От текстов к смыслам: смысловое оружие в действии

Одна из американских структур в сфере национальной безопасности предложила мониторить интернет в поисках опасных текстов, мотивируя это тем, что и Гитлер, и Ленин начали свой путь к трансформации общества с изданий своих текстов за 10–15 лет до реального прихода к власти.

Можно вспомнить и то, как известные книги меняли поведения населения. После «Страданий юного Вертера» Гете поднялась волна самоубийств, как и после «Бедной Лизы» Карамзина. Правда, здесь есть еще один фактор, и сегодня, например, сообщение о самоубийстве знаменитости порождает волну самоубийств в мире, что отражает появление данного факта в поле внимания человека.

В свое время Россия должна была не только заимствовать европейскую форму романа, но и создать под него издателя, книжные лавки и даже читателя, поскольку ничего этого не было. Образованные читали французские романы, а необразованные ничего такого не знали. Всю эту книжно-романную инфраструктуру создавали в России русские масоны, видевшие свою цель в просвещении масс. Потом Екатерина приостановила их деятельность. Но их роль в истории огромна: восстание декабристов, французская революция, две русские революции 1917 года. Это не только идеи, но идеи плюс оружие.

Но что такое просвещение масс? По сути, это внедрение в массовое сознание иной морально-этической модели мира. В данном случае западно-европейской в русские головы. Россия на тот момент явно задерживалась в развитии, и масоны «оседлали» самую мощную на тот момент информационную технологию – книгопечатание.

Европа тогда сделала несколько семимильных шагов вперед. Благодаря такой информационной технологии как книгопечатание, были созданы национальные государства и возник феномен патриотизма, появилось понятия факта и объективной науки, церковь была отделена от государства, а Лютер и вовсе подверг сомнению существование католической церкви как института.

Но и было еще и следующее — книжные поведенческие модели распространились по всем странам, где распространялись романы. Все это произошло благодаря тиражированию определенных текстов в невиданных на тот момент объемах. Этот результат сравним с воздействием кино, телевидения и сериалов. Последние существуют сегодня вне телевидения с помощью стриминговых платформ типа «Нетфликса».

Как и почему это происходит? Читатель погружается в мир книги, ассоциирует себя с героем, перенимая оттуда определенные правила поведения. Самоубийство в «Бедной Лизе» было решением проблемы для человека. Нечто похожее мы видим в феномене «синих китов», даже без знания того, насколько они реальны.

Одну из причин мы можем почерпнуть из выступления театрального режиссера Евреинова в масонской ложе в Париже: «Искусство признанных художников, как мы увидим далее, может и вдохновляться и стимулироваться чувствами, весьма далекими от какой бы то ни было эстетики и искусства, в «изящном» значении этого слова. Ближайшим примером (чтоб не искать пока другого) можно взять хотя бы «детективный фильм» или «авантюрный роман», не столько соблазняющие порой героическою борьбою с преступностью, сколько самой этой преступностью, т. е. риском, ловкостью и удачей в нарушении стеснительных, для «вольного духа», законов божеских и человеческих» [Евреинов Н. Н. Тайные пружины искусства // Евреинов Н. Н. Тайные пружины искусства: Статьи по философии искусства, этике и культурологии: 1920–1950 гг. — М., 2004].

То есть речь идет о разрыве с нормами, удерживаемыми в реальном мире, более того, о наличии такой потребности у человека. С одной стороны, это потребность быть частью массы: физической — как на демонстрации, информационной — как в чтении СМИ, виртуальной — как в моде. Человек как бы ощущает себя полным, становясь частью человеческого коллектива. С другой стороны, это потребность проявить контркачества, обычно подавляемые коллективом. Отсюда любовь к стрелялкам-видеоиграм, где реализуются запрещенные в норме действия.

Чубаров пишет о концепции Евреинова: «Понимание театра (и вообще искусства) как альтернативной жизни, жизни только возможной, а не нашей бытовой, подчиняющейся экономическим и политическим законам. Театр не хуже жизни в таком понимании, и не шире ее, он не является ни ее частью, ни отражением. Он альтернатива, но не общему понятию жизни, в пользу какой-то грезы или утопии. Театр — альтернативная модель социальной жизни, которая сама насквозь театральна, подчиняясь, к сожалению, воле и вкусам бездарных режиссеров от политики» [Чубаров И. От составителя  // Там же].

В 1920 году Евреинов создает такое массовое действо как повтор взятия Зимнего дворца, что является прообразом современных массовых пиар-технологий [Чубаров И. «Театрализация жизни» как стратегия политизации искусства. Повторное взятие Зимнего дворца под руководством Н.Н. Евреинова (1920 год)]. В таких исторических реконструкциях люди ощущают себя участниками настоящих исторических событий.

Шкловский в своей заметке «Драма и массовые представления» тоже акцентирует живой характер такого рода действ. Люди ощущают себя настоящими участниками, а не зрителями: «Народное массовое празднество, смотр сил, радость толпы есть утверждение сегодняшнего дня и его апофеоз. Оно законно тогда, когда на него никто не смотрит из окна или из особой трибуны, иначе оно вырождается в парад, в крепостной балет и в оркестр роговой музыки. И уже поэтому оно не маскарад и не театр».

Откликнулся на массовые действия и Вячеслав Иванов, выступив в 1919 г. с докладом «К вопросу об организации творческих сил народного коллектива в области художественного действа». Массовые действа были для него знакомым объектом после изучения возникновения трагедии во времена Диониса.

Гусейнов также говорит об этом выступлении Вячеслава Иванова: «Век, сумевший злоупотребить энергией массового (его называли еще «массовидным») экстаза, всячески сопротивлялся даже появлению книг, раскрывавших историко-психологические и религиозные аспекты «дионисийства». Иванов занимает в этом контексте особую нишу. Выступая в 1919 году перед неведомыми первосоветскими слушателями, он в высшей степени сочувственно рассказывает тем о пользе Ницше для понимания самой природы творчества. Противопоставление дионисийства аполлонизму, ставшее универсальной отмычкой для разгадывания загадок массового человека, культа, растворяющего в себе личность, всего десять за лет до того — в начале ХХ века — приводило Иванова к восторженной проповеди «соборности»». С Вячеславом Ивановым вновь, кстати, возникает оккультная тематика в связи с попыткой посвятить его в розенкрейцеры [Нефедьев Г.В. К истории одного «посвящения»: Вячеслав Иванов и розенкрейцерство // Вячеслав Иванов. Творчество и судьба. — М., 2002].

Негативный персонаж Крыма и Донбасса Игорь Гиркин вышел из среды исторических реконструкторов, которых можно определить как создателей ретро-фэнтези. Это еще один вариант альтернативности, который Медведев обозначает как «боевое фэнтези».

Однотипно альтернативные миры в виде российско-украинской войны были созданы фантастами задолго до реального воплощения в жизни [см. тут, тут, тут,тут, тут и тут]. Причем обсуждение этого феномена попало даже в США [см. тут и тут]. Но самое удивительное, что нам попался текст 2005 года Литвиненко, где как раз говорилось о том, что харьковские фантасты предрекают войну.

Во времена Буша после 11 сентября в парадигме угроз, к которым надо готовиться, появилась «неизвестная». В результате к определению этих неизвестных угроз привлекли даже режиссеров и сценаристов Голливуда [см. тут, тут, тут и тут]. Именно они, по мнению специалистов по национальной безопасности, лучше могут представить себе неизвестную на сегодня угрозу.

Теперь тексты, даже несущие прямые и скрытые угрозы обществу, получили гораздо более мощные средства распространения, чем это было раньше. Сегодняшний бестселлер читает сразу весь мир, сериал смотрят миллионы, а знаменитость слушают, раскрыв рот, все страны. Люди все сильнее превращаются в толпу, которую может увлечь за собой один человек. К счастью, этот человек пока не приходит.

Вальцман объясняет относительную легкость манипуляций сегодня появлением социальных медиа: «Эти технологии породили в результате качественно новый ландшафт операций влияния, убеждения и, говоря более широко, массовых манипуляций. Способность влиять сегодня продуктивно «демократизировалась», поскольку любой индивид или группа может общаться и влиять на большое число других в онлайне. Еще — этот ландшафт сегодня стал существенно более квантифицированным. Данные могут быть использованы для измерения реакции индивидов, а также толпы по степени влиятельности. И последнее — влияние сегодня стало более скрытым. На пользователей можно влиять с помощью информации, предоставленный им анонимными незнакомцами, даже с помощью дизайна интерфейса. В целом интернет и новые медиа предоставили новые способы конструирования реальности для акторов, публики и медиа. Это бросает принципиальный вызов таким традиционным функциям новостных медиа, как фильтра и создателя информационной повестки дня».

Одновременно следует подчеркнуть, что речь не о влиянии просто информации, а информации, которую «одели» в форму нарратива, облекли в процесс рассказывания, что позволяет разговаривать на более ярком языке эмоций, а не разума. Язык эмоций автоматичен, он не требует рассуждений в ответ.

По этой причине российская пропаганда строится с помощью приемов художественной литературы, чтобы получить автоматическую реакцию. Это «распятый мальчик», за которым сразу возникает куча ассоциаций. Это «фашисты — неонацист — каратели — хунта» со столь же мощным раздражителем для массового сознания. Такая запрограммированность позволяет исследователям предвидеть то, о чем будет говорить пропаганда [см. тут и тут]. В качестве содержания говорят, что Запад будут критиковать за вмешательство во внутренние дела других стран с помощью цветных революций, что русофобия играет доминирующую роль в западных обществах.

Российская наука получает гранты на изучение русофобии. Один из таких грантов получил центр Сулакшина [см. тут и тут]. Сам он так объясняет появление уже второго термина «россиефобии» наряду с «русофобией»: «Россиефобия — неспровоцированная боязнь, связанная с Россией». И еще: «Россиефобия — это [про] государство, русофобия — это [про] этнос. Но мало кто это понимает — и пытается свести к национальным, межнациональным вопросам. Это неправильно, это не так».

Есть также обобщающий отчет о проделанной для Минкульта работе, где среди выводов есть и такой: «Факторный анализ выявил два класса причин россиефобии. Во-первых, онтологическое противостояние, в основном с Западом. Во-вторых, фактические проявления российского фактора в мире. Не всегда наша страна права, не всегда действует удачно и эффективно. Ряд ее действий объективно вызывает недоверие, недовольство и соответственно агрессию и россиефобию. Анализ с этой точки зрения указывает пути совершенствования внешней и внутренней государственной политики России в целях снижения потенциалов россиефобии, в балансе со сверхзадачей национальных интересов и национальной безопасности страны».

В своих научных работах Сулакшин вместе с Багдасаряном говорят также о когнитивном оружии, которое можно понять как внешнее вторжение в интеллектуальную сферу страны, то есть в теоретический уровень осмысления и интерпретации, что, естественно, отражается на принятии государственных решений. Сам Сулакшин так определяет это понятие: «Когнитивное оружие — это внедрение в интеллектуальную среду страны противника ложных научных теорий, парадигм, концепций, стратегий, влияющих на ее государственное управление в сторону ослабления оборонно-значимых национальных потенциалов».Его поддерживает «Военно-промышленный курьер»: «Понимание причин болезни позволяет предложить конкретные меры по выработке рецепта вакцины против «когнитивного оружия». Формула лекарства довольно проста — развитие науки, получение образования и формирование мировоззрения на основе новейших достижений, умение выявлять и разоблачать псевдонаучные идеи».

Багдасарян видит роль когнитивного оружия в развале СССР: «Прежняя советская система — успешная в борьбе с геополитическими противниками была деконструирована и заменена новой, программирующей поражение. Эта система была построена в соответствии с рецептурой западнических теорий. Следовательно, если мы хотим достигнуть победы, надо выстраивать собственную россиецентричную систему, на основании собственных идентичных ценностей. […] К гибели государственности привело не сохранение системы, а напротив, отступление от принципов ее функционирования, обнаруживавшееся в политике перестройки. Когда иносистемные новации превысили критическую массу, произошла парализация управления. К крушению СССР привело не отсутствие преобразований, а само, осуществляемое на ложной идеологической основе, реформирование. Советскому Союзу были нужны другие реформы, направленные на дальнейшее развитие модели государства социальной справедливости в свете изменяющихся мировых вызовов».

