Перечитывая классику: Крах II Интернационала

Под крахом Интернационала иногда разумеют просто формальную сторону дела, перерыв интернациональной связи между социалистическими партиями воюющих стран, невозможность собрать ни международной конференции, ни Международного социалистического бюро и т.п. На этой точке зрения стоят некоторые социалисты нейтраль­ных, маленьких стран, вероятно, даже большинство официальных партий в них, затем оппортунисты и их защитники. В русской печати, с заслуживающею глубокой признательности откровенностью, выступил на защиту этой позиции г. Вл. Косовский в № 8 «Информационного Листка» Бунда, причем редакция «Листка» ни единым словом не оговорила своего несогласия с автором. Можно надеяться, что защита национализма г. Косовским, ко­торый договорился до оправдания немецких социал-демо­кратов, голосовавших за военные кредиты, поможет многим рабочим окончательно убедиться в буржуазно-националистическом характере Бунда.

{advert=1}

Для сознательных рабочих социализм — серьезное убе­ждение, а не удобное прикрытие мещански-примиритель­ных и националистически-оппозиционных стремлений. Под крахом Интернационала они разумеют вопиющую измену большинства официальных социал-демократиче­ских партий своим убеждениям, торжественнейшим заявле­ниям в речах на Штутгартском и Базельском международ­ных конгрессах, в резолюциях этих конгрессов и т. д. Не видеть этой измены могут только те, кто не хочет видеть ее, кому это невыгодно. Формулируя дело научным образом, т. е. с точки зрения отношения между классами современного общества, мы должны сказать, что большин­ство социал-демократических партий и во главе их, в первую очередь, самая большая и самая влиятельная партия II Интернационала, германская, встали на сторону своего генерального штаба, своего правительства, своей буржуазии против пролетариата. Это — событие всемирно-исторической важности, и на возможно более всестороннем анализе его нельзя не остановиться. Давно признано, что войны, при всех ужасах и бедствиях, которые они влекут за собой, приносят более или менее крупную пользу, беспощадно вскрывая, разоблачая и разрушая многое гнилое, отжившее, омертвевшее в человеческих учрежде­ниях. Несомненную пользу начала тоже приносить чело­вечеству и европейская война 1914—1915 года, показав передовому классу цивилизованных стран, что в его партиях назрел какой-то отвратительный гнойный нарыв, и несется откуда-то нестерпимый трупный запах.

I

Есть ли налицо измена главных социалистических партий Европы всем своим убеждениям и задачам? Об этом не любят говорить, разумеется, ни сами изменники, ни те, кто твердо знает — или смутно догадывается — что ему придется дружить и мириться с ними. Но, как бы ни было это неприятно разным «авторитетам» II Интерна­ционала или их фракционным друзьям среди российских социал-демократов, мы должны прямо взглянуть на вещи, назвать их своими именами, сказать рабочим правду.

Есть ли фактические данные по вопросу о том, как перед настоящей войной и в предвидении ее смотрели социали­стические партии на свои задачи и на свою тактику? Бес­спорно, есть. Это — резолюция Базельского междуна­родного социалистического конгресса в 1912 году, которую мы перепечатываем, вместе с резолюцией Хемницкого германского социал-демократического съезда того же года, как напоминание о «забытых словах» социализма. Подводя итог громадной пропагандистской и агитацион­ной литературе всех стран против войны, эта резолюция представляет собой самое точное и полное, самое торже­ственное и формальное изложение социалистических взгля­дов на войну и тактики по отношению к войне. Нельзя назвать иначе, как изменой, уже тот факт, что ни один из авторитетов вчерашнего Интернационала и сегодняшнего социал-шовинизма, ни Гайндман, ни Гед, ни Каутский, ни Плеханов, не решаются напомнить своим читателям эту резолюцию, а либо совершенно молчат о ней, либо цитируют (подобно Каутскому) второстепенные места ее, обходя все существенное. Самые «левые», архиреволюцион­ные резолюции — и самое бесстыдное забвение их или отречение от них, вот одно из самых наглядных прояв­лений краха Интернационала, — а вместе с тем и одно из самых наглядных доказательств того, что верить в «исправление» социализма, в «выпрямление его линии» пу­тем одних резолюций могут теперь лишь люди, у которых беспримерная наивность граничит с хитрым желанием увековечить прежнее лицемерие.

Гайндмана еще вчера, можно сказать, когда он повернул перед войной к защите империализма, все «порядочные» социалисты считали свихнувшимся чудаком, и никто не го­ворил о нем иначе, как в тоне пренебрежения. А теперь к позиции Гайндмана целиком скатились, — отличаясь между собой только в оттенках и в темпераменте, — виднейшие социал-демократические вожди всех стран. И мы никак не в состоянии оценить и охарактеризовать сколько-нибудь парламентским выражением гражданского мужества таких людей, как, напр., писатели «Нашего Слова», когда они пишут о «господине» Гайндмане в тоне презрения, а о «товарище» Каутском говорят— или мол­чат—с видом почтения (или подобострастия?). Разве можно примирить такое отношение с уважением к социа­лизму и к своим убеждениям вообще? Если вы убеждены в лживости и гибельности шовинизма Гайндмана, то не следует ли направить критику и нападки на более влиятельного и более опасного защитника подобных взгля­дов, Каутского?

Взгляды Геда в последнее время выразил едва ли не всего подробнее гедист Шарль Дюма в своей брошюрке: «Какого мира мы желаем». Этот «начальник кабинета Жюля Геда», подписавшийся так на заглавном листе брошюры, разумеется, «цитирует» прежние заявления социалистов в патриотическом духе (как цитирует подобные же за­явления и немецкий социал-шовинист Давид в своей по­следней брошюре о защите отечества), но Базельского манифеста он не цитирует! Об этом манифесте молчит и Плеханов, преподнося с необыкновенно самодовольным видом шовинистские пошлости. Каутский подобен Плеха­нову: цитируя Базельский манифест, он опускает все революционные места в нем (то есть все его существен­ное содержание!)— вероятно, под предлогом цензурного запрещения… Полиция и военные власти, своими цензур­ными запретами говорить о классовой борьбе и о револю­ции, пришли «кстати» на помощь изменникам социализма!

Но, может быть, Базельский манифест представляет из себя какое-нибудь бессодержательное воззвание, в ко­тором нет никакого точного содержания, ни историче­ского, ни тактического, относящегося безусловно к данной конкретной войне?

Как раз наоборот. В Базельской резолюции меньше, чем в других, пустого декламаторства, больше кон­кретного содержания. Базельская резолюция говорит именно о той самой войне, которая и наступила, именно о тех самых империалистических конфликтах, которые разразились в 1914—1915 гг. Конфликты Австрии и Сербии из-за Балкан, Австрии и Италии из-за Албании и т.д., Англии и Германии из-за рынков и колоний вообще, России с Турцией и пр. из-за Армении и Кон­стантинополя—вот о чем говорит Базельская резолюция, предвидя именно теперешнюю войну. Как раз про тепереш­нюю войну между «великими державами Европы» говорит Базельская резолюция, что эта война «не может бытъ оправдана ни самомалейшим предлогом какого бы то ни было народного интереса»!

И если теперь Плеханов и Каутский — берем двоих самых типичных и самых близких для нас, пишущего по-русски или переводимого ликвидаторами на русский, авторитетных социалистов — подыскивают (при помощи Аксельрода) разные «народные (или, вернее, простона­родные, взятые из уличной буржуазной прессы) оправда­ния» войне, если они с ученым видом и с запасом фаль­шивых цитат из Маркса ссылаются на «примеры», на войны 1813 и 1870 гг. (Плеханов) или 1854—1871, 1876— 1877, 1897 годов (Каутский), — то, поистине, только люди без тени социалистических убеждений, без капельки социалистической совести могут брать «всерьез» подобные доводы, могут не назвать их неслыханным иезуитизмом, лицемерием и проституированием социализма! Пусть немец­кое правление партии («форштанд») предает проклятию новый журнал Меринга и Розы Люксембург («Интерна­ционал») за правдивую оценку Каутского, пусть Вандервельде, Плеханов, Гайндман и К°, при помощи полиции «тройственного согласия», так же третируют своих против­ников, — мы будем отвечать простой перепечаткой Базельского манифеста, изобличающего такой поворот вождей, для которого нет другого слова, кроме измены.

Базельская резолюция говорит не о национальной, не о народной войне, примеры которых в Европе бывали, которые даже типичны для эпохи 1789—1871 гг., не о ре­волюционной войне, от которых социал-демократы никогда не зарекались, а о теперешней войне, на почве «капита­листического империализма» и «династических интересов», на почве «завоевательной политики» обеих групп воюющих держав, и австро-германской и англо-франко-русской. Плеханов, Каутский и К° прямо-таки обманывают рабочих, повторяя корыстную ложь буржуазии всех стран, стремя­щейся из всех сил эту империалистскую, колониальную, грабительскую войну изобразить народной, оборонитель­ной (для кого бы то ни было) войной, и подыскивая оправдания для нее из области исторических примеров  неимпериалистских войн.

Вопрос об империалистическом, грабительском, проти-вопролетарском характере данной войны давно вышел из стадии чисто-теоретического вопроса. Не только теорети­чески оценен уже, во всех своих главных чертах, импери­ализм, как борьба гибнущей, одряхлевшей, сгнившей буржуазии за дележ мира и за порабощение «мелких» наций; не только повторялись тысячи раз эти выводы во всей необъятной газетной литературе социалистов всех стран; не только, напр., представитель «союзной» по отношению к нам нации, француз Дэлэзи, в брошюре о «Грядущей войне» (1911 года!) популярно разъяснял грабительский характер настоящей войны и со стороны французской буржуазии. Этого мало. Представители про­летарских партий всех стран единогласно и формально выразили в Базеле свое непреклонное убеждение в том, что грядет война именно империалистского характера, сделав из этого тактические выводы. Поэтому, между про­чим, должны быть отвергнуты сразу, как софизмы, все ссылки на то, что отличие национальной и интернациональ­ной тактики недостаточно обсуждено (сравни последнее интервью Аксельрода в №№ 87 и 90 «Нашего Слова»), и т.д. и т.п. Это — софизм, ибо одно дело всестороннее научное исследование империализма; такое исследова­ние только начинается, и оно, по сути своей, бесконечно, как бесконечна наука вообще. Другое дело — основы социалистической тактики против капиталистического империализма, изложенные в миллионах экземпляров социал-демократических газет и в решении Интернацио­нала. Социалистические партии—не дискуссионные клубы, а организации борющегося пролетариата, и когда ряд батальонов перешел на сторону неприятеля, их надо назвать и ославить изменниками, не давая себя «поймать» лицемерными речами о том, что «не все одинаково» пони­мают империализм, что вот шовинист Каутский и шови­нист Кунов способны написать об этом томы, что вопрос «недостаточно обсужден» и проч. и т. п. Капитализм во всех проявлениях своего грабительства и во всех мельчайших разветвлениях его исторического развития и его национальных особенностей никогда не будет изучен до конца; о частностях ученые (и педанты особенно) ни­когда не перестанут спорить. «На этом основании» отка­зываться от социалистической борьбы с капитализмом, от противопоставления себя тем, кто изменил этой борьбе, было бы смешно, — а что же другое предлагают нам Каутский, Кунов, Аксельрод и т.п.?

Никто даже и не попытался ведь разобрать теперь, после войны, Базельскую резолюцию и показать ее непра­вильность !

II

Но, может быть, искренние социалисты стояли за Базельскую резолюцию в предвидении того, что война создаст революционную ситуацию, а события опровергли их, и революция оказалась невозможной?

Именно таким софизмом пытается оправдать свой переход в лагерь буржуазии Кунов (в брошюре «Крах партии?» и в ряде статей), а в виде намеков мы встречаем подобные «доводы» почти у всех социал-шовинистов с Каутским во главе. Надежды на революцию оказались иллюзией, а отстаивать иллюзии не дело марксиста, рассуждает Кунов, причем сей струвист ни единым словом не говорит об «иллюзии» всех подписавших Базельский манифест, а, как отменно-благородный человек, старается свалить дело на крайних левых, вроде Паннекука и Радека!

Рассмотрим, по существу, тот довод, что авторы Базельского манифеста искренно предполагали наступление революции, но события опровергли их. Базельский ма­нифест говорит —

1) что война создаст экономический и политический кризис;

2) что рабочие будут считать свое участие в войне преступлением, преступной «стрельбой друг в друга ради прибылей капиталистов, ради често­любия династий, ради выполнения тайных дипломати­ческих договоров», что война вызывает среди рабочих «негодование и возмущение»;

3) что указанный кризис и указанное душевное состояние рабочих социалисты обязаны использовать для «возбуждения народа и для ускорения краха капитализма»;

4) что «правительства» — все без исключения — не могут начать войны «без опасно­сти для себя»;

5) что правительства «боятся пролетарской революции»;

6) что правительствам «следует вспомнить» о Парижской Коммуне (т. е. о гражданской войне), о ре­волюции 1905 г. в России и т.д.

Все это — совершенно ясные мысли; в них нет ручательства, что революция будет; в них положено ударение на точную характеристику фактов и тенденций. Кто по поводу таких мыслей и рас­суждений говорит, что ожидавшееся наступление револю­ции оказалось иллюзией, тот обнаруживает не марксист­ское, а струвистское и полицейски-ренегатское отношение к революции.

Для марксиста не подлежит сомнению, что революция невозможна без революционной ситуации, причем не всякая революционная ситуация приводит к революции. Каковы, вообще говоря, признаки революционной ситуации? Мы наверное не ошибемся, если укажем следующие три главные признака:

1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизмененном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому.

2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов.

3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению.

Без этих объективных изменений, независимых от воли не только отдельных групп и партий, но и отдельных классов, революция — по общему правилу — невозможна. Совокупность этих объективных перемен и называется ре­волюционной ситуацией. Такая ситуация была в 1905 году в России и во все эпохи революций на Западе; но она была также и в 60-х годах прошлого века в Германии, в 1859—1861, в 1879—1880 годах в России, хотя револю­ций в этих случаях не было. Почему? Потому, что не из всякой революционной ситуации возникает революция, а лишь из такой ситуации, когда к перечисленным выше объективным переменам присоединяется субъектив­ная, именно: присоединяется способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правитель­ство, которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упа­дет», если его не «уронят».

Таковы марксистские взгляды на революцию, которые много, много раз развивались и признавались за бес­спорные всеми марксистами и которые для нас, русских, особенно наглядно подтверждены опытом 1905-го года. Спрашивается, что предполагалось в этом отношении  Базельским манифестом в 1912 году и что наступило в 1914-1915 году?

Предполагалась революционная ситуация, кратко опи­санная выражением «экономический и политический кри­зис». Наступила ли она? Несомненно, да. Социал-шовинист Ленч (который прямее, откровеннее, честнее выступает с защитой шовинизма, чем лицемеры Кунов, Каутский, Плеханов и К°) выразился даже так, что «мы переживаем своеобразную революцию» (стр. 6 его брошюры «Германская социал-демократия и война», Берлин, 1915). Политический кризис налицо: ни одно из правительств не уверено в зав­трашнем дне, ни одно не свободно от опасности финан­сового краха, отнятия территории, изгнания из своей страны (как изгнали правительство из Бельгии). Все правительства живут на вулкане, все апеллируют сами к самодеятельности и героизму масс. Политический режим Европы весь потрясен, и никто, наверное, не станет отри­цать, что мы вошли (и входим все глубже — я пишу это в день объявления войны Италией) в эпоху величайших политических потрясений. Если Каутский, через два месяца после объявления войны, писал (2 октября 1914 в «Neue Zeit» — «Новое Время».), что «никогда правительство не бывает так сильно, никогда партии не бывают так слабы, как при начале войны», то это один из образчиков подделки исто­рической науки Каутским в угоду Зюдекумам и прочим оппортунистам. Никогда правительство не нуждается так в согласии всех партий господствующих классов и В «мирном» подчинении этому господству классов угне­тенных, как во время войны. Это — во-1-х; а во-2-х, если «при начале войны», особенно в стране, ожидающей быстрой победы, правительство кажется всесильным, то никто никогда и нигде в мире не связывал ожиданий ре­волюционной ситуации исключительно с моментом «на­чала» войны, а тем более не отождествлял «кажущегося» с действительным.

Что европейская война будет тяжелой не в пример дру­гим, это все знали, видели и признавали. Опыт войны все более подтверждает это. Война ширится. Политические устои Европы шатаются все больше. Бедствия масс ужас­ны, и усилия правительств, буржуазии и оппортунистов замолчать эти бедствия терпят все чаще крушение. Прибы­ли известных групп капиталистов от войны неслыханно, скандально велики. Обострение противоречий громадное. Глухое возмущение масс, смутное пожелание забитыми и темными слоями добренького («демократического») мира, начинающийся ропот в «низах» — все это налицо. А чем дальше затягивается и обостряется война, тем сильнее сами правительства развивают и должны развивать актив­ность масс, призывая их к сверхнормальному напряжению сил и самопожертвованию. Опыт войны, как и опыт вся­кого кризиса в истории, всякого великого бедствия и всякого перелома в жизни человека, отупляет и надламы­вает одних, но зато просвещает и закаляет других, причем в общем и целом, в истории всего мира, число и сила этих последних оказывались, за исключением отдельных слу­чаев упадка и гибели того или иного государства, больше, чем первых.

Заключение мира не только не может «сразу» прекратить всех этих бедствий и всего этого обострения противоречий, а, напротив, во многих отношениях сделает эти бедствия еще более ощутимыми и особенно наглядными для самых отсталых масс населения.

Одним словом, революционная ситуация в большин­стве передовых стран и великих держав Европы — налицо. В этом отношении предвидение Базельского манифеста оправдалось вполне. Отрицать эту истину прямо или косвенно или замалчивать ее, как делают Кунов, Пле­ханов, Каутский и К°, значит говорить величайшую неправду, обманывать рабочий класс и услуживать буржуазии. В «Социал-Демократе» (№№ 34, 40 и 41) мы приводили данные, показывающие, что люди, боящиеся революции, христианские попы-мещане, генеральные штабы, газеты миллионеров вынуждены констатировать признаки революционной ситуации в Европе.

Долго ли продержится и насколько еще обострится эта ситуация? Приведет ли она к революции? Этого мы не знаем, и никто не может знать этого. Это покажет только опыт развития революционных настроений и перехода к рево­люционным действиям передового класса, пролетариата. Тут не может быть и речи ни вообще о каких-либо «иллюзиях», ни об их опровержении, ибо ни один социалист нигде п никогда не брал на себя ручательства за то, что революцию породит именно данная (а не следующая) война, именно теперешняя (а не завтрашняя) револю­ционная ситуация. Тут идет речь о самой бесспорной п самой основной обязанности всех социалистов: обязан­ности вскрывать перед массами наличность революционной ситуации, разъяснять ее ширину и глубину, будить революционное сознание и революционную решимость пролетариата, помогать ему переходить к революционным действиям и создавать соответствующие революционной ситуации организации для работы в этом направлении.

Никогда ни один влиятельный и ответственный социалист не смел усомниться в том, что такова именно обязанность социалистических партий, и Базельский манифест, не распространяя и не питая ни малейших «иллюзий», именно об этой обязанности социалистов говорит: возбуждать, «встряхивать» народ (а не усыплять его шовинизмом, как делают Плеханов, Аксельрод, Каутский), «использовать» кризис для «ускорения» краха капитализма, руководствоваться примерами Коммуны и октября-декабря 1905 года. Неисполнение современными партиями этой своей обязан­ности и есть их измена, их политическая смерть, их отре­чение от своей роли, их переход на сторону буржуазии.

III

Но как могло быть, что виднейшие представители и вожди II Интернационала изменили социализму? На этом во­просе мы остановимся подробно ниже, рассмотрев сначала попытки «теоретически» оправдать эту измену. Попро­буем охарактеризовать главные теории социал-шовинизма, представителями которых можно считать Плеханова (он повторяет преимущественно доводы англо-французских шовинистов, Гайндмана и его новых сторонников) и Каутского (он выдвигает доводы гораздо более «тонкие», имеющие вид несравненно большей теоретической солид­ности).

Едва ли не всех примитивнее теория «зачинщика». На нас напали, мы защищаемся; интересы пролетариата требуют отпора нарушителям европейского мира. Это — перепев заявлений всех правительств и декламаций всей буржуазной и желтой печати всего мира. Плеханов даже и столь избитую пошлость прикрашивает обязательной у этого писателя иезуитской ссылкой на «диалектику»: во имя учета конкретной ситуации надо-де прежде всего найти зачинщика и расправиться с ним, откладывая до другой ситуации все остальные вопросы (см. брошюру  Плеханова «О войне», Париж, 1914, и повторение ее рас­суждений у Аксельрода в «Голосе» №№ 86 и 87). В благородном_ деле подмены диалектики софистикой Плеханов побил рекорд. Софист выхватывает один из «доводов», и еще Гегель говорил справедливо, что «доводы» можно подыскать решительно для всего на свете. Диалектика требует всестороннего исследования данного обществен­ного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе. Плеханов выхватывает цитату из немецкой социал-демократической печати: сами немцы до войны признавали-де зачинщиком Австрию и Германию, — и баста. О том, что русские со­циалисты много раз разоблачали завоевательные планы царизма насчет Галиции, Армении и т.д., Плеханов мол­чит. У него нет и тени попытки прикоснуться к экономи­ческой и дипломатической истории хотя бы трех последних десятилетий, а эта история неопровержимо доказывает, что именно захват колоний, грабеж чужих земель, вы­теснение и разорение более успешного конкурента были главной осью политики обеих воюющих ныне групп держав (Крайне поучительна книга английского пацифиста Брэйлсфорда, который не прочь даже корчить из себя социалиста: «Война стали и золота» (Лондон, 1914; книга помечена мартом 1914 г.!). Автор совершенно ясно сознает, что вопросы национальные, в общем, стоят позади, уже решены (35), что дело теперь не в этом, что «типичный вопрос современной дипломатии» (36) — Баг­дадская дорога, поставка рельс для нее, рудники в Марокко и т. п. Одним из «поучительнейших инцидентов в новейшей истории европейской дипломатии» автор справедливо считает борьбу французских патриотов и английских импе­риалистов против попыток Кайо (в 1911 и 1913 гг.) помириться с Германией на основе соглашения о разделе колониальных сфер влияния и о допущении германских бумаг на парижскую биржу. Английская и французская буржуазия сорвала такое соглашение (38—40). Цель империализма — вывоз капитала в бо­лее слабые страны (74). Прибыль от такого капитала в Англии была 90— 100 млн. ф. ст. в 1899 г. (Джиффен), 140 млн. в 1909 г. (Пэйш), а Ллойд-Джордж в недавней речи считал ее, добавим от себя, в 200 млн. ф. ст., почти 2 миллиарда рублей. — Грязные проделки и подкупы турецкой знати, местечки для сынков в Индии и Египте — вот в чем суть (85—87). Ничтожное меньшинство выигрывает от вооружений и войн, но за него общество и финансисты, а за сторонниками мира раздробленное население (93). Пацифист, ныне толкующий о мире и разоружении, завтра оказывается членом партии, вполне зави­симой от военных подрядчиков (161). Окажется сильнее тройственное согласие, оно возьмет Марокко и разделит Персию, — тройственный союз возьмет Триполи, укрепится в Боснии, подчинит себе Турцию (167). Лондон и Париж дали миллиарды России в марте 1906 г., помогая царизму задавить освободительное движение (225—228); Англия помогает теперь России душить Персию (229). Россия разожгла балканскую войну (230). — Все это не ново, не правда ли? Все это общеизвестно и 1 000 раз повторялось в социал-демократических газетах всего мира? Накануне войны англичанин-буржуа яснее ясного видит это. Но  каким неприличным вздором, каким непереносным лицемерием, какой слащавой  ложью оказываются перед лицом этих простых и общеизвестных фактов теории Плеханова и Потресова о виновности Германии или Каутского о «перспективах» разоружения и длительного мира при капитализме!).

В применении к войнам, основное положение диалек­тики, так бесстыдно извращаемой Плехановым в угоду буржуазии, состоит в том, что «война есть просто про­должение политики другими»(именно насильственными) «средствами». Такова формулировка Клаузевица («Все знают, что войны вызываются лишь политическими отно­шениями между правительствами и между народами; но обыкновенно пред­ставляют себе дело таким образом, как будто с началом войны эти отношения прекращаются и наступает совершенно иное положение, подчиненное только своим особым законам. Мы утверждаем наоборот: война есть не что иное, как продолжение политических отношений при вмешательстве иных средств».), одного из великих писателей по вопросам военной истории, идеи которого были оплодотворены Гегелем. И именно такова была всегда точка зрения Маркса и Энгельса, каждую войну рассматривавших как продолжение политики дан­ных, заинтересованных держав — и разных классов внутри них — в данное время.

Грубый шовинизм Плеханова стоит совершенно на той же самой теоретической позиции, как более тонкий, при­мирительно-слащавый шовинизм Каутского, когда сей последний освящает переход социалистов всех стран на сторону «своих» капиталистов следующим рассуждением:

Все вправе и обязаны защищать свое отечество; истинный интер­национализм состоит в признании этого права за социалистами всех наций, в том числе воюющих с моей нацией… (см. «Neue Zeit», 2 октября 1914, и другие сочинения того же автора).

Это бесподобное рассуждение есть такое безгранично-пошлое издевательство над социализмом, что лучшим от­ветом на него было бы заказать медаль с фигурами Виль­гельма II и Николая II на одной стороне, Плеханова и Каутского на другой. Истинный интернационализм, ви­дите ли, состоит в оправдании того, чтобы французские рабочие стреляли в немецких, а немецкие в французских во имя «защиты отечества»!

Но, если присмотреться к теоретическим предпосылкам рассуждений Каутского, мы получим именно тот взгляд, который высмеян Клаузевицем около 80 лет тому назад: с началом войны прекращаются исторически подгото­вленные политические отношения между народами и классами, наступает совершенно иное положение! «про­сто» нападающие и защищающиеся, «просто» отражение «врагов отечества»! Угнетение целого ряда наций, соста­вляющих больше половины населения земного шара, великодержавными империалистскими народами, кон­куренция между буржуазией этих стран ради дележа добычи, стремление капитала расколоть и подавить рабо­чее движение — это все сразу исчезло из поля зрения Плеханова и Каутского, хотя именно такую «политику» об­рисовывали они сами в течение десятилетий перед войной.

Облыжные ссылки на Маркса и Энгельса составляют при этом «козырный» довод обоих главарей социал-шовиниз­ма: Плеханов вспоминает национальную войну Пруссии в 1813 г. и Германии в 1870 г., Каутский с ученейшим видом доказывает, что Маркс решал вопрос о том, успех какой стороны (т. е. какой буржуазии) желательнее в войнах 1854—1855, 1859, 1870—1871, а марксисты также в войнах 1876—1877 и 1897 годов. Прием всех софистов во все времена: брать примеры, заведомо отно­сящиеся к принципиально непохожим случаям. Преж­ние войны, на которые нам указывают, были «продолже­нием политики» многолетних национальных движений буржуазии, движений против чужого, инонациональ­ного, гнета и против абсолютизма (турецкого и рус­ского). Никакого иного вопроса, кроме вопроса о пред­почтительности успеха той или другой буржуазии, тогда и быть не могло; к войнам подобного типа марксисты могли заранее звать народы, разжигая национальную нена­висть, как звал Маркс в 1848 г. и позже к войне с Россией, как разжигал Энгельс в 1859 году национальную ненависть немцев к их угнетателям, Наполеону III и к русскому царизму.

Сравнивать «продолжение политики» борьбы с феодализмом и абсолютизмом, политики освобождающейся буржуазии, с «продолжением политики» одряхлевшей, то есть империалистской, то естьограбившей весь мир и реакционной, в союзе с феодалами давящей пролетариат буржуазии — значит сравнивать аршины с пудами. Это похоже на сравнение «представителей буржуазии» Робеспьера, Гарибальди, Желябова с «представителями буржуазии» Мильераном, Саландрой, Гучковым. Нельзя быть марксистом, не питая глубочайшего уважения к ве­ликим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историческое право говорить от имени буржуаз­ных «отечеств», поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом. И нельзя быть марксистом, не питая презрения к софистике Плеханова и Каутского, говорящих о «защите отечества» по поводу удушения немецкими империалистами Бельгии или по поводу сделки империалистов Англии, Франции, России и Италии о грабеже Австрии и Турции.

Еще одна «марксистская» теория социал-шовинизма: социализм базируется на быстром развитии капитализма; победа моей страны ускорит в ней развитие капитализма, а значит, и наступление социализма; поражение моей страны задержит ее экономическое развитие, а значит, и наступление социализма. Такую, струвистскую, теорию развивает у нас Плеханов, у немцев Ленч и другие. Каут­ский спорит против этой грубой теории, против прямо защищающего ее Ленча, против прикрыто отстаивающего ее Кунова, но спорит только для того, чтобы добиться примирения социал-шовинистов всех стран на основе бо­лее тонкой, более иезуитской шовинистской теории.

Нам не приходится долго останавливаться на разборе этой грубой теории. «Критические заметки» Струве вышли в 1894 году, и за 20 лет русские социал-демократы позна­комились досконально с этой «манерой» образованных русских буржуа проводить свои взгляды и пожелания под прикрытием «марксизма», — очищенного от револю­ционности. Струвизм есть не только русское, а, как пока­зывают особенно наглядно последние события, международ­ное стремление теоретиков буржуазии убить марксизм «посредством мягкости», удушить посредством объятий, путем якобы-признания «всех» «истинно-научных» сторон и элементов марксизма, кроме «агитаторской», «демагоги­ческой», «бланкистски-утопической» стороны его. Другими словами: взять из марксизма все, что приемлемо для ли­беральной буржуазии, вплоть до борьбы за реформы, вплоть до классовой борьбы (без диктатуры пролета­риата), вплоть до «общего» признания «социалистических идеалов» и смены капитализма «новым строем», и отбросить «только» живую душу марксизма, «только» его револю­ционность.

Марксизм есть теория освободительного движения пролетариата. Понятно поэтому, что сознательные рабочие должны уделять громадное внимание процессу подмены марксизма струвизмом. Двигательные силы этого процесса многочисленны и разнообразны. Мы отметим только глав­ные три.

1) Развитие науки дает все больше материала, доказывающего правоту Маркса. Приходится бороться с ним лицемерно, не идя открыто против основ марксизма, а якобы признавая его, выхолащивая софизмами его содержание, превращая марксизм в безвредную для буржуазии, святую «икону».

2) Развитие оппортунизма среди социал-демократических партий поддерживает такую «переделку» марксизма, подгоняя его под оправдание вся­ческих уступок оппортунизму.

3) Период империализма есть раздел мира между «великими», привилегированными нациями, угнетающими все остальные. Крохи добычи от этих привилегий и этого угнетения перепадают, несомненно, известным слоям мелкой буржуазии и аристократии, а также бюрократии рабочего класса. Такие слои, будучи ничтожным меньшинством пролетариата и трудящихся масс, тяготеют к «струвизму», ибо он дает им оправдание их союза со «своей» национальной буржуазией против угне­тенных масс всех наций. Об этом нам придется еще говорить ниже в связи с вопросом о причинах краха Интернационала.

IV

Самой тонкой, наиболее искусно подделанной под науч­ность и под международность, теорией социал-шовинизма является выдвинутая Каутским теория «ультраимпериа­лизма». Вот самое ясное, самое точное и самое новое изложение ее самим автором:

«Ослабление протекционистского движения в Англии, понижение пошлин в Америке, стремление к разоружению, быстрое уменьше­ние, за последние годы перед войной, вывоза капитала из Франции и из Германии, наконец, усиливающееся международное перепле­тение различных клик финансового капитала — все это побудило меня взвесить, не может ли теперешняя империалистская политика быть вытеснена новою, ультраимпериалистскою, которая поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом. Подобная новая фаза капитализма во всяком случае мыслима. Осуществима ли она, для решения этого нет еще достаточных предпосылок» («Neue Zeit» № 5, 30.IV. 1915, стр. 144).

…«Решающим в этом отношении может оказаться ход и исход теперешней войны. Она может совершенно раздавить слабые за­чатки ультра империализма, разжигая до высшей степени нацио­нальную ненависть также и между финансовыми капиталистами, уси­ливая вооружения и стремление обогнать в этом друг друга, делая неизбежной вторую всемирную войну. Тогда то предвидение, кото­рое я формулировал в своей брошюре: «Путь к власти», осуществится в ужасных размерах, увеличится обострение классовых противоре­чий, а вместе с тем и моральное отмирание (буквально: «отхозяйничание, Abwirtschaftung», крах) капитализма»… (Надо заметить, что под этим вычурным словечком Каутский разумеет просто-напросто «вражду» к капитализму со стороны «промежуточных слоев между пролетариатом и финансовым капиталом», именно: «интел­лигенции, мелких буржуа, даже мелких капиталистов»)… «Но война может кончиться иначе. Она может привести к усилению сла­бых зачатков ультраимпериализма. Ее уроки» (это заметьте!) «могут ускорить такое развитие, которого долго пришлось бы ждать во время мира. Если дело дойдет до этого, до соглашения наций, до разоружения, до длительного мира, тогда худшие из причин, ведших до войны все сильнее к моральному отмиранию капитализма, могут исчезнуть». Новая фаза, разумеется, принесет с собой «новые бедствия» для пролетариата, «может быть еще более худшие», но «на время» «ультраимпериализм» «мог бы создать эру новых надежд и ожиданий в пределах капитализма» (стр. 145).

Каким образом выводится из этой «теории» оправдание социал-шовинизма?

Довольно странным — для «теоретика» — именно следу­ющим образом:

Левые социал-демократы в Германии говорят, что импе­риализм и порождаемые им войны не случайность, а необ­ходимый продукт капитализма, приведшего к господству финансового капитала. Поэтому необходим,.переход к ре­волюционной борьбе масс, ибо эпоха сравнительно мир­ного развития изжита. «Правые» социал-демократы грубо заявляют: раз империализм «необходим», надо быть импе­риалистами и нам. Каутский, в роли «центра», примиряет:

«Крайние левые», —пишет он в своей брошюре: «Национальное государство, империалистическое государство и союз государств» (Нюрнберг, 1915), — хотят «противопоставить» неизбежному импе­риализму социализм, т. е. «не только пропаганду его, которую мы в течение полувека противопоставляем всем формам капиталисти­ческого господства, а немедленное осуществление социализма. Это кажется очень радикальным, но способно лишь оттолкнуть всякого, кто не верит в немедленное практическое осуществление социализма, в лагерь империализма» (стр. 17, курсив наш).

Говоря о немедленном осуществлении социализма, Каут­ский «осуществляет» передержку, пользуясь тем, что в Гер­мании, при военной цензуре особенно, нельзя говорить о революционных действиях. Каутский прекрасно знает,что левые требуют от партии немедленной пропаганды и подго­товки революционных действий, а вовсе не «немедленного практического осуществления социализма».

Из необходимости империализма левые выводят необ­ходимость революционных действий. «Теория ультраим­периализма» служит Каутскому для оправдания оппор­тунистов, для изображения дела в таком свете, что они вовсе не перешли на сторону буржуазии, а просто «не верят» в немедленный социализм, ожидая, что перед нами «может быть» новая «эра» разоружения и длительного мира. «Теория» сводится к тому и только к тому, что надеждой на новую мирную эру капитализма Каутский оправдывает присоединение оппортунистов и официальных социал-демократических партий к буржуазии и их отказ от рево­люционной (то есть пролетарской) тактики во время настоящей бурной эры, вопреки торжественным заявле­ниям Базельской резолюции!

Заметьте, что Каутский при этом не только не заявляет: новая фаза вытекает и должна получиться из таких-то обстоятельств и условий,— а, напротив, заявляет прямо; даже вопроса об«осуществимости» новой фазы я еще не могу решить. Да и в самом деле, взгляните на те «тен­денции» к новой эре, которые Каутский указал. Пора­зительно, что к числу экономических фактов автор относит «стремления к разоружению»! Это значит: от несомненных фактов, которые совсем не мирятся с теорией притупле­ния противоречий, прятаться под сень невинных мещанских разговоров и мечтаний. «Ультраимпериализм»Каутского,— это слово, кстати сказать, совсем не выражает того, что автор хочет ^сказать, — означает громадное притупление противоречий капитализма. «Ослабление протекционизма в Англии и Америке» — говорят нам. Где же тут хотя бы малейшая тенденция к новой эре? Доведенный до крайно­сти протекционизм Америки ослаблен, но протекционизм остался, как остались и привилегии, предпочтительные тарифы английских колоний в пользу Англии. Вспомним, на чем основана смена предыдущей, «мирной», эпохи капитализма современною, империалистической: на том, что свободная конкуренция уступила место монополисти­ческим союзам капиталистов, и на том, что весь земной шар поделен. Ясно, что оба эти факта (и фактора) имеют действительно мировое значение: свободная торговля и мирная конкуренция были возможны и необходимы, пока капитал мог беспрепятственно увеличивать колонии и захватывать в Африке и т. п. незанятые земли, причем концентрация капитала была еще слаба, монополисти­ческих предприятий, т. е. столь громадных, что они гос­подствуют во всей данной отрасли промышленности, еще не было. Возникновение и рост таких монополистических предприятий (вероятно, этот процесс ни в Англии, ни в Америке не приостановился? едва ли даже Каутский решится отрицать, что война ускорила и обострила его) делает невозможной прежнюю свободную конкуренцию, вырывает почву из-под ног у нее, а раздел земного шара заставляет от мирного расширения перейти к вооружен­ной борьбе за передел колоний и сфер влияния. Смешно и думать, что ослабление протекционизма в двух странах может изменить тут что-либо.

· Далее, уменьшение вывоза капитала в двух странах за несколько лет. Эти две страны, Франция и Германия, по статистике, напр., Хармса в 1912 году, имели капиталов за границей приблизительно на 35 миллиардов марок (около 17 миллиардов рублей) каждая, а Англия одна вдвое больше (См. Bernhard Harms, «Probleme der Weltwirtschaft». Jena, 1912 (Берн-гард Хармс, «Проблемы мирового хозяйства». Иена, 1912. Ред.). George Pais/i, «Great Britains Capital Investments in Colonies etc.» в «Journal of the Royal Statist. Soc.», vol. LXXIV, 1910/11, p. 167 (Георг Пэйш, «Вложения англий­ского капитала в колониях» в «Журнале Королевского Статистического Обще­ства», том LXXIV, 1910/11, стр. 167. Ред.).Ллойд-Джордж в речи в начале 1915 г. считал английские капиталы за границей в 4 млрд. ф. ст., т, е. около 80 млрд. марок.). Рост вывоза капитала никогда не был и не мог быть при капитализме равномерным. О том, чтобы накопление капитала ослабело, или чтобы емкость вну­треннего рынка серьезно изменилась, напр., крупным улучшением в положении масс, Каутский не может и заикнуться. При таких условиях из уменьшения вывоза капитала за несколько лет в двух странах выводить насту­пление новой эры никак не приходится.

{advert=2}

«Усиливающееся международное переплетение клик финансового капитала». Это — единственная действитель­но всеобщая и несомненная тенденция не нескольких лет, не двух стран, а всего мира, всего капитализма. Но почему из нее должно вытекать стремление к раз­оружению, а не к вооружениям, как до сих пор? Возьмем любую из всемирных «пушечных» (и вообще производящих предметы военного снаряжения) фирм, напр., Армстронга. Недавно английский «Экономист» (от 1 мая 1915) сообщал, что прибыли этой фирмы с 606 тысяч фунтов стерлингов (около 6 миллионов рублей) в 1905/6 г. поднялись до 856 в 1913 г. и до 940 (9 миллионов рублей) в 1914 году. Пере­плетенность финансового капитала здесь очень велика и все возрастает; немецкие капиталисты «участвуют» в делах английской фирмы; английские фирмы строят подводные лодки для Австрии и т. д. Международно-переплетенный капитал делает великолепные дела на вооружениях и войнах. Из соединения и переплетения разных националь­ных капиталов в единое интернациональное целое выводить экономическую тенденцию к разоружению — значит под­ставлять добренькие мещанские пожелания о притупле­нии классовых противоречий на место действительного обострения их.

V

Каутский говорит об «уроках» войны в совершенно фили­стерском духе, представляя эти уроки в смысле какого-то морального ужаса перед бедствиями войны. Вот, напр., его рассуждение в брошюре «Национальное государство» и проч.:

«Не подлежит сомнению и не требует доказательств, что есть слои, заинтересованные самым настоятельным образом в всемирном мире и разоружении. Мелкие буржуа и мелкие крестьяне, даже многие капиталисты и интеллигенты не привязаны к империализму такими интересами, которые бы были сильнее вреда, испытываемого этими слоями от войны и вооружений» (стр. 21).

Это написано в феврале 1915 года! Факты говорят о по­вальном присоединении к империалистам всех имущих классов вплоть до мелких буржуа и «интеллигенции», а Каутский, точно человек в футляре, с необыкновенно самодовольным видом отмахивается от фактов посредством слащавых слов. Он судит об интересах мелкой буржуазии не по ее поведению, а по словам некоторых мелких бур­жуа, хотя эти слова на каждом шагу опровергаются их делами. Это совершенно то же самое, как если бы об «интересах» буржуазии вообще мы судили не по ее делам, а по любвеобильным речам буржуазных попов, которые кля­нутся и божатся, что современный строй пропитан иде­алами христианства. Каутский применяет марксизм таким образом, что всякое содержание из него выветривается, и остается лишь словечко «интерес» в каком-то сверхъ­естественном, спиритуалистическом значении, ибо имеется в виду не реальная экономика, а невинные пожелания об общем благе.

Марксизм судит об «интересах» на основании классовых противоречий и классовой борьбы, проявляющихся в мил­лионах фактов повседневной жизни. Мелкая буржуазия мечтает и болтает о притуплении противоречий, выставляя «доводы», что обострение их влечет «вредные последствия». Империализм есть подчинение всех слоев имущих классов финансовому капиталу и раздел мира между 5—6 «вели­кими» державами, из которых большинство участвует теперь в войне. Раздел мира великими державами означает то, что все имущие слои их заинтересованы в обладании колониями, сферами влияния, в угнетении чужих наций, в более или менее доходных местечках и привилегиях, связанных с принадлежностью к «великой» державе и к угнетающей нации (Э. Шульце сообщает, что к 1915 году считали сумму ценных бумаг во всем мире в 732 миллиарда франков, считая и государственные и коммуналь­ные займы, и закладные, и акции торгово-промышленных обществ и т. д. Из этой суммы на Англию падало 130 млрд. фр., на Соединенные Штаты Аме­рики— 115, на Францию—100 и на Германию—75, — следовательно, на все эти четыре великие державы 420 млрд. фр., т. е. больше половины всей суммы. Можно судить по этому, как велики выгоды и привилегии передовых, велико­державных наций, обогнавших другие народы, угнетающих и грабящих их (Dr. Ernst Schultze, «Das franzosische Kapitalin Russland» в «Finanz—Archiv», Berlin, 1915, Jahrg. 32, S. 127) (Д-р Эрнст Шульце, «Французский капитал в России» в «Финансовом Архиве», Берлин, 1915, 32 год издания, стр. 127. Ред.). «Защита отечества» великодержавных наций есть защита права на добычу от грабежа чужих наций. В России, как известно, слабее капиталистический, но зато сильнее военно-феодальный империализм.).

Нельзя жить по-старому в сравнительно спокойной куль­турной, мирной обстановке плавно эволюционирующего и расширяющегося постепенно на новые страны капита­лизма, ибо наступила другая эпоха. Финансовый капитал вытесняет и вытеснит данную страну из ряда великих держав, отнимет ее колонии и ее сферы влияния (как грозит сделать Германия, пошедшая войной на Англию), отнимет у мелкой буржуазии ее «великодержавные» привилегии и побочные доходы. Это факт, доказываемый войной. К этому привело на деле то обострение противо­речий, которое всеми давно признано и в том числе тем же Каутским в брошюре «Путь к власти».

И вот, когда вооруженная борьба за великодержавные привилегии стала фактом, Каутский начинает уговаривать капиталистов и мелкую буржуазию, что война вещь ужасная, а разоружение вещь хорошая, совершенно так же и с совершенно такими же результатами, как христиан­ский поп с кафедры уговаривает капиталистов, что чело­веколюбие есть завет бога и влечение души и моральный закон цивилизации. То, что Каутский называет экономи­ческими тенденциями к «ультраимпериализму», на самом деле есть именно мелкобуржуазное уговаривание финан­систов не делать зла.

Вывоз капитала? Но капитала вывозится больше в са­мостоятельные страны, напр., в Соединенные Штаты Америки, чем в колонии. Захват колоний? Но они уже все захвачены и почти все стремятся к освобождению: «Индия может перестать быть английским владением, но она никогда не достанется, как цельная империя, другому чужому господству» (стр.49 цитированной брошюры). «Вся­кое стремление какого-либо промышленного капиталистиче­ского государства приобрести себе колониальную империю, достаточную для того, чтобы быть независимым от загра­ницы в получении сырья, должно было бы объединить против него все другие капиталистические государства, запутать его в бесконечные, истощающие войны, не при­водя его ближе к своей цели. Эта политика была бы вер­нейшим путем к банкротству всей хозяйственной жизни государства» (стр. 72—73).

Разве это не филистерское уговаривание финансистов от­казаться от империализма? Пугать капиталистов банкрот­ством это все равно, что советовать биржевикам не играть на бирже, ибо «многие теряют так все свое состояние». От банкротства конкурирующего капиталиста и конкурирующей нации капитал выигрывает, концентрируясь еще сильнее; поэтому, чем обостреннее и «теснее» эконо­мическая конкуренция, т. е. экономическое подталкивание к банкротству, тем сильнее стремление капиталистов добавить к этому военное подталкивание соперника к банкротству. Чем меньше осталось стран, в которые можно вывозить капитал так выгодно, как в колонии и в зависи­мые государства, вроде Турции,— ибо в этих случаях финансист берет тройную прибыль по сравнению с вывозом капитала в свободную, самостоятельную и цивилизованную страну, как Соединенные Штаты Америки, — тем ожесточеннее борьба за подчинение и за раздел Турции, Китая и проч. Так говорит экономическая теория об эпохе финансового капитала и империализма. Так говорят факты. А Каутский превращает все в пошлую мещанскую «мораль»: не стоит-де особенно горячиться, а тем более воевать за раздел Турции или за захват Индии, ибо «все равно не надолго», да и лучше бы развивать капита­лизм по-мирному… Разумеется, еще лучше было бы раз­вивать капитализм и расширять рынок путем увеличения заработной платы: это вполне «мыслимо», и усовещевать финансистов в этом духе —самая подходящая тема для проповеди попа… Добрый Каутский почти совсем убедил и уговорил немецких финансистов, что не стоит воевать с Англией из-за колоний, ибо эти колонии все равно очень скоро освободятся!..

Вывоз и ввоз Англии из Египта рос с 1872 по 1912 г. слабее, чем общий вывоз и ввоз Англии. Мораль «марксиста» Каутского: «мы не имеем никаких оснований полагать, что без военного занятия Египта торговля с ним выросла бы меньше под влиянием простого веса экономических фак­торов» (72). «Стремления капитала к расширению» «лучше всего могут быть достигнуты не насильственными методами империализма, а мирной демократией» (70).

Какой замечательно серьезный, научный, «марксистский» анализ! Каутский великолепно «поправил» эту неразумную историю, «доказал», что англичанам вовсе не надо было отнимать у французов Египта, а немецким финансистам решительно не стоило начинать войны и организовывать турецкий поход, вместе с другими мероприятиями, для того, чтобы выгнать англичан из Египта! Все это недо­разумение, не более того, — не смекнули еще англичане, что «лучше всего» отказаться от насилия над Египтом и перейти (в интересах расширения вывоза капитала по Каутскому!) к «мирной демократии».,.

«Разумеется, это была иллюзия буржуазных фритредеров, если они думали, что свобода торговли совсем устраняет порождаемые капитализмом экономические противоречия. Ни свободная торговля, ни демократия устранить их не могут. Но мы во всех отношениях заинтересованы в том, чтобы эти противоречия изживались борьбой в таких формах, которые налагают на трудящиеся массы меньше всего страданий и жертв» (73)…

Подай, господи! Господи, помилуй! Что такое фили­стер? — спрашивал Лассаль — и отвечал известным изрече­нием поэта: «филистер есть пустая кишка, полная страха и надежды, что бог сжалится».

Каутский довел марксизм до неслыханного проституиро­вания и превратился в настоящего попа. Поп уговаривает капиталистов перейти к мирной демократии — и называет это диалектикой; если вначале была свободная торговля, а потом монополии и империализм, то отчего бы не быть «ультраимпериализму» и опять свободной торговле? Поп утешает угнетенные массы, разрисовывая блага этого «ультраимпериализма», хотя этот поп не берется даже сказать, «осуществим» ли таковой! Справедливо указы­вал Фейербах защищавшим религию тем доводом, что она утешает человека, на реакционное значение утешений: кто утешает раба, вместо того, чтобы поднимать его на восстание против рабства, тот помогает рабовладельцам.

Все и всякие угнетающие классы нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях:

в функ­ции палача и

в функции попа.

Палач должен подавлять протест и возмущение угнетенных. Поп должен утешать угнетенных, рисовать им перспективы (это особенно удобно делать без ручательства за «осуществимость» таких пер­спектив…) смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господства, а тем самым примирять их с этим господством, отваживать их от революционных действий, подрывать их революционное настроение, разрушать их ре­волюционную решимость. Каутский превратил марксизм в самую отвратительную и тупоумную контрреволюцион­ную теорию, в самую грязную поповщину.

В 1909 году, в брошюре «Путь к власти» он признает — никем не опровергнутое и неопровержимое — обострение противоречий капитализма, приближение эпохи войн и революций, нового «революционного периода». Не может быть, — заявляет он, — «преждевременной» революции и объявляет «прямой изменой нашему делу» отказ счи­таться с возможностью победы при восстании, хотя перед борьбой нельзя отрицать и возможного поражения.

Пришла война. Еще более обострились противоречия. Бедствия масс достигли гигантских размеров. Война за­тягивается и поле ее все расширяется. Каутский пишет брошюру за брошюрой, покорно следует велениям цен­зора, не приводит данных о грабеже земель и ужасах войны, о скандальных прибылях военных поставщиков, о дороговизне, о «военном рабстве» мобилизованных рабочих, но зато утешает и утешает пролетариат — утешает примерами тех войн, когда буржуазия была революционна или прогрессивна, когда «сам Маркс» желал победы той или другой буржуазии, утешает рядами и столбцами цифр, доказывающих «возможность» капитализма без колоний и без грабежа, без войн и вооружений, доказы­вающих предпочтительность «мирной демократии». Не смея отрицать обострения бедствий масс и наступления на деле, перед нашими глазами, революционной ситуации (говорить об этом нельзя! цензура не разрешает…), Каут­ский лакействует перед буржуазией и перед оппортуни­стами, рисуя «перспективу» (за «осуществимость» ее он не ручается) таких форм борьбы в новой фазе, когда будет «меньше жертв и страданий»… Вполне правы Фр. Меринг и Роза Люксембург, называющие Каутского за это проституткой.

* *

*

В августе 1905 г. в России была налицо революцион­ная ситуация. Царь обещал булыгинскую Думу, чтобы «утешить» волнующиеся массы. Булыгинский законосо­вещательный режим можно бы назвать «ультрасамодержа­вием», если можно называть «ультраимпериализмом» отказ финансистов от вооружений и соглашение между ними о «длительном мире». Допустим на минуту, что завтра сотня крупнейших финансистов мира, «переплетенных» в сотнях колоссальных предприятий, обещают народам стоять за разоружение после войны (мы делаем на минуту такое допущение, чтобы проследить политические выводы из глупенькой теории Каутского). Даже тогда было бы прямой изменой пролетариату отсоветовать ему революционные действия, без которых все посулы, все добрые перспективы один мираж.

Война принесла классу капиталистов не только ги­гантские прибыли и великолепные перспективы новых грабежей (Турция, Китай и проч.), новых миллиардных заказов, новых займов на условии повышения процентов. Мало того. Она принесла классу капиталистов еще боль­шие политические выгоды, расколов и развратив проле­тариат. Каутский помогает этому развращению, освящает этот интернациональный раскол борющихся пролетариев во имя единства с оппортунистами «своей» нации, Зюде-кумами! И находятся люди, которые не понимают, что лозунг единства старых партий означает «единство» нацио­нального пролетариата с своей национальной буржуазией и раскол пролетариата разных наций…

VI

Предыдущие строки были уже написаны, когда вышел в свет № «Neue Zeit» от 28 мая (№ 9) с заключительным рассуждением Каутского о «крахе социал-демократии» (§ 7 его возражения Кунову). Все старые и один новый софизм в защиту социал-шовинизма Каутский свел и подытожил сам следующим образом:

«Это просто не правда, будто война чисто империалистская, будто альтернатива при наступлении войны стояла так: империализм или социализм, будто социалистические партии и пролетарские массы Германии, Франции, во многих отношениях также Англии без раз­мышления, по одному только призыву горстки парламентариев бро­сились в объятия империализма, предали социализм и вызвали таким образом беспримернейший во всей истории крах».

Новый софизм и новый обман рабочих: война, изволите видеть, не «чисто» империалистская!

По вопросу о характере и значении современной войны Каутский колеблется поразительно, причем все время точные и формальные заявления Базельского и Хемницкого съездов обходятся сим партийным вождем так же осторожно, как вор обходит место своей последней кражи. В брошюре о «Национальном государстве и т. д.», писанной в феврале 1915г., Каутский утверждал, что война «все же в последнем счете империалистская» (стр. 64). Теперь вносится новая оговорочка: не чисто империалист­ская— а какая же еще?

Оказывается, еще — национальная! Каутский догово­рился до этой вопиющей вещи посредством вот какой «плехановской» тоже-диалектики:

«Теперешняя война—детище не только империализма, но и русской революции». Он, Каутский, еще в 1904 году предвидел, что русская революция возродит панславизм в новой форме, что «демократическая Россия неизбежно должна сильно разжечь стре­мление австрийских и турецких славян к достижению национальной независимости… Тогда и польский вопрос станет острым… Австрия тогда развалится, ибо с крахом царизма распадется тот железный обруч, который связывает ныне стремящиеся прочь друг от друга элементы» (последняя цитата приводится теперь самим Каутским из его статьи 1904 года)… «Русская революция… дала новый могучий толчок национальным стремлениям Востока, прибавила к европей­ским проблемам азиатские. Все эти проблемы во время теперешней войны бурно заявляют о себе и приобретают сугубо решающее зна­чение для настроения народных масс, в том числе и пролетарских,тогда как в господствующих классах преобладают империалистские тенденции» (стр. 273; курсив наш).

Вот вам еще образчик проституирования марксизма! Так как «демократическая Россия» разожгла бы стрем­ление наций на востоке Европы к свободе (это неоспо­римо), поэтому теперешняя война, которая ни одной нации не освобождает, а при всяком исходе многие нации порабо­щает, не есть «чисто» империалистская война. Так как «крах царизма» означал бы распад Австрии в силу недемо­кратичности ее национального строения, поэтому временно окрепший контрреволюционный царизм, грабя Австрию и неся еще большее угнетение нациям Австрии, придал «теперешней войне» не чисто империалистский, а в из­вестной мере национальный характер. Так как «господ­ствующие классы» надувают тупых мещан и забитых кре­стьян сказками о национальных целях империалистской войны, поэтому человек науки, авторитет «марксизма», представитель II Интернационала вправе примирять массы с этим надувательством посредством «формулы»: у господ­ствующих классов империалистские тенденции, а у «на­рода» и у пролетарских масс «национальные» стремления.

Диалектика превращается в самую подлую, самую низменную софистику!

Национальный элемент в теперешней войне представлен только войной Сербии против Австрии (что отмечено,между прочим, резолюцией Бернского совещания нашей партии). Только в Сербии и среди сербов мы имеем многолетнее и миллионы «народных масс» охватывающее национально-освободительное движение, «продолжением» которого является война Сербии против Австрии. Будь эта война изолирована, т. е. не связана с общеевропейской войной, с корыстными и грабительскими целями Англии, России и проч., тогда все социалисты обязаны были бы желать успеха сербской буржуазии — это единственно правиль­ный и абсолютно необходимый вывод из национального момента в теперешней войне. Но софист Каутский, нахо­дящийся ныне в услужении у австрийских буржуа, кле­рикалов и генералов, этого вывода как раз не делает!

Далее. Диалектика Маркса, будучи последним сло­вом научно-эволюционного метода, запрещает именно изолированное, то есть однобокое и уродливо искаженное, рассмотрение предмета. Национальный момент сербско-австрийской войны никакого серьезного значения в обще­европейской войне не имеет и не может иметь. Если победит Германия, она задушит Бельгию, еще часть Польши, может быть часть Франции и пр. Если победит Россия, она задушит Галицию, еще часть Польши, Армению и т. д. Если будет «ничья», останется старое национальное угнетение. Для Сербии, то есть какой-нибудь сотой доли участников теперешней войны, война является «продол­жением политики» буржуазно-освободительного движения. Для ⁹⁹/₁₀₀ война есть продолжение политики империа­листской, т. е. одряхлевшей буржуазии, способной на растление, но не на освобождение наций. Тройственное согласие, «освобождая» Сербию, продает интересы серб­ской свободы итальянскому империализму за помощь в грабеже Австрии.

Все это общеизвестно, и все это бессовестно извращено Каутским ради оправдания оппортунистов. «Чистых» явлений ни в природе, ни в обществе нет и быть не может — об этом учит именно диалектика Маркса, показывающая нам, что самое понятие чистоты есть некоторая узость, однобокость человеческого познания, не охватывающего предмет до конца во всей его сложности. На свете нет и быть не может «чистого» капитализма, а всегда есть примеси то феодализма, то мещанства, то еще чего-нибудь. Поэтому вспоминать о том, что война не-«чисто» империа­листическая, когда речь идет о вопиющем обмане «народ­ных масс» империалистами, заведомо прикрывающими цели голого грабежа «национальной» фразеологией, — значит быть бесконечно тупым педантом или крючкотвором и обманщиком. Вся суть дела именно в том, что Каутский поддерживает обман народа империалистами, когда гово­рит, что «для народных масс, и пролетарских в том числе, решающее значение имели» национальные проблемы, а для господствующих классов «империалистические тен­денции» (стр. 273), и когда «подкрепляет» это якобы диалектической ссылкой на «бесконечно разнообразную действительность» (стр. 274), Несомненно, действительность бесконечно разнообразна, это — святая истина! Но так же несомненно, что в этом бесконечном разнообразии две главные и коренные струи: объективное содержание войны есть «продолжение политики» империализма, то есть гра­бежа одряхлевшею буржуазией «великих держав» (и их правительствами) чужих наций, «субъективная» же пре­обладающая идеология есть «национальные» фразы, рас­пространяемые для одурачения масс.

Старый софизм Каутского, повторяемый им снова и снова, будто «левые» изображали дело так, что альтерна­тива стояла «при наступлении войны»: империализм или социализм, мы уже разбирали. Это бесстыдная передержка, ибо Каутский прекрасно знает, что левые ставили иную альтернативу: присоединение партии к империалистскому грабежу и обману или проповедь и подготовка револю­ционных действий. Каутский знает также, что только цензура защищает его от разоблачения «левыми» в Герма­нии вздорной сказки, распространяемой им из лакейства перед Зюдекумами.

Что же касается до отношения между «пролетарскими массами» и «горсткой парламентариев», то здесь Каут­ский выдвигает одно из самых избитых возражений:

«Оставим в стороне немцев, чтобы не защищать самих себя; но кто захотел бы серьезно утверждать, что такие люди, как Вальян и Гед, Гайндман и Плеханов, в один день сделались империалистами и предали социализм? Оставим в стороне парламентариев и «инстан­ции»»… (Каутский намекает явно на журнал Розы Люксембург и Фр. Меринга «Интернационал», где осыпают заслуженным пре­зрением политику инстанций, т. е. официальных верхов германской социал-демократической партии, ее ЦК — «форштанда», ее парла­ментской фракции и т.д.) — …«но кто решится утверждать, что для 4-х миллионов сознательных немецких пролетариев достаточно одного приказа горстки парламентариев, чтобы в 24 часа повернуть направо кругом, прямо против своих прежних целей? Если бы это было верно, тогда это свидетельствовало бы, конечно, об ужасном крахе, но не только нашей партии, а и массы (курсив Каутского). Если бы масса была таким бесхарактерным стадом овец, тогда мы могли бы дать себя похоронить» (стр. 274).

Политически и научно авторитетнейший Карл Каутский уже похоронил себя своим поведением и подбором жалких уверток. Кто не понимает или, по крайней мере, не чув­ствует этого, тот безнадежен в отношении социализма, и именно поэтому единственно правильный тон взяли в «Интернационале» Меринг, Роза Люксембург и их сто­ронники, третируя Каутского и К°, как самых презрен­ных субъектов.

Подумайте только: об отношении к войне могли выска­заться сколько-нибудь свободно (т. е. не будучи прямо схвачены и отведены в казарму, не стоя пред непосредственнейшей угрозой расстрела) исключительно«горстка пар­ламентариев» (они голосовали свободно, по праву, они вполне могли голосовать против — за это даже в России не били, не громили, даже не арестовывали), горстка чиновников, журналистов и т. д. Теперь Каутский бла­городно сваливает на массы измену и бесхарактерность этого общественного слоя, о связи которого с тактикой и идеологией оппортунизма тот же самый Каутский писал десятки раз в течение ряда лет! Самое первое и основное правило научного исследования вообще, марксовой диа­лектики в особенности, требует от писателя рассмотрения связи теперешней борьбы направлений в социализме — того направления, которое говорит и кричит об измене, бьет в набат по поводу нее, и того, которое измены не ви­дит, — с той борьбой, которая шла перед этим целые десятилетия. Каутский и не заикается об этом, не хочет даже поставить вопроса о направлениях и течениях. До сих пор были течения, теперь их более нет! Теперь есть только громкие имена «авторитетов», которыми всегда и козыряют лакейские души. Особенно удобно при этом ссылаться друг на друга и приятельски покрывать свои «грешки» по правилу: рука руку моет. Ну, какой же это оппортунизм,—восклицал Л. Мартов на реферате в Берне (см. № 36 «Социал-Демократа»), когда… Гед, Плеханов, Каутский! Надо быть поосторожнее с обвинением в оппор­тунизме таких людей, как Гед, — писал Аксельрод («Голос» № 86 и 87). Не буду защищать себя, — вторит в Берлине Каутский,—но… Вальян и Гед, Гайндман и Плеханов! Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку.

В пылу лакейского усердия Каутский дописался до того, что даже у Гайндмана поцеловал ручку, изобразив его только день тому назад ставшим на сторону империализма. А в том же «Neue Zeit» и в десятках социал-демокра­тических газет всего мира об империализме Гайндмана писали уже много лет! Если бы Каутский интересовался добросовестно политической биографией названных им лиц, он должен бы припомнить, не было ли в этой биографии таких черточек и событий, которые не «в один день», а в десяток лет подготовляли переход к империализму, не бывали ли Вальян в плену у жоресистов, а Плеханов у меньшевиков и ликвидаторов? не умирало ли у всех на глазах направление Геда в образцово безжизненном, бездар­ном, не способном занять самостоятельную позицию ни по одному важному вопросу гедистском журнале «Социа­лизм»? не проявлял ли Каутский (добавим для тех, кто и его ставит — вполне справедливо — рядом с Гайндманом и Плехановым) бесхарактерности в вопросе о мильеранизме, в начале борьбы с бершптейниадой и т. д.?

Но ни малейшей даже тени интереса к научному иссле­дованию биографии данных вождей мы не видим. Нет и попытки рассмотреть, своими ли доводами защищают теперь себя эти вожди или повторением доводов оппорту­нистов и буржуа? Приобрели ли серьезное политическое значение поступки этих вождей вследствие их особой влия­тельности или вследствие того, что они присоединились к чужому, действительно «влиятельному» и поддержанному военной организацией течению, именно буржуазному? У Каутского нет даже приступа к исследованию вопроса; он заботится только о том, чтобы пустить пыль в глаза массам, оглушить их звоном авторитетных имен, поме­шать им ясно поставить спорный вопрос и всесторонне разобрать его (Ссылка Каутского на Вальяна и Геда, Гайндмана и Плеханова характерна еще в одном отношении. Откровенные империалисты, вроде Ленча и Гениша (не говоря уже об оппортунистах), ссылаются именно на Гайндмана и Плеха­нова в оправдание своей политики. И они вправе ссылаться на них, они говорят правду в том отношении, что это действительно одна и та же политика. Каут­ский же с пренебрежением говорит о Ленче и Генише, этих радикалах, повер­нувших к империализму. Каутский благодарит бога, что он не похож на этих мытарей, что он не согласен с ними, что он остался революционером — не шутите! А на деле позиция Каутского такая же. Лицемерный шовинист Каут­ский, с слащавыми фразами, гораздо омерзительнее простоватых шовинистов Давида и Гейне, Ленча и Гениша, )

…«4-х миллионная масса по приказу горстки парла­ментариев повернула направо кругом»…

Тут что ни слово, то неправда. В партийной организации у немцев было не 4, а 1 миллион, причем единую волю этой организации масс (как и всякой организации) выра­жал только ее единый политический центр, «горстка», которая предала социализм. Эту горстку спрашивали, при­зывали голосовать, она могла голосовать, могла писать статьи и т. д. Массы же не были опрошены. Им не только не позволяли голосовать, их разъединяли и гнали «по приказу» вовсе не горстки парламентариев, а по приказу военных властей. Военная организация была налицо, в ней измены вождей не было, она призывала «массу»поодиночке, ставя ультиматум: иди в войско (по совету твоих вождей) или расстрел. Масса не могла поступить организованно, ибо организация ее, созданная заранее, организация, воплощенная в «горстке» Легинов, Каутских, Шейдеманов, предала массу, а для создания новой орга­низации нужно время, нужна решимость выбросить вон старую, гнилую, отжившую организацию.

Каутский старается побить своих противников, левых, приписывая им бессмыслицу: будто бы они ставят вопрос так, что «в ответ» на войну «массы» должны были «в 24 часа» сделать революцию, ввести «социализм» против империа­лизма, иначе «массы» проявили бы «бесхарактерность и измену». Ведь это же просто вздор, которым до сих пор «побивали» революционеров составители безграмотных буржуазных и полицейских книжонок и которым теперь щеголяет Каутский. Левые противники Каутского отлично знают, что революцию нельзя «сделать», что революции вырастают из объективно (независимо от воли партий и классов) назревших кризисов и переломов истории, что массы без организации лишены единой воли, что борьба с сильной, террористической, военной организацией цен­трализованных государств — трудное и длительное дело. Массы не могли при измене их вождей в критическую минуту сделать ничего; а «горстки» этих вождей вполне могли и должны были голосовать против кредитов, вы­ступать против «гражданского мира» и оправдания войны, высказываться за поражение своих правительств, нала­живать международный аппарат для пропаганды братанья в траншеях, организовывать нелегальную литературу (Между прочим. Для этого вовсе не обязательно было закрыть все социал-демократические газеты в ответ на запрещение писать о классовой ненависти и классовой борьбе. Согласиться на условие не писать об этом, как сделал «Vorwarts», было подлостью и трусостью. «Vorwarts» политически умер, сделав это Л Мартов был прав, когда заявил это. Но можно бы сохранить легаль­ные газеты, заявив, что они не партийные и не социал-демократические, а просто обслуживающие технические нужды части рабочих, т. е. не политические газеты. Нелегальная социал-демократическая литература с оценкой войны и легальная рабочая без такой оценки, не говорящая неправды, но молчащая о правде, — почему бы это было невозможно?), проповедующую необходимость перехода к ре­волюционным действиям, и т. д.

Каутский превосходно знает, что «левые» в Германии имеют в виду именно такие или вернее подобные действия и что прямо, открыто говорить о них они при военной цензуре не в состоянии. Желание во что бы то ни стало защитить оппортунистов доводит Каутского до беспри­мерной подлости, когда, прячась за спину военных цен­зоров, он приписывает левым явный вздор в уверенности, что цензоры защитят его от разоблачения.

VII

Серьезный научный и политический вопрос, который Каутский сознательно, путем всяческих уловок, обходил, доставляя этим громадное удовольствие оппортунистам, состоит в том, как могливиднейшие представители II Интер­национала изменить социализму?

Вопрос этот мы должны ставить, разумеется, не в смысле личной биографии таких-то авторитетов. Будущие их биографы должны будут разобрать дело и с этой стороны, но социалистическое движение заинтересовано сейчас вовсе не в этом, а в изучении исторического происхождения, условий, значения и силы социал-шовинистского течения.

1) Откуда взялся социал-шовинизм?

2) что дало ему силу?

3) как с ним бороться?

Только такая постановка вопроса серьезна, а перенесение дела на «личности» означает на практике простую увертку, уловку софиста.

Для ответа на первый вопрос надо рассмотреть,

во-1-х, не стоит ли идейно-политическое содержание социал-шовинизма в связи с каким-либо прежним течением в со­циализме?

во-2-х, в каком отношении находится, с точки зрения фактических политических делений, теперешнее деление социалистов на противников и защитников социал-шовинизма к прежним, исторически предшествующим, делениям?

Под социал-шовинизмом мы разумеем признание идеи защиты отечества в теперешней империалистской войне, оправдание союза социалистов с буржуазией и правительствами «своих» стран в этой войне, отказ от проповеди и поддержки пролетарски-революционных действий против «своей» буржуазии и т. д. Совершенно очевидно, что основ­ное идейно-политическое содержание социал-шовинизма вполне совпадает с основами оппортунизма. Это — одно и то же течение. Оппортунизм в обстановке войны 1914— 1915 года и дает социал-шовинизм. Главное в оппор­тунизме есть идея сотрудничества классов. Война доводит до конца эту идею, присоединяя притом к обычным фак­торам и стимулам ее целый ряд экстраординарных, при­нуждая обывательскую и раздробленную массу к сотруд­ничеству с буржуазией особыми угрозами и насилием: это обстоятельство, естественно, увеличивает круг сторон­ников оппортунизма, вполне объясняя переметывание мно­гих вчерашних радикалов в этот лагерь.

Оппортунизм есть принесение в жертву временным инте­ресам ничтожного меньшинства рабочих коренных интере­сов массы или, иначе, союз части рабочих с буржуазией против массы пролетариата. Война делает такой союз особенно наглядным и принудительным. Оппортунизм по­рождался в течение десятилетий особенностями такой эпохи развития капитализма, когда сравнительно мирное и куль­турное существование слоя привилегированных рабочих «обуржуазивало» их, давало им крохи от прибылей своего, национального капитала, отрывало их от бедствий, стра­даний и революционных настроений разоряемой и нищей массы. Империалистская война есть прямое продолжение и завершение такого положения вещей, ибо это есть война за привилегии великодержавных наций, за передел колоний между ними, за господство их над другими нациями. Отстоять и упрочить свое привилегированное положение «высшего слоя» мещан или аристократии (и бюрократии) рабочего класса — вот естественное продолжение мелко­буржуазно-оппортунистических надежд и соответственной тактики во время войны, вот экономическая основа социал-империализма наших дней (Несколько примеров того, как империалисты и буржуа высоко ценят значение «великодержавных» и национальных привилегий для раскалывания рабочих и отвлечения их от социализма. Английский империалист Люкас в сочинении: «Великий Рим и Великая Британия» (Оксфорд, 1912) признает неполноправие краснокожих в современной Британской империи (стр. 96—97) и замечает: «в нашей Империи, когда белые рабочие работают рядом с красно­кожими, они работают не как товарищи, а белый рабочий является скорее над­смотрщиком краснокожего» (98). — Эрвин Бельгер, бывший секретарь импер­ского союза против социал-демократов, в брошюре: «Социал-демократия после войны» (1915) хвалит поведение социал-демократов, заявляя, что они должны-стать «чисто рабочей партией» (43), «национальной», «немецкой рабочей пар­тией» (45), без «интернациональных, утопических», «революционных» идеи (44). — Немецкий империалист Сарториус фон Вальтерсхаузен в сочинении о помещении капитала за границей (1907) порицает немецких социал-демокра­тов за игнорирование «национального блага» (438) — состоящего в захвате коло­ний— и хвалит английских рабочих за их «реализм», напр., за их борьбу против иммиграции. — Немецкий дипломат Рюдорфер в книге об основах мировой политики подчеркивает общеизвестный факт, что интернационализация капитала нисколько не устраняет обостренной борьбы национальных капиталов за власть, влияние, за «большинство акций» (161), и отмечает, что эта обострен­ная борьба втягивает рабочих (175). Книга помечена октябрем 1913 г., и автор с полнейшей ясностью говорит об «интересах капитала» (157), как причине современных войн, о том, что вопрос о «национальной тенденции» становится «гвоздем» социализма (176), что правительствам нечего бояться интернациона­листских манифестаций социал-демократов (177), которые на деле становятся все национальнее (103, 110, 176). Международный социализм победит, если вырвет рабочих из-под влияния национальности, ибо одним насилием ничего не сделаешь, но он потерпит поражение, если национальное чувство возьмет верх (173—174).). И, разумеется, сила привыч­ки, рутина сравнительно «мирной» эволюции, националь­ные предрассудки, боязнь резких переломов и неверие в них — все это играло роль добавочных обстоятельств, усиливающих и оппортунизм и лицемерное и трусливое примирение с ним, якобы только на время, якобы только по особым причинам и поводам. Война видоизменила деся­тилетиями выращенный оппортунизм, подняла его на выс­шую ступень, увеличила число и разнообразие его оттенков, умножила ряды его сторонников, обогатила их доводы кучей новых софизмов, слила, так сказать, с основным потоком оппортунизма много новых ручейков и струй, но основной поток не исчез. Напротив.

Социал-шовинизм есть оппортунизм, созревший до такой степени, что существование этого буржуазного нарыва попрежнему внутри социалистических партий стало невоз­можным.

Люди, не хотящие видеть самой тесной и неразрывной связи социал-шовинизма с оппортунизмом, ловят отдель­ные случаи и «казусы» — такой-то-де оппортунист стал интернационалистом, а такой-то радикал — шовинистом. Но это — прямотаки не серьезный довод в вопросе о раз­витии течений.

Во-1-х, экономическая основа шовинизма и оппортунизма в рабочем движении одна и та же: союз немногочисленных верхних слоев пролетариата и мещан­ства, пользующихся крохами от привилегий «своего» национального капитала, против массы пролетариев, массы трудящихся и угнетенных вообще.

Во-2-х, идейно-поли­тическое содержание обоих течений одно и то же.

В-3-x, в общем и целом старое, свойственное эпохе II Интер­национала (1889—1914), деление социалистов на течение оппортунистическое и революционное соответствует но­вому делению на шовинистов и интернационалистов.

Чтобы убедиться в верности этого последнего положения, надо помнить правило, что в общественной науке (как и в науке вообще) дело идет о массовых явлениях, а не об единичных случаях. Возьмите 10 европейских стран: Германию, Англию, Россию, Италию, Голландию, Швецию, Болгарию, Швейцарию, Францию, Бельгию. В 8 первых странах новое деление социалистов (по интернационализму) соответствует старому (по оппортунизму): в Германии кре­пость оппортунизма, журнал «Социалистический Еже­месячник» («Sozialistische Monatshefte») стал крепостью шовинизма. Идеи интернационализма поддержаны край­ними левыми. В Англии в Британской социалистической партии около ³/₇ интернационалистов (66 голосов за интер­национальную резолюцию против 84, по последним под­счетам), а в блоке оппортунистов (Рабочая партия + Фа­бианцы + Независимая рабочая партия) менее ¹/₇ ? интер­националистов(Обычно сравнивают одну «Независимую рабочую партию» с «Британской социалистической партией». Это неправильно. Надо брать не организационные формы, а суть дела. Возьмите ежедневные газеты: их былодве — одна («Daily Herald» («Ежедневный Вестник». Ред.)) у Британской социалистической партии, другая («Daily Citizen» («Ежедневный Гражданин». Ред.)) у блока оппорту­нистов. Ежедневные газеты выражают фактическую работу пропаганды, агита­ции, организации.). В России основное ядро оппортунистов, ликвидаторская «Наша Заря», стало основным ядром шовинистов. Плеханов с Алексинским более шумят, но мы знаем хотя бы по опыту пятилетия 1910—1914, что они неспособны вести систематическую пропаганду в массах в России. Основное ядро интернационалистов в России — «правдизм» и Российская социал-демократическая рабочая фракция, как представитель передовых рабочих, воссо­здавших партию в январе 1912 года.

В Италии партия Биссолати и К°, чисто оппортунистиче­ская, стала шовинистской. Интернационализм представлен рабочей партией. Массы рабочих за эту партию; оппор­тунисты, парламентарии, мелкие буржуа за шовинизм. В Италии можно было в течение ряда месяцев свободно делать выбор, и выбор сделан был не случайно, а сообразно с различием классового положения массовика-пролетария и мелкобуржуазных слоев.

В Голландии оппортунистическая партия Трульстры мирится с шовинизмом вообще (не надо давать себя в обман тем, что в Голландии мелкие буржуа, как и крупные, особенно ненавидят Германию, способную скорее всего «проглотить» их). Последовательных, искренних, горячих, убежденных интернационалистов дала марксистская пар­тия с Гортером и Паннекуком во главе. В Швеции оппортунистский вождь Брантинг возмущается обвинением не­мецких социалистов в измене, а вождь левых Хёглунд заявляет, что среди его сторонников есть люди, которые именно так смотрят (см. «Социал-Демократ» № 36). В Бол­гарии противники оппортунизма, «тесняки», печатно об­виняют германских социал-демократов в своем органе («Новом Времени») в «сотворении пакости». В Швейца­рии сторонники оппортуниста Грейлиха склонны оправды­вать немецких социал-демократов (см. их орган, цюрих­ское «Народное Право»), а сторонники гораздо более радикального Р. Гримма создали из бернской газеты («Berner Tagwacht» — «Бернский Часовой».) орган немецких левых. Исключением являются только две страны из 10, Франция и Бельгия, причем и здесь мы наблюдаем, собственно, не отсутствие интернационалистов, а чрезмерную (отчасти по причинам вполне понятным) слабость и придавленность их; не за­будем, что сам Вальян признавался в «L‘Humanite» — «Человечество» в получении им от своих читателей писем интернациона­листского направления, из коих он ни одного не напечатал полностью!

В общем и целом, если брать течения и направления, нельзя не признать, что именно оппортунистское крыло европейского социализма предало социализм и ушло к шо­винизму. Откуда взялась его сила, его кажущееся всеси­лие в официальных партиях? Каутский, который очень хорошо умеет ставить исторические вопросы, особенно когда речь идет о древнем Риме и тому подобных, не слиш­ком близких к живой жизни материях, — теперь, когда дело коснулось его самого, лицемерно прикидывается, будто не понимает этого. Но дело яснее ясного. Гигант­скую силу оппортунистам и шовинистам дал их союз с буржуазией, правительствами и генеральными штабами. У нас в России очень часто забывают об этом и смотрят на дело так, что оппортунисты — часть социалистических партий, что всегда были и будут два крайние крыла в этих партиях, что все дело в избежании «крайностей» и т. д. и т.п., как пишут во всех филистерских прописях.

В действительности формальная принадлежность оппор­тунистов к рабочим партиям нисколько не устраняет того, что они являются— объективно — политическим отря­дом буржуазии, проводниками ее влияния, агентами ее в рабочем движении. Когда геростратовски знаменитый оппортунист Зюдекум наглядно продемонстрировал эту социальную, классовую истину, многие добрые люди ахнули. Французские социалисты и Плеханов стали пока­зывать пальцами на Зюдекума, — хотя стоило бы Вандер-вельде, Самба и Плеханову взглянуть в зеркало, чтобы увидать именно Зюдекума, с чуточку иным национальным обличьем. Немецкие цекисты («форштанд»), которые хвалят Каутского и которых хвалит Каутский, поспешили осто­рожно, скромно и вежливо заявить (не называя Зюдекума), что они «несогласны» с линией Зюдекума.

Это смешно, ибо на деле в практической политике гер­манской социал-демократической партии один Зюдекум оказался в решающий момент сильнее сотни Гаазе и Каут­ских (как одна «Наша Заря’» сильнее всех течений брюс­сельского блока, боящихся раскола с нею).

Почему? Да именно потому, что за спиной Зюдекума стоит буржуазия, правительство и генеральный штаб ве­ликой державы. Политику Зюдекума они поддерживают тысячами способов, а политику его противников пресекают всеми средствами вплоть до тюрьмы и расстрела. Голос Зюдекума разносится буржуазной печатью в миллионах экземпляров газет (как и голос Вандервельде, Самба, Плеханова), а голоса его противников нельзя услышать в легальной печати, ибо на свете есть военная цензура!

Все соглашаются, что оппортунизм — не случайность, не грех, не оплошность, не измена отдельных лиц, а со­циальный продукт целой исторической эпохи. Но не все вдумываются в значение этой истины. Оппортунизм выра­щен легализмом. Рабочие партии эпохи 1889—1914 годов должны были использовать буржуазную легальность. Когда наступил кризис, надо было перейти к нелегальной работе (а такой переход невозможно сделать иначе, как с вели­чайшей энергией и решительностью, соединенными с це­лым рядом военных хитростей). Чтобы помешать этому переходу, достаточно одного Зюдекума, ибо за него весь «старый мир», говоря историко-философски, — ибо он, Зюдекум, всегда выдавал и всегда выдаст буржуазии все военные планы ее классового врага, говоря практически-политически.

{advert=3}

Это — факт, что вся немецкая социал-демократическая партия (и то же относится к французам и т. д.) делает только то, что приятно Зюдекуму, или что может быть терпимо Зюдекумом. Ничего иногонельзя делать легально. Все, что делается честного, действительно социалисти­ческого, в германской социал-демократической партии, делается против ее центров, в обход ее ЦК и ее ЦО, делает­ся с нарушением организационной дисциплины, делается фракционно от имени анонимных новых центров новой партии, как анонимно, напр., воззвание немецких «левых», напечатанное в «Berner Tagwacht» от 31 мая т. г. Фактически растет, крепнет, организуется новая партия, действительно рабочая, действительно революционно-социал-демократическая, а не старая, гнилая, национал-либеральная партия Легина-Зюдекума-Каутского-Гаазе-Шейдемана и К° ( Крайне характерно то, что произошло перед историческим голосованием 4-го августа. Официальная партия набросила на это покрывало казенного лице­мерия: большинство решило и все голосовали, как один человек, за. Но Штребель в журнале «Die Internationale» разоблачил лицемерие и рассказал правду. В социал-демократической фракции было две группы, пришедшие с готовым ультиматумом, т. е. с фракционным, т. е. с раскольническим решением. Одна группа, оппортунистов, около 30 человек, решила — во всяком случае голосовать за; другая, левая, около 15 человек, решила — менее твердо — голосовать про­тив. Когда не имеющий никакой твердой позиции «центр» или «болото» голос­нул с оппортунистами, левые оказались разбитыми наголову и… подчинились! «Единство» германской социал-демократии есть сплошное лицемерие, прикры­вающее фактически неизбежное подчинение ультиматумам оппортунистов.).

Поэтому такую глубокую историческую правду выбол­тал нечаянно оппортунист Monitor в консервативном «Прусском Ежегоднике», когда заявил, что оппорту­нистам (читай: буржуазии) вредно было бы, если бы тепе­решняя социал-демократия поправела, — ибо тогда ра­бочие ушли бы от нее. Оппортунистам (и буржуазии) нужна именно теперешняя партия, соединяющая правое и левое крыло, официально представляемая Каутским, кото­рый все на свете сумеет примирить гладкими и «совсем-марксистскими» фразами. На словах социализм и рево­люционность— для народа, для массы, для рабочих; на деле — зюдекумовщина, т.е. присоединение к буржуазии в момент всякого серьезного кризиса. Мы говорим: всякого кризиса, ибо не только по случаю войны, но и по случаю всякой серьезной политической стачки и «феодальная» Германия, и «свободно-парламентарная» Англия или Франция немедленно введут, под тем или иным назва­нием, военные положения. В этом не может сомневаться ни один человек, находящийся в здравом уме и твердой памяти.

Отсюда вытекает ответ на поставленный выше вопрос: как бороться с социал-шовинизмом? Социал-шовинизм есть оппортунизм, настолько созревший, настолько окрепнувший и обнаглевший за длинную эпоху сравнительно «мирного» капитализма, настолько определившийся идей­но-политически, настолько тесно сблизившийся с буржуа­зией и правительствами, что нельзя мириться с нахожде­нием такого течения внутри социал-демократических рабочих партий. Если можно еще мириться с тонкими и сла­быми подошвами, когда ходить приходится по культурным тротуарам маленького провинциального города, то нельзя обойтись без толстых и подбитых гвоздями подошв, идя в горы. Социализм в Европе вышел из стадии сравни­тельно мирной и ограниченной тесными национальными пределами. Он вошел с войной 1914—1915 гг. в ста­дию революционных действий, и полный разрыв с оппор­тунизмом, изгнание его из рабочих партий назрели безусловно.

Разумеется, из этого определения задач, которые ставит перед социализмом новая эпоха его мирового развития, не вытекает еще непосредственно, с какой именно быстро­той и в каких именно формах пойдет в отдельных странах процесс отделения рабочих революционно-социал-демо­кратических партий от мелкобуржуазно-оппортунисти­ческих. Но отсюда вытекает необходимость ясно сознать, что такое отделение неизбежно, и именно под этим углом зрения направлять всю политику рабочих партий. Война 1914—1915 гг. есть такой великий перелом истории, что отношение к оппортунизму не может остаться старым. Нельзя сделать небывшим того, что было, нельзя вычерк­нуть ни из сознания рабочих, ни из опыта буржуазии, ни из политических приобретений нашей эпохи вообще,того факта, что оппортунисты в момент кризиса оказались ядром тех элементов внутри рабочих партий, которые перешли на сторону буржуазии. Оппортунизм — если гово­рить в общеевропейском масштабе — был, так сказать, в юношеском состоянии до войны. С войной он окончатель­но возмужал, и его нельзя сделать опять «невинным» и юным. Созрел целый общественный слой парламентариев, журналистов, чиновников рабочего движения, привиле­гированных служащих и некоторых прослоек пролета­риата, который сросся со своей национальной буржуазией и которого вполне сумела оценить и «приспособить» эта буржуазия. Ни повернуть назад, ни остановить колеса истории нельзя — можно и должно безбоязненно идти вперед, от приготовительных, легальных, плененных оппортунизмом, организаций рабочего класса к револю­ционным, умеющим неограничиваться легальностью, спо­собным обезопасить себя от оппортунистской измены, орга­низациям пролетариата, вступающего в «борьбу за власть», в борьбу за свержение буржуазии.

Отсюда видно, между прочим, как неправильно смотрят на дело те, кто ослепляет свое сознание и сознание рабочих вопросом, как быть с такими-то виднейшими авторите­тами II Интернационала, с Гедом, Плехановым, Каутским и т. д. В действительности тут нет никакого вопроса: если эти лица не поймут новых задач, им придется остаться в стороне, или пребывать в плену у оппортунистов, в ка­ком они находятся в данное время. Если эти лица осво­бодятся из «плена», едва ли встретятся политические препятствия к их возвращению в лагерь революционеров. Во всяком случае нелепо заменять вопрос о борьбе течений и смене эпох рабочего движения вопросом о роли отдель­ных лиц.

VIII

Легальные массовые организации рабочего класса яв­ляются едва ли не важнейшим отличительным признаком социалистических партий эпохи II Интернационала. В германской партии они были всего сильнее, и здесь война 1914—1915 г. создала перелом всего более острый, поставила вопрос всего более ребром. Ясно, что переход к революционным действиям означал роспуск легальных организаций полицией, и старая партия, от Легина до Каутского включительно, принесла в жертву революцион­ные цели пролетариата сохранению теперешних легаль­ных организаций. Сколько бы ни отрицали этого, факт на­лицо. За чечевичную похлебку теперешним полицейским законом разрешенных организаций продали право проле­тариата на революцию.

Возьмите брошюру Карла Легина, вождя социал-демократических профессиональных союзов Германии: «Почему чиновники профессиональных союзов должны принимать больше участия во внутренней жизни партии?» (Берлин, 1915). Это —доклад, прочтенный автором 27 ян­варя 1915 г. перед собранием чиновников профессиональ­ного движения. Легин прочитал в своем докладе и пере­печатал в брошюре один интереснейший документ, который иначе никогда не пропустила бы военная цензура. Этот документ — так называемый «материал для референтов округа Нидербарним» (предместья Берлина) — есть изло­жение взглядов левых немецких социал-демократов, их протест против партии. Революционные социал-демокра­ты—говорится в этом документе —не предвидели и не могли предвидеть одного фактора, именно:

«Что вся организованная сила германской социал-демократи­ческой партии и профессиональных союзов встала на сторону ве­дущего войну правительства, вся эта сила была употреблена в целях подавления революционной энергии масс» (стр. 34 брошюры Легина).

Это — безусловная правда. Правда и следующее утвер­ждение того же документа:

«Голосование социал-демократической фракции 4-го .августа означало, что другой взгляд, даже если бы он глубоко коренился в массах, мог бы проложить себе дорогу только не под руководством испытанной партии, а лишь против воли партийных инстанций, лишь под условием преодоления сопротивления партии и профес­сиональных союзов» (там же).

Это — безусловная истина.

«Если бы социал-демократическая фракция 4-го августа выпол­нила свой долг, тогда, вероятно, внешняя форма организации была бы уничтожена, но дух остался бы, тот дух, который одушевлял партию во время исключительного закона и помог ей преодолеть все трудности» (там же).

В брошюре Легина отмечается, что та компания «вождей», которую он собрал слушать свой доклад и которая назы­вается руководителями, чиновниками профессиональных союзов, хохотала, слушая это. Им смешна мысль о том, что можно и должно создать нелегальные (как при исклю­чительном законе) революционные организации в момент кризиса. А Легин, как вернейший сторожевой пес буржуа­зии, бил себя в грудь и восклицал:

«Это — явно анархическая мысль: взорвать организации, чтобы вызвать решение вопроса массами. Для меня нет никакого сомнения, что эта идея анархическая».

«Верно!» кричали хором (там же, стр. 37) лакеи буржуа­зии, именующие себя вождями социал-демократических организаций рабочего класса.

Поучительная картина. Люди развращены и отуплены буржуазной легальностью до того, что не могут даже понять мысли о необходимости других организаций, неле­гальных, для руководства революционной борьбой. Люди дошли до того, что вообразили себе, будто легальные сою­зы, по полицейским разрешениям существующие, есть предел, его же не прейдеши, — будто мыслимо вообщесохранение таких союзов в эпоху кризиса, как руководящих союзов! Вот вам живая диалектика оппортунизма: про­стой рост легальных союзов, простая привычка тупова­тых, но добросовестных филистеров ограничиваться веде­нием конторских книг, привели к тому, что в момент кризиса эти добросовестные мещане оказались предателями, измен­никами, душителями революционной энергии масс. И это не случайность. Перейти к революционной организации необходимо, этого требует изменившаяся историческая ситуация, этого требует эпоха революционных действий пролетариата, — но переход этот возможен только через головы старых вождей, душителей революционной энер­гии, через голову старой партии, путем разрушения ее.

А контрреволюционные мещане, разумеется, вопят: «анархизм!» — как оппортунист Эд. Давид вопил об «анархизме», разнося Карла Либкнехта. Честными социа­листами остались, видимо, в Германии лишь те вожди, которых оппортунисты бранят за анархизм…

Возьмем современное войско. Вот — один из хороших образчиков организации. И хороша эта организация только потому, что она — гибка, умея вместе с тем миллионам людей давать единую волю.Сегодня эти миллионы сидят у себя по домам, в разных концах страны. Завтра приказ о мобилизации — и они собрались в назначенные пункты. Сегодня они лежат в траншеях, лежат иногда месяцами. Завтра они в другом порядке идут на штурм. Сегодня они проявляют чудеса, прячась от пуль и от шрапнели. Завтра они проявляют чудеса в открытом бою. Сегодня их передо­вые отряды кладут мины под землей, завтра они пере­двигаются на десятки верст по указаниям летчиков над землей. Вот это называется организацией, когда во имя одной цели, одушевленные одной волей, миллионы людей меняют форму своего общения и своего действия, меняют место и приемы деятельности, меняют орудия и оружия сообразно изменяющимся обстоятельствам и запросам борьбы.

То же самое относится к борьбе рабочего класса против буржуазии. Сегодня нет налицо революционной ситуации, нет условий для брожения в массах, для повышения их активности, сегодня тебе дают в руки избирательный бюллетень — бери его, умей организоваться для того, чтобы бить им своих врагов, а не для того, чтобы проводить в парламент на теплые местечки людей, цепляющихся за кресло из боязни тюрьмы. Завтра у тебя отняли избиратель­ный бюллетень, тебе дали в руки ружье и великолепную, по последнему слову машинной техники оборудованную скорострельную пушку, — бери эти орудия смерти и раз­рушения, не слушай сентиментальных нытиков, боящихся войны; на свете еще слишком много осталось такого, что должно быть уничтожено огнем и железом для освобожде­ния рабочего класса, и, если в массах нарастает злоба и отчаяние, если налицо революционная ситуация, готовься создать новые организации и пустить в ход столь полезные орудия смерти и разрушения против своего правительства и своей буржуазии.

Это не легко, слов нет. Это потребует трудных подгото­вительных действий. Это потребует тяжелых жертв. Это — новый вид организации и борьбы, которому тоже надо научиться, а наука не дается без ошибок и поражений. Этот вид классовой борьбы относится к участию в выборах, как штурм относится к маневрам, маршам или к лежанию в траншеях. Этот вид борьбы становится в истории на оче­редь дня очень не часто, — зато его значение и его послед­ствия простираются на десятилетия. Те дни, когда можно и должно поставить в порядок борьбы такие приемы ее, равняются 20-тилетиям других исторических эпох.

…Сопоставьте с К. Легином К. Каутского:

«Пока партия была мала, — пишет он, — всякий протест против войны действовал в пропагандистском отношении, как мужествен­ный поступок… поведение русских и сербских товарищей в послед­нее время встретило всеобщее признание. Чем сильнее становится партия, тем больше переплетаются в мотивах ее решений пропаган­дистские соображения с учетом практических последствий, тем труднее становится отдать должное в равной мере мотивам обоего рода, а между тем нельзя пренебрегать ни теми ни другими. По­этому, чем сильнее мы становимся, тем легче возникают разногла­сия между нами при всякой новой, сложной ситуации» («Интерна­циональность и война», стр. 30).

От легиновских рассуждений эти рассуждения Каутского отличаются только лицемерием и трусостью. Каутский, по сути дела, поддерживает и оправдывает подлое отрече­ние Легинов от революционной деятельности, но делает это исподтишка, не высказываясь определенно, отделы­ваясь намеками, ограничиваясь поклонами и в сторону Легина и в сторону революционного поведения русских. Такое отношение к революционерам мы, русские, привык­ли встречать только у либералов: либералы всегда готовы признать «мужество» революционеров, но вместе с тем ни за что не откажутся они от своей архиоппортунистической тактики. Революционеры, уважающие себя, не примут «выражения признательности» от Каутского, а отвергнут с негодованием подобную постановку вопроса. Если налицо не было революционной ситуации, если не обязательно было проповедывать революционные действия, тогда по­ведение русских и сербов неверно, тогда их тактика непра­вильна. Пусть же такие рыцари, как Легин и Каутский, имеют хоть мужество своего мнения, пусть скажут это прямо.

Если же заслуживает «признания» тактика русских и сербских социалистов, тогда непозволительно, преступно оправдывать противоположную тактику «сильных» партии, немецкой и французской и т. д. Посредством намеренно неясного выражения: «практические последствия», Каут­ский прикрыл ту простую истину, что большие и сильные партии испугались роспуска их организаций, захвата их касс, ареста их вождей правительством. Это значит, что Каутский оправдывает измену социализму соображе­нием о неприятных «практических последствиях» рево­люционной тактики. Разве это не проституирование марксизма?

Нас арестовали бы — заявил, говорят, на рабочем со­брании в Берлине один из голосовавших 4-го августа за кредиты социал-демократических депутатов. А рабочие кричали ему в ответ: «ну, что же тут было бы дурного?».

Если нет другого сигнала для передачи рабочим массам и Германии и Франции революционного настроения и мысли о необходимости готовить революционные действия, то арест депутата за смелую речь сыграл бы полезную роль, как призывный клич для объединения в револю­ционной работе пролетариев разных стран. Такое объе­динение нелегко: тем обязательнее было именно стоящим наверху, видящим всю политику, депутатам взять на себя почин.

Не только при войне, но, безусловно, при всяком обостре­нии политического положения, не говоря уже о каких-либо революционных действиях масс, правительство самой сво­бодной буржуазной страны всегда будет грозить распущением легальных .организаций, захватом касс, арестом вождей и прочими такого же рода «практическими послед­ствиями». Как же быть? Оправдывать ли на этом осно­вании оппортунистов, как делает Каутский? Но это значит освящать превращение социал-демократических партий в национал-либеральные рабочие партии.

Для социалиста вывод может быть только один: чистый легализм, только-легализм «европейских» партий изжил себя и превратился, в силу развития капитализма доимпе­риалистической стадии, в основу буржуазной рабочей политики. Необходимо дополнить его созданием нелегаль­ной базы, нелегальной организации, нелегальной социал-демократической работы, не сдавая при этом ни единой легальной позиции.Как именно это сделать, — покажет опыт, была бы охота вступить на этот путь, было бы сознание необходимости его. Революционные социал-демократы России в 1912—1914 гг. показали, что эта задача разре­шима. Рабочий депутат Муранов, лучше других держав­шийся на суде и отправленный царизмом в Сибирь, показал наглядно, что кроме парламентаризма министериабельного (от Гендерсона, Самба, Вандервельде до Зюдекума и Шейдемана, которые тоже «министериабельны» вполне и вполне, их только дальше передней не пускают!) есть еще парламентаризм нелегальный и революционный. Пусть Косовские и Потресовы восхищаются «европейским» парла­ментаризмом лакеев или мирятся с ним,—мы не уста­нем твердить рабочим, что такой легализм, такая социал-демократия Легинов, Каутских, Шейдеманов заслуживает лишь презрения.

IX

Подведем итоги.

Крах II Интернационала выразился всего рельефнее в вопиющей измене большинства официальных социал-демократических партий Европы своим убеждениям и своим торжественным резолюциям в Штутгарте и Базеле. Но этот крах, означающий полную победу оппортунизма, превращение социал-демократических партий в национал-либеральные рабочие партии, есть лишь результат всей исторической эпохи II Интернационала, конца XIX и начала XX века. Объективные условия этой эпохи — пе­реходной от завершения в Западной Европе буржуазных и национальных революций к началу социалистических революций — порождали и питали оппортунизм, В одних странах Европы мы наблюдаем за это время раскол в ра­бочем и социалистическом движении, идущий — в общем и целом — именно по линии оппортунизма (Англия, Ита­лия, Голландия, Болгария, Россия), в других длительную и упорную борьбу течений по той же линии (Германия, Фран­ция, Бельгия, Швеция, Швейцария). Кризис, созданный великой войной, сорвал покровы, отмел условности, вскрыл нарыв, давно уже назревший, и показал оппортунизм в его истинной роли, как союзника буржуазии. Полное, орга­низационное, отделение от рабочих партий этого элемента стало необходимым. Империалистская эпоха не мирится с сосуществованием в одной партии передовиков револю­ционного пролетариата и полумещанской аристократии рабочего класса, пользующейся крохами от привилегий «великодержавного» положения «своей» нации. Старая теория об оппортунизме, как «законном оттенке» единой, чуждой «крайностей», партии превратилась теперь в вели­чайший обман рабочих и величайшую помеху рабочему движению. Не так страшен и вреден открытый оппорту­низм, отталкивающий от себя сразу рабочую массу, как эта теория золотой середины, оправдывающая марксист­скими словечками оппортунистическую практику, дока­зывающая рядом софизмов несвоевременность революци­онных действий и проч. Виднейший представитель этой теории и вместе с тем виднейший авторитет II Интернаци­онала, Каутский, проявил себя первоклассным лицемером и виртуозом в деле проституирования марксизма. В мил­лионной немецкой партии не осталось сколько-нибудь честных и сознательных и революционных социал-демокра­тов, которые бы не отворачивались с негодованием от та­кого «авторитета», пылко защищаемого Зюдекумами и Шейдеманами.

Пролетарские массы, от которых, вероятно, около ⁹/₁₀ старого руководительского слоя отошло к буржуазии, оказались раздробленными и беспомощными перед раз­гулом шовинизма, перед гнетом военных положений и военной цензуры. Но объективная революционная си­туация, созданная войной и все расширяющаяся, все углубляющаяся, неизбежно порождает революционные настроения, закаляет и просвещает всех лучших и наибо­лее сознательных пролетариев. В настроении масс не толь­ко возможна, но становится все более и более вероятной быстрая перемена, подобная той, которая связана была в России начала 1905 г.ода с «гапонадой», когда из отсталых пролетарских слоев в несколько месяцев, а иногда и недель, выросла миллионная армия, идущая за революционным авангардом пролетариата. Нельзя знать, разовьется ли могучее революционное движение вскоре после этой войны, во время нее и т.п., но во всяком случае только работа в этом направлении заслуживает названия социа­листической работы. Лозунгом, обобщающим и направляю­щим эту работу, помогающим объединению и сплочению тех, кто хочет помогать революционной борьбе пролета­риата против своего правительства и своей буржуазии, является лозунг гражданской войны.

В России полное отделение революционно-социал-де­мократических пролетарских элементов от мелкобур­жуазно-оппортунистических подготовлено всей историей рабочего движения. Самую плохую услугу ему оказывают те, кто отмахивается от этой истории и, декламируя против «фракционности», лишает себя возможности понять дей­ствительный процесс образования пролетарской партии в России, складывающейся в многолетней борьбе с различ­ными видами оппортунизма. Из всех «великих» держав, участвующих в теперешней войне, Россия одна только в последнее время пережила революцию: ее буржуазное содержание, при решающей роли пролетариата, не могло не породить раскола буржуазных и пролетарских течений в рабочем движении. В течение всего, приблизительно двадцатилетнего (1894—1914) периода, который российская социал-демократия просуществовала, как организа­ция, связанная с массовым рабочим движением (а не толь­ко в виде идейного течения 1883—1894 гг.), шла борьба пролетарски-революционных и мелкобуржуазно-оппорту­нистических течений. «Экономизм» эпохи 1894—1902 годов был, несомненно, течением последнего рода. Целый ряд аргументов и черт его идеологии — «струвистское» извра­щение марксизма, ссылки на «массу» в оправдание оппор­тунизма и т. д. — поразительно напоминают теперешний, опошленный, марксизм Каутского, Кунова, Плеханова и проч. Было бы очень благодарной задачей напомнить теперешнему поколению социал-демократии старую «Ра­бочую Мысль» и «Рабочее Дело» в параллель с те­перешним Каутским.

«Меньшевизм» следующего (1903—1908) периода был непосредственным, не только идейным, но и организацион­ным, преемником «экономизма». Во время русской рево­люции он проводил тактику, объективно означавшую зависимость пролетариата от либеральной буржуазии и выражавшую мелкобуржуазные оппортунистические тен­денции. Когда в следующий за тем период (1908—1914) главный поток меньшевистского течения породил ликви­даторство, — это классовое значение данного течения стало настолько очевидным, что лучшие представители мень­шевизма все время протестовали против политики группы «Нашей Зари». А эта группа, — единственная, которая вела против революционно-марксистской партии рабочего класса систематическую работу в массах за последние 5—6 лет, — оказалась в войне 1914—1915 гг. социал-шовинистскою! И это в стране, где живо самодержавие, где не завершена далеко еще буржуазная революция, где 43% населения угнетают большинство «инородческих» наций. «Европейский» тип развития, когда известные слои мелкой буржуазии, особенно интеллигенция, и ничтожная доля рабочей аристократии могут «попользоваться» при­вилегиями «великодержавного» положения «своей» нации, не мог не сказаться и в России.

К «интернационалистской», т.е. действительно револю­ционной и последовательно революционной, тактике ра­бочий класс и рабочая социал-демократическая партия России подготовлены всей своей историей.

P. S. Эта статья была уже набрана, когда в газетах появился «манифест» Каутского и Гаазе, вкупе с Бернштейном, которые увидали, что массы левеют, и готовы теперь «помириться» с левыми — конечно, ценой сохране­ния «мира» с Зюдекумами. Поистине, Madchen fur alle!

Написано во второй половине мая — первой половине июня 1915г.

Напечатано в 1915 г. в журнале «Коммунист» № 1—2 Подпись: Н. Ленин