В чем сила, брат: причина импотенции русских национальных движений в Крыму

Продуктивность русского национального движения в Крыму обратно пропорциональна доле русских в национальном составе Крыма (по переписи 2001 г. – 58,3%, Партия «Русское единство» на выборах 2010 г. получила 4%). Причем этой неспособности хоть как то отстаивать права русского населения полуострова уже больше полутора десятков лет. Русское национальное движение в крымской политике обнаруживается лишь в акциях имеющих реактивный характер – как негативная реакция на действия других политических сил и национальных групп. Самостоятельную активность можно наблюдать лишь в медиасфере.

Закономерный вопрос – в чем причины? Рядовые граждане видят ответ на этот вопрос в неспособности лидеров. «Лидеры» – в несознательности крымчан русской национальности. В числе ответов также рассуждения о том, что Россия предала своих соотечественников, что это результат политики Киева, а то и вообще «вашингтонского обкома». Однако, достаточно очевидно, что ни одно из этих объяснений не удовлетворяет. Если причины, лежащие на поверхности, не помогают объяснить ситуацию, то необходимо искать нечто лежащее в глубине.

{advert}

Если смотреть на крымское сообщество с точки зрения статистических показателей, политической структуры, медиаактивности, то необходимо согласиться с тем, что в современном Крыму есть все основания для существования сильного русского национально-культурного и политического движения, которое должно во многом определять лицо крымской политики, настойчиво отстаивать культурные права крымских русских, политические и экономические права крымской автономии.

К сожалению, статистические данные сами по себе ничего определить не могут. Как говорил один из основателей социологического подхода к праву Рудольф фон Йеринг «В борьбе обретешь ты право свое» (впоследствии этот афоризм сделали своим лозунгом эсеры). То есть, чтобы реализоваться как полноценный актор, русское движение в Крыму должно быть движением борьбы. Отсюда два вопроса: при каких условиях возможна эта борьба и существуют ли такие условия в современном Крыму? Бороться может только полноценный коллективный субъект, для появления которого нужны определенные условия.

Условия

Обратимся к теории социальных движений. Такого рода движения, цель которых – борьба за права, могут реализоваться как влиятельная сила при наличии трех условий:

а) страх

б) организация

в) уверенность в своих силах.

Рассмотрим, какова реальность одновременного существования этих условий в современном Крыму.

Первое – страх. Чего могут бояться русские, как национальная группа, в Крыму? Потерять свой язык, свою культуру? Быть ассимилированными? Подобные страхи реальны для крымских татар, что и определяет их сплоченность и готовность бороться. А для русских? Ответ очевиден. Какие еще страхи настолько реальны для крымских русских, что способны вызвать массовое протестное политическое движение? Тот, кто боится украиноязычного ТВ, давно уже смотрит ящик по тарелке. Может быть, страшно станет от украиноязычного кино или инструкций к лекарствам? Это конечно неприятно, но не смертельно. Отношение к украинскому государству как к историческому недоразумению, существующее у некоторых политизированных крымчан, также не способствует мобилизации на основе страха. Попыткой сформировать страх можно считать популярные в последние годы рассуждения о радикальном исламе в Крыму, его опасности. Однако они находятся в плоскости религии, а не этничности.

Страх для большинства крымчан вызывает именно потенциальный межнациональный или межэтнический конфликт, а не актуальные события. Об этом в частности свидетельствуют последние данные Центра Разумкова: в 2011 г. лишь 4,6% респондентов в числе наиболее важных, актуальных крымских проблем отметили напряженные межнациональные отношения (в 2008 г. – 16,4%), причем у русских эта цифра составляет 3,1%, а у крымских татар – 14,7%. В то же время 76% опрошенных Центром Разумкова крымчан утверждают, что не ощущают себя защищенными от столкновений на межнациональной и межэтнической почве. О воображенном характере таких страхов в частности свидетельствует то, что в Севастополе, где полностью доминирует русское население, наличие таких страхов подтвердили уже 88,6%. Но боязнь конфликта никак не может способствовать активности.

Второе – организация. Этого добра хоть отбавляй (хотя количество не просто не переходит в качество, а влияет в обратном направлении). Есть и достаточно влиятельные группы, способные использовать русское движение в своих интересах. Есть и возможности, и заинтересованность внешних акторов. В целом организационная составляющая достаточно сильна и в состоянии вести массы. Поэтому не правы те, кто причиной всех бед русского движения видят в том, что «не те у руля».