Самые главные возражения против этого тезиса состоят в том, что, во-первых, сначала произошла не интеллектуальная смена, а человеческая, бытовая, население не хотело жить так, как оно жило в советское время, оно стремилось к принципиальному улучшению жизни, и не после смерти, при коммунизме, а сегодня. По сути, население поддерживало перестройку еще до ее объявления. И, во-вторых, по предлагаемой модели нельзя различить того, что в реальности существует не только «обман», но и конкуренция интеллектуальных подходов, поскольку любое принятие другой модели она заранее объявляет искусственной.

Но, в принципе, русофобия-россиефобия важная тема, поскольку она является системным компонентом, удерживающим на себе всю структуру российской пропаганды.

Это хорошо работающая модель защиты от окружения врагов, которая работала в советское время. Россия включает ее и сегодня: «Цивилизационная составляющая понятия «россиефобия» не лишена проблем. Хоть Минкульт и поясняет, что «актуально видеть различие антикоммунизма во времена СССР и россиефобии», по сути дела, разделение русо- и россиефобий воспроизводит идеологемы холодной войны, позволявшие сочувственно относиться к простому народу из враждебного лагеря и ненавидеть капиталистическую или советскую систему, угнетающую этот народ. Иными словами, в рамках концепции россиефобии предполагается, что иностранцы борются не с русскими, а с русской системой, а мы соответственно противостоим не «пиндосам», а их дурацкой цивилизации, предлагая взамен свой альтернативный русский мир. В каком-то смысле это даже окультуривает полемику, стремительно нисходившую на уровень площадной этнической брани».

На этом фоне уже не выглядят странными рассуждения о наступившей второй холодной войне. Особенно жестко она затрагивает виртуальное пространство, поскольку оно имеет возможность как угодно далеко отдаляться от реальности.

Интернет создал серьезную проблему, которую Россия пока решает с помощью того, что можно назвать «тролле-контролем», когда профессионально управляемая индустрия троллей изображает из себя любителей, реагирующих индивидуально. Но нынешние методы позволяют отслеживать подобные информационные волны, доказывая тем самым их индустриальный, а не индивидуальный характер.

Социолог Волков не исключает и будущее решение проблемы по китайскому варианту: «Достаточно вспомнить огромное количество троллей, наводнивших несколько лет назад Рунет. Но сейчас у государства меньше денег, и становится сложнее поддерживать прежний уровень. Я думаю, что схема, как контролировать интернет и доминировать в этом пространстве, так и не выработана. Все зависит от того, на что готовы пойти российские элиты и какую цену готовы заплатить. Еще лет пять-шесть назад специалисты говорили, что в России все готово для того, чтобы применить вариант блокировки интернета по китайскому сценарию. Так что если прижмет, не исключено и такое развитие событий». И такое «радостное» развитие событий несомненно ожидает многие страны мира.

Фейсбук использует термин «усилители лжи» для описания роли фейков. И это хорошее обозначение, так как без него мы как-то теряем понимание того, почему фейки столь частотны. Такое усиление негативности, создаваемое фейками, вырастает из трех возможных целей:

— продвижение конкретной причины или проблемы, для чего используются дезинформация, мемы и фальшивые новости,

— создание недоверия к политическим институтам, что может реализовываться и вне конкретных проблем,

— распространение беспорядка, примером чего может быть внесение недоверия между разными группами.

Понятно, что возникновение такого сильного усилителя, как Фейсбук, должно было привести не только к позитивному, но и к негативному использованию, например, он стал облегченным вариантом распространения слухов, что было нелегкой задачей в эпоху печатных медиа. Тогда действовала лишь устная форма распространения, а она носит исключительно индивидуальный характер передачи.

Все это принципиальное столкновение смыслов, а не информации. Отдельная информация играет роль только тогда, когда она соответствует или не соответствует продвигаемым и защищаемым смыслам. За всем этим стоит смысловая война, поскольку информация фейка вступает в противоречие с имеющимся смыслом. В принципе, все воюют при помощи информации, текстов, нарративов. Но их отличает то, что в рамках них создаются и удерживаются смыслы, которые и направлены на поддержку или разрушение имеющейся модели мира. Вспомним, какими жесткими и жестокими были религиозные войны прошлых веков и идеологические войны XX столетия. Именно защита своей идеологии, то есть своих смыслов, создает закрытые тоталитарные государства в довоенный период. После накопления сил они начинают продвигать свою идеологию на чужие территории с помощью танков.

