Раздуванием потребления не создать долгосрочный экономический рост

На этот и другие вопросы отвечает Владимир Дубровский, старший экономист центра «CASE-Украина».

— Рыночная экономика пережила уже не один кризис, и «левые» про каждый из них любили говорить, что уж этот-то точно последний и окончательный. Но дело в том, что у системы «открытого доступа», как назвали ее Норт, Уейнгаст и Уоллис, есть одно огромное преимущество, которого никогда ранее не было — в ней есть встроенные механизмы адаптации. Она, в отличие от системы «ограниченного доступа», сама по себе приспособлена к постоянным переменам, поскольку пребывает в состоянии перманентного творческого разрушения. То есть, для нее кризис — это не апокалипсис, а просто момент обострения такого творческого разрушения. «Сбрасывать кожу», конечно, всегда нелегко, но системе «открытого доступа» не приходится менять свои системообразующие принципы для того, чтобы пережить очередной кризис: постоянная смена политики и персоналий составляют ее суть.

Поэтому, кстати, когда началась научно-техническая революция, то, как раз страны, которые были ближе других к открытому доступу, получили большую часть выгод от нее. Собственно, именно «открытый доступ» создал предпосылки к технологическому прогрессу.

Если же речь идет о кейнсианской или неокейнсианской моделях развития, которые доминировали в политическом и экономическом мейнстриме в последние 70 или даже 80 лет, то да, они сейчас действительно не просто переживают кризис, но и доживают, наверное, свои последние годы, потому что вышли на исчерпание своих возможностей.

Эти модели основывались на представлении о том, что с помощью искусственного повышения потребления государство может — опять же, искусственно — ускорять экономический рост. Надо признать, что за счет этого, действительно, некоторого краткосрочного ускорения экономического роста часто удавалось достичь, также удалось избежать нескольких рецессий. Но дело в том, что все эти искусственные методы на самом деле ухудшают главный показатель экономики — ее эффективность. Это как допинг для спортсмена: можно получить на допинге какие-то достижения, но рано или поздно это подрывает здоровье, и, в конце концов, придется лечиться от последствий употребления этого допинга.

В применении к нашему случаю это значит, что те методы, которые считались действенными на протяжении многих лет (и о которых, кстати говоря, многие экономисты отзывались крайне нелестно, предупреждая, к чему это приведет), себя исчерпали, и от них нужно отказываться. А на смену им придут какие-то очередные, неоклассические, неолиберальные подходы, которые позволят очистить экономику от тех неэффективных предприятий и инвестиций, которые были сделаны, оздоровить ее, и дать ей толчок к развитию.

Кроме того, экономику многих стран придется очистить от тех неэффективных и обременительных социальных преференций, которые разрушают стимулы к труду. Это особенно характерно для стран Западной Европы, где социальная политика, мягко говоря, не способствовала экономическому здоровью, но долгое время с нею мирились. А сейчас пришло время, когда все это придется сворачивать.

Самая действенная реакция на кризис — нужно раскрепостить естественные адаптационные способности рыночной экономики и в целом уклада «с открытым доступом». Тогда процесс созидания пойдет быстрее, и мировая экономика скорее пойдет на поправку.

Что могло бы стать двигателем нового мирового экономического порядка и развития?

Причина того, что мы сейчас имеем такой кризис, состоит именно в том, что очень многие искренне считали двигателем роста потребление. Это глубокое заблуждение, потому что потребить можно только то, что произвели, и не больше. Я противник аскетизма: потребление — это нормальная естественная часть человеческого существования, человек не может жить, не потребляя какие-то блага. Но чтобы этих благ становилось больше, кто-то должен совершенствовать способы их создания — как организационные, так и технологические. Этот «кто-то» — предприниматель. Поэтому двигателем развития является частная предпринимательская инициатива.

Конечно, продукт может быть произведен в одних странах, а потреблен в других, но тогда в тех, странах, где он потребляется, должно производиться нечто другое, что тоже имеет свою ценность и пользуется спросом в остальных странах — это должен быть взаимный обмен товаров и услуг, а не долговых обязательств, выпущенных для того, чтобы ни в коем случае не сократить потребление.

Соответственно, условия для функционирования экономики, которые обязано создавать государство, должны способствовать максимальному раскрытию предпринимательской инициативы, новаторства, желания людей улучшить свою жизнь, должны максимально обеспечивать для этого все возможности. Это заблуждение, что с помощью потребления можно создать сколько-нибудь устойчивый экономический рост.

Культ потребления, как якобы источника роста, базируется на том, что те, кто создают — и предприниматели, и их работники — естественно, всегда недовольны тем, как покупают их продукт. Они, конечно, хотели бы, чтобы покупали больше. И поэтому, они лоббируют, чтобы государство выпустило какое-то количество лишних денег, на которые потребители смогут купить больше продуктов, чтобы подхлестнуть спрос и создать тепличные условия для предприятий. То есть, такая политика позволяет предприятиям какое-то время сохранять свои доходы, даже будучи неэффективными. Точнее, эффективные предприятия при этом получают больше доходов, а неэффективные — не банкротятся.

На этом принципе базируется вся кейнсианская экономика, и в краткосрочной перспективе это в какой-то степени срабатывает. Я даже готов допустить, что в моменты кризисов, когда включается эффект домино, очень дозированное вмешательство такого рода может быть полезно — примерно так же, как, возвращаясь к медицинской аналогии, те же допинги в ограниченных дозах назначают тяжело больным. Но беда в том, что нет четких критериев выбора дозы — из-за действия политических факторов, из-за лоббистких усилий владельцев неэффективных предприятий, их работников, и их менеджеров. Кроме того, как и в медицине, есть огромная опасность «подсесть» на допинг. Правительство стоит перед большим соблазном любой ценой поддержать неэффективные предприятия, напечатав деньги, одолжив их, увеличив государственное потребление — сохранить какие угодно неэффективные рабочие места и фирмы, лишь бы не допустить рецессии и безработицы; и даже если есть рост — то подхлестнуть его искусственно раздувая потребление. Что мы, к сожалению, и наблюдали в последние 20 лет. Но все раздутое когда-нибудь лопается — а это угрожает рецессией, то есть, по кейнсианской логике, опять нужно одалживать или печатать деньги. И так далее… Кейнс когда-то сказал, в ответ на возражения относительно долгосрочных эффектов предлагаемой им экономической политики, что в долгосрочной перспективе все мы — мертвецы. И, в общем-то оказался прав, поскольку на его век кейнсианских стимулов хватило. Но сейчас он, похоже, умирает во второй раз.

Где-то наткнулся на высказывание Пола Кругмана, и у меня есть подозрение, что оно подлинное, — о том, что после известного «кризиса доткомов», когда обрушились акции Интернет-компаний в 2000-м году, нужно было срочно создать такой же мыльный пузырь на рынке недвижимости, чтобы подхлестнуть экономический рост. Его успешно создали, и он, естественно, как всякий пузырь, тоже лопнул. Но дальше пути нет. Уже видно, что даже при очень большом желании повторно такой трюк повторить не удастся, потому что в тех же Соединенных Штатах ставки уже близки к нулю, проценты, фактически, отрицательные, если брать реальную ставку по отношению к инфляции. И, тем не менее, наблюдается очень большая безработица, чего в принципе по Кейнсу быть не может. Это и значит, что кейнсианская теория в нынешней ситуации бессильна: без повышения эффективности экономики ничего не будет. А эффективность растет в результате развития предпринимательства, свободной конкуренции, и отбора.

Собственно, мы в Украине нечто похожее уже проходили — только не все усвоили уроки. Когда-то в Гарварде, нам излагали кейнсианскую теорию. Профессор красиво объяснил, как получается, что в стране есть либо инфляция, либо безработица. Если слишком большая безработица — надо напечатать или одолжить денег, тогда будет чуть больше инфляция, но безработица уменьшится. Это был 1998 год, и я задал вопрос: вот мы имеем страну Украину, в которой на тот момент была инфляция порядка 15% годовых и безработица — тоже порядка 15%. И вот где она на этом графике? Он развел руками и сказал: «Ну, не знаю, это кошмар какой-то».

То есть, на самом деле, проблема была в том, что у нас были крайне неэффективные предприятия и на тот момент они получали огромную поддержку от государства. И за счет этого у нас была огромная инфляция и одновременно огромная безработица, потому что эти предприятия все равно оставались неэффективными, и государственная поддержка только продлевала им возможность оставаться таковыми. У нас такая ситуация сложилась потому, что Украина была наследницей Советского Союза, где неэффективность вообще фактически поощрялась, и никаких механизмов очищения от неэффективных предприятий в принципе не существовало. Но, к сожалению, в похожей ситуации сейчас оказались очень многие развитые страны, в особенности южная Европа, в некоторой степени Франция, в некоторой степени — США.

К сожалению, известный на сегодня рецепт очищения тут только один — он был отработан еще в 80-х годах прошлого века, когда в Штатах пришел к власти Рональд Рейган, а в Англии — Маргарет Тетчер.

Они повели жесткую политику, которая привела на первом этапе к определенной рецессии, но зато очистила экономику от балласта, и позволила ей дальше развиваться на протяжении нескольких десятков лет достаточно хорошими темпами. И сейчас мы подошли к тому, что опять придется проводить такую же политику.

В итоге я могу сказать, что двигателем всегда была и останется частная инициатива, но сейчас ее как никогда необходимо раскрепостить.

В ближайшем будущем нас ожидает дальнейшая глобализация или региональная фрагментация стран и континентов?

Я тут не очень большой специалист, но могу сказать, что в краткосрочной перспективе может быть все что угодно. В то же время, краткосрочная перспектива ничего не решает. А если говорить о долгосрочной перспективе, то следует учесть, что глобализация вызвана не волей каких-то правительств, а тем фактом, что благодаря технологическому прогрессу международные перевозки и связи стали очень простыми и дешевыми, и эта тенденция продолжается. «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз» — эта поговорка все больше устаревает.

Например, от специалистов по рынку сахара я слышал такую историю. В 19 веке гораздо выгоднее было развивать производство сахара и сахарной свеклы в Европе, потому что возить сахар из тропических стран, где растет тростник, было дорого. То есть обходился, то он дешево, но перевозка… Соответственно тем условиям тогда возникла целая отрасль производства сахара из свеклы.

А сейчас ситуация поменялась, привезти сахар из тропических стран намного дешевле, чем производить на месте. И это очень хорошо согласуется со многими другими тенденциями.

Другой пример: добыча угля в Англии была когда-то выгодной, а сейчас уголь возят из Южной Африки потому, что в Англии его добывают в шахтах, а в Африке — карьерным способом, при этом перевозка угля из Южной Африки обходится уже совсем не так дорого.

Точно так же с продукцией из Китая и так далее. И эта объективная экономическая предпосылка к глобализации и глобальному разделению труда никуда не исчезнет — разве что если представить себе, что будет какая-то страшная война или какой-то чудовищный террористический акт, которые разрушат международные перевозки, — но это слишком уж экстремальный сценарий.

Глобализация будет развиваться. На определенных этапах, возможно, будут какие-то региональные попытки закрыться от свободного рынка, но это все преходяще.

Как будет поддерживаться жизнедеятельность все возрастающего количества людей, если большинство георесурсов уже на грани исчерпания? Можно ли тут говорить об альтернативной энергетике?

Я уже говорил, что система «открытого доступа» — свобода и конкуренция в экономике и политике — прекрасно приспособлена к тому, чтобы реагировать на всякого рода вызовы. В частности, в начале 1970-х годов уже предрекали энергетическую катастрофу, потому что потребление нефти росло бешеными темпами, а разведанные ее запасы были ограничены. И любой исследователь мог взять два графика, продолжить график увеличения запасов нефти и график добычи нефти и получить, что где-то к 2020-му году человечество ожидает полная катастрофа, потому что все запасы нефти будут исчерпаны. На самом деле, это работает не так, потому что существуют цены, они дают участникам рынка определенные сигналы и участники рынка начинают работать над тем, чтобы ответить на этот вызов. То есть, это открытая, а совершенно не механическая система, это система, которая умеет приспосабливаться к самым различным обстоятельствам,

Так вот, мы очень хорошо видим на этом примере, что в результате всех этих прогнозов и других событий, связанных с энергопотреблением, цены на нефть действительно выросли и продолжают расти. Но развитые страны, у которых до 1976 года быстро рос уровень потребления, за эти десятилетия практически не увеличивали потребление энергии на единицу ВВП. Более того, некоторым странам даже удалось снизить ее потребление абсолютно. Те страны, которые сейчас очень быстро растут, — такие как Китай, Бразилия — они также очень скоро перестанут наращивать потребление нефти. Тем более, если цена будет так расти и дальше, нефти и газу будут искать замену. Например, на каком-то уровне цены на нефть становится выгодным использование сланцевого газа, который дороже добываемого обычным способом. Становится выгодной добыча энергоносителей в тех местах, где раньше она не была выгодна. Становится выгодным использование различных альтернативных источников энергии, которые при дешевой нефти не имели спроса на рынке.

Поэтому я смотрю на проблему дефицита ресурсов с оптимизмом, понимая, что естественный процесс увеличения цены на них будет всех стимулировать к более экономному их использованию. Более того, я думаю, что мы застанем те времена, когда и абсолютное потребление ресурсов начнет сокращаться, тем более, что многие вещи, на которые сейчас расходуется много ресурсов — это, на самом деле, не то, что необходимо людям для жизни, а то, что они используют для утверждения своего статуса, например, огромные автомобили, которые «съедают» по 30 литров топлива на 100 километров пробега.

Соответственно, должны появиться и какие-то другие возможности подчеркнуть свой статус, которые не будут связаны с расходованием ресурсов, например, популярность блога в Интернете или другие достижения в области создания информации.

Сохранится ли государство в качестве управляющего экономического субъекта, или оно передаст свои функции неким надгосударственным органам?

В каком-то виде государство пока что не имеет альтернативы, потому что на сегодня для масштабов страны это единственный реально работающий механизм, способный ограничить использование насилия в обществе. Когда есть государство, имеющее монополию на использовании силы, и при этом подконтрольное своим гражданам, то именно в такой конфигурации действительно удается минимизировать потери, связанные с насилием. Пока этому альтернативы нет.

Но также хорошо видно, что государство, как субъект, сильно переродилось за последние 250-300 лет. То, что называли государством в средние века и современное государство западноевропейского типа — во многом принципиально разные понятия. Если так будет продолжаться, то, наверное, в перспективе мы перейдем к какому-нибудь обществу без государства в нынешнем понимании этого слова, но это будет очень не скоро. Что же касается наднационального государства, оно образуется, в принципе, так же, как в свое время образовывались государства из различных племен. Внутри этих племен общинная структура как-то ограничивала насилие. Зато между собой они воевали беспрерывно, и считали, что соседнее племя — это законная добыча. А государство этот вопрос на уровне племен сняло, навязав структуру (упомянутый выше «ограниченный доступ»), которая ограничила насилие уже внутри государства. При этом сами государства между собой воевали и воюют.

Такие надгосударственные структуры, как Евросоюз, возникли после второй мировой войны, чтобы решить проблему насилия уже между государствами. Даже если это не физическое насилие, то это могут быть таможенные войны или гонка вооружений, которые тоже отбирают много сил и заставляют впустую тратить ресурсы. Подобные образования возникают естественным путем, но насколько они жизнеспособны, насколько эффективным может быть мировое правительство, — об этом пока говорить рано. Относительный успех европейского проекта объясняется тем, что в Европе государства еще более или менее объединены общими культурными принципами, они на относительно близком и достаточно высоком уровне экономического и общественного развития. А вот разность в таком развитии порождает очень большие проблемы, и мы их сейчас видим в зоне евро, — там кризисные явления связаны именно со странами второго эшелона.

Каковы роль и место Украины в новом экономическом порядке?

Я не могу сказать, что хорошо представляю себе этот новый экономический порядок, его нельзя спроектировать, он будет развиваться каким-то своим естественным образом. Но что Украине, безусловно нужно при любом развитии событий, так это переход к порядку с открытым доступом. Потому что страны, где сохраняется уклад с ограниченным доступом, будут все дальше отставать.

В свое время, еще в средине 20-го века, когда начались первые упражнения по неоклассической теории роста, Роберт Солоу построил свою знаменитую модель, по которой получалось, что страны, у которых относительно много капитала на одного работающего, развиваются относительно медленно, потому что прибавка капитала не дает большой отдачи (это частный случай так называемого принципа убывающей предельной полезности). Соответственно в странах, где капитала мало, его накопление и инвестирование, наоборот, ведет к усиленному росту. Поэтому, по Соллоу, небогатые страны, должны развиваться быстрее и постепенно догонять развитые.

Когда попытались это протестировать эмпирически, то отказалось, что все далеко не так. На самом деле, есть группа развитых стран, которые развиваются и дальше, а есть группа стран, которые, будучи беднее, и развиваются при этом намного медленнее. Если смотреть на график, это два «облака», которые отдаляются друг от друга. Этот феномен очень долго не могли объяснить: левые придумывали всякие псевдо теории вроде «зависимого капитализма», мирового заговора, и т.д., которые не вели ни к каким конструктивным выводам. Так было пока не появились институциональные теории. Они объяснили, что одно облако — это преимущественно страны с открытым доступом, которые уверенно развиваются, потому что там работает главный и единственный двигатель роста — свободное предпринимательство, эффективно действует рыночный обмен, и люди имеют возможность реализовать свой потенциал. Для всего этого, конечно, нужны институции, а для них — социальный капитал и соответствующие убеждения людей. Причем внутри этой группы теория Соллоу, похоже, работает, то есть там относительно бедные страны реально догоняют богатые — хотя это зависит от многих факторов. А в странах с «ограниченным доступом», которые составляют другое «облако», всего этого нет, а люди преимущественно убеждены, что все вокруг — мошенники, а предпринимательство и рыночный обмен — это «игра с нулевой суммой». Вдобавок, эти страны часто воюют, страдают от бунтов, переворотов, и других политических проблем; кризисов — банковских, валютных, и прочих, и в результате только и делают, что восстанавливаются после катаклизмов.

На самом деле, страны иногда перескакивают из первого облака во второе (и никогда наоборот!), но это бывает только по двум причинам: или нашли нефть (хотя и это не всем идет впрок, вспомним Венесуэлу, Анголу, Нигерию…), или благодаря тому, что они переходят к открытому доступу, как на нашей памяти Южная Корея, и страны Центрально-Восточной Европы. Конечно, все экономики начинают развиваться очень быстро на этапе индустриализации, когда к ним приходят инвестиции и технологии, как, например, Китай. И это может происходить в рамках «ограниченного доступа». Но индустриализация — это еще не «открытый доступ». Она только создает некоторые предпосылки, необходимые, но не достаточные. И если страна оказывается не готова к переходу, то она пройдя индустриализацию надолго застревает «на перепутье», поскольку постиндустриальное развитие — за счет инноваций, производства информации — без «открытого доступа» невозможно. Украина не исключение, поэтому для того, чтобы сохранить и приумножить остатки конкурентных преимуществ инновационного характера, и раскрыть их потенциал, нужно по возможности ускорить трансформацию. Что нас пока больше всего держит среди «ограниченного доступа»? Прежде всего, это характернейший для «ограниченного доступа» принцип личной, персонифицированной, власти. Формально, мы живем в правовом государстве. Но все знают, что фактически это не так. Строгость законов умаляется необязательностью их исполнения, и при этом личная власть начальников держаться на избирательном применении неисполнимых законов. Но, на самом деле, в обществе растет недовольство этим, и спрос на нормальные европейские рыночные институции. Если этот спрос материализуется и победит, то наша страна имеет все шансы очень быстро вырасти и присоединиться к клубу развитых стран. И при этом у нас есть шанс избежать ошибок, которые делали европейские страны и Америка, потому что мы все это наблюдали и знаем, к чему это ведет.

Беседовала Евгения Сизонтова

источник