не попали в число «чуждых элементов», причем, совершенно случайно: жили не там, где владели делом. Но весной 1941 года они уехали к родственникам в Одессу, так как именно весной 1941 все те, кого взяли на «карандаш» при захвате Бессарабии, были высланы в Сибирь (Казахстан). Поняв, что готовится нечто страшное, родственники все бросили и приехали в Одессу.

Так что лично у меня никаких сомнений в том, что Сталин готовил летом 1941 года нападение на Гитлера, нет. Впрочем, подробно об этом мы поговорим потом. Сейчас я напомнил об этом факте по другой причине.

Между Марком Солониным и Виктором Суворовым существует негласный спор о 22 июня 1941 года. Спор это не касается вопроса о возможном нападении Сталина на Гитлера. Оба они согласны с этим и здесь спора нет. Спор возникает тогда, когда каждый из них рассматривает ситуацию, что Гитлер не нанес своего упреждающего удара и летом 1941 года Сталин первый ударил по Гитлеру.

Суворов считает, что в этом случае Гитлер был бы сразу разбит. Солонин же уверен: даже напав на Гитлера первым, Сталин был бы точно так же разбит, как это произошло в реальности летом 1941 года.

Я убежден, что Марк Солонин прав. Армия Сталина в 1941 году вообще была не способна воевать с сильным противником. Как очень точно показал Марк Солонин, 22-23 июня 1941 года был не разгром Красной Армии, а распад. Конечно, сыграла свою роль и бездарность командования, которое, например, только через две недели выдало директиву на оборону. Вообще, подумать, ситуация: армия бежит от врага, а официальная директива требует от командиров никакой обороны – только наступать? Но главная причина была не в этом: как только люди поняли, что у Сталина начались проблемы, они тут же от него отреклись. Никто не то что умирать, воевать за Сталина не хотел.

Надо сказать, что если бы служба государственной безопасности накануне войны работала бы эффективно, то она обязана была знать настроения в армии. Но, разумеется, как и все структуры Сталина, НКГБ, НКВД и прочие наркоматы выдавали лишь то, что он них ждали. Типичная ситуация при тоталитарном режиме.

Любопытно, что кремлевский мудрец, которого все именуют гениальным, этого не понимал. Он-то считал, что все его рабы так напуганы, что не решатся от него сбежать. Оказалось, что и у страха есть границы. Ведь, казалось бы, Финская война должны была дать понять кремлевскому сидельцу, что существующая армия не способна вести войну с сильным противником. Кстати, Гитлер опирался именно на опыт Финской войны, когда говорил, что Сталинская империя развалится при ударе по ней. А Сталин не был способен это понять.

Есть факт, который очень долго не могли объяснить официальные историки войны. Почему Сталин  целую вечность после начала войны валялся у себя на даче и боялся показаться в Москве? Почему он ждал, что придут его арестовывать, а ведь это исторически подтвержденный факт?

Дело, разумеется, не в «подлом внезапном нападении». Кстати, уже ночью с 21 на 22 июня даже Сталину стало ясно, что он проиграл. В Генеральном Штабе официально признали, что через несколько часов Гитлер нападет на СССР. Нет, тот ступор, в который впал Сталин, был вызван другой причиной.

Сталин был не дурак. И я думаю, 22-23 июня для него стало очевидным – рухнула большевистская сталинская империя. Да, империя рухнула, но никого, кроме самого Сталина, на этих руинах не оказалось.

Историки не дают обычно объяснение одному из самых чудовищных преступлений советской власти, то бишь, Сталина. Именно с начала войны по команде из Москвы начались массированные расстрелы всех узников тюрем и лагерей в зоне возможного подхода немцев. По сути это было безумием. Эти люди не представляли ни малейшей опасности для режима. Это были литераторы, журналисты, предприниматели, профессура, бывшие партийные оппозиционеры, давно ставшие обычными советскими работниками. Это был средний слой общества, и в массе своей, их даже нельзя было назвать врагами Сталина. Зато эти расстрелы неизбежно вызывали ненависть у тех, кто оказывался на стороне немцев. Немцы, как известно, воспользовались этими расстрелами для еврейских погромов. Но ведь у Сталина на тот момент не было никаких гарантий, что немцы не обратят эти расстрелы против него самого, мобилизовав людей на войну с «кровавым убийцей». По всем законам нормальной логики эти действия безумны. Но у Сталина была своя логика.

Сталина не интересовала никакая идея, никакая страна, его интересовала только личная власть. В тридцатые годы из эмиграции Лев Троцкий писал, что в случае войны, когда будут разбиты сталинские сатрапы, народ обратится к своим старым вождям. Он намекал на себя и других представителей оппозиции. Лев Давыдович был, как известно, большим идеалистом и жизнь понимал плохо, а Сталина не понимал вообще. Борис Бажанов в своих воспоминаниях (Второе издание 1980 года) писал об этой «слепоте», в общем-то, умного и дальновидного человека. Троцкий был совершенно прав, когда оценивал последствия столкновения легионов Сталина с сильным противником. Но он не учитывал, что Сталин был способен уничтожить ВСЕХ, кто мог хотя бы потенциально предъявить счет ему в случае поражения. Убиты были все, кто имел, хотя бы в маленьком зародыше, внутреннюю силу, чтобы потенциально противостоять тирану. Поэтому к Сталину никто и не пришел, кроме собственных дворовых холопов.

