Победа-1945: «народная война» против имперского сталинско-брежневско-путинского мифа

За последние пять лет в Украине стали вынужденно хорошо разбираться в гибридной войне и в информационно-психологической войне как ее составляющей — появилось некоторое количество экспертов, публицистических и даже научных книг на эту тему, немало аналитических статей. Но еще одна важнейшая составляющая гибридной войны прошла мимо внимания украинского интеллектуального и экспертного сообщества: речь о когнитивной (смысловой) войне.

Когнитивная война — это война идей, смыслов, мировоззрений, интерпретаций, нарративов, картин мира, фундаментальных оснований бытия, идентичностей, концепций прошлого, настоящего и будущего, которые заложены в произведения культуры (как элитарной, так и массовой), в политическую пропаганду, в модели образования, в философские и религиозные учения, в научные доктрины, в методологии анализа и интерпретации реальности и в иные «инфраструктуры ментальности».

Стоит отметить разницу: информационно-психологическая война связана с информированием, с распространением фактов и фейков, она ориентирована на отдельные сегменты населения и рассчитана на кратковременный результат; когнитивная война — связана с интерпретацией и осмыслением фактов, оперирует сложными онтологическими и этическими категориями, ориентирована на всё население в целом, пытается корректировать или даже менять национальную идентичность — в общем, претендует на долгосрочное по времени выстраивание иной картины мира.

Украина научилась относительно эффективно отбиваться от информационно-психологических атак с российской стороны — бороться с информационными фейками вроде «распятых мальчиков», отключать российские федеральные телеканалы от вещания на украинской территории, блокировать «Яндекс», «Одноклассников» и иные политизированные интернет-сервисы, создать систему контрпропаганды — пускай хлипкую и не слишком эффективную, способствовать созданию целого сообщества проукраинских интернет-блогеров, «ботов», «троллей» и т.д.

Когнитивная же война оказалась не идентифицированной украинским интеллектуальным сообществом как специфический тип противостояния. Поэтому украинский ответ на внешнюю когнитивную агрессию на протяжении последних лет выглядел чаще всего несистемным, неконцептуальным, спорадическим, интуитивно сгенерированным.

Когнитивное противостояние с Украиной велось и продолжает вестись по нескольким фундаментальным направлениям, среди которых: историческое целеполагание Украины, украинская и российская историософии (в т.ч. «борьба за киевское наследие» — Древнюю Русь), православная церковь и «политическое православие» в Украине, оценка феномена СССР и советского периода истории, Голодомор, восприятие и варианты интерпретации украинского языка и культуры, «Русский Мир» как геокультурный проект и др.

Одна из важнейших тем, в пространстве которой ведется когнитивная война между Россией и Украиной, — тема Победы над гитлеровской Германией в 1945 году и всего, что прямо или косвенно связано с Великой Отечественной и Второй мировой войнами. (Заметим, что сам термин «Великая Отечественная война» имеет эмоционально, этически и пропагандистски окрашенный заряд; этически нейтральный синоним: «Советско-немецкая война».) При этом логика, выстраиваемая большинством украинских идеолог-мейкеров, историософов, интерпретаторов исторического прошлого и пропагандистов в подобной «войне памяти» уязвима, низкоконкурентна, неконцептуальна, болезненна и фрустрационна для значительной части жителей Украины. Когнитивная война предполагает работу с многомерными онтологическими конструкциями и ответы на сложнейшие фундаментальные вопросы бытия. Украинская интеллектуальная элита в целом оказалась не готовой к сложной борьбе с российскими когнитивными атаками.

В путинской России за последние два десятилетия память о ВОВ и культ Победы был превращен политическим режимом в «гражданскую религию». Российская власть исходит из того, что это — единственный беспрекословный символ, объединяющий всю Россию и всех россиян, абсолютная опора российской идентичности. (На втором месте по значимости идет полет Гагарина и успехи Советского Союза в космической гонке 1950–1980-х, однако их мобилизационный потенциал заметно ниже и контрастирует с нынешним состоянием российской космической отрасли.) Путинский политический режим с первых лет своего становления «приватизировал» символический капитал Победы и использует его как инструмент — и для укрепления собственной легитимности внутри страны, и для решения задач за пределами России — прежде всего, в странах СНГ.

Неслучайно с начала 2000-х годов многие украинские аналитики и представители «проукраинской интеллигенции» стали воспринимать тему ВОВ и Победы как когнитивный инструмент кремлевской пропаганды, как одну из базовых составляющих концепта «Русского Мира» — мол, через них Москва пытается смыслово и информационно подчинить Украинское государство и общество российскому влиянию.

В Украине интерпретация Победы-1945 всегда была сложной и неоднозначной проблемой, поскольку на украинской территории применительно к 1939–1945 годам можно говорить о четырех параллельных процессах: Вторая мировая, Великая Отечественная (Советско-немецкая), гражданская и национально-освободительная войны. Многие жители Украины оказались в различных военных соединениях и имели различный боевой опыт. Сам территориальный состав послевоенной УССР и нынешней Украины стал в некотором смысле одним из результатов Второй мировой войны.

В Украине, в свою очередь, с конца 1980-х открывались многие до того закрытые страницы истории ОУН, УПА и иных организаций и подразделений, участвовавших во Второй мировой войне и объявленных в Советском Союзе коллаборантами — «пособниками Гитлера», врагами советской власти и т.п. Это проблематизировало советский нарратив (повествовательный вектор) о ВОВ, подвергло его критическому анализу и переосмыслению.

В ответ на украинскую Оранжевую революцию в России Кремль развернул политику мобилизации, в контексте которой был задействован символический капитал Победы-1945: так, в мае 2005 года впервые прошла акция «Георгиевская ленточка», которая, по замыслу ее организаторов, должна была психологически объединить российское общество с властью — в контексте памяти о ВОВ. (Уже на следующий год при помощи пророссийских организаций акцию стали продвигать и в самой Украине.) При этом у наблюдателей складывалось впечатление, что речь идет вовсе не о событиях из исторического прошлого, а о современной политике, в которой «правильная история» и «патриотический образ прошлого» является одним из инструментов решения сегодняшних политических и геополитических задач — укрепления устойчивости политического режима, повышения легитимности верховной власти и ее действий и др.

Травматичным для украинского общественного сознания стало высказывание на тот момент премьер-министра РФ Владимира Путина от 16 декабря 2010 года о том, что Великая Отечественная война была бы выиграна и без Украины (примечательно, что в России оно оказалось практически незамеченным).

Аннексия Крыма и начало войны на Донбассе весной-летом 2014 года еще более обострили восприятие этих тем украинским обществом, поскольку российская пропаганда и украинские сепаратисты сознательно использовали символику, атрибуты и идеологемы ВОВ в качестве когнитивного и информационно-психологического оружия против защитников Украинского государства. Российская пропаганда не без успеха убеждала жителей Юго-Востока Украины (а также российских телезрителей), что война на Донбассе — это война между «Добром» и «Злом», между «наследниками Победы-1945» и «киевской нацистско-фашистской хунтой», «наследниками Гитлера и Бандеры». «Георгиевская» ленточка из символа ВОВ и Победы-1945 превратилась в символ российской агрессии против Украины — в 2017 году в украинском законодательстве была установлена административная ответственность (арест на срок до 15 суток) за ее публичное ношение.

Еще одной достаточно эффективно сконструированной когнитивной ловушкой стала акция «Бессмертный полк», получившая в России первоначальную раскрутку в 2012 году благодаря томскому оппозиционному телеканалу «ТВ2» и названная словосочетанием из песни Булата Окуджавы «Кузнечик». С одной стороны, для рационального сознания нет ничего плохого в публичном проходе по центру города 9 мая с фотографиями воевавших предков и в установлении эмоциональной солидарности с поколением дедов и прадедов. (Для нерационального и магического сознания «Бессмертный полк» — это апофеоз смерти и обряд взывания к духам «заложных покойников».)