Конечно нынешние лидеры русского движения в Крыму не креативны, мало харизматичны, слабые организаторы (но нередко хорошие интриганы), да и в смене поколений лидеров русское движение давно нуждается. Однако, если бы массы искали себе вождей, то на первое время нынешние бы сгодились, а потом пришел бы черед лидеров новой генерации. Смены поколений не происходит, поскольку нет запроса на лидеров. К тому же внешним силам спокойнее работать с проверенными людьми. Например, московские чиновники на дух не переваривают тех, кто на них не похож – активных харизматиков.

Необходимо сказать еще и о том, что надежды на то, что руководство России будет по-настоящему помогать русскому движению в Крыму, абсолютно беспочвенны. В русском национализме в Кремле видят главного своего врага. Путинский режим на глобальном уровне легимимизирован именно своей способностью держать под контролем русский национализм. А национальные чувства очень заразны. Сильное русское национальное движение в Крыму может стать катализатором для аналогичных в России. Поэтому русские организации в Крыму для Кремля – лишь инструмент в политических торгах с Украиной. Максимум – некий ресурс, который может пригодиться в случае изменения глобального расклада.

Третье – уверенность в своих силах. Здесь проблем еще больше, чем со страхами. Последние хотя бы гипотетически могут появиться, а откуда возьмется уверенность? В ситуации, когда русские являются пострадавшим народом в результате распада СССР, когда на исторической родине националистические силы в загоне, уверенности в том, что массовое социальное движение способно защитить права, взяться неоткуда. Ответ на вопрос: почему сообщество не может тематизировать общий страх и выработать общую уверенность следует искать в специфике самосознания.

Идентичность

Есть одно волшебное слово, которое принято упоминать всуе при разговорах о массовых социальных (особенно национальных) движениях – это идентичность. Эта бескорыстная кормилица гуманитариев последних десятилетий, наверное, уже очень устала от такой эксплуатации. Строго говоря, социальная идентичность – это не просто термин, а стройная научная концепция (точнее несколько дополняющих друг друга концепций), чего часто не подозревают те, кто этим словом активно пользуются. Поэтому для обсуждения идентичности крымских русских сначала необходимо обратиться к теории социальной идентичности.

Согласно одной из концепций (Дж Тернер, Г. Тэджфел), процесс формирования и функционирования социальной идентичности включает в себя ряд составляющих. На некоторых из них, наиболее важных и актуальных для нашего анализа, мы остановимся. В начале процесса формирования социальной идентичности лежит социальная категоризация – разделение социальной среды на категории, восприятия окружения в терминах отдельных социальных групп. Иначе говоря, категоризация – это обнаружение или воображение границ между общностями в социуме. Со времен работ Фредерика Барта, утверждение, что именно границы конституируют сообщества людей, стало общим местом.

Русские Крыма достаточно четко отличают себя от крымских татар. С остальными же границами в крымском социуме сложнее. Крымские украинцы в большинстве своем мало отличаются от русских, что породило аморфный термин «славяне». Примерно половина крымских украинцев имеет те же политические ориентации, что и русские. Доля тех, кто жестко противопоставляет себя «русскому миру» в Крыму мизерна, они в большинстве своем стараются не выделяться в повседневных взаимодействиях и поэтому не способны стать основой для демаркационной линии. Их активность в медиапространстве влияет лишь на тех, кто в этом пространстве постоянно обитает. Именно в сфере медиа такая граница видна, а в остальных социальных сферах – нет. Представители же иных национальных групп либо малочисленны и не заметны, либо в большинстве представляют собой аморфное «русскоязычное» население.

Образно говоря, русским, чтобы сплотиться, не от кого оттолкнуться. Негативно влияет на процесс категоризации и то, что в современной повседневности остается все меньше внешних маркеров, позволяющих проводить границы между этногруппами. Крымский социум после войны сформировался как часть «новой общности – советского народа», поэтому в нем этнические границы практически отсутствовали. Русский язык, являясь «языком межнационального общения», оказался очень слабым маркером этничности. Сталкиваясь с незнакомцем, русский часто не может быть уверен в том, является ли тот русским по национальности. Отсутствие значимых маркеров отрицательно сказывается на национальной сплоченности.

Вторым этапом в процессе формирования социальной идентичности является так называемое социальное сравнение – процесс, в ходе которого своей социальной группе приписываются в основном позитивные качества, а иным – в основном негативные, в большей или в меньшей степени. Социальная идентичность основывается на позитивном образе своей группы. Если объективное положение вещей обеспечивает высокую самооценку, то особой необходимости в принижении других групп нет, а если наоборот, то социальное сравнение начинает играть очень важную роль. Представителям социальных групп свойственно стремиться к формированию позитивной идентичности, что достигается за счет приписывания своей группе в основном положительных характеристик, а другим – в разной степени негативных. Конструирование таких образов межгрупповой дифференциации во многом определяет дальнейшее взаимодействие между сообществами в рамках общего социума. Поэтому Виктор Пелевин в своем романе «Generation P» справедливо охарактеризовал процесс социального сравнения как социальный «вечный двигатель».

С таким сравнением, казалось бы, в Крыму все нормально – сравнивай, сколько влезет. Однако проблема вырисовалась с другой стороны. Крымские русские это не отдельный этнос, а часть русского народа. Социальное сравнение по-разному проявляется у больших и малых народов. Если для небольшого этноса каждый позитивный факт истории, каждый более или менее выдающийся деятель дорог, то для русских Пушкиным больше, Пушкиным меньше… Уже несколько веков русские выступают по отношению к национальным сообществам, с которыми им приходится взаимодействовать, в основном как победители, культрегеры, представители властной элиты. Это и стало причиной того, что они часто не обращают внимания на поиск позитивных оснований своей идентичности. Критичное отношение русских к своей истории, культуре стало частью национального характера.

Крымские русские находятся в общерусском ментальном поле и это затрудняет для них сравнение. Причем ситуация изменилась, число оснований для позитивной идентичности резко уменьшилось: великой державы, основой которой был русский народ, уже нет; история деконструирована; в сфере повседневной жизни хвастаться особо нечем. Неумение организовать собственное национальное движение также негативно влияет на сравнение и идентичность в целом – получатся замкнутый круг. Этим активно пользуются взаимодействующие с русскими этнические группы, выстраивая свою идентичность за счет негативных с их точки зрения качеств русского народа. А у русских новых стратегий конструирования идентичности не выработано.

Доверие

Кроме идентичности, массовое движение невозможно без определенного уровня доверия. Доверие делает социальную жизнь предсказуемой, создает чувство общности и облегчает совершение совместных действий, то есть оно является необходимым условием для социальных движений. Формирование такого доверия – одна из наиболее сложных технологий при конструировании социальных движений, а разрушение доверия, наоборот, одна из самых простых и эффективных технологий их дезинтеграции.

Доверие с социологической и психологической точки зрения – это многомерное ментальное состояние веры в наличие у объекта доверия суммы качеств, которые разделяются на два типа: моральные и деловые. Иначе говоря, доверие – это уверенность в добродетельности и компетентности. Для доверия необходимы три условия. Оно основывается на прошлом опыте, способности объекта доверия его внушить и общей атмосфере доверительности.

Русское движение в Крыму является частью общества с низким уровнем доверия, а как говорили классики, жить в обществе и быть свободным от него не получится. Украина, как и Россия, относятся к группе стран с самым низким уровнем доверия в Европе. То есть налицо базовое недоверие в обществе в целом и оно, естественно, распространяется на частные случаи социальной самоорганизации. Опыт взаимодействия составляющих это движение акторов весьма отягощен фактами, мягко говоря, не способствующими доверительности. Лидеры русских организаций также не блещут харизмой и умением влиять на массы (в том числе, способностью внушить доверие). Как приобрести доверие в этих условиях???

Заключительный тезис состоит в том, что без существенных трансформаций внутри сообщества крымских русских полноценное национальное политическое движение невозможно. В сложившихся условиях русские политические организации Крыма способны вести лишь нишевую электоральную политику, опираясь на ту часть русского сообщества, для которой существуют четкие этнические границы в крымском социуме и которая обладает соответствующей идентичностью. Но даже эту часть трудно поднять на активную борьбу, поскольку существуют серьезные проблемы с социальными страхами, уверенностью в своих силах и доверии.

Статья подготовлена на основе тезисов доклада автора на заседании Ассоциации политологов Крыма 14 июня 2011 года