Смыслы всегда готовы объединиться хоть с танками, когда хотят перейти к соседям. Это похоже на мнение британских военных о необходимости объединения двух ключевых понятий влияния и маневра в единое целое [Alderson A. Influence, the indirect approach and manoeuvre // RUSI Journal. — 2012. — Vol. 157. —N 1]. А британская модель известна своей практичностью, поскольку она ориентирована на конкретную цель — изменение поведения (см., например, работы тут и тут). Изменение же поведения базируется на хорошем знании своей целевой аудитории, где важны четыре фактора:

— точное знание оптимальной целевой аудитории,

— измерение подверженности этой аудитории влиянию,

— определение лучших процессов влияния на аудиторию,

— производство и размещение триггеров для эффективного и измеряемого изменения поведения аудитории.

Российская модель имеет в своей основе так называемое рефлексивное управление противником. То есть это многостороннее управление восприятием, что показала аннексия Крыма, когда в первые три дня была возможность помешать действиям России, но политическое и военное руководство не решилось на это.

Томас говорит о российской модели, что она является комбинацией пропаганды, обмана и намерения дестабилизировать страны-противники [Thomas T. Russia’s 21st century information war: Working to undermine and destabilize populations // Defence Strategic Communications. — 2015. — Vol. 1. — I. 1]. Следует добавить и то, что на постсоветской аудитории при работе с массовым сознанием населения Россия опирается и на советские смыслы, поскольку они активно там присутствуют.

Смыслы нелегко приходят и так же нелегко уходят, когда наступает их время отойти перед в сторону новыми смыслами. Смыслы проявляют особую силу в связке с теми людьми или книгами, которые наиболее ярко их выразили. Каждый великий человек входит в память человечества вместе со своим смыслом, например, Махатма Ганди и ненасильственное сопротивление или Гарриет Бичер-Стоу с «Хижиной дяди Тома» и осуждением рабства.

Христианство пришло с новыми смыслами, которые оказались сильнее смыслов языческих. Кстати, в этом случае нельзя сказать, что информация христианства оказалась сильнее, это были именно смыслы. Это еще одно подтверждение отличия войны информационной от  войны смысловой. Информация может быть совершенно нейтральной по отношению к чужой модели мира, смыслы —никогда.

Cоветский Союз мог удерживать свои смыслы только за счет закрытости, цензуры и прошлых репрессий, которые хранятся в памяти каждого по сегодняшний день. Есть такая закономерность, что смыслы, введенные с помощью травмы, могут быть выведены с только помощью другой травмы.

Советские смыслы действуют и сегодня. Гусейнов объясняет это отсутствием десоветизации: «Не было осмысления советского опыта, изучения его как «иностранного», и он остался своим. И оказался питательной средой для новых идеологических эмбрионов, которые оживились — как в «Роковых яйцах» Булгакова. Но нет того мороза, от которого они бы перемерли» (см. также нашу статью о том как строилась денацификация).

Смыслы идут впереди действий. Сначала большевики запустили смыслы, за которыми последовала революция 1917 года. Подобная ситуация наблюдается и в случае цветных революций. Новые смыслы всегда опасны для власти, поскольку они не вписываются в имеющеюся модель мира. В результате активное меньшинство может побеждать пассивное большинство. Но это активное меньшинство является производителем новых смыслов, а большинство может только потреблять их (см. об иных аспектах роли меньшинств в статье Талеба, а Талеб присутствует среди авторов списка книг, составленного Бэнноном, главным интеллектуалом Белого дома).

Смыслы сильны тем, что легко переводятся в нарративные формы. Литература, кино, искусство являются генераторами смыслов для населения. Смыслы задают цели информационной войны. Война смысловая является стратегической с этой точки зрения, в то время как война информационная носит тактический характер (см. о разных аспектах смысловых войн и их отличиях от войн информационных в наших работах тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут).

Парадоксальным образом приход новых смыслов меняет не только настоящее и будущее, но даже прошлое, поскольку с их помощью в прошлом мы видим совсем иные фигуры и события, чем те, которые были видны нам с помощью старых смыслов.

Источник: Media Sapiens