Российское государство заинтересовано в акции «Бессмертный полк» потому, что эта технология позволила объединить «государственную» память о ВОВ и «семейную», которые очень часто пребывают в сложных отношениях, иногда — в антагонизме. Так, нередко представители поколений детей и внуков ветеранов войны еще в советские времена испытывали удивление, иногда переходившее в когнитивный диссонанс, от несоответствия между официальной героической версией ВОВ, известной по советским учебникам истории, кинофильмам и художественной литературе, и реальными рассказами деда-фронтовика, полными ужасов, крови, бессмысленных смертей, немотивированной жестокости командования по отношению к рядовым и т.д.

«Бессмертный полк» позволяет исправить это «досадное противоречие» между героическим и натуралистическим описаниями ВОВ, примирив в сознании поколения правнуков ветеранов (которые, за редким исключением, уже не имели возможности лично общаться с воевавшими предками) нынешний вариант официальной истории ВОВ и всевозможные семейно-личные истории, рассказы и интерпретации.

В России семейное прошлое простых людей попало в жесткую зависимость от политического подтекста и лояльности к действиям современной власти — например, отношение к акции стало восприниматься как тождественное по отношению к аннексии Крыма: если ты ходишь на «Бессмертный полк», значит, ты лоялен кремлевской политике и, в частности, ты за «Крымнаш». И наоборот.

Эта схема была перенесена и в Украину: если ты за «Бессмертный полк», значит, ты разделяешь большинство кремлевско-останкинских интерпретаций: считаешь войну на Донбассе «гражданской», а не «российско-украинской», Майдан-2014 — «госпереворотом», а Крым «Путин не мог не забрать». Ну а если ты критически относишься к «Бессмертному полку», — значит, ты против своего (пра)деда, который «проливал за тебя кровь», «дошел до Берлина», «удавил фашистскую гадину» и т.п.

Однако дискредитация акции в России пришла от самих же ее организаторов и адептов: огосударствление, бюрократизация, ангажированность современным политическим подтекстом, «добровольно-принудительный» порядок, пафос смерти, а главное — большое количество портретов Сталина, Берии, Молотова, даже Николая II и иных «дедов», которые «воевали». Примечательны и те усилия, которые прилагались властями перед 9 мая 2019 года в Беларуси и Казахстане, чтобы не проводить «Бессмертный полк» или проводить его без «державно-имперско-сталинского» пафоса (и чтобы при этом также не поссориться с Кремлем).

В результате в украинском общественном сознании образовалась сложная и противоречивая картина, в которой никто — ни власть, ни интеллектуальное сообщество, ни журналисты, ни общественные активисты и лидеры общественного мнения, ни представители научной и университетской общественности — не смогли выставить (за редким исключением!) консенсусных смысловых ориентиров, связанных с памятью о войне и способных консолидировать, а не разъединять, общество. И не смогли дать внятных ответов на сложные вопросы (если такие, конечно, в принципе возможны), волнующие всех украинцев и использующиеся в гибридной войне.

А именно:

— Что такое ВОВ и Победа-1945 для современного украинского общества?

— Украина и украинский народ — победители во Второй мировой и ВОВ или «вечные жертвы» коварных соседей и сложных обстоятельств? Субъекты или объекты?

— Нужен ли и возможен ли аналог Нюрнбергского процесса над советским коммунизмом, Сталиным, его окружением и советским командованием?

— Сталин и коммунизм — такое же зло, как Гитлер и национал-социализм? Или даже большее зло? Или зло несопоставимо меньшее, поскольку коммунизм был устремлен в будущее, а нацизм — в «домодерное прошлое», в «Новое Средневековье»?

— Если Кремль и Путин называют Россию «наследницей великой Победы», то как Украине в условиях конфликта с Россией относиться к проблематике ВОВ?

— Если Сталин — виновник Голодомора и многих иных геноцидов в СССР, то как относиться к Сталину как главнокомандующему «армии-победительницы»?

— Если в Украине реабилитированы воины УПА, то означает ли это, что советские воины должны быть забыты либо помянуты позором?

— Советская армия и УПА — непримиримые антагонисты? Ситуативные тактические союзники? Кто из них более «проукраинский»? Кто из них достоин большего почитания?

— В какой день уместнее вспоминать о ВОВ и Победе-1945: 8 мая или 9 мая? Это должен быть День Победы и героизма или День Скорби и поминовения?

— Если в Украине отмечают День Победы 9 мая, означает ли это духовную капитуляцию перед путинской Россией?

— Победа-1945 — это победа Добра над Злом? Меньшего Зла над большим Злом? Или большего над меньшим? И если это победа одного Зла над другим Злом, то причем тут Украина?

Отсутствие ответов на эти и иные непростые вопросы обострили в украинском обществе в последние годы дуализм, когнитивный диссонанс и смысловой вакуум. С одной стороны, укрепилась точка зрения, сгенерированная в Украинском институте национальной памяти под руководством Владимира Вятровича, согласно которой Украина — это прежде всего жертва войны между двумя тоталитарными политическими режимами — Гитлера и Сталина, главные украинские герои — это воины УПА, а знаменитые советские воины-украинцы (Кожедуб, Берест (знамя над Рейхстагом), Березняк («майор Вихрь»), Людмила Павличенко (легендарный снайпер) и др.) стерильно обозначены как участники «Украинской Второй мировой войны», как будто они воевали сами по себе, а не в рядах Советской армии.

С другой стороны, альтернативная точка зрения воспроизводит основные положения российской «гражданской религии» и выражается откровенно прокремлевскими политическими силами, публичными интеллектуалами и журналистами: Победа — это «советская Пасха», главное событие всей истории человечества, которое навсегда связало Россию и Украину в единое целое, но коварные «наследники Бандеры» и «прочие неонацисты» хотят «поссорить братские народы», запретить не только «георгиевские» ленточки, но и шествие «Бессмертного полка».

И достаточно слабо представлены попытки провести смысловую параллель между советскими воинами — победителями Гитлера — и украинскими воинами, отстоявшими независимость своей страны в 2014–2019 годах. Хотя со стороны «вооруженных сил» «ДНР» и «ЛНР» сопоставление себя с советскими воинами, а ВСУ — с Вермахтом началось еще даже до начала войны на Донбассе.

Можно с определенностью утверждать, что предки подавляющего числа современных украинцев во Второй мировой войне участвовали на стороне СССР, а не на стороне коллаборантов и не на стороне УПА. Можно также утверждать, что для подавляющего большинства современных украинцев тема Победы-1945 не связана напрямую ни с советским коммунистическим наследием, ни с личностью Сталина, ни с кремлевскими интерпретациями последних лет, в которых почитание Победы-1945 напрямую связано с лояльностью российской политике.

Но в украинской официальной точке зрения на Вторую мировую войну (точнее, в комплексе идей, оценок, суждений, нарративов, законодательных актов и практических действий, исходящих от власти) нет определенности по сложным вопросам. Украинское интеллектуальное и экспертное сообщество, а также государственная пропагандистская машина не сумели выстроить эффективный, достоверный, целостный, конкурентоспособный в условиях внешней многоуровневой агрессии нарратив о Войне и Победе-1945. Подобную ситуацию многие украинцы восприняли как необходимость определяться между двумя полярными крайностями: либо единственные украинские герои Второй мировой — это воины УПА, либо справедливо всё то, что говорят о Победе-1945 в Кремле и на российском телевидении.

Но в том-то и дело, что никакого единого мифа, ни единого нарратива о Войне и Победе не было и нет. Даже в современной России есть два нарратива, два типа концептов, которые находятся в очень сложных конфликтных взаимоотношениях и чаще всего взаимно исключают друг друга. Объединяет их лишь эмоциональный настрой, что Победа-1945 — это «радость со слезами на глазах».

С одной стороны, речь об официальном мифе, концепте и нарративе, который сейчас уместно называть «имперским» или «сталинско-брежневско-путинским». Хорошо известно, что при Сталине «глорификация» войны была минимальной: 9 мая с 1948 года перестало быть выходным днем, тогда же отменили выплаты за военные ордена и медали, от ветеранов пытались дистанцироваться и всячески мешали их самоорганизации — боялись (надо сказать, справедливо), что энергия победителей может быть направлена против советского тоталитарного режима.

При Брежневе напротив — власть решила опереться на ветеранов как на важный социальный слой зрелых 40–50-летних людей: их задобряли всевозможными льготами, юбилейными медалями, почетом, тема ВОВ стала центральной в советской культуре.

В путинские времена ветеранов осталось совсем мало, а культ ВОВ превратился в «гражданскую религию», иронично названную прот. Георгием Митрофановым «победобесием», — с шествием «Бессмертного полка», с карнавальным переодеванием детей в пилотки, гимнастерки и кирзовые сапоги, с невероятной милитаризацией всей общественно-политической и исторической риторики. Но все эти три периода культа ВОВ — сталинский, брежневский и путинский — объединяет импероцентризм, ложноэпический пафосный героизм, отношение к войне не столько как к величайшей трагедии, сколько как к показателю державной мощи, преуменьшение роли союзников СССР по антигитлеровской коалиции (США и Великобритании), представление об исключительной и позитивной роли государства и коммунистической партии, представление о «единении» во время войны государства и народа, о солидарности солдат, офицеров и генералов на фронте, а также пантеон официальных героев (часть которых, например, 28 панфиловцев, являются порождением фронтового и послевоенного пропагандистского «сторителлинга»), открытый или скрытый культ личности Сталина, отказ от критического восприятия истории, избирательное использование «удобных» фрагментов «коллективного прошлого», жесткая борьба с попытками объективного или научного взгляда на историю войны, который безапелляционно клеймится как «ревизионизм», «фальсификация» или «пересмотр» истории и др. Следует заметить, что подобное «победобесие» уже привело российское общество к порогу гуманитарной катастрофы: так, по подсчетам «Левада-центра», в марте 2019 года 70% россиян позитивно оценивали роль Сталина в истории России.

С другой стороны, речь идет о критическом нарративе ВОВ, восходящем к переоценке многих страниц войны во времена горбачевской Перестройки и развивавшемся в России в 1990-х в эпоху Ельцина. И оказывается, что это совсем иная война, в которой Сталин — не «гениальный полководец», а истребитель собственного народа; в которой Жуков — не «маршал Победы», а «кровавый мясник», которому приписывается крылатая фраза «бабы новых нарожают». И едва ли не главной мотивацией для советских солдат на этой войне стали не светлые и героические чувства самопожертвования и альтруизма, как это описано в послевоенном кино и художественной прозе, а страх перед советской же репрессивной машиной. (Историк Марк Солонин отмечает, что за четыре года ВОВ советскими военными трибуналами было осуждено свыше 2,5 млн. человек, казнено 217 тыс. человек, из которых 135 тысяч (т.е. 10 дивизий!) были военными. Сюда не включены жертвы штрафбата, заградотрядов, а также расстрелянные по решению Особого совещания НКВД и расстрелянные командиром на боле боя.)

В этой войне нет казенного патриотизма, но есть некая «подлинная правда», о которой сами участники войны предпочитали молчать, а когда что-то прорывалось — то это выглядело диссонансом по отношению к официальному советскому или постсоветскому путинскому нарративу. (В качестве примера подобного переосмысления в последние годы можно вспомнить книги участников войны «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева, «Воспоминания» Николая Никулина, «Сталінсько-гітлерівський геноцид українського народу» Федора Моргуна, а также работы современных историков-«ревизионистов» Владимира Резуна (Виктора Суворова) и Марка Солонина.) Именно подобный тип описания войны, в котором главной действующей силой и основным ресурсом борьбы с нацистской Германией выступает не Советское государство, не коммунистическая партия, не Сталин и сталинские военачальники, а народ — массовые внеэлитные слои населения СССР — при наличии жесткого антагонизма народа с государством, партией и сталинским командованием — может определяться как концепт «народной войны».

«Народной» — вовсе не потому, что население восприняло ее с каким-то особым воодушевлением — как свою собственную войну, а потому, что именно такая «человекоцентричная» модель описания исторического прошлого может рассматриваться как наиболее точная, достоверная и морально оправданная. В тех обстоятельствах народ, жестоко пострадавший в предыдущие десятилетия советской власти, запуганный, лишенный самоорганизации, целеполагания, разума, воли и народных лидеров, никак не мог считаться субъектом процесса — разве что его жертвой.

В подобной системе ценностей и оценок война выиграна не благодаря Сталину, а вопреки ему. Сталин и сталинские методы ведения войны, когда «расход» человеческого ресурса планируется на уровне 100% в год, когда потери в Киевском, Минском, Сталинградском, в Лохвицко-Лубенском котлах, в боях под Ельней, Ржевом, при форсировании Днепра и освобождении Киева, при взятии Берлина и т.д., и т.п. исчисляются сотнями тысяч и даже миллионами, рассматриваются как античеловеческие, людоедские, не совместимые с христианством и гуманизмом, в некоторых моментах — даже как истребление (по халатности, а некоторыми интерпретаторами — целенаправленное) собственного народа.

Если в первом нарративе, официальном, осуждаются «культ личности», «перегибы» и даже репрессии в военное время (и при этом — «ведь было и много хорошего»), то в концепции «народной войны» осуждается вся репрессивно-тоталитарная сталинская коммунистическая система, приведшая к самым огромным за всю историю человечества человеческим жертвам.

Официальный нарратив имеет ярко выраженный имперско-деспотический, государствоцентричный и прокоммунистический характер — хоть при Сталине, хоть при Брежневе, хоть при Путине. Концепция «народной войны» напротив — старается отойти от абсолютизации империи.

Разумеется, и Вторая мировая война, и ВОВ — это слишком сложные, многоуровневые, часто противоречивые явления мировой истории, которые невозможно описать и интерпретировать при помощи какой-либо одной универсальной схемы или системы ценностей. Один и тот же исторический персонаж может быть одновременно и «кровавым мясником», и «маршалом Победы». Любые, даже самые талантливые воплощения и осмысления ВОВ в художественной литературе, кино и иных искусствах напрямую зависят от авторской концептуальной и эстетической предвзятости, от художественного замысла и многих иных обстоятельств. В чуть меньшей степени это касается и научных исследований.

В сложившейся ситуации перед украинскими историками открывается широкое поле не только для выкраивания украинского нарратива о Второй мировой и ВОВ из общего имперского советского контекста, но и для того, чтобы показать истинную роль Украины в тех событиях — грандиозную, величественную и трагичную.

Концепт «народной войны» снимает или значительно снижает антагонизм между приверженцами УПА и теми, кто гордится, что их предки воевали в Советской армии. Он нейтрализует кремлевский концепт Победы-1945, который не без успеха использовался как когнитивное оружие против Украины на протяжении последних лет. Он концептуализирует ментальный и ценностный разрыв между сторонниками «сталинско-брежневско-путинского» нарратива о ВОВ и сторонниками «человекоцентричного» концепта — причем, не только в Украине, но и в самой России. В России концепт «народной войны» может также помочь уйти от постимперской фрустрации и укрепить идентичность России как неимперского «национального государства».

Пожалуй, антагонизм между «сталинско-брежневско-путинской» моделью и моделью «народной войны» в последние годы наиболее ярко проявился в девизах, ставших квинтэссенцией памятных дней по поводу Победы-1945: российско-кремлевский, государствоцентричный «Можем повторить!» и украинский «Ніколи знову!».

Если учесть, что в современной России на официальном и околоофициальном уровне безраздельно господствует «сталинско-брежневско-путинский» нарратив, в котором на смену брежневскому соцреалистическому «глянцу» пришел путинский постмодернистский «гламур» и кич, а попытки осмыслить «неприятные» страницы войны нередко приравниваются чуть ли не к измене родины, у Украины появляется пока малоосмысленная в экспертном и научном поле возможность — не прятаться от сложных вопросов о ВОВ и Второй мировой, а занять проактивную позицию — стать оплотом (даже в контексте всего постсоветского пространства) концепции ВОВ как «народной войны».

Это, кстати, может существенно снизить эффективность российских инструментов когнитивного воздействия, связанных с «войной историй», а также уменьшить антагонизм внутри украинского общества между сторонниками разных интерпретаций Второй мировой.

Всё это вместе взятое способно повысить субъектность страны как генератора оригинальных гуманитарных смыслов, что для Украины могло бы стать достаточно важным, ценным и непривычным историческим опытом.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook