Справедливость. Введение в понятие

В новой беседе Юрия Романенко с Павлом Щелиным разбирается понятие справедливости и четыре базовых теории, которые апеллируют к ней.

Друзья, всем привет. Мы продолжаем наши беседы с Павлом Щелиным. В последней беседе мы анонсировали тему по справедливости. И вот мы начнем ее сейчас разбирать. Предварительно мы сейчас обсуждали, как назвать эту тему. Наверное, так и назовем: «Справедливость. Введение в понятие». Традиционно Павел набросит тезисы, дальше мы их начнем разбирать.

Да, примерно так. Тема немножко, я бы сказал, отличается от предыдущих стримов. Она скорее больше связана с тем, с чего мы начинали, когда мы разбирали такие базовые понятия, как государство, нация, демократия. Сейчас актуально говорить о справедливости.

В принципе, справедливость - это такое слово, такое явление в философии, политологии, которому с одной стороны оно из наиболее частых употребляемых в политической риторике. Практически любая политическая сила говорит о справедливости. С другой стороны, он при всей своей частоте употребления, является одним из самых сложных и внутренне запутанных, если начать в этом разбираться. Поэтому в рамках этого стрима я не ставлю цели жать исчерпывающий анализ, это заняло бы цикл лекций. Но небольшое введение, небольшой экскурс в сложность этого явления по ряду причин.

Причины действительно самоочевидные: события последнего года, даже последней эпидемии COVID, она подчеркивает центральное место, которое понятие справедливость занимает при принятии и политических решений, при оправдывании политических решений, да и в целом при даже самых базовых дискуссий о том, в каком государстве люди хотят жить, стоит ли и т.д. Потому что вопрос о COVID, например о том какие меры оправданы, не оправданы, он неминуемо был связан с целым спектром вопросов, какие жертвы условно приемлемы и неприемлемы (переводя на другой язык справедливы, не справедливы), что важнее – экономические издержки или биологическая безопасность. В итоге это все равно так или иначе сводилось к вопросу о справедливости, что является оправданным. Justified это однокоренное слово just, то есть справедливость, это напрямую связано.

И есть даже более прикладные вещи. Например, в цикле передач про книжку Аджемоглу-Робинсона мы обсуждали то, что для успешного взаимодействия институтов общества и институтов государства необходимо наличие консенсуса в том, что устоявшаяся система правил игры, она относительно справедливая. И это было одним из выводов большого анализа. Также недавнее исследование ЕБРР (Европейского банка реконструкции и развития) точно так же подтвердило, например, что при такой проблематике как неравенство, ключевой вопрос не в его существовании, а то как оно воспринимается. Условно говоря, люди готовы с относительным спокойствием и готовностью принимать существование неравенства, если оно обусловлено факторами, которые они считают справедливыми.

Поскольку это было высказано на анализе западных стран, то это были факторы, например, личного таланта. Допустим, неравенство, вызванное талантом или личными способностями, личным усердием, оно считается справедливым и не взывает напряжения. А неравенство, вызванное, допустим, семейным положением, наследственным, то, что сейчас воспринимается несправедливым, оно вызывает напряжение. И все это, условно говоря, просто указывает на то, что, по сути, какую-либо актуальную общественно-политическую проблему сегодня ты не затронь, ты упрешься в проблематику справедливости так или иначе, либо твой оппонент в нее упрется, она всплывает.

И в рамках этого стрима я поговорю о тех, наверное, магистральных подходах к справедливости, которые сейчас существуют на Западе. Точнее говоря, три их них активно сейчас существуют, обсуждаются на Западе, четвертая сейчас считается более-менее устаревшей. Согласно моему мнению, она единственная, которая с минимальным количеством внутренних противоречий. Но я уже ближе к финалу это расскажу. Но тем не менее, сначала три базовые позиции: это утилитаризм, это либертарианский индивидуализм (условно контрактная теория), третья это роулзианство, и четвертое это коммунитаризм. Сначала обсудим четыре магистральные вещи, а потом поговорим о том, что их объединяет, что их отличает, и потом поговорю о пятой концепции, это аристотельянско-схолатическая, которая стоит достаточно перпендикулярно этим четыре по ряду очень принципиальных причин.

Итак, начинаем по порядку. Первое это, я бы сказал самое популярное среди экспертов-технократов, это позиция утилитаризма. Позиция утилитаризма означает в принципе слово «полезность». Это напрямую связано с идеями полезности, с идеями исчисляемости блага. Ее, наверное, самым известным именно в чистом виде представителем является британский философ ХІХ века Джон Стюарт Милль. Принцип справедливости он определял очень просто: справедливость — это то, что способствует максимальному благу для максимального числа людей. Вот такое достаточно простое определение.

