Алхимия Клио, или Опыты в области отыскания смысла истории территорий Украины

Когда я обращаюсь к истории событий 1917-1921 гг., меня начинает охватывать чувство безболезненной скорби, кое, как повествует Данте, испытывали пребывавшие в Лимбе некрещённые души добродетельных язычников. И источником этой печали является не только тот факт, что вместо попыток переосмысления трагических событий столетней давности современные поколения жителей Украины решили вкусить плоды древа исторического эскапизма. Ужасным мне кажется совсем иное: эти события, быть может, по наитию местных Эриний, стали повторением одной драматической постановки – этой неизменной исторической секвенции, в разные периоды истории охватывающей земли Украины. Ибо если мы начнем спуск в области гневных кругов ее истории, то увидим пред собой суть одних и те же героев — степных духов, чей эпос до сих пор пленяет души наших сограждан.

Поэтому, все свои дальнейшие изыскания я посвящаю этим неведомым мифическим силам, заставляющим вот уже какое столетие нас пускаться в новые танцы смерти — eripitur persona, manet res.

Introductio

«Приглашение в долину курганов»

Прежде чем перейти к основной части повествования, целесообразно дать краткую географическую характеристику Украины, поскольку она поможет лучше понять специфику исторического процесса, разворачивавшегося на данных территориях.

Наше лицедейство происходит в южной части Восточно-Европейской равнины – фактически, в пределах ее Черноземной области, которую мы можем условно разделить на три составные части: зону смешанных лесов, лесостепную и степную зоны¹. Последняя, более известная как область Дикого поля, входит в состав Понтийско-Каспийской степи – свидетельницы многочисленных миграций разнообразных кочевых племен, сыгравших эпохальную роль в истории Евразии. Однако движение номадов по данным просторам ограничивалось с севера лесами и болотами двух первых географических зон современных России и Украины, тогда как с юга – горами Кавказа, а также Каспийским, Азовским и Черным морями. Таким образом, создавался своеобразный «степной коридор», который, с одной стороны, пленял кочевников своими роскошными пастбищами, тогда как с другой, из-за отсутствия естественных, легко защищаемых границ, ставил перед своими воинственными невольниками недостижимую задачу противостоять, во-первых, движению кочевых масс Востока, а во-вторых – постепенной экспансии земледельческого населения Севера².

Собственно говоря, дабы попытаться понять суть местных исторических метаморфоз, мы должны расширить вышеприведенные наблюдения историка и культуролога Михаила Ростовцева, рассмотрев тесную связь географического фактора с военно-политическими процессами, происходившими на территориях Украины во времена феодальной раздробленности Киевской Руси, «Великой Замятни», многочисленных казацких восстаний, знаменитой «Руины» и судьбоносной Гражданской войны. В качестве центральных образов этих сцен исторической жизни выводятся фигуры номадов и их потомков – чёрных клобуков (объединение тюркскоязычных племен), бродников (потомки алано-сарматских племен), казаков (ряд исследователей вполне справедливо усматривают в их происхождении тюркский, монгольский и алано-ясский следы)³, а также атаманов разнообразных народных республик 1917-1921 годов, часто обращавшихся к казацкой тематике. Как показывает опыт предыдущих столетий, действуя на просторах Украины, все указанные группы абсорбировались или новой ордой, или же иными внешними акторами, являющимися противоположностью степному духу – стремящимися к установлению порядка государствами Восточной Европы и Азии. И нередко часть самих же номадов и их наследников, падая жертвой собственной географической и социально-политической несостоятельности, приобщалась к более организованным силам, обращая, тем самым, свою сталь как против собственных сокровников, так и против недавних союзников.

Такова, по моему мнению, сущность тесно связанного с историей территорий Украины духа номадизма – сущность, которая в дальнейшем будет рассмотрена путем использования четырёх таких категорий как «порядкок», «хаос», «абсорбция» (поглощение) и «приобщение». Помимо подобной внутренней составляющей степного духа («механической», если хотите), ниже будет также рассмотрена его символическая составляющая – внешнее проявление, нашедшее своё особо яркое выражение в эпоху Гражданской войны.

Но ad opus! Давайте же непосредственно обратимся к нашему повествованию и доказательству исходных положений интродукции.

Круг I

«О деяниях Нестора Петлюровича Щорса»

В период Гражданской войны главными выразителями идеи хаоса стали деятели Украинских народных Республик, приверженцы Революционно-повстанческой армии Нестора Махно, а также адепты атаманщины разных политических толков. С сюжетно-исторической точки зрения все они были постепенно поглощены или разгромлены принявшими сторону Порядка силами, среди которых мы встречаем представителей Австро-Венгерской и Германской империй, поборников большевизма из РСФСР и господ из восстановленной Речи Посполитой.

Сцена I

Приход к власти в Петрограде беснующегося детища Петра Верховенского и последовавшее провозглашение Украинской Народной Республики, на территориях коей большевистская агитация успешно усиливала своё тлетворное влияние, создавали все условия для развертывания конфликта между двумя сторонами. Впрочем, простым и опьяняющим формулам своих «красных» оппонентов украинские политики могли противопоставить лишь «полный разброд народных устремлений, слагавшихся из крайне разнообразных факторов»⁴. Отсутствие популярности среди широких масс, беспорядочные кадровые назначения, и, вследствие этого, невозможность организации сколь-нибудь эффективного управления в гражданской и военной сферах – все эти явления в политической жизни УНР только усиливали потенциальную возможность победы «петроградского централизма»⁵ над сумасбродством, царившим в государственных структурах молодой Республики.

Невольно задаешься вопросом, о какой успешной обороне страны могла идти речь, когда должность Генерального секретаря военных дел занял не обладавший необходимыми для организации управления войсками навыками учёный-экономист Николай Порш⁶? Аналогичный вопрос возникает при знакомстве с биографией главнокомандующего войсками УНР Юрия Капкана: как можно было вверять безопасность страны в руки «подозрительного авантюриста»⁷, никогда не принимавшего командования крупными военными соединениями? Занимательно, что 26 декабря 1917 г., наблюдая абсурдность создавшегося положения, Генеральный секретарь межнациональных дел Александр Шульгин сделал следующее заявление:

«Самостійність настрою мас не підніме і армії нам не утворить. А одночасно прийдеться вести дужчу війну з Росією; в цій війні треба буде опертися на Германію, на її військову силу, а в результаті Україна буде окупірована Германією…»⁸.

Как понимает читатель, слова украинского дипломата с точностью предвосхитили дальнейшую историю УНР (УЦР) и, собственно говоря, стали своеобразным прологом к событиям 1918-1921 гг.. Действительно, оказавшись между большевиками на Востоке, весьма аморфными (городской интеллигенцией и офицерством) и откровенно враждебными массами на внутреннем фронте (разагитированными большевиками солдатами и крестьянами), а также странами-участниками Центрального блока, украинские политики, осознавая беспомощность перед собственноручно устроенного хаоса, обратили свои взоры на Запад. Уже 18 февраля 1918 г. в рамках операции «Faustschlag» 59 пехотных и 9 кавалерийских германо-австрийских дивизий приступили к очищению территорий Украины от красных банд⁹. Характерно, что в воспоминаниях очевидцев именно с категорией «порядка» связывается приход новых визитеров.

Так, например Юрий Лодыженский писал, что

«с приходом немцев, в городе водворился относительный порядок (…) странное это было чувство – сидеть в вечернем покое на палубе парохода, скользящего по широкому руслу разливающегося Днепра, и иметь возможность спокойно любоваться его живописным берегами после пережитых недель невероятного нервного напряжения»¹⁰.

Не менее интересны воспоминания княгини Марии Барятинской:

«Потом последовало вступление в Киев украинцев и немцев. Украинцев в численном отношении было совсем немного, и внешний вид у них был совсем не военный. Германские войска являли собой мощную силу и порядок, но выглядели усталыми и голодными. Странно было ощущать, что освобождение от ужасов, через которые мы прошли, приходит от наших врагов, немцев»¹¹.

В дополнение к этому можно привести слова профессора Николая Могилянского:

«С появлением немцев, как по мановению волшебного жезла, без всяких угроз или угрожающих объявлений, исчезли всякие грабежи и насилия. Обыватель вздохнул свободно. Даже поздней ночью стало совершенно безопасно гулять по улицам. Открылись театры, синема, рестораны, жизнь заиграла быстрым темпом свою вечную суетливую музыку. (…) Порядок в городе сохранялся образцовый, немецкая каска внушала страх перед той силой, которая, чувствовалось, стояла за ней…»¹².

Что же касается символической составляющей данной сцены, то тут важно отметить нижеследующее. Ещё с первых месяцев работы УЦР её деятели начали активно обращаться к казацкой тематике, что нашло своё выражение, например, в придании формы гетманских «универсалов» главным декларативным актам Центральной Рады¹³. Помимо этого, ещё в первой половине 1917 г. начало разрастаться движение «вільного козацтва», участники коего, как показала практика, не только занимались охраной «прав й вільностей граждан», но и нередко выступали главным авангардом крестьян в их борьбе с помещичьим землевладением¹⁴. Интересно, что весной 1918 г. среди военных УНР начала шириться мода на черные шапки с разноцветными шлыками, черкески и другие элементы казацкого одеяния¹⁵, тогда как в городской жизни, по наблюдениям Павла Скоропадского, «вся украинская культура выражалась в том, что по Киеву гуляла масса всякой неопределенной молодежи в шапках с «китицею»; некоторые сбривали себе голову, отпуская оселедець»¹⁶. Последняя практика, была весьма популярной среди печенежских, половецких и некоторых монгольских кочевых племен, а в конце XIII в. ее распространение среди венгерской знати стлало поводом для гнева со стороны местного духовенства и самого Папы Николая IV¹⁷. Впрочем, все эти явления стали только прелюдией к событиям последующих месяцев.

Сцена II

В мае 1918 – декабре 1918 гг. территорию Украинской Державы охватила волна настоящей «крестьянской жакерии»¹⁸: только за шесть первых месяцев пребывания войск интервентов в Украине было убито 22 тысячи австро-немецких солдат и офицеров, а также более 30 тысяч гетманских вартовых¹⁹. Одним из крупнейших крестьянских выступлений стало Звенигородско-Таращанское восстание (южная часть Киевской губернии), в коем приняло участие до 40 тысяч человек²⁰. Народным гневом полнилась и Екатеринославщина – на ее землях, знамя борьбы с ненавистными германо-австрийскими «оккупантами» поднял Нестор Махно, тогда как на территории Елисаветградщины вожаком восставших стал Никифор Григорьев²¹.

Для нас же наибольший интерес представляют «механический» аспект этой сцены. Сперва обратим свое внимание на характер действий восставших — это полноценная партизанская война, в основных принципах ведения которой находятся достижение эффекта внезапности на поле боя, нанесение точечных ударов по небольшим вражеским отрядам, нападение на плохо охраняемые вражеские объекты (железнодорожные составы, усадьбы помещиков, административные здания), всевозможное уклонение от вступления в открытый бой с отрядами врага, а также достижения высокой мобильности самих партизанских соединений. При этом, стиль ведения войны местных атаманов весьма схож со стилем ведения войны, применявшимся кочевниками, например скифами и сарматами. Так, общеизвестна легенда об использовании скифами тактики выжженной земли и уклонения от прямых столкновений во время войны с Дарием I²². Что же касается сарматов, то во время набега на вражескую территорию они также отличались высокой мобильностью (брали в поход несколько заводных коней для быстрого продвижения по вражеским территориям), прибегали к элементу внезапности (организовывали нападения на врагов ночью или на рассвете), а при встрече с крупными силами врага предпочитали не вступать в бой²³. Данные характеристики стратегии сарматов справедливы и для других кочевых этносов.