Я уверен, что многие поклонники кровавого тирана будут утверждать, что все эти казни позволяли стране быть единым целым перед лицом врага. Но это — ложь. Отсутствие лидеров в обществе приводило к тотальной безответственности, страху принять решение, проявить инициативу. За все эти казни люди, проживающие на территории СССР (трудно назвать бесправных холопов гражданами), заплатили миллионами жизней тех, кто никогда бы не погиб, если бы не казни Сталина. Сталин делал все возможное, чтобы превратить советских людей в стадо. Любой, имеющий собственное «я», становился врагом. Стадом очень легко управлять, но воевать стадом нельзя, даже при очень большом перевесе в силах. Это было ясно еще после Финской войны.

После своего затворничества Сталин оказался перед проблемой проблем: все то, на чем держалась его империя – никуда не годилось. Все это рассыпалось, как труха. Нужно было срочно искать новые механизмы власти, новые системы управления и новых людей.

Что вообще представляла собой империя Сталина накануне 22 июня 1941 года? То море лжи, которое было наполнено пропагандистами всех марок за эти годы, не должно скрывать от нас всех «прелестей» той жизни.

Первое. Никакой инициативы, любая инициатива наказуема.

Второе. Экономика страны построена на дозированной смеси официального и «черного» рынков.

Третье. Основой управления страны является тотальная коррупция сверху донизу.

По поводу первого пункта особых вопросов. Здесь все понятно. В лагерных воспоминаниях шестидесятых одного из военных, прошедшего лагеря в конце тридцатых, приводится очень характерная история. На одном из островов, куда ссылали людей, существовало предприятие по добыче рыбы. Были рыболовные суда, но не было холодильников для замораживания улова. Каждый новый управляющий базой организовывал большой вылов рыбы (рыбы в море тогда было навалом). Но на базе не знали, что с этой рыбой делать. Рыба благополучно гнила, очередного завбазой сажали за «вредительство». Закончилось это тем, что нашелся один умный, который перестал ловить рыбу. «Нету в море рыбы», —  сказал он начальству. На нет и суда нет. Нечего заготавливать, некому гнить на складах. Все в порядке. Больше завбазой не сажали на памяти героя этого рассказа. Абсолютно типичная ситуация для Сталинской империи.

Что касается второй составляющей жизни тех лет, то надо понимать, что главным в стране оставался «черный рынок». Причем советская жизнь тех лет была построена таким образом, что именно «черный рынок» являлся единственным спасением от безграмотности государственного управления. Декларируемые цены, цифры и объемы, на самом деле очень сильно зависели от специфики рынка «черного». Именно большевики впервые превратили «черный рынок» в систему, в основной и главный рынок в стране. Например, в оплате рабочего принципиальной была не производительность его труда, а нормы, устанавливаемые на заводе, и категория, по которой снабжался данный город, где находился завод. Зарплата в Москве или где-нибудь в небольшом городке в Сибири, различалась в разы при той же производительности, так как рубль «весил» в Москве гораздо больше, чем где-либо. А среди заводов принципиальным являлось то министерство, к которому был приписан завод. Так стоимость зарплаты напрямую зависела от возможностей лично министра обеспечить покупательную способность рубля рабочего. И здесь мы плавно переходим к коррупции.

Поклонники Сталина обычно кричат о блеске управления и другие подобные глупости. Разумеется, это не имеет ни малейшего отношения к правде. Большевизм изначально был насквозь коррумпированным режимом.

Основой основ коррупции является поистине гениальное, достойное Каина, решение большевиков создать иерархию продовольственных талонов. Это весна 1918 года. Об этой идее рассказала Берберова в книге «Железная женщина». Бюрократическая структура, которая мгновенная выросла у большевиков, сама по себе является питательной средой для коррупции. Тем более при тотальном невежестве аппарата. Но система иерархии пайков, в зависимости от доверия бюрократа — это вообще запредельная норма. Военный коммунизм стал апофеозом бюрократии и коррупции на крови. Большевики должны были носить Троцкого на руках, так как без него их армия просто распалась бы под весом бюрократии. Но если армии удалось хоть как-то существовать в этой бюрократической среде, то в промышленности и в сельском хозяйстве был полный развал.

Булгаковская «Дьяволиада» — очень показательный пример коррупции тех лет. Но затем пришел НЭП, который хотя и был «самым фальшивым советским временем» по определению Пастернака, но все-таки дал некоторую передышку стране. Потом началась эпопея так называемой «индустриализации», породившей ту безумно неэффективную и коррупционную модель экономики, с которой Сталин вступил в 30-е годы. Но понять происходящее 22 июня 1941 года без подробного описания событий «индустриализации» просто невозможно.

Об этом в следующий раз.

(Продолжение следует)

PS. Уважаемые читатели! Тем из вас, кому понравилась мой текст, предлагаю поддержать автора материально. Кто сколько захочет. 5168742222119400

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, страницу «Хвилі» в Facebook.