Сходу, если ты его просто так произнесешь его в той формулировке, которую я сказал, большинство людей воспримет: ну норм, согласится. Но у этого определения, как и в целом у позиции утилитаризма, есть несколько очень больших проблем, о которых я сейчас расскажу. Первая проблема: несмотря на то что в этой формулировке утилитаризм определил Стюарт Милль, эта проблема уходит глубже. Проблема уходить к одному из самых фундаментальных философов Модерна Томасу Гоббсу, который на самом деле был предтечей утилитаризма в этом виде.

И еще Гоббс в своем «Левиафане» прямо писал, когда он описывал этого Левиафана, этого государства, которое возникает из состояния хаоса, состояния войны, он, в частности, прямо писал о том, что вот этот Левиафан наделяется полномочиями определять категорию истинности, категорию блага. Другими словами, если суверен (Левиафан — это синоним государства) посчитает что-то справедливым, оно так и будет. Другими словами, определение справедливости, определением того, что является благом, напрямую зависит от воли суверена. И это фундаментальная, не то, чтобы заложенная бомба, но вот эта фундаментальная посылка она продолжается и прослеживается в современном утилитаризме, равно как и в утилитаризме Милля.

В чем проблема: во-первых, мы не можем точно предсказать, что будет полезно в будущем, т.е. в принципе вот эта сама идея то, что можно просчитать калькуляцию жертв, она приводит к тому что на практике самыми последовательными утилитаристами оказывались коммунисты и национал-социалисты, которые, условно говоря, обещают по крайней мере то, что они разгадали законы истории, то что они разгадали как вообще все устройство сообщества работает в целом. И, как следствие, поскольку они претендуют на то что они знают, как достичь максимального числа блага для максимального числа людей, то соответственно любые жертвы, которые будут принесены на этом пути, они становятся максимально оправданными. И в рамках утилитаризма у тебя нет логической возможности этому противостоять.

Мы же идем в правильном направлении. Раз мы идем в правильном, ты ж согласен, что мы идем в правильном направлении, то «лес рубят – щепки летят». Так это действует.

Да. И это именно следствие утилитаризма. Но опять-таки, это же не только про коммунизм. Это в целом наследие позитивизма, т. е. представление о том, что мы можем научно, математически просчитать, каким образом нам оптимально организовывать общество. Подчеркну разницу – не логически, не даже философски – а именно научно, с применением физики, математики и естественных наук мы можем что-то просчитать. И если мы теоретически вот это правильно просчитаем, то в принципе любые жертвы на этом пути будут оправданы в рамках утилитаризма. Даже не оправданы, а справедливы. В рамках утилитаризма такая политика будет не просто оправдана, она будет именно справедлива, поскольку она будет способствовать максимальному количеству благ.

И на самом деле, связанная с этим вторая проблема - что само понятие блага в утилитаризме, на самом деле, пустое. Оно напрямую зависит от воли суверена. Утилитаризм не может тебе объяснить, что он подразумевает под вот этим понятием блага. Условно говоря, в него можно засунуть вообще все что угодно: хочешь засунуть светлое будущее, хочешь засунь покорение космоса, хочешь засунь климатический кризис, хочешь засунь, условно говоря, пандемию от COVID. Это вот все в рамках этой модели.

На самом деле, она очень напрямую завязана на вот такую ницшеанскую волю к власти. То есть, суверен в конечном итоге определит, что для тебя наиболее полезно, что для тебя наиболее справедливо, и как следствие это будет оправдано.

Но вот это, тем не менее, очень распространенное интуитивно по крайней мере среди особенно экспертов-технократов, экспертов их международных организаций, которые обладают большим числом компетенций. Как результат, у тебя создается действительно ощущение, что ты знаешь, как правильно, ты знаешь как надо, научным математическим опытом, возникает большой соблазн, это знание наделяет тебя возможностью определять, что есть справедливо, что нет. Первый магистральный пункт.

Второе магистральное направление — это условно то, что можно назвать либертарианством. Но на самом деле, правильнее будет сказать это локкианство. То есть, это вот Джон Локк, это один из фундаментальнейших философов, с работами которого рекомендую ознакомиться всем слушателям, по крайней мере с его вторым трактатом о государстве. Локк это является апологетом индивидуальных прав, индивидуальных свобод и предтечей теории полноценной контрактной теории и минимального государства.

По сути говоря, то, о чем говорит Локк, он говорит о том, то, что все граждане, все люди наделены неотъемлемыми натуральным правами, и соблюдение которых будет справедливым. Есть вот этот неотъемлемый набор естественных прав, и их нарушение… Скорее он определяет свободу через негатив, есть негативные свободы и позитивные свободы. В данном случае справедливость по Локку она скорее негативная: нарушение твоих естественных прав будет несправедливо.

Естественные права они минимальные: это право на жизнь, на собственность. Собственно, как в американской декларации независимости: жизнь, собственность и преследование счастья. А дальше все что сверху вот этих естественных прав, это все определяется контрактной теорией: если ты добровольно вступил в контрактные отношения без применения насилия над тобой, то в принципе это справедливо. Если в этом нет прямого насилия, значит мы не можем жаловаться на последствия твоего выбора.

Пример. Приплывают переселенцы из Европы в Северную Америку и подписывают с индейцами контракт на передачу земли за какие-то бусы. В рамках понимания этой теории это абсолютно справедливо, потому что они же сами как бы подписали, никто же их не заставлял. Он не равноценный этот обмен, но с точки зрения вот этого подхода…

Тонкий момент: если утилитаризм в гораздо большей степени завязан на позитивистское представление о науке, на математику, на просчет, то либертарианский в гораздо большей степени юридически правовой, он завязан вот именно на контракт, на право, на юриспруденцию Подписанный контракт и право собственности, они все отсюда вытекают. Это действительно фундаментальный принцип справедливости, на котором были основаны в том числе США. Среди республиканцев и консерваторов в целом американских Локк является одним из источников вдохновения и главным теоретическим мыслителем. Но в дальнейшем его теории были развиты дальше в ХХ веке: это Роберт Нозик, философ и экономист, Милтон Фридман в чистой экономике, Айн Рэнд в политической культуре. Всех их, условно говоря, можно сводить к Локку.

Но здесь есть та же самая проблема, но под другим соусом. Когда Локк писал свои трактаты, он размышлял в рамках религиозной традиции. Это было раннее Новое время, ни о каком атеизме речи не шло. Формулировки Локка, например, слова то что вот эти естественные права напрямую проистекают от Бога, это Богом данные права, и вот как это в американской декларации независимости «Dare by the Creator», т.е наделены Создателем этими неотъемлемыми правами. На самом деле, вот этот Создатель, вот эта фигура божественности в рамках локкианской теории контракта она является на самом деле гораздо более даже необходимой, чем в классической схоластике, католическом учении, или в классическом аристотельязме. И даже вот в учении дохристианских философов справедливости.

Объясню в чем проблема. Все вот эти естественные права, если взять всю совокупность метафизики Локка, т.е. всю философскую теорию Локка, а по Локку человек - это существо, которое обладает способностью мыслить, но ничего не может знать наверняка по ряду причин, потому что наше познание несовершенно, то единственный способ знать что-то наверняка, по сути опять-таки, получить это напрямую через определенное божественное откровение. И Бога мы тоже по этому образу мы постигаем не посредством наших усилий нашего разума, а через апостериори, через божественное откровение нам.

Но как следствие, если ты убираешь из вот этой конструкции естественного права божественное основание, как это произошло в ХХ веке, то весьма оказывается, что вот эти даже права на жизнь, на собственность, на соблюдение контрактов, они оказываются не самыми очевидным. Они оказываются под сомнением, в зоне критики. Это мы наблюдаем сейчас, когда даже современные США - это пример того, как эта локкианская модель столкнулась с пределом.

Надо понимать, локкианский проект, что он хотел – он хотел сохранить естественные права, вот эту всю концепцию естественных прав, которые напрямую заимствованы из схоластики, и соединить его с наследием Реформации, с наследием английской буржуазной революции, добиться автономии от Рима, от Католической церкви, т.е. прежде всего добиться религиозной свободы. И с этой точки зрения он является революционером. Весь его метафизический проект, к кому сейчас никто не обращается, он разрабатывает там очень сложную теорию познания, очень сложную теорию идей, как простые идеи соединяются в сложные идеи последствием логических операций, но при этом они обладают собственным онтологическим статусом. Очень интересно, но это уже именно больше к философии.

На практике что важно: вот этот локкианский проект – это попытка, условно говоря, усидеть на двух стульях. С одной стороны, пытаться использовать наследие традиции, наследие консерватизма, но при этом быть условно прогрессивистом.

Смотри, я здесь добавлю. Локк писал тогда, когда в Британии происходили очень фундаментальные преобразования. Потому что, если Гоббс писал как раз во времена Гражданской войны середины 17 века, по сути, когда необходимо было стабилизироваться, необходим был вот этот действительно суверен, который прекратит весь этот хаос, эту войну всех против всех.

Важный момент: Локк это писал, как критику Гоббса, ему не нравился вот этот Левиафан, который вообще может все порешать. Он видел угрозу в таком Левиафане.

Да, потому что если Гоббс был не против того, чтобы король опять получил всю полноту власти, условно говоря, с помощью которой можно решить проблемы государства, то соответсвенно для Локка это было неприемлемо, потому что прошла Славная революция 1688-1689 годов. И как раз одна из ключевых фундаментальных задач, которая стола перед интеллектуалами той эпохи – не допустить возврата к абсолютизму или противопоставить что-то.

И вот Локк как раз, по сути, вырабатывает концепт, который объясняет, почему возврат к абсолютизму, который допускает Гоббс, невозможен, и соответсвенно, как сделать систему более гармоничной, сохраняя короля, с одной стороны, и делая вот это политический режим справедливым. Это важно для понимания, в каких условиях они творили.

Нет, это ключевое на самом деле время. Если там посмотреть, то все на самом деле общественно-политические споры ХХІ века, они все заложены в период позднего средневековья - раннего Нового времени. Это очень неприятно думать тем, особенно марксистское наследие, те кто верит в огромный социальный прогресс.

Но на самом деле, фундаментально мы все продолжаем пытаться разобраться в тех противоречиях, которые были вскрыты в тот период. И, собственно, вот локкианское противоречие, опять-таки, которое Локк тогда не мог никак осознать, потому что он жил в другом контексте. Но вот эта вся его теория контракта в том виде, в котором он себе мыслил, в котором она работала только в условиях опять-таки старого консервативного общества, насквозь пронизанного до локкианскими, догоббсовскими представлениями о справедливости, о долге и о локальном сообществе, о том кто кому что должен, и о семейных отношениях. И в рамках этого сообщества вот эта локкианская теория контракта она выглядела крайне привлекательно, в том числе и с точки зрения государственного политического устройства.

Но вот то, что мы видим сейчас, то что в современных условиях, то что чем больше индивидом начинает воспринимать тот факт, что у них нет никаких других обязанностей перед как сообществом, так и государством, так и перед семьей, кроме тех, которые они выразили свое непосредственное согласие, что например проявляется вот с этой историей с масками. То есть, мы не проводили референдум по поводу того, стоит ли нам носить маски, не стоит нам носить нам носить маски. И с точки зрения локкианского взгляда на мир, то это разумный вопрос.

Если я напрямую не выразил моего согласия через какую-то структуру, через какое-то распределение, почему ты влезаешь в мою частную свободу? Я буду гулять без маски в общественных местах, потому что мое право, потому что не было вот этого согласия, юридизма. И в целом вся вот эта структура ткани общественной солидарности в рамках вот этого локкианства, в рамках нового сообщества, она разрушается, т. е. если доводить Локка до логического конца в современных условиях, в рамках него очень сложно в принципе представить существование большого сообщества.

Мы можем представить, условно, себе маленькое сообщество, в котором обустроена контрактная договоренность всех между всеми, но в рамках большого сообщества, где принятие быстрых решений, неполнота знаний, неполнота информации, необходимые ресурсы солидарности, справедливость требует ресурсов солидарности, которые Локк считал сами собой разумеющимися, но которые, как показала история, вообще не являются не разу саморазумеющимися, но которым его теория не оставляет им места для самовозникновения.

Вот это такая фундаментальная проблема локкианства, с которой во времена COVID, и во времена в целом дебатов вокруг COVID, да и во времена любых механизмов солидарности. Допустим, нужна ли солидарная медицина. Допустим, насколько справедлива, т.е. проблема медицины, здравоохранения. Любая проблема, которую не факт что возможно решить на индивидуальном уровне, через личный контракт, у локкианства начинаются с этим проблемы. Но тем не менее, это достаточно важное магистральное направление, которое примерно вот так можно обрисовать.

Третья теория гораздо более современная. На мой взгляд, она не является совсем уж радикально новой, но ее очень важно разобрать, потому что она является крайне сейчас популярной среди прогрессивных либеральных политиков, особенно в Европе, ну и в США тоже на самом деле, среди демократической партии. Там внутри демократической партии либо прямо совсем демократический социализм, либо то, о чем я собрался рассказать. Это Джон Роулз и его теория справедливости, которая собственно по имени создателя называется роулзианская. Она относительно свежая. Книжка, в которой он фундаментально описал ее принципы, вышла в 1971 году. Для контекста: если первые две теории уходят корнями в Новое время, это довольно свежий материал.

Роулз начал с логического эксперимента, он попытался понять, как люди будут строить свое сообщество за условной вуалью неведения. Идея в чем: тебе нужно представит общество, не зная о своем статусе в нем. Ты должен представить, как бы ты строил общество, не зная, ты родишься в нем богатым, бедным или где-то посредине. За вот этой вуалью неведения своей личной судьбы, из вот этого такого абстрактного положения наблюдателя в вакууме, как бы ты построил такое сообщество, и какие ты бы в нем установил бы принципы справедливости. И по Роулзу, он предполагал, то, что столкнувшись с риском оказаться в совсем плохом положении, люди не будут требовать полного равенства, но поддержат принципы современного государства всеобщего благосостояния.

Справедливость по Роулзу – это справедливость Welfare State. Вот это понятие государства всеобщего благоденствия, философское под него самое такое целостное основание подвел Джон Роулз. С одно стороны, государство гарантирует обеспечение основных потребностей для самых уязвимых слоев населения, но при этом оставляет возможность для личного карьерного роста, личного карьерного успеха, и в рамках этих условий запускается очень позитивная по Роулзу динамика.

И условно говоря, то, что мы видели во времена начала COVID, карантинные меры весны, они во многом оправдывались роулзианской логикой. Если бы мы бы были стариками, и если бы наши жизни были бы в группе риска, мы бы скорее всего поддержали бы карантинные меры, и поэтому эта мера справедлива. Вот роулзианство в кристаллизованном виде. Не буду сейчас критиковать роулзианство с точки зрения философии, потому что на самом деле это такой микс, как и welfare state в целом микс, я бы сказал, и локкианства и определенного даже социально-христианского наследия. Но что важно: надо понимать, что у роулзианской справедливости есть две принципиальные особенности.

Первая справедливость, по Роулзу, несовместима с гибкими сообществами. Что я имею в виду. Роулз сам писал, что в тех сообществах, которые он рассматривает, и правила игры, о которых он пишет, оно предполагает, что членство в этих базовых институтах сообществ обуславливается моментом рождения и заканчивается нашей смертью. Другими словами, такие явления, допустим, как иммиграция, глобализация, масштабное перемещение людей их одной страны в другую, вот эти все волны, почему вот этот мигрантский кризис оказался таким большим вызовом? Потому что в рамках роулзианской модели на него ответить действительно гораздо сложнее. Государство всеобщего благоденствия работает, когда вот эти принципы справедливости в них вкладываются все члены сообщества.

Что происходит, когда в это сообщество входит другое извне, или ты меняешь свое членство между этими сообществами благоденствия, остается открытым вопросом. Потому что теоретически, если была бы возможность переносить с собой полноценный капитал между вот этими всеми структурами, возможно как-то эту справедливость можно было бы сбалансировать. Но на практике это сделать невозможно, поэтому вот эта вот обратная сторона победившего роулзианства – это мир, в котором крайне сложно будет менять гражданство, будет гораздо более сложнее, чем по крайней мере это было в 1990-е и в 2000-е. Вот эта вся масштабная миграция в рамках роулзианства - это вызов, это не нечто позитивное.

Смотри. Потому что оно родилось в 1971 году, когда были уже устоявшиеся после Второй мировой войны, в ходе всех конфликтов ХХ века (я имею в виду на Западе) были устоявшиеся государства welfare, и в Штатах оно образовалось, и в Европе образовалось. Но при этом весь мир еще не был так вовлечен в глобализацию, она только вот с 1970-х как раз начиналась, после того как начала Бреттон-Вудская система разваливаться и все остальное. И соответсвенно, оно просто не предусматривало таких опций.

Потому что когда рухнул СССР, когда начались все эти бурные изменения в конце 1980-х, и мир вдруг стал резко таким турбулентным и расширяющимся с точки зрения наличия в нем западной модели как драйвера, то конечно же, туда ринулись мигранты, возникло очень много чего, связанного с глобализацией, с появлением многих производственных площадок, в Азии и в Латинской Америке…

Да. Это очень важный момент. Это очень сильно мешает.

На самом деле, вот эта теория, она просто не адаптирована была, по сути, несмотря на то что она относительно недавно появилась. Ей сложно адаптироваться даже к тем новым реалиям, которые появились, не говоря там про Локка, про Гоббса…

Я бы сказал, те проблемы, которые поставили Локка, Гоббса, они гораздо более актуальны, чем поставил Роулз. Роулз просто очень популярен сейчас, и его принципы активно применяются при разработке политических решений, поэтому их надо знать. Но то, что ты сказал – да, это абсолютно правильно. Даже вот перенос производства в рамках роулзианства правильнее бы тогда смотреть, если бы ты условно был рабочим этого завода, насколько ты бы хотел, чтобы твое производство переносили в Китай. И поэтому просто подчеркну: ключевой вопрос с роулзианской теории становится вопросом о границах, где ты определяешь границы политического сообщества. Потому что справедливость по Роулзу, она всегда справедливость не абстрактная, а внутри определенных границ.

Даже, например, если мы посмотрим в рамках ЕС, то вот эта критика направлений по роулзианству, она как раз ведет речь о том, где проходят границы. Вопрос – должны ли северные страны скидываться на помощь Италии, условно. Это в рамках вопроса, где мы определяем границы. Если мы определяем их как весь ЕС как единое целое, то да, по роулзианству, должны. Если бы мы были на месте Италии, мы бы хотели, чтобы нам была оказана такая помощь. Соответственно, нужен институт. И это будет справедливо. Но трюк в том, пока что такой солидарности нет. Роулзианство предполагает солидарность государств, общность государственных масштабов, четко осознающих свои границы.

Смотри. В случае Греции есть. Вот сейчас греческий кризис, связанный с турками. Он как раз показывает, что такая солидарность проявляется. Потому что австрийцы, немцы появились на границах Греции, они сейчас конкретно защищают периметр Греции, поскольку они хорошо понимают, чем чреват приход новой волны мигрантов, которые допускает Турция, которая пытается таким образом манипулировать ЕС, и пытается выиграть свои позиции в восточном Средиземноморье.

Смотри. Здесь я могу возразить. Как раз вот связанная с этим проблема. На практике роулзианство очень часто плохо работает в не консенсусной системе и скатывается в утилитаризм. Помимо того, что у тебя должны быть границы, вопрос границы должен быть решен, у тебя должен быть решен вопрос о благе. То есть, вот это представление о желаемом, представление о норме представления о стандартах, они должны быть относительно консенсусные. Роулзианство не будет работать, если у тебя половина общества считает, что, условно говоря, минимальный базовый доход — это прекрасно, и половина что это ужасно. У тебя здесь консенсуса не будет.

И вот если применительно к солидарности по поводу Греции, тут надо смотреть на конкретные заявления и на конкретную теорию. Потому что с точки зрения роулзианства, если бы мы были бы Грецией, то мы бы хотели, чтобы нам была оказана помощь, и это справедливо. Либо даже, например, с точки зрения утилитаризма, который ты сейчас по сути привел: мы не хотим, чтобы к нам пошла новая волна мигрантов, поэтому мы защищаем свой интерес. Но это разные логики. И какая именно логика сейчас применяется в греческом кризисе, сказать сложно. Но и не особо на самом деле важно, это просто как пример.

То, что мы гораздо больше видим противоречий, когда речь идет именно о приеме мигрантов, даже в рамках ЕС, речь идет о распределении экономических выплат, дотаций, субсидий, здесь вот эта общее пространство усложняется. Тут главное просто подчеркнуть слушателям, что вопрос о границах: кого мы считаем частью нашего сообщества, и то, что роулзианство это внутренне-причинно закрытая система, она не предполагает особого взаимодействия, это как «закрытые огородики». Примерно как-то так.

Но тем не менее, вот эти все три системы, которые я описал – локкианство, утилитаризм и роулзианство – они все отталкиваются так или иначе от представления о том, что вопрос справедливости является вопросом субъективным, что это является вопросом, в конечном счете, так или иначе, зависит от действий людей. И это может быть социальный контракт (за исключением Локка, который пытается усидеть на двух стульях), либо это вуаль неведения, которая является разновидностью социального контракта, либо это напрямую воля суверена, который вместо божественного образа определяет эти категории на основе своих представлений о благе.

Альтернативой этому является т. н. этика ценностей, которая опирается на греческую философию Аристотеля. Ее базовая посылка в том, что ценности, в том числе и ценности справедливости, также как и ценности красоты, они являются объективными и существуют в независимости от нас. Условно говоря, мы свободны выбирать их, мы свободны отвергать их, мы способны поступать справедливо, несправедливо, но мы неспособны переопределять справедливость, иначе мы лишаем само понятие какой-либо логической познавательной ценности. И если ты помнишь, это старый спор, который мы обсуждали во время стрима про Турцию, как в исламе был спор между двумя течениями, и как раз который одни считали, то что во главе стоит воля, а другие считали, что во главе стоит разум. И тогда была очень хорошая цитата: Божественное откровение не делает вещи хорошими или плохими, то, что убийство плохо не потому что его запретил Аллах, а Аллах запретил убийство, потому что он плохо.

Тоже самое относится к справедливости. Условно говоря, осуждение заведомо невиновного человека плохо не потому что мы так договорились, потому что так решил наш суверен, потому что это способствует максимальному благу, а оно плохо само по себе, и мы можем договориться о том, что это должно быть прописано в законе для большей гарантии, потому что оно плохо само по себе. Это на самом деле в какой-то степени удивительно, то что сейчас требуется даже вот этот простой тезис отдельно выделять и отдельно обсуждать, потому что по крайней мере в рамках западной традиции, в рамках столетий эти тезисы были самоочевидны, и более того, они были в какой-то степени самоочевидны даже для тех, кто подобно Локку, критиковал эту традицию и предлагал альтернативные взгляды на мироустройство.

На самом деле, он очень просто на низ опирался. По крайней мере, он опирался на вот это представление о неотъемлемости, объективности, ценности, когда он расписывал свои представления о правильном государственном устройстве.

Плюсом такой модели является то, что мы можем себе позволить отказаться от попыток строить справедливость на групповых уровнях. Мы можем позволить рассматривать вопросы справедливости в форматах личностных историй, в формате отдельных личностей и в формате индивидуальной ответственности. Допустим, говоря крайне сложно определить, насколько справедливо та или иная политика в рамках групповых масштабов. Пример: вопрос наследия рабства в тех же самых современных США. Сейчас очень сильно идет попытка на основе теории идентичности доказать то, что в рамках исполнения исторической справедливости, современным потомкам рабов должны быть выплачены компенсации.

В рамках этики ценностей, тебе в принципе не нужно отвечать на подобные вопросы. Тебе нужно смотреть на отдельные человеческие истории, которые происходят конкретно сейчас, либо работать с теми людьми, которые еще живы. Допустим, осудить конкретного человека за конкретное преступление, которое он совершил, мы можем, а осудить группу на основе каких-то групповых признаков мы не можем, это в принципе невозможно в рамках этого подхода.

Этика ценностей открывает гораздо больше возможностей для гибкости и для меньшего радикализма. Условно говоря, такой подход, который предполагает взгляд на общество как на сложную систему, в которой не бывает, наверное, универсальных ответов. В ней можно найти универсальные ценности, но не бывает универсальных ответов, потому что не бывает универсальных историй, каждая история индивидуальна.

На самом деле, не самый популярный тезис, но я его тем не менее выскажу – только в рамках этики ценностей мы можем так или иначе сохранять индивидуальность как именно в качестве личности, кроме субъекта. Потому что во всех других теориях мы так или иначе апеллируем к групповым интересам. К групповым интересам мы апеллируем в утилитаризме, мы рассуждаем о благе больших групп; к групповым интересам мы на самом деле апеллируем в роулзианстве, потому что мы точно также мы говорим об индивидуальном интересе, но на самом деле мы апеллируем к интересам больших групп, больших сообществ; в локкианстве мы просто оказываемся внутренне непоследовательны по тем причинам, которые я объяснил выше.

Тем не менее, в рамках этики ценностей мы модем путем нашего разума исследовать мир вокруг нас, и на основе вот этого исследования приводит к определенным выводам, и применять их к конкретным ситуациям, конкретным событиям. С этим связано следствие того, что вот эта теория она предполагает очень большую степень автономности сообщества и субсидиарности. Условно говоря, в рамках этики ценностей нужно быть очень осторожным с попытками найти универсальные ответы на все человеческие беды и несправедливости, и проблемы должны решаться на том уровне, которому они соответствуют. Условно, на уровне семьи, локального сообщества, города. И только-только какие-то самые большие не решаемые проблемы могу решаться на вертикальном уровне.

Это может быть структура государства, но в рамках этой системы у локальной власти, местного самоуправления гораздо больше полномочий решать конкретные проблемы конкретных людей чисто потому что они скорее всего будут больше их знать, будут больше обладать лучшей способностью.

Нет универсальных решений на различные по масштабу проблемы. Вот так это заучит.

Да. У нас есть путеводные маяки в виде постигнутых мышлением и в целом логическим самоанализом маяки, это вот это то, как мы определяем что такое справедливость. А Аристотель определяет ее довольно просто: справедливость – это вопрос долженствования, это соответствие между существующим, и то, как ты к этому существующему относишься. Условный пример: справедливо восхититься прекрасной картиной. Несправедливо восхититься ужасно нарисованной картиной. Справедливость – это воздание должного чему-то, справедливость ответит добром на добро, несправедливость ответит злом на добро и т.д. Это вопрос о долге, о соответствии, о твоем индивидуальном действии, о твоей индивидуальной ответственности за твое индивидуальное действие.

Тут я не буду лукавить: проблема, почему это гораздо менее популярно. Это самая маргинальная на данный момент теория. Она, во-первых, гораздо более требовательна, она предполагает взрослого, ответственного индивида, вот эта этика ценностей, она требует мышления и самоанализа, потому что у тебя мир наполняется причинно-следственными связями, и у тебя есть обязанность эти причинно-следственные постигать; во-вторых, она требует субъекта, т.е. твоя главная задача по жизни становится не думать о мировой несправедливости, о том как нам изменить мир, переустроить человечество и построить рай на земле, а о том, как лично ты должен не пропустить зло в рамках твоей конкретной жизни. в рамках твоего конкретного усилия, в рамках твоего конкретного действия ты не должен принимать решения и часто решения о сложности. И как следствие, эта система этики, справедливости, она иерархична.

Условно говоря, она не будет, по сути, возлагать всю ответственность, одинаковую пропорцию ответственности на группы, она не обвинит, условно говоря, всех белых в расизме и даже условно всех граждан РФ в агрессии. Ответственность всегда будет пропорциональная, в зависимости от тех индивидуальных действий, которые той или иной властью, возможности влиять на те или иные решения, которым обладал то или иной индивид. А сейчас, скажем так, тот мейнстрим, он прямо этому противоречит, поэтому самое популярное направление.

Да, оно требует очень жесткого контакта с миром, т.е. вот эта теория ценностей, она про твои поступки здесь и сейчас, про то что ты можешь как индивид делать здесь и сейчас, неважно, работаешь ты простым муниципальным служащим или президентом, принцип остается тот же. Вопрос – какая твоя доля ответственности за происходящее, он пропорционален, и твоя фундаментальная задача соответствовать вот эти универсальным принципам.

И отдельный вопрос то, что почему интеллектуалы западные в университетах отказались от этики ценностей как мейнстримовой позиции. Она прямо противоречит ницшеанскому волюнтаризму, который является возможностью самому тебе определять, что является добром, а что является злом. Волюнтаризм, вот эта вот контрактная теория, утилитаризм, все это можно свести через несколько предпосылок, но в конечном итоге сводится к тому, что ты можешь сам своей волей определить что является добром, что является злом, и на уровне философского анализа это утверждение не было никогда опровергнуто, то, что мы в целом способны это сами определять и то, что объективные ценности не существуют.

И здесь я бы хотел не то, что бы возразить, немножко скорее дополнить, подебатировать. У тебя была одна лекция с Дацюком, где он цитировал Френсиса Бэкона, о которой он сказал то, что триумф Запада был обусловлен тем, что знания – это власть и сила. Знание позволяет тебе сформировать реальность…

Он это в самом начале говорил.

Да. Но вот я бы дополнил. На мой взгляд, триумф Запада, чтобы вот эта фраза соответствовала причине триумфа Запада, это надо дополнить одним важным дополнением, то, что знание – это власть и сила, обузданные и подчиненные истине. То есть, твоя власть и твоя сила они существуют не в вакууме, они подчинены неким объективным законам, некоторым объективным стандартам, хотя бы на самом простом уровне законам логики и мышления. Хотя бы закону тождества, хотя бы закону тому, то, что А является А. А знание как власть и сила, ничем не обузданные, не обузданные истиной, не обузданные идеалом истины, неминуемо заканчивается волюнтаризмом, когда вот смотри, условно говоря, на всю вот эту теорию гендера, как пример, когда ты сам можешь определять, условно говоря, что ты есть, какой ты есть, какое общество есть.

То есть, ничем не обузданное знание и сила в конечном итоге просто приводят к силе, я бы сказал силе не нужно знание само по себе. Чтобы это уравнение работало, Западу требовалось аристотельянское наследие, на которое он традиционно опирался, наследие греческих классиков, где вот этот процесс был подчинен истине, т.е. идее истины, идее абсолютной объективной справедливости. Но это очень требовательно к интеллектуалам, которым гораздо приятнее рассуждать о том, как они сейчас возьмут и построят рай на земле. Это предполагает гораздо большей скромности, когда тебе нужно постоянно сверять себя с идеальным внутренним камертоном.

Но тем не менее, на мой взгляд, скажем так, по крайней мере в рамках западного философского проекта, мы рано или поздно увидим движение назад в эту сторону. Примерно так.

Отлично. По-моему, отлично вышло.

Хорошо, на этом заканчиваем традиционно. Час почти пролетел незаметно. Поблагодарим Павла за такую почти лекцию.

Подписывайтесь, ставьте лайки. Держитесь. Обнимаем, целуем.

Пока.

Всех благ.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook, канал Юрия Романенко на Youtube, канал Юрия Романенко в Telegram, страницу в Facebook, страницу Юрия Романенко в Instagram