При этом география повстанческого движения во многом совпадает с географией расселения номадов и их потомков, в том числе упомянутых скифов и сарматов: такие известные представители «атаманщины» как Махно, Григорьев, Божко, Чучупак, Волох, Зеленый, Тютюнник, с переменным успехом действовали в степной и лесостепной зонах Украины.

Кроме того, следует также указать на тот факт, что часть восставших жителей Украинской Державы «приобщилась» к постепенно усиливавшимся большевикам. Так, в конце июля 1918 г. некоторые участники Звенигородо-Таращанского восстания с боями вырвалась из германского кольца окружения, а уже в начале августа они переправились в Переяславкий уезд Полтавской губернии, после чего, разделившись на несколько автономных отрядов, вышли в так называемую «нейтральную полосу». Последняя представляла собой своеобразный «демилитаризированный» буфер между Украинской Державой и РСФСР, где под чутким руководством большевиков проходило формирование красных партизанских отрядов. 22 сентября 1918 г. находившиеся в нейтральной полосе подразделения были объединены в две украинские повстанческие дивизии (позже они стали украинскими советскими дивизиями), кои в дальнейшем скрестили штыки с войсками Директории УНР (Директории)²⁴. Забегая вперед также отмечу, что несколько похожие процессы происходили в эпоху казацких восстаний. Так, в 1638 г., после поражения под Жовнином, восставшие против «ярма порабощения и мучительства тиранского ляховского» казаки Якова Острянина перешли на сторону Московского царства и, с позволения властей, поселились в Чугуеве, где до 1641 г. исполняли функцию охраны окраин Московии от набегов татар²⁵.

Впрочем, устроенным самими же украинцами хаосом мастерски воспользовались готовившиеся к новому этапу борьбы за «Степную Элладу» большевики. Основные механизмы этого процесса были описаны в статье «Украина между Москвой и Берлином: поучительная история одного провалившегося антиправительственного восстания«, поэтому сейчас должно ограничиться только общими соображениями об итогах 1918 года. Вслед за Германским фронтом на Западе пала и Украинская Держава Павла Скоропадского – ему на смену пришел Симон Петлюра со своей 100-тысячйной армией крестьян, которые, впрочем, после низвержения ненавистного гетмана поспешили разойтись по домам. Вскоре, среди руководства Директории начались новые распри, в частности между Петлюрой и Винниченко²⁶, относительно дальнейшего внешнеполитического курса воссозданной УНР. В свою очередь бившиеся бок о бок с войсками Симона Васильевича повстанческие подразделения начали планомерно восставать против недавних союзников. Так, например, против «правительства» рожденной в бесчинстве республике поднялся атаман Зеленый и атаман Данченко, а командующий Левобережным фронтом полковник Болбочан вообще начал просто «действовать по обстановке», установив в своих владениях собственную диктатуру²⁷(и это, отмечу, вполне соответствовало военно-политическому такту создавшегося положения). Что касается большевиков, кои к тому времени начали постепенно переходить к медленному и уверенному захвату территорий Украины, то их положение было более устойчивым, чем в январе-марте 1918 г. (ниже приведены выдержки из доклада работника Министерства иностранных дел Украинской Державы, позволяющие нам провести демаркацию между местным хаосом и деспотическим настроем большевистского порядка):

«Военное положение сейчас лучше чем когда-либо: систематически проведенная реорганизация Красной Армии, сформированной в стройные единицы, с инструкторским кадром из офицеров, со строгой дисциплиной /вплоть до расстрела за маловажные проступки/, с систематическим насыщением всех единиц количеством фанатически настроенных коммунистов, которым присвоены звания комиссаров и широкие полномочия с довольно удовлетворительным оборудованием техническими средствами до аэропланов и автомобильных частей включительно, при достаточности питательных средств / все реквизиции и плановые поставки продовольствия идут в первую очередь на Красную Армию/, при фанатизме движущих сил — коммунистов, армия разбавленная широкими пополнениями последних наборов /собираются довести ее до 3 000 000 человек/ представляет в настоящее время большую угрозу»²⁸.

И если «красное» руководство извлекло уроки из собственного поражения в первой половине 1918 г., то украинские политики и предводители местных крестьянских движений опять создали все условия для повторения событий годичный давности — местный хаос снова был поглощен внешними силами порядка: 5 февраля 1919 г. красные войска вступили в Киев…

Сцена III

К 6 июня 1919 г. армия Симона Петлюры оказалась в т. н. «треугольнике смерти» — территории вокруг Каменец-Подольского, ограниченной Днестром с юга и Збручем с запада, общей шириной в 40-60 км. К реке Збруч также вынуждена была отступить и теснимая польскими штыками Украинская Галицкая Армия – в значительной мере, вынужденный переход этих частей (до 85 тыс. человек при 550 пулеметах, 160 пушках и 20 самолетах) через Збруч позволил спасти УНР от полного военного разгрома²⁹. Однако к тому времени украинские политики и военные деятели оказались в довольно затруднительном положении, детальное описание которого было представлено в статье «Агония Первой Украинской Республики и уроки её крушения»³⁰. Обратимся к выдержкам из этой статьи:

«В июне-июле 1919 г. на территории Украины сложилась достаточно проблематичная ситуация: наступающий с юго-востока «дед Антон» (Деникин) серьезно напугал Юзефа Пилсудского, который приходил в трепет от одной мысли о восстановлении единой-неделимой России. Komendant до того перенервничал, что после захвата Минска польскими войсками приказал приостановить боевые действия против красных войск, позволив тем самым большевикам направить отдельные части на подпитку антиденикинского фронта. Одновременно польское командование вышло на контакт с пытавшимся снискать расположение Антанты Симоном Петлюрой – в начале августа в Каменец-Подольск прибыла специальная польская военная миссия для выработки условий венного соглашения с Директорией, против чего выразило ноту протеста командование УГА.³¹ В действительности поляки преследовали сразу несколько целей: с одной стороны, в обмен на легитимизацию режима Петлюры войска УНР должны были стать инструментом Варшавы для ведения войны с ВСЮР и РСФСР, а с другой – за счет территориальных уступок (сдачи ЗУНР), Петлюра получал ценнейшего военного союзника, «стратегічне запілля» (т.е. лояльный тыл), а также доступ к военным ресурсам Запада. Именно в логике такой стратегии Петлюра двигался вплоть до окончательного оформления польско-украинского договора в декабре 1919 года»³².

Однако давление на Симона Петлюру также оказывал и англо-французский истеблишмент:

«Очень желательно, чтобы Петлюра сошелся с Деникиным для борьбы с большевиками, но такое соглашение должно произойти непосредственно между сторонами, т. е. Петлюрой или его представителями. Англии же неудобно брать на себя инициативу переговоров. В том же духе говорят теперь члены американской делегации. Восстановление России неизбежно, поэтому сойдитесь с Деникиным и Колчаком, столкуйтесь здесь с их представителями (Маклаков, Львов, Чайковский, Сазонов)…»³³.

Уже 4 сентября 1919 г. миссия во главе с Михаилом Омельяновичем-Павленко провела переговоры с представителями белогвардейского командования, результат коих был следующий:

«…на пропозицію місії вступити в переговори командуючий групою військ Денікіна в районі Києва відповів, що вважає військо Петлюри большевицьким і від переговорів категорично відмовився, заявивши про арешт місії, коли б вона захотіла перепущення до командуючого добровольчої армії…»³⁴.

Я не случайно сконцентрировал внимание на подобных документах: они являются более чем наглядной иллюстрацией процесса приобщения УНР к более организованным силам Гражданской войны, в данном случае к Речи Посполитой и ВСЮР. Однако, встретив враждебное отношение со стороны «белого движения», Симон Петлюра стал под красно-белые стяги – его приобщение к восстановленной Речи Посполитой было закреплено пунктами Варшавского договора (nota bene — некоторые критики данного соглашения начали называть пана головного отамана вассалом Польщи³⁵). Ценою такого союза стала уступка Речи Посполитой Восточной Галиции и большей части Волыни и, соответственно, приобщение галицкой армии к частям ВСЮР: 24 октября 1919 г. на станции Зятковцы между двумя сторонами был подписан договор, по которому Галицкая армия в полном составе переходила на сторону Русской добровольческой армии и поступала в полное распоряжение Главнокомандующего вооруженными силами Юга России³⁶.

В рамках данной сцены также необходимо проследить боевой путь Нестора Махно – этот персонаж воплотил идею хаоса в рамках ведения «bellum omnium contra omnes». В феврале 1919 г. его 20-тысячная армия вошла в состав красной группы войск Харьковского направления Украинского фронта на правах отдельной партизанской дивизии. Вскоре (19 февраля) части Нестора Махно вошли в состав Заднепровской украинской советской дивизии (командующий Павел Дыбенко)³⁷. Однако уже в апреле 1919 г. III-й съезд советов Гуляйпольского района вынес проставление:

«Диктатуру какой бы то ни было партии категорически не признаем.. Долой комиссародержавие! Долой чрезвычайки, современные охранки»³⁸.

Такое расхождение с большевистским руководством привело к тому, что уже 25 мая совет рабоче-крестьянской обороны УССР в Харькове объявил о необходимости «ликвидации Махно в кратчайшие сроки», тогда как сам батька анархического движения 6 июня сложил с себя полномочия красного командира и заявил о прекращении взаимодействия с большевиками. Далее, гонимый отрядами белогвардейцев³⁹, Нестор Махно был прижат к петлюровскому фронту у Умани: там он вошел в сношения с «головным атаманом», передал на попечение Украинского красного креста 3 тыс. больных и раненых, а также получил от Симона Петлюры всяческую материальную поддержку. После этого, он начал прорываться в свои родные степи, громя тылы Добровольческой армии. Как отмечает в своих мемуарах А. Деникин «движение это совершалось на сменных подводах и лошадях с быстротой необыкновенной (…) 13-го Умань, 22-го — Днепр, где, сбив слабые наши части, наскоро брошенные для прикрытия переправ, Махно перешел через Кичкасский мост и 24-го появился в Гуляй-Поле, пройдя в 11 дня около 600 верст»⁴⁰. При столь лестных характеристиках армии атамана возникает закономерный вопрос: а не претворил ли в жизнь Нестор Махно уже упомянутую легенду о скифском походе Дария І? Впрочем, с января 1920 г., после короткого периода торжества добрососедских отношений с большевиками, Махно снова был вынужден начать против них боевые действия⁴¹. Однако 27 сентября 1920 г. он решил опять вступить в сношения с командованием Южного фронта, предложив свои недавним врагам содействие в деле борьбы с войсками «черного барона» Петра Врангеля⁴². Впрочем, после разгрома белогвардейцев вся тяжесть карающего меча большевизма обрушилась на непокорных махновцев и других адептов атаманщины – к 1922 г. почти всех их «банды» (выражаясь языком красного партийного руководства) были абсорбированы.

Фактически, поливалентная политика Нестора Махно (прежде всего в отношении РСФСР), весьма оригинальная система его социально-политических взглядов, а также крайне невыгодное географическое положение на авансцене событий 1917-1921 гг. (атаман оказался зажат в тиски между силами Добровольческого движения РСФСР, УНР) способствовали пролонгации торжества хаоса на территориях Украины. Иначе говоря, популярность Нестора Махно среди широких масс населения, позволявшая ему привлекать под свои знамена всё новые и новые мириады недовольных политикой разных сил гражданской войны людей, в сумме с уже упомянутой переменчивостью его военно-политической позиции, делала невозможным закрепление той или иной стороны на занятых ею территориях Украины. Это утверждение справедливо также и для других представителей атаманской идеи, часто любивших менять свою политическую ориентацию в зависимости от конъюнктуры того или иного эпизода гражданской войны.

Так или иначе, но сцены гражданской войны закончились торжеством сил порядка над местным хаосом, что было закреплено положениями Рижского мирного договора 1921 г..

Круг II

«О деяниях свободолюбцев Европейской Сарматии»

В XV – XVII веках главным выразителем идеи хаоса стало казачество, сыгравшее судьбоносную роль в истории Восточной Европы. В свою очередь сторону порядка приняли такие государства как Московское Царство, Речь Посполитая (номинально) и, частично, Османская Империя.

Сцена I

Прежде чем перейти к непосредственному рассмотрению восстания Богдана Хмельницкого и последовавшей после его смерти «Руины», представляется должным обратиться к первым годам деятельности казачества на рубеже XV – XVI вв., поскольку именно они «в миниатюре» отобразили логику дальнейших процессов происходивших с украинским казачеством в XVII веке.

Итак, в 1469 г. войско татар, называвшее себя «казацким», собралось за Волгой и двинулось через Днепр к Подолии, неся в этот регион смерть и опустошение⁴³. К концу XV в. нападения азовских казаков на идущие через земли Дикого поля караваны Московского царства, стали поводом для многочленных жалоб Иоанна III турецкому султану на этих элементов. Как результат, в 1503 г. Порта потребовала от Крымского хана Мегли Гирея «всех лихих пашей казачьих и казаков доставить в Царьград», что повлекло за собой исход азовцев в нижнее Поднепровье, где вместе с белгородскими казаками они, получив земли от польской короны, начали служить Сигизмунду I Августу⁴⁴. Не менее примечателен нижеследующий факт: в 1515 г. Московский царь Василий III требовал от своего посла в Царьграде Коробова добиться от турецкого султана запрещения перехода азовских казаков на службу к уже упомянутому королю Сигизмунду. Однако турецкие власти прямо заявили — азовцы свободные люди и служат, кому хотят. После этого, Василий III через Аппака-мурзу (главного посредника московских государей при проведении ними переговоров с крымским ханом и мурзами) вошёл в сношения с белгородскими и азовскими казаки и в 1519 г. привлёк их к себе на службу⁴⁵. Перетянуть на свою сторону «гулящих людей» стремилось также и Великое княжество Литовское: по состоянию на 1503 г. казаки состояли на службе и у этого государства, выполняя функцию обороны южных границ Литвы от набегов татар⁴⁶. Известно, что в 1508 г. казаки, под командованием Василия Острожского, наголову разгромили отряд татар, грабивших южные области литовской Руси⁴⁷. Помимо этого, существуют также упоминания о деятельности татарских казаков, кои устраивали нападения на литовские земли, что вызывало жалобы на них со стороны Сигизмунда I Махмет-Гирею⁴⁸.

Таким образом, по состоянию на первую половину XVI ст. казачьи ватаги начали приобщаться (переходить на службу) к тогдашним основным силам Восточной Европы – Королевству Польскому, Великому княжеству Литовскому и Московскому царству. Помимо охраны границ упомянутых держав, казаки нередко проявляли себя как дестабилизирующий фактор в системе межгосударственных отношения Европейской Сарматии. В качестве доказательства этих слов достаточно привести выдержки из универсала Сигизмунда Августа к казакам (датирован 1568 г.; нижеописанные явления были весьма частыми для того времени⁴⁹):

«Мы осведомились, что вы, самовольно выехавши из наших украинных замков и городов, проживаете на Низу, по Днепру по полям и по иным входам, и причиняете вред и грабительство подданных турецкого царя, также чабанам и татарам перекопского царя, а тем самым приводите границы наших государств в опасность от неприятеля. Приказываем вам возвратиться в наши замки и города, с поля, с Низу, и со всех входов, не отправляться туда своевольно и не беспокоить татарских улусов; если же кто не станет повиноваться настоящему нашему приказанию, тем украинские наши старосты будут чинить жестокое наказание»⁵⁰.

Стремясь использовать татар как союзников в борьбе с Московским царством и не желая сталкиваться с довольно могущественной Оттоманской Империей, польские власти должны были всячески сдерживать усиление казачества, кое занималось проведением морских походов в бассейне Чёрного моря, нанося при этом ущерб экономическим интересам Бахчисарая и Стамбула. Дело усугублялось ещё и тем, что в плохо контролируемые администрацией Речи Посполитой области Дикого поля стекались представители самых разнообразных этносов и сословий – от не нашедших себе места в родных краях шляхтичей, до «непослушных крестьян», не желавших терпеть экономические и религиозные притеснения польских магнатов⁵¹. Это в свою очередь приводило к планомерному, выходившему за рамки польских планов, разрастанию не обременявшей себя «тонкостями» внешней политики корпорации казаков, коя постепенно превращалась в антисистемное движение Речи Посполитой.

Результаты подобных тенденций дали о себе знать в I половине XVII века: в этот период наблюдается усиление напряжения в отношениях между казаками и администрацией Речи Посполитой, что нашло своё деятельное выражение во вспышках казацких инсуррекций, каковыми являлись восстания Марко Жмайло (1625 г.), Тараса Федоровича-Трясила (1630 г.), Ивана Сулимы (1635 г.), Карпа Павлюка (1637 г.), Яцко Острянина и Дмитрия Гуни (1638 г.). В рамках данного очерка мы не будем вдаваться в детальное рассмотрение этих выступлений, но обратим внимание на то, что их что их главным итогом стало издание варшавским сеймом постановления, известного под названием «Ординація Війська Запорізького реєстрового, що перебуває на службі Речі Посполитої», которое лишало реестровцев «на вечные времена» всех их давних юрисдикций, прерогатив, прибылей и других благ, каковыми они пользовались в награду за оказанные в прошлом услуги польской короне⁵². Документ предполагал ликвидацию множества привилегий реестровцев (выборность старшины, свободный суд и т.п.) и фиксировал четкую регламентацию их жизни. Кроме того, позже польские войска разгромили Базавлукскую Сечь и установили контроль над Запорожьем⁵³. Фактически «Ординация» и разгром Сечи закрепили победу номинального польского порядка над казацким хаосом.

Но, тем не менее, существование такой географической зоны как Дикое поле и, соответственно, невозможность польских властей поддерживать в ней постоянное эффективное военное присутствие, не позволяли Варшаве полностью пресечь и поставить в приемлемые для себя рамки казацкую вольницу – уже через год после падения Безавлукской Сечи «гулящими людьми» была создана новая – Никитинская, откуда и началось новое восстание, изменившее судьбу Восточной Европы⁵⁴.

Сцена II

После усмирения непокорных казаков, поляки начали наслаждаться «золотым десятилетием» спокойствия, кое, впрочем, было прервано искрой хитроумия одного обиженного и оскорбленного шляхтича – Богдана Хмельницкого. В рамках этой сцены я не буду акцентировать внимание читателя на всем ходе восстания, но обращусь к эпизодам, позволяющим описать процесс приобщения казаков к силам порядка.

В декабре 1647 г., спасаясь бегством от карабел недоброжелателей, Богдан Хмельницкий со своим сыном Тимофеем прибыли на Сечь, откуда, после получения «вотума доверия» от околдованных его красноречием казаков, отправился в Крым. Интересно, что еще до описанных событий Хмельницкий организовал тайную встречу наиболее авторитетных представителей казачества, заявив им, как пишет Николай Костомаров, нижеследующее:

«Явное дело, что против наших врагов мы сами-собою ничего не сделаем, особенно, когда во всех замках сидят польские комиссары и пристально глядят за нашими поступками. А к тому еще жолнерство зимует в нашем краю. Скоро заметят наши затеи – сейчас и подавят нас: поэтому и нельзя обойтись без чужого пособия. Я думаю, ни у кого нам нельзя просить помощи, кроме москалей и татар: все другие соседи слабы, или скорее вступятся за поляков, чем за нас»⁵⁵.

Как видим, уже на стадии подготовки восстания, Богдан Хмельницкий прекрасно осознавал невозможность ведения казачеством самостоятельной войны с поляками, и, соответственно, необходимость поиска таких союзников, которые смогли бы обеспечить должный уровень устойчивости его военно-политическим замыслам. Нужно отметить, что в рамках вышеизложенных планов Богдана Хмельницкий проводил свою внешнюю политику вплоть до 1656 г.: в 1648 – 1654 гг. мы можем наблюдать разнообразные попытки приобщения казаков к Османской Империи (сначала – через ее вассала Крымского ханства) и Московскому царству.

Итак, в марте 1648 г. Крымский хан Ислам Гирей III заключил союз с Богданом Хмельницким, причем сделано это было при согласии Порты⁵⁶. В связи с этим событием весьма примечательны заявления представителей казачества, сделанные 5 марта 1648 г. во время их встречи с ханом:

«Теперь мы просим вас принять нас под свой покров. Мы полностью порвали с ляхами, и будем телом и душой служить в ваших походах ради веры Ислама [например в войне с Венецией]. Берите наших заложников и, пожалуйста, заключите с нами писаный договор»⁵⁷.

Как явствует из этих слов, речь идет не столько о заключении союза между двумя равноправными сторонами, сколько о переходе запорожцев в подданство хану и, соответственно, Оттоманской империи. Интересны также нижеследующие слова толмача Тихона Ергамишева (датированы 30 марта 1648 г.):

«Крымских людей к нему не послал для того, присылали де к нему з Днепра запорожские черкасы, что б он их к себе принял в вечное холопство, а у них де у черкас ныне бой с ляхи, чтоб прислал к ним на помочь людей, а черкасы де с крымскими людьми ляхов побьют и Литовскою землю повоюют, а за тое ево помочь и оборони учинить ему служить вечным холопством»⁵⁸.

Изначально в крымско-казацком союзе были заложены противоречия, поскольку договор обязывал татар не брать в плен русов (именно под этим названием фигурируют казаки в турецких документах⁵⁹) – иначе говоря, Бахчисарай лишался своего главного источника дохода⁶⁰. Впрочем, во время событий 1648-1654 гг. татары неоднократно нарушали свои союзнические обязательства, что, зачастую приводило к весьма плачевным для казаков последствиям — достаточно вспомнить битву под Берестечком (1651 г.) и осаду крепости Жванец (1653 г.). Все эти явления делали татар непригодными для ведения успешной войны с Речью Посполитой.

Что же касается чисто турецкого вектора внешней политики, то тут ситуация была следующей. По данным Петра Буцинского, сразу же после битвы под Корсунем Богдан Хмельницкий отправил посольство во главе с Филоном Джеджалием в Стамбул⁶¹. В июле 1648 г. между Войском Запорожским и Османской Империей была заключена морская военно-торговая конвенция, обязывающая казаков, между прочим, следить за безопасностью на Черном море и пресекать действия «своевольных людей»⁶². Уже осенью того же года, гетман предложил турецкому султану Мехмеду IV принять в свои владения «Украину, Белую Русь, Волынь, Подолию со всей Галицкой Русью аж до Вислы», что способствовало усилению поддержки казаков со стороны Порты⁶³. В 1649 г. Богдан Хмельницкий дважды отправлял посольство в Стамбул, дабы засвидетельствовать верность «оттоманскому цезарю», готовность выступить против врагов Порты и просьбами отправки против Польши войск Молдавии, Валахии и Трансильвании⁶⁴. А вот, что писал гетман Великому визирю Османской империи 2 августа 1650 г.:

«Уже давно мы имели намерения засвидетельствовать наше подданство Выской Порте и также выслать наших послов в Высокую Порту, но воздержались, ибо узнали, что поляки обратились к Высокой Порте и просили свести на нет наш союз и дружбу с его высочеством татарским ханом и наше доброе отношение к Высокой Порте. (…) Мы послушали приказы могущественного царя и хотим ему служить всеми способами с особой верностью, а полякам мы отныне полностью не хотим верить, поскольку они ныне очень часто обманывали. Отныне мы будет немедленно оповещать Высокою Порту, если мы узнает, что для могущественного царя и Высокой порты есть угроза со стороны поляков или московитов, или венгров, значит со стороны христиан»⁶⁵.

В конце того же года, Мехмед IV решил взять Богдана Хмельницкого «под крыло и протекцию необъятной Порты. В феврале 1651 г. турецкое правительство выслало в Чигирин посольство для передачи Богдану Хмельницкому атрибутов власти и диплом на владение «Русским княжеством», а также предложений отправить в Стамбул «великого посла» для утверждения договора про принятие протекции, однако в апреле того же года Богдан Хмельницкий отказался от заключения соглашения с турками. И хотя в дальнейшем (1651-1653 гг.) гетман предпринимал новые попытки получить протекцию султана, но все они закончились безрезультатно – против подобных договоров выступала казацкая старшина⁶⁶.

Не менее показательны письма Богдана Хмельницкого Московскому царю. Так 8 июня 1648 г. он отправил послание следующего содержания (сохраняю язык оригинала):

«В чом упевняєм ваше царське величество, осли би била на то воля Божая, а поспіх твуй царський зараз, не бав ячися, на панство твоє наступати, а ми зо всім Войском Запорозким услужить вашой царской вельможности готовимо, до которогосмо з найнижчими услугами своїми, яко найпилне ся отдаємо. А меновите будет то вашому царському величеству слишно, осли ляхи знову на нас схотят наступати в тот же час ним Боржей поспешайся із своєй сторони на їх наступати, а ми їх за Божею помощу от сул возмем и да исправит Бог з давних віков ознаймленное пророчество, котрому ми сами себе полецевши, до милостивих нуг вашому царському величеству, яко найуниженей, покорне отдаємо»⁶⁷.

Московский царь воздержался от какой-либо серьезной реакции на подобные заявления, решив занять исключительно выжидательную позицию — на тот момент это была вполне рациональная стратегия, позволявшая Московскому царству накапливать силы, пока его главный противник в лице Речи Посполитой истощался под ударами татаро-казацкой войск. Необходимо привести еще несколько выдержек из писем гетмана московскому царю, ярко свидетельствующих о желании главы Войска Запорожского приобщиться к восточному соседу. Вот что, например, писал Богдан Хмельницкий 3 мая 1649 г.:

«Только вашему царскому величеству низко бьем челом: от милости своей не отдаляй нас; а мы Бога о том молим, чтоб ваше царское величество, яко правдивый и православный государь, над нами царем и самодержцею был. И за таким совокуплением всего православия надежда в Бозе, что всякий неприятель на главу погибнет. Посланца нашего, ваше царское величество с миром отпусти; и нас под милость и оборону свою и всю Русь, ныне по милости Божий против ляхов совокупляючуюся, возьми. А мы все единостайне, сиречь единодушно, готовы умирать за ваше царское величество, и с найнижайшими послугами нашими рыцарскими вашему царскому величеству покорно ся отдаем»⁶⁸.

Письма подобного содержания посылались Алексею Михайловичу вплоть до 1653 г. – осенью этого года созванный Земский собор постановил принять «Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами и землями их» под «высокую царскую руку». После этих событий последовало вступление Московского царства в новую войну с Речью Посполитой, чем также воспользовался король Швеции Карл X Густав, решивший присоединиться к избиению республики «общего дела». За шведским монархом последовали и его союзники: курфюрст Бранденбурга Фридрих-Вильгельм и трансильванский князь Дьерд II Ракоши также внесли свой вклад в «затопление» Речи Посполитой. Однако побоявшаяся усиления Швеции Москва поспешила объявить ей войну (май 1656 г.) и заключить в мирный договор с королем Яном-Казимиром II (октябрь 1656 г.). Виленское соглашение предусматривало установление перемирия между сторонами сроком на два года, создание антишведского союза, а также обязывало польский сейм рассмотреть вопрос об избрании Алексея Михайловича королем Речи Посполитой, с оговоркой, что московский царь сможет короноваться только после смерти Яна-Каземира⁶⁹.

Реакция Богдана Хмельницкого на подобные «явления» была достаточно интересной: в декабре 1656 г. его представители заключили в городе Раднот тайный договор со Швеций, по которому князь Дьерд II Ракоши должен был получить титул короля Польши и, соответственно, значительную часть польских земель (Малую Польшу, Мазовию, Подляшье и Брестчину). Шведскому королю отходили остальные территории Польши, включая Ливонию, Курляндию, Виленское и Трокское воеводства, тогда как на землях Великого княжества Литовского планировалось создать независимое княжество. Должно было появиться на карте Европейской Сарматии и независимое казацкое государство по обоим берегам Днепра⁷⁰. Однако подобным замыслам не суждено было сбыться и, уже после очередных неудач, Богдан Хмельницкий вновь был вынужден вступать в тайные сношения с Яном-Казимиром, а также отправлять новые посольства в Москву с заверениями в своей покорности царю.

27 июля 1657 г. гетман – человек, ввергнувший Восточную Европу в пожарище новых войн и сотрясений – скончался. В рамках этой сцены он явился в образе воина-скитальца, ищущего себе господина – именно желание «служить» турецким султанам и московскому царю ярко прослеживается в его письмах, выдержки из которых так часто приводились для демонстрации процесса приобщения казачества к силам порядка. По смерти Богдана Хмельницкого в Украине настало время, кое Дмитрий Яворницкий весьма метко охарактеризовал как период «ярмарок самолюбий» и «самопожирающих драконов»⁷¹.

Сцена III

Кровопролитные дни «Руины» 1657–1686 гг. являются более чем исчерпывающим примером ведения «войны всех против всех» и способны наглядно продемонстрировать процесс поглощения создавшегося хаоса силами порядка. Эти события во многом схожи с явлениями гражданской войны: массы честолюбивых, борющихся за власть атаманов и их приспешников оказываются перед фактом невозможности осуществления своих амбициозных «гетманских» планов без поддержки со стороны внешних акторов; массы авантюристов, жаждущих получить власть над душами жителей Украины, отправляются все в новые и новые походы, уничтожая некогда родные города, села и отнимают жизни у своих соотечественников, принявших противоположную, а нередко и нейтральную сторону в конфликте. Победителями же вышли внешние силы. Но, впрочем, от теории к практике – перейдем к краткому описанию событий «Руины» в рамках категорий данного повествования.

26 августа 1657 г. Рада казацких старшин в Чигирине провозгласила Юрия Хмельницкого гетманом. Он, однако, отказался от власти в пользу генерального Писаря Войска Запорожского Яна Остафия Выговского. Новый гетман, после успешного подавления восстания Мартына Пушкаря и Якова Барабаша, подписал известный Гадячский договор, предполагавший приобщение Украины на правах равноправной части к Речи Посполитой (в пределах Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств образовывалось Великое княжество Русское), расширение реестра до 60 тыс. человек, обеспечения свободы православной церкви на всей территории государства, возможность нобилитациии (возведении во шляхетство) заслуженных казаков и мещан, возможность возвращения польской шляхты в покинутые имения, а также множество других «уступок» Войску Запорожскому⁷². Естественно, что Гадячской унии воспротивилась часть казаков, явно не прельщенная идеей возвращения ненавистных поляков на земли Войска Запорожского. Вообще, по замечаниям Дмитрия Яворницкого, если простые казаки выступали за союз с Московским царством, то «значные лица» казацкой старшины и духовенства, успевшие обзавестись за время войн приличными владениями – за автономию в составе Речи Посполитой⁷³.

Результатом столь напряженной ситуации стали новое восстание бежавшего от репрессий Выговского и бросившегося в объятья Московского царя Ивана Беспалого (1658-1659 гг.)⁷⁴, вслед за коим в Украину двинулся князь Алексей Трубецкой. Его армия, однако, была разгромлена у Конотопа, тогда как в Москве начали усиленного готовиться к возможному вторжению новых «смутных» людей. Что же касается Выговского, то, при всей громогласности победы, ему не удалось выбить из Киева отряд воеводы Василия Шереметьева. Кроме того, против гетмана на правом берегу Днепра взбунтовался прославленный Иван Богун, а оставленный Выговским Чигирин занял переяславский полковник Тимофей Цецура, объявивший себя верноподданным московского царя. В сложившейся ситуации Выговский решил отречься от булавы в пользу достигшего 18-летия Юрия Хмельницкого⁷⁵. Последний 29-30 сентября 1659 г. провел переговоры с князем Трубецким, который, кстати, заявил ему следующее:

«Известно великому государю, что ты ему служишь и ни к каким прелестям не приставал. За твою службу великий государь тебя жалует, милостиво похваляет, и тебе бы и впред служить верно, как служил отец твой гетман Богдан Хмельницкий»⁷⁶.

Но молодой гетман служил «верой и правдой» Алексею Михайловичу только год: в октябре 1660 г., после разгрома казацких войск в битве под Слободищевом, Юрий Хмельницкий подписал с поляками мирный договор (т.н. Слободищевский трактат). Фактически документ дублировал положения Гадячских статей, исключая, конечно, пункты о создании Великого княжества Русского. На Левобережной Украине подобные действия Юрия Хмельницкого были восприняты враждебно – Неженский, Переяславский и Черниговский полки заявили о своей верности Московскому царству, избрав наказным гетманом Якима Сомко⁷⁷. Таким образом, произошел раскол Гетьмащины, направивший главных героев нашего повествования в сторону Москвы, Варшавы и Стамбула.

Приобщение к Московскому Царству Левобережной Украины началось в период нахождения у власти уже упомянутого нами Якима Сомка (de facto) и Ивана Брюховецкого (de jure). Во время правления последнего состоялось подписание знаменитых Московских статей, положения которых были нижеследующими:

«1. Малороссия, для охранения в ней должного порядка, прежними гетманами нарушенного, имеет поступить в совершенное подданство Его Царского Пресветлого Величества и с тамошних жителей, кроме казаков, собираемы будут в казну всякие доходы; (…) 3. Каждый новоизбираемый из Войска Запорожского гетман обязан являться в Москву, для получения гетманских клейнод. (…). 5. Воеводам российским, имеющим находиться с войсками: в Киеве, Переяславле, Чернигове, Нежине, Полтаве и других городах, по требованию гетманскому и полковников, вспомоществовать им ратными людьми, без всяких отговорок. (…) 9. Гетману, без воли государевой, с чужими землями не ссылаться»⁷⁸.

Как видим, первое же положения договора прямым текстом закрепляет приобщение «Малороссии» к Московскому царству и, соответственно, торжество порядка над местным хаосом. Кроме того, переход Левобережной Украины «под руку» Москвы был закреплен положениями Андрусовского мирного договора, заключенного с поляками в январе 1667 г. Согласно его условиям, к Московскому царству переходили воеводство Смоленское со всеми городами, Стародубский повет, воеводство Черниговское и часть Украины от Путивля до Днепра. Местная шляхта, мещане, татары и евреи имели право продать свои имения и уйти на польскую сторону, а оставшимся католикам и униатам разрешалось беспрепятственно отправлять богослужение у себя в домах и усадьбах. Что же касается Речи Посполитой, то она возвращала себе Витебск и Полоцк с уездами, Динабург, Лютин, Резицы, Мариенбург и Правобережную Украину. При этом Киев с окружностью в одну милю до 1669 г. оставался под властью Москвы⁷⁹. Окончательный раздел Гетманщины был закреплен только в 1686 г., но об этом ниже.

В рамках данной сцены не будут рассматриваться договора гетманов Левобережной Украины с московскими царями, однако должно отметить, что они в той или иной степени расширяли (как это было с Глуховскими статьями Демьяна Многогришного) или сужали (Коломацкие статьи Ивана Мазепы) ее автономию.

Что же касается Правобережной Украины, то она также погрязла в хаосе интриг и распрей. После неудачной борьбы за воссоединение Гетманщины (1661-1663 гг.) Юрий Хмельницкий отрекся от булавы, коя перешла сначала в руки Павла Тетери, а потом Степана Опары. Однако уже в 1665 г. казацкая старшина избрала нового гетмана – им стал полковник Черкасского полка Петр Дорошенко. Именно он, понимая бесперспективность взаимодействия с поляками после заключения оными Андрусовского мира, решил направить свои внешнеполитические усилия на организацию сближения Правобережной Украины с Османской Империей и Крымским Ханством. Последствия подобного взаимодействия дали о себе знать уже в августе 1667 г, когда турецкий султан «предостерегал» Яна-Каземира от посягательства на перешедших под опеку Порты казаков; в марте 1669 г. Корсунская казацкая рада переизбрала Дорошенко гетманом и приняла постановления о переходе Левобережной Украины под протекцию Османской Империи. В начале декабря 1670 г. Дорошенко получил подтверждение от турецкого посла прав и вольностей Войска Запорожского и предложение отправить посольство в Стамбул (что и было исполнено). Однако к 1673-1674 гг. и этот союз начал трещать по швам, тогда как авторитет самого Дорошенко начал стремительно падать из-за постоянных опустошений земель Правобережной Украины, чинимых крымско-турецкими войсками⁸⁰. В итоге, окончательно разуверившись в османах, гетман Дорошенко и его соратники решили перейти под протекторат Московского царства. Примечательно, что главным посредником в их намерениях стал Иван Сирко, принявший присягу Дорошенко на верность Москве осенью 1675 г. (ниже приведена выписка из его письма Московскому царю):

«Гетман Войска Запорожского от давних лет имея подданственное намерение к пресветлому престолу вашего царского величества, не мог, за многими некоторых завистливых люде перепонами, привести его в свершение. Но теперь желая его свершить, писал к войску низовому, дабы мы для этого доброго дела приехали к нему. Мы, учинив раду войсковую общую, решили к нему идти, и как скоро подошли к Чигирину с войском низовым запорожским и частью донского, то Дорошенко тотчас, в присутствии чина духовного, со всем старшим и меньшим товариством и со всем своим войском и посполитыми людьми, перед святым Евангелием присягнул на вечное подданство вашему царскому величеству»⁸¹.

Однако Московское правительство не признало присяги Дорошенко и в 1676 г. отправило войска во главе с князем Григорием Ромодановским (с ним также выступил и гетман Левобережной Украины Иван Самойлович) на захват Чигирина. Понимая невозможность сопротивления, Дорошенко сдал злополучный город и отказался от булавы. Свои последние дни он провел на землях Московского царства.

Важно также сказать несколько слов и о приобщении казачества к польской стороне. В 1669 г. казацкая рада в Умани избрала гетманом Правобережной Украины Михаила Ханенко⁸². Вскоре ему были присланы из Варшавы гетманские клейноды, а сам он принял титул «Его Королевского Величества Гетман войск Запорожских и всея Малороссии по Случ»⁸³. Свои дни во гетманстве Ханенко посвятил борьбе с гетманом Дорошенко, но уже в 1674 г. он был вынужден отречься от булавы и передать ее Ивану Самойловичу⁸⁴. Однако уже в 1675 г. Ян III Собеский назначил нового гетмана Правобережного Войска Запорожского — Остапа Гоголя. В дальнейшем гетманская булава перешла в руки Степана Куницкого (1683 г.), а уже в 1684 г. – Андрею Могиле.

Право подвести тонкую красную черту под этим периодом истории Украины следует предоставить историку Сергею Соловьеву, который весьма ёмко и лаконично описал ужасы «Руины»:

«Эта страна, с переворота, произведенного в ней Богданом Хмельницким, находилась в долгом междоумочном, переходном состоянии, условливавшем, как обыкновенно бывает, сильные смуты. Не могши быть самостоятельною, она хотела поддержать свою полусамостоятельность; но эти полусостояния, ни то, ни сё, приводят всегда к печальным явлениям. Малороссия представляла хаос, борьбу элементов (discordia semina rerum): гетман, ставши из войсковых, козацких начальников правителем целой страны, стремился к усилению своей власти; старшина и полковники хотели быть также полновластными господами, жаловать и казнить кого хотят, стремились стать богатыми землевладельцами и земли свои населить крепостными крестьянами, в которых обращали вольных козаков; последние волновались, особенно подущаемые из Запорожья; города жаловались на притеснения полковников. Все были недовольны, все слали жалобы, доносили друг на друга в Москву, а когда государь, вняв этим жалобам, предпринимал какие-нибудь меры, то поднимались опять вопли, зачем Москва вмешивается? Особенно вопли усиливались, когда Москва поднимала вопрос о финансах малороссийских, ибо все сильные люди в Малороссии хотели доходы страны брать себе, не давая ничего государству, которое таким образом получало только обязанность тратиться людьми и деньгами на защиту Малороссии. Все были недовольны и действительно имели причины на то, но не умели сознать, что эти причины были внутри, во внутреннем хаосе, в кулачном праве, искали улучшения во внешних условиях; поддавшись русскому государю, бросались то к Полякам, то к Туркам; это колебание, шатость, междуумочность вредно действовали на характер народонаселения, особенно высших слоев. После Богд. Хмельницкого не было гетмана, который бы не изменил или не был обвинен в измене своими же: интригам, доносам не было конца»⁸⁵.

Итогом этой трагической сцены (как, впрочем, и всего данного круга истории) стало заключение между Речью Посполитой и Московским Царством «Вечного мира» (1686 г.), который закрепил раздел Украины между двумя государствами и, соответственно, торжество порядка внешних сил над местным хаосом.

Круг III

«О деяниях Мамая»

По наступлению хаоса в Золотой Орде – периода Великой Замятни – на авансцену истории вышел беклярбек Мамай, пытавшийся неоднократно привести к власти своих ставленников из рода Бату.

Существует легенда, гласящая, что после разгрома войск литовцев и их союзников на р. Ворскле, Великого князя Литовского Витовта вывел в глухой лес казак Мамай — один из потомков знаменитого темника. «В лесу они блуждали три дня, пока Витовт не пообещал своему проводнику княжеский титул и урочище Глину. Тот немедленно нашел дорогу…»⁸⁶. Новосозданное княжество Мансура Мамая вобрало в себя представителей тюркского и славянского миров, а его обитатели сыграли значительную роль в истории становления казачества. Потомки Мамая — представители рода Глинских — вошли в состав наиболее знатных родов Великого княжества Литовского, тогда как одна из представительниц этой семьи, Елена Васильевна, вышла замуж за Великого князя Московского Василия III Ивановича и в 1533 г. стала матерью Ивана IV Грозного⁸⁷.

Что же касается предка спасителя Витовта, то именно его судьба будет рассмотрена в этом разделе. Безусловно, окидывая взором жизнеописание беклярбека Золотой орды Мамая из рода Кият, мы не сможем найти в нём моменты «приобщения» к более организованным государствам Восточной Европы. Однако, подобно героям предыдущих сцен, он возвысился на заре хаоса в Золотой орде и, оказавшись в крайне неблагоприятных географических условиях, пал жертвой внешних сил. Вот как эту ситуацию описывает историк, реконструировавший биографию Мамая:

«Если прежнее бекляри-беки располагали всеми ресурсами Золотой Орды, то Мамай мог опираться лишь на собственное племя Кият и на свои владения в Крыму. Естественно, этих ресурсов не хватало для контроля не только всей Золотой Орды, но даже и ее западной части (Ак-Орды или Белой Орды), над которой Мамай и пытался обрести полноту власти в течение двадцати лет. Он не мог быть со своими войсками одновременно везде, и в этом и заключалась трагедия его положения. Пока Мамай в очередной раз устанавливал контроль над Поволжьем, его западные границы подвергались набегам литовцев, валахов и русских. Когда же он устремлялся на запад, его не менее энергичные конкуренты из числа царевичей-Джучидов или улусных эмиров спешили воспользоваться возможностью захватить его владения на Волге, остававшиеся практически без защиты. (…) Естественно, поражение и гибель Мамая в таких условиях становились закономерным итогом его карьеры»⁸⁸.

Действительно, по смерти Бердыбека (1357-1359 гг.), последнего законного хана из рода Бату, в Золотой Орде начался период сильнейшего политического кризиса (хаоса) — «Замятня Великая». В течение ее первых шести месяцев титул хана носил некий Кульпа, после которого к власти пришел Науруз. Однако уже весной 1360 г. сын правителя Кок-Орды Хизр, воспользовавшись поддержкой части сарайской аристократии, захватил золотоордынскую столицу и убил Науруза⁸⁹. Мамай, впрочем, успешно пережил все эти события, но в 1361 г., получив известия о крушении своих родственников в Синей Орде, очевидно исходя из соображений безопасности, решил откочевать вместе с представителями дома Бату и их сторонниками из столицы Золотой Орды в родные Причерноморские имения⁹⁰. В Сентябре 1361 г. Мамай, порвав контакты с ханом-самозванцем Кильдибеком, организовал церемонию провозглашения ханом Абдаллаха — потомка знаменитого хана Узбека. Под властью нового властителя оказались юго-западные территории Золотой Орды (Крым, Северной Причерноморье и территория современной Молдавии), тогда как ставка его беклярбека разместилась в районе современного Запорожья⁹¹.

В 1362 г. Мамай и Абдаллах предприняли свой первый поход на Сарай: выбив из столицы хана Мир-Пулада, беклярбек сумел возвести на трон своего ставленника. Однако, в этот же год Литовскому князю Ольгерду удалось одержать победу над войсками союзников Мамая на Синей Воде. Темник, понимая трудность создавшегося положения, возвратился в свои имения, оставив недавно захваченный Сарай без прикрытия, что в свою очередь повлекло за собой занятие этого города Мюридом. Подобная история повторилась и в 1367 г.: беклярбек переманил на сторону нескольких эмиров, кои зарезали своего хана Азиз-Шейха, позволив тем самым Мамаю и Абдаллаху беспрепятственно занять Сарай. Вместе с тем в Крыму вспыхнул мятеж, и беклярбек отправился его устранять, опять оставив Сарай без средств к обороне. В итоге, столица Золотой орды перешла в руки Улджай-Тимура и Хаджи-Черкеса⁹². В 1372 г., оставив в Сарае своего нового ставленника Муххамад-хана (Абдаллах скончался двумя годами ранее), Мамай опять был вынужден покинуть столицу, дабы предотвратить возможное литовское вторжение. В итоге, Урус-хан вытеснил Муххамад-хана из Сарая. В 1375 / 1376 г. беклярбек и его выдвиженец опять захватили Сарай и опять его потеряли – на этот раз окончательно⁹³. Кроме того, в 70-е г. XIV ст. русские земли, «выход» с которых составлял главную статью доходов Мамая, также начали постепенно выказывать непокорность беклярбеку, что заставило его начать новый поход против русских княжеств, закончившийся победой последних на Куликовом поле.

Плодами поражения беклярбека воспользовался Тохтамыш, который, заручившись поддержкой знаменитого Тимура (фактически — внешней силой), сумел захватить Сарай (начало 1380 г.). После этого он двинул свои войска против Мамая, сойдясь с ним в том же году на берегу р. Калки. Воины Мамая, впрочем, прямо на поле боя спешились и принесли присягу законному хану, предоставив своему вождю право покинуть поле боя⁹⁴. Мамай уехал в Крым, где вскоре его настигли и умертвили союзники Тохтамыша.

В целом же, по смерти беклярбека период «Великой замятни» завершился – в начале 1381 г. Золотая Орда была объединена под властью хана Тохтамыша, легитимность коего признали как и центральные, так и окраинные улусы. Хаос, во время которого возвысился и деятельным участником которого был Мамай, завершился торжеством порядка, пускай и только на 12 лет.

Круг IV

В хаосе феодальной раздробленности Киевской Руси (XII — XIII вв.) мы наблюдаем появление на исторической авансцене своеобразных прототипов казачества — представителей ирано- и тюркоязычных кочевых племен, во многом предвосхитивших судьбу своих идейных потомков.

Сцена I

Упомянутые мной в интродукции «черные клобуки» (черные шапки) не представляют собой отдельного кочевого племени – это было лишь общее название для торков, берендеев, печенегов, ковуев и других мелких тюркоязычных объединений, осевших на землях Руси⁹⁵. Для данного очерка наибольший интерес представляет именно взаимодействие всех указанных племен с русскими князьями, поскольку оное позволяет наглядно продемонстрировать степень «биографической» (если быть точным – «механической») схожести героев данной сцены с представителями других кругов истории.

Весьма показателен тот факт, что историки выделяли два этапа взаимоотношений торков и берендеев с Русью: первый характеризовался полной независимостью указанных групп от нее, тогда как второй – переходом их под опеку русских князей⁹⁶. Мы не можем не заметить здесь некое сходство судьбы торков и берендеев с началом исторической деятельности казачества: достаточно вспомнить разъяснения турецких властей Василию III, касающиеся свободы азовских казаков, а также их переход на службу к государям Московского царства, Польского королевства и Великого княжества Литовского. Более того, следует также указать на условия приобщения торков и берендеев к Руси:

«Отношения первого рода мало по малу могли переходить в отношения второго рода с влиянием внешних обстоятельств, с появлением Половцев, которые, нахлынувши из Азии бесчисленными толпами, заставили Торков сделать нападение на Русь. Отраженные нашими князьями, Торки бежали и, потеряв свою сил, теснимые с двух сторон Половцами и Русскими, отдались под покровительство последних»⁹⁷.

Как видим, указанные условия напоминают нам положение, в коем оказался и Мамай, и Богдан Хмельницкий, и деятели Руины, и герои Гражданской войны. Действительно, приход половцев вызвал исход торков в Византию, где они занялись разорением её балканских провинций. Однако начавшиеся среди пришельцев голод и эпидемии значительно ослабили их, позволив ранее осевшим в Болгарии печенегам добить остатки незваной орды. Выжившие торки были расселены Византией в Македонии, тогда как в византийской армии появились торкские подразделения, а отдельные представители этого племени заняли высокие придворные и военные должности в структурах империи. Кроме того, части торков удалось уйти на север, за Дунай, где их по своим городам рассеял «князь Мирмидонов» — предположительно киевский князь Изяслав Ярославович. Именно от момента этого «рассеяния» (1060-е гг.) и начинается функционирование торкских поселений в Руси⁹⁸. Уже в 1084 г. впервые упоминается «Торкский город» — срубленный русскими острог, в котором кочующие вокруг торки могли укрываться в случае нашествия половецкой орды. Позже, в 1097 г. упоминаются первые поселения на Руси берендеев и печенегов⁹⁹. В дальнейшем, новые вассалы князей Руси регулярно упоминаются на страницах летописей на протяжении 150 лет.

Так, в 1095 г. торки и воевода Владимира Мономаха коварно убили с согласия князя половецкого хана Китана и всех его воинов, гостивших у Мономаха. Под 1097 г. появляется упоминание о том, что теребовальский князь Василько решил предпринять вместе с печенегами, торками и берендеями поход на Польшу. В 1105 г. торки и берендеи, жившие в районе города Зарую (Поросье), подверглись набегу половцев, который, однако, не увенчался успехом. С 1146 г. составители Ипатьевской летописи начинают употреблять по отношению к тюркским вассалам Киевских князей общее название «чёрные клобуки». Следует отметить, что эти «свои поганые» являлись одной из трех составляющих мощи киевских князей, наряду с княжеской дружиной и киевским ополчением. Кроме того, они принимали самое деятельное участие в междоусобных войнах на стороне властителей Киева, неоднократно участвовали в их походах против половцев, а в 1146 и 1169 гг. чёрные клобуки вообще наряду с киевлянами отправляли своих послов к претенденту на киевский престол, обещая свою поддержку¹⁰⁰. Центром чёрноклобуцких поселений в Киевском княжестве в XII-XIII ст. было течение р. Рось с её левыми притоками¹⁰¹.

Сами чёрные клобуки несли как и сторожевую службу (аналогичное мы наблюдаем и в случае казаков), так и занимались проведением походов против половцев (причём и совместно с Киевскими князьями, и отдельно от них)¹⁰². Часто отряд, идущий на половцев, в основе своей состоял из тюрков, но начальствовал над ним или русский князь, или великокняжеский воевода¹⁰³. Характерно, что нередко инициаторами нападения на половцев выступали сами «свои поганые» — подобно казакам они имели «материальный» интерес к проведению подобных мероприятий, поскольку нередко захватывали богатства половцев (табуны, стада скота, рабов, вооружение, конские уборы, золото, серебро и т.п.)¹⁰⁴. Весьма показателен и нижеследующий эпизод русско-черноклобуцких отношений, ярко демонстрирующий с одной стороны «свободолюбивость» (возможно даже плавно переходящую в неконтролируемость), а с другой — преданность тюркских вассалов своим господам, отголоски которой мы находим в письмах Хмельницкого турецким султанам и московскому царю:

«В 1154 году берендеи захватили в плен половцев, напавших на русское пограничье. В следующем году половцы, придя мириться с киевским князем Юрием Владимировичем Долгоруким, стали просить его выдать им пленных, находящихся у берендеев, но последние наотрез отказали Юрию в этом, «рекуче» такою громкой фразой: «…мы умираем за Русскую землю с твоим сыном и головы своя сокладаем за твою честь», и Юрий, говорит летопись, «не створи им насилья, но половцы одарив дары, отпусти я, а сам иде Киеву»¹⁰⁵.

Также нужно обратить внимание на факт «приобщения» торков, ковуев, и берендеев к другим русским княжествам. К примеру, мы находим следы этих тюркских племен в Переяславской земле, где ещё в 1080 г. Владимир Мономах был вынужден усмирять бунт местных торков. Под 1126 г. половцы совершили неудачное нападение на поселение переяславских торков у г. Баруча (который был расположен у нынешнего села Барышевка, что в Киевской области); в 1150 г. на Переяславщине упоминаются некие турпеи, которых во время борьбы за киевский престол пытался привлечь на свою сторону князь Мстислав Изяславич. Также на Посульской оборонительной линии, возводившейся для обороны Киевской Руси от набегов кочевников, были найдены дополнявшие линию обороны городища степняков¹⁰⁶. Наблюдаем мы появление тюрков-вассалов и в Чернигово-Сиверской земле: а под 1147 г. в Ипатьевской летописи упоминается черниговский воевода тюркского происхождения — Судимир Кучебич, а в походе князя Игоря Святославовича на половцев (1185 г.) принимали участие т.н. «черниговские ковуи». Помимо этого, в 1158 г. мы встречаем упоминание о том, что в составе осаждавших Киев войск волынского князя Мстислава Изяславича находились берендеи, кои вступили в сношения со своими сородичами – вассалами киевского князя Изяслав Давидовича. После этих переговоров предводители «киевских» берендеев Тудор Сатмазович, Каракоз Мнюзович и Карас Кокий перешли на сторону Мстислава¹⁰⁷.

Таким образом, мы видим, что, подобно героям предыдущих лицедейств, чёрные клобуки, оказавшись в крайне неблагоприятных географических обстоятельствах, вынуждены были приобщиться к внешним, некогда враждебным силам – русским князьям. Пик деятельности этих тюркоязычных племен мы наблюдаем именно в момент расцвета хаоса на территориях Киевской Руси – бесспорен тот факт, что чёрные клобуки принимали самое энергичное участие в событиях эпохи феодальной раздробленности, выступая под стягами разнообразных княжеств. Что же касается абсорбции этих племен, то таковая произошла во время и после татаро-монгольского нашествия: некоторая часть чёрных клобуков все же осталась на своих родных землях и в дальнейшем подвергалась ассимиляции со стороны древнерусского населения, тогда как другая была переселена монголами в степи Повольжья и Поднестровья¹⁰⁸.

Сцена II

Помимо тюркских племен, особое место в жизни Южной Руси занимали аланы-асы (потомки сарматских племен)¹⁰⁹, кои уже к XII в. начинают фигурировать в древнерусских летописях в качестве «бродников» (этот термин, как считают специалисты, мог представлять собой перевод на древнерусский язык самоназвания восточноевропейских алан-асов – «асы¹¹⁰, которые обслуживают переправы»)¹¹¹. Кроме того, именно в этой общности часть историков усматривала прообраз казачества¹¹². Так или иначе, но для данного очерка наибольший интерес представляет военно-политическое жизнеописание этой народности, которое, впрочем, к большому огорчению, не изобилует многообразием фактов, каковое можно было встретить при рассмотрении сцены исторической жизни чёрных клобуков.

Первое упоминание о бродниках мы встречаем в 1147 г., когда на помощь Черниговскому князю Святославу Ольговичу из Южных степей «бродницы и половцы приидоша к немоу мнози»¹¹³. Во второй раз бродники фигурируют под 1216 г. во время битвы между владимиро-суздальскими князьями Юрием и Ярославом Всеволодовичем и новгородскими князем Мстиславом Мстиславовичем Удалым. На помощь двум первым пришли «Муромъци, и Бродници, и Городчане, и вся сила Суздальской земли». Интересное упоминание о бродниках и их воеводе Плоскине встречается при описании битвы на р. Калке (1223 г.)¹¹⁴. Во время этой битвы монголо-татары оказались не в состоянии взять укрепленный лагерь киевского князя Мстислава Романовича, поэтому решили прибегнуть к хитрости и переманили на свою сторону бродников – союзников русских князей:

«Быша же с татари Бронници, а воевода у них Плоскиня, и той окоянный целова крест к великому князю Мстиславу Романовичу и сущим с ним, яко не изюити их, но окупъ взяти с них, и тако передаша ему. Он же окоянный предаде их татарм, и город вземь изсекоша»¹¹⁵.

Комментируя поведение бродников на поле боя, Исаак Быкадоров вполне справедливо указал, что таковое могло стать причиной их затруднительного географического (стратегического) положения, в каковом также оказались и чёрные клобуки во время нашествия половцев:

«Бродники знали, что главный удар монголы направляли против половцев, а русским князьям настойчиво предлагали союз против них. При этих условиях союз бродников с монголами представляется естественным и целесообразным, как путь избавления от всякой зависимости от половцев. Наконец, союз мог явиться и вынужденным: южно-русские князья собирались на Днепре, а территория бродников была уже под действительной угрозой отдельного разгрома; во спасение ее и себя союз с монголами и мог явиться – и необходимым и неизбежным»¹¹⁶.

Если подытожить эти краткие сведения, а также присовокупить к ним данные о последующей судьбе алан-асов в составе золотой орды, то мы сумеем найти общие моменты в «жизнеописаниях» ирано- и тюркоязычных племен данного круга истории. Подобно чёрным клобукам, бродники принимали активное участие в междоусобных войнах русских князей, выступая ещё одной силой в хаосе, который охватил Русь в XII – XIII веках. После монгольского нашествия, бродники (аланы-асы) приобщились к новым господам Азии: они продолжили проживать на покоренных монголами территориях южнорусских степей и, даже, начали занимать руководящие должности в местной монгольской администрации. Так, например, по сообщениям знаменитого путешественника Плано Карпини начальником одного из днепровских поселений был алан по имени Михей¹¹⁷. Помимо этого, некоторые учёные также отмечали весомую роль алан-асов в монгольских завоеваниях Азии: при покорении Южного Китая монгольский император Хубилай активно использовал 30-тысячное подразделения алан, многие знатные воины которого в дальнейшем получили высокие посты при дворе монгольских императоров¹¹⁸. В общей сложности, результат приобщения алан-асов к монголам был следующим:

«В период самих монгольских завоеваний была уничтожена та часть аланов, которые оказывали упорное сопротивление монголам. Аланы, не оказавшие сопротивления монголам, успешно интегрировались в военно-административную и социально-экономическую структуру Монгольской империи. Аланы, включенные в состав монгольских войск, помогли монголам завоевать другие народы и страны. (…) Складывается впечатление, что монголы активно использовали военный потенциал аланов, потому что последние, с одной стороны, унаследовали старые сарматские традиции боя на открытой местности, с другой – заимствовали у оседлых народов правила ведения боя на пересеченной местности»¹¹⁹.

Об этом же круге истории сказано достаточно, и теперь представляется возможным перейти к заключительной части данной работы.

Moralite

«Предварительные заключения об опытах в области истории Украины»

1. Пояснения к использованной категориальной системе.

Введение в данное таких категорий как «хаос», «порядок», «приобщение» и «абсорбция» состоялось только после длительного изучения мною событий Гражданской войны 1917-1921 гг. и сопоставления хода данного конфликта с явлениями эпох казацких восстаний, «Руины», «Великой замятни» и феодальной раздробленности Руси. Именно данная категориальная система придала определенную стройность исследованию, позволив выделить общие черты у всех вышеуказанных периодов истории территорий Украины и, соответственно, общее черты жизнеописаний их главных героев. Сейчас необходимо произвести первые экстракции из опытов исследованных кругов истории, кои позволят раскрыть сущность духа номадизма.

Категория «Хаос»

В рамках данного очерка содержания понятия хаоса может быть раскрыто через классический принцип «bellum omnium contra omnes»: во все рассмотренные периоды истории в пределах одной и той же территории мы наблюдаем развертывание беспорядочной борьбы схожих элементов, не способных, однако, оформить между собой общественный договор. Тем не менее, элементарное желание выжить (а, порой, и честолюбивое желание сохранить за собой приобретенные во время хаотичной борьбы достижения) вынуждает их заключать таковой с внешними силами. Последнее обстоятельство позволяет нам осуществить переход от категории «хаоса» к категориям «приобщения», «порядка» и, в конце конов, «абсорбции».

Категория «Порядок»

Сторонами порядка в данном исследовании явились такие силы, которые обладали стройной, сплоченной и сильной военной, а также социально-политической организацией (отсюда и проистекала их должная ресурсообеспеченность, необходимая для достижения тех или иных поставленных целей), позволявшей им установить свою власть на некогда охваченных хаосом территориях (здесь намечается переход к категории абсорбции). Если мы посмотрим на акторов, исполнявших роли сторон порядка, то увидим, что это были государства с чёткой иерархической структурой, предполагавшей подотчётность её низших элементов центру и, соответственно, высокий уровень дисциплинированности всех её составных частей. Иначе говоря, понятие порядка, опять же, в рамках данного очерка, может быть представлено через принцип «ibi victoria, ubi concordia», ибо как согласие рождает повиновение, повиновение – дисциплину, дисциплина – победу.

Бесспорен тот факт, что подобную организацию сумела оформить верхушка большевистской партии во время Гражданской войны: она сконцентрировала в своих руках всю полноту власти в РСФСР, инициировала создание красной гильотины в лице ВЧК (которая, замечу, занималась, в том числе и установлением деспотического порядка на занятых красными войсками территориях) и института комиссаров при подразделениях РККА (напомню, что в обязанности «людей в чёрных кожанках» также вверялся контроль над дисциплиной и благонадёжностью солдат и офицеров Красной армии).

Торжество порядка мы встречаем и в Московском царстве. В XVI и XVII вв. в этом государстве установилась такая концепция общественных отношений, которая предполагала прикрепление всех сословий (от высших до низших, исключая холопов) к государственной службе, тогда как через институт военных поместий цари контролировали и земельные владения служилых людей, и армию¹²⁰. Представляется необходимым привести и иной пример, касающийся трансформации военной организации Московского царства в XVII в., позволившей ему конкурировать с другими армиями Европейской Сарматии: с 1630-х до конца 1670-х гг., доля рейтарских и драгунских формирований в составе войск этого государства возросла с 8 до 26,5 %; доля пехоты (вместе со стрельцами) увеличилась до 54,5 %; укомплектованные по западноевропейскому образцу полки «нового строя» занимали (sic!) 60-75 % от общего количества вооруженных сил; в 1658, 1659 и 1660 гг. (во время очередной войны с Польшей) власти провели три крупных принудительных набора в солдатские полки, предоставивших в распоряжение московских стратегов 70-80 тыс. человек¹²¹. Помимо этого, можно также вспомнить и о строительстве Москвой засечных черт (в XVII в. Белгородской и Изюмской), служащих для защиты территорий царства от крымских татар, ногайцев и воровских черкас. Процесс создания таких оборонительных рубежей, аналоги коих мы (конечно в соизмеримо иных масштабах) находим в Китае, требовало от всех участников данного процесс не меньшей организованности и дисциплины.

Что же касается Монгольской империи, то здесь стержнем всей военной, социальной и политической организации выступила Яса – закон великой власти, составленный Чингисханом. Уложение великого правителя регулировало основные стороны общественной и государственной жизни — от поведения монгола в быту, до его обязанностей на поле боя. Обратимся к некоторым «фрагментам» Ясы, помещённые в исследовании Григория Вернадского «Монголы и Русь» ¹²²:

«Следует возвеличивать и уважать чистых, непорочных, справедливых, ученых и мудрых, к каким бы людям они не принадлежали; и осуждать злых и несправедливых людей»

«Существует равенство. Каждый человек работает столько же, сколько другой; нет различия. Никакого внимания не уделяется богатству или значимости»

«Бойцами рекрутируются мужчины от двадцати лет и старше. Для каждого десятка должен назначаться офицер, и для каждой сотни, и офицер для каждой тысячи, и офицер для каждых десяти тысяч… Ни один воин из тысячи, сотни или десятка, в которые он был зачислен, не должен уезжать в другое место; если он сделает это, то будет убит, и также будет с офицером, который принял его»

Как видно из III и II положений, монгольская организация основывалась на принципах дисциплины, повиновения и равенства всех служащих хану – все это мы можем узреть и в жизнедеятельности государственного организма Московского царства и РСФСР. Кроме того, не следует отбрасывать и тот факт, что из I приведенного выше положения вытекала возможность приобщения к государственной службе и немонголов, готовых, тем не менее, «верой и правдой» служить императору – в этом мы имели возможность удостовериться на примере алан-асов. Аналогичными принципами руководствовались власти Московского царства и РСФСР: в деле создания «полков нового строя» главную роль сыграли такие европейские военные деятели как Александр Лесли, Исаак ван Бокховен, Томас Далейль, тогда как обустройством Красной армии занимались, в том числе и бывшие офицеры Российской империи (военспецы), среди которых были, помимо всем известного Михаила Бонч-Бруевича, Алексей Игнатьев, Андрей Снесарев, Николай Какурин, Сергей Каменев, Александр Самойло, Алексей Брусилов, Александр Свечин и масса других интересных личностей.

Стоит добавить, что положения Ясы стали основой для организации войска Тамерлана, благодаря поддержке которого Тохтамыш сумел одолеть всех своих оппонентов в Золотой орде, в том числе и известного нам блеклярбека Мамая¹²³.

Все это, впрочем, лишь очень краткие доказательства «правомочности» отождествления РСФСР, Московского царства, Монгольской Империи и Государства Тамерлана со сторонами порядка¹²⁴.

Критики, тем не менее, могут вполне справедливо остановиться на том простом факте, что приобщение, торков произошло к активным участникам междоусобной войны (т.е. к элементам, ввергнутым в «войну всех против всех»), а не к сторонам порядка. На это замечание можно ответить следующим образом: социально-политический строй торков (как, впрочем, и всех «посещавших» ранее территории Половецкой степи кочевых племен, предполагавший жизнь в степи, где существование укрепленный городов было лишено необходимости) не позволил им успешно сопротивляться нашествию новой орды, что вынудило их покинуть обжитые территории и двинуться за Дунай, а после – к границам Киевского княжества. При этом, русские князья все же сумели, подобно властям Московского царства в XVII в., предпринять некоторые меры для защиты своих владений от номадов, что, в свою очередь, также требовало соответствующей организации. И речь идет не просто о походах русских князей на половцев в XII в. (нередко безуспешных), но и о поддержании ими функционирования оборонительных линий в Южной Руси (в случае нашего исследования – Посульской и Поросской, где и расселились черные клобуки), аналоги коих мы имели возможность наблюдать на южных рубежах Московского царства. Таким образом, торки приобщились к более организованной силе, способной обеспечивать их, пускай и относительную, но безопасность.

Кроме того, критики могут также обратить внимание на некоторые факты, свидетельствующие об организованности и дисциплинированности казацкого организма. На это представляется возможным ответить, что, во-первых, в самой идее казачества изначально было заложено внутреннее начало хаоса – как отмечалось выше, казацкие морские промыслы наносили прямой удар по польско-турецким и польско-крымским отношениям, тогда как их многочисленные восстания в самой Польше явно не благоприятствовали сохранению стабильности во внутренней жизни шляхетской республики. Предложенные казакам польской стороной формы общественного договора (начало им положил Сигизмунд II Август, предложивший в 1572 г. запорожским казакам поступить на королевскую службу; в дальнейшем к таковым формам можно отнести Куруковский договор 1625 г., Переяславский договор 1630 г., «Ординацию» 1638 г.) также не устраивали «гулящих людей», находивших в них ограничения собственных вольностей и, соответственно, жизнедеятельности. Во-вторых, по смерти Богдана Хмельницкого – этого главного стержня «казацкого демарша» 1648-1657 гг. – созданное им «Войско Запорожское» начало трещать по швам из-за слишком глубоких противоречий между его элитой, рядовым казачеством и крестьянством, а также оппортунистических настроений среди его старшины.

В целом же, наличие сторон порядка благоприятствует «приобщению» к таковым участников «войны всех против всех», а это в свою очередь постепенно приводит конфликт к его логическому завершению – «абсорбции».

Категория «Приобщение»

Как явствует из всего вышесказанного, приобщение есть закономерный и естественный результат невозможности тех или иных участников «войны всех против всех» оформить между собой общественный договор, необходимый для успешного противодействия внутренним и внешним вызовам, которые предносит эпоха торжества хаоса. Естественно, что, тем не менее, ведущие ожесточенную борьбу и теряющие с каждым днем конфликта материальные и нематериальные ресурсы разрозненные элементы, пытаясь всеми силами поддержать свою жизнедеятельность, вынуждены были прибегать к поддержке внешних сил, открывая для последних возможность реализации принципа «divide et impera».

Однако не представилось возможным применить категорию «приобщения» к рассмотрению жизнеописания Мамая — этот персонаж на разных этапах своей деятельности демонстрировал высокий уровень автономности (возможно, даже независимости) от внешних сил. Этого, однако, нельзя сказать о части его потомков, которые после смерти беклярбека перешли на службу (приобщились) к Великому княжеству Литовскому и Московскому царству.

Категория «Абсорбция»

Что же касается данной категории, то её суть заключается, во-первых, в поглощении организованными силами основных акторов «войны всех против всех»; во-вторых, в установлении власти организованных сил на тех территориях, где велась таковая борьба; в-третьих, в заключении организованными силами между собой общественного договора путем создания новой системы порядка в Восточной Европе. Оформление последней de jure мы наблюдаем после завершения активной фазы гражданской войны (подписание Рижского мира 1921 г.) и Руины (подписание Бахчисарайского мира 1681 г. и Вечного мира 1686 г.), de facto после пришествия к власти Тохтамыша – законного представителя дома Джучи (1380 г.) и установления власти Монгольской империи над Русью (1240 г.) – Caesar citra Rubiconem!

2. Некоторые замечания о связи категорий исследования с географическим фактором.

Отправной точкой данных исторических изысканий стала географическая формула Михаила Ростовцева – действительно, данная объективная составляющая всех наших сцен во многом определила судьбы главных героев описанных лицедейств. Дикое поле – эта дивная terra incognita Восточной Европы – одновременно даровало своим гостям сладости жизни и горести смерти: стоило одной орде появиться на этих благодатных землях, как через некоторый промежуток времени её сменяла другая, заставляя неспособную защищать столь открытую территорию предшественницу искать спасения в других краях. Гонимые нередко своими сородичами, номады приобщались к более организованным государствам, среди которых мы встречаем Киевскую Русь (соответственно, после её гибели — южнорусские удельные княжества), Византийскую Империю, Венгерское княжество. Уже во второй половине XIV в. мы наблюдаем, как беклярбек Мамай пал жертвой «географических обстоятельств», не позволявших ему успешно контролировать и столицу Золотой Орды, и свои Причерноморские владения. В XVI – XVII вв. Дикое поле бороздили татарские отряды, кои наносили удары по демографическому, а значит и экономическому потенциалу Королевства Польского, Великого княжества Литовского и Московского царства, тогда как в недосягаемых речных плавнях Великого Луга развилось свободолюбивое казачество, решившее испытать пределы прочности вышеуказанных государств. Но, тем не менее, разросшийся до пределов Гетманщины казацкий организм оказался между противоборствующими, организованными силами Восточной Европы, что в условиях начавшейся после смерти Богдана Хмельницкого Руины только способствовало приобщению разрозненных элементов к силам порядка. Аналогичные явления мы встречаем и в период Гражданской войны, что позволяет говорить о том, что большая часть участников «войны всех против всех» оказалась в благоприятных для развертывания процесса приобщения географических условиях, а это доказывает естественность, природосообразность наступления абсорбции, т.е. победы более организованных сил над представителями местного хаоса. Иначе говоря, неспособность местных лицедеев оформить между собой социальный контракт и непосредственная географическая близость сил порядка создавали благоприятные условия для приобщения менее организованного организма к более организованному. Таким образом, объективный географический фактор находится в теснейшей логической связи с категориями данного исследования (особенно это касается категории «приобщение»), а значит и с номадическим естеством.

3. О сущности духа номадизма

Вполне справедливо, если читатель пришел в некое замешательство во время знакомства с первым кругом истории данного очерка – пред его глазами предстали фантасмагорические сравнения моды киевской молодёжи первой половины 1918 г. с тюркским туалетом тысячелетней давности, методов ведения партизанской войны атаманами «народных республик» с тактикой племен сарматов и алан, стремительных тачанок Нестора Махно с отступающими под натиском войск Дария I вглубь своих территорий отрядами скифов. Замечу, что мне не представилась возможность остановиться на символической составляющей сцен исторической жизни украинского казачества – впрочем, даже при самом поверхностном взгляде на конституцию его представителей, их методы войны, социально-политический строй, военную организацию и быт, мы сможем узреть здесь очевидно влияние ирано- и тюркоязычных номадов. Достаточно направить наши взоры на картины с изображением прославленного казака Мамая: перед нами предстает одетый в скифские шаровары одинокий вооруженный воин с характерным для тюркско-монгольского мира убранством усов и головы. После своего «музыкального» привала он, подобно сарматам, печенегам, половцам и татарам отправлялся совершать грабительские набеги на близлежащие земли, а затем возвращался в одну из родных ему Сечей, пять из которых располагались рядом с Каменским городищем – возможной столицей Великой Скифии, а также Никитинским перевозом (Крименди-Базаром) – предполагаемой столицей Мамаевой Орды. Восточнее этих мест, в Александровском уезде Екатеринославской губернии, среди курганов и каменных половецких статуй зародилось анархическое движение, захватившее во всеразрушающем огне Гражданской войны умы тысяч жителей южной и центральной Украины, а севернее — расцвела атаманщина, поставившая крест на многих честолюбивых «государственных проектах» 1917-1921 гг.

Впрочем, все это лишь внешнее проявление духа номадизма, тогда как подлинное раскрытие сущности данного явления в истории Украины достигается только благодаря совмещению его символической и механической частей. Изучение последней стало возможным благодаря разработанной категориальной системе, которая позволила сконструировать единую для номадов и их духовных потомков биографию, проливающую свет на логику их действий от момента торжества хаоса на территориях Украины, до момента установления на оных порядка. Но, тем не менее, с целью углубления некоторых аспектов механической составляющей степного духа (в особенности его связи с событиями XVII и XX вв.), необходимо обратиться к наработкам одного учёного, который, посвятив все свои силы изучению мира номадов, в своё время сумел вывести некоторые закономерности развития кочевых обществ. Предоставим слово Светлане Плетнёвой:

«Следует сказать, что если кочевники стремились к миру только в тех ситуациях, в которых они явно уступали в силе своим соседям, то земледельцы были заинтересованы в нём всегда. Как только появлялся в степях новый кочевой народ, земледельческие государства, прежде всего, старались наладить с ним союзнические отношения с максимальным использованием их военной силы. Наибольшего эффекта такое использование достигало в тех случаях, когда кочевнические орды становились в вассальные отношения с земледельческим государством (…) Вассалитет же опирался на значительно более серьёзные отношения, а именно — на жалование землёй. Обычно кочевники, потерявшие свои земли в степях, пытались занять пограничные земли земледельческого государства. Разумеется, эта попытка начиналась с военного столкновения или серии набегов с целью насильственного отторжения земли (под пастбища). (…) Однако такие действия, как правило, заканчивались полным разгромом кочевнических соединений. И тогда разгромившее их государство предлагало им эти беспокойные пограничные области для заселения с условием охранять границы и в случае надобности участвовать в походах, предпринимаемых сюзереном. В степях в разные эпохи существовало несколько хорошо известных по источникам вассальных кочевых объединений. Так, они зафиксированы на северных границах Китайской империи на протяжении всего I тысячелетия н.э., в Грузии в XII в., на Руси в XI — начале XIII в., в Византии и Венгрии в середине I и начале II тысячелетия н.э.»¹²⁵.

Представлялось необходимым обратиться именно к этому фрагменту её исследования, поскольку понятие «вассалитета» тесно связанно с важнейшей категорией «приобщение» – фактически, в данном очерке можно проследить их взаимозаменяемость и тождественность. Из проведенных исторических опытов явствует, что стремление к вассалитету характерно для большинства участников наших кругов истории – от торков (чёрных клобуков), до деятелей гражданской войны. Причем все они стали инструментом достижения тех или иных целей в руках сторон порядка, стремящихся распространить своё господство на территориях Европейской Сарматии. Мы увидели, как южнорусские князья использовали чёрных клобуков для усиления своей военной помощи (аналогичное касается бродников) и охраны рубежей собственных владений от набегов половцев; как Великое княжество Литовское и Московское царство нашли в лице потомков Мамая охранителей своих южных земель; как на первых этапах исторической деятельности казачество начало исполнять аналогичные функции на южных землях Королевства Польского, Великого княжества Литовского и Московского царства, ставши вскоре орудием в руках вышеуказанных государств, добивавшихся господства в Восточной Европе; как в период гражданской войны Германская и Австро-Венгерская империи, РСФСР и Речь Посполитая использовали в своих военно-политических целях господ из УНР (УЦР), выступавших против гетманской власти и германо-австрийской «оккупации» местных атаманов и деятелей УНР (Директории), превращая их в своих покорных слуг, коим после завершения потрясшего цивилизованный мир конфликта пришлось взвыть «Vae victis»!

Кроме того, упомянутый синтез символической и механической составляющих позволяет заключить, что на протяжении 1000 лет одним из бессменных акторов сцен исторической жизни Украины является номад:

«Некоторые земледельческие народы и этнические общности, постоянно общавшиеся с кочевниками, в конце концов, выбрасывали из своей среды в степи (обычно на пограничье) целые группы людей, переходивших на полукочевой образ жизни. Так, в восточноевропейских степях в середине I тысячелетия н.э. это были анты, на Руси — «бродники», в России — казаки. Все они проникались духом кочевой жизни, теми традициями «всадничества», которые существовали и культивировались в степях, несмотря на любые изменения, которые происходили в экономике и политической жизни степного населения. (…) Культ этого всадника царил в степях. Иранский, тюркский и монгольский эпос и сказки полны им»¹²⁶.

И даже по прошествии более чем 200 лет после окончания «Руины», тысячи очарованных номадическим духом умов, сознательно и бессознательно воплощали идеалы «всадничества» на землях утопающей в крови гражданской войны Украины — как понимает читатель, именно эту идею раскрывали «степные обертоны» первого круга истории данного очерка. Следуя за блюстителями «кочевого культа», герои событий столетней давности повторили судьбы своих предшественников, доказав, что механические принципы взаимодействия сил порядка с номадами и их духовными потомками на протяжении тысячелетия остаются неизменными.

Отметим также, что, являясь порождением хаоса, номадический дух изначально в своём механическом естестве обречён на поражение и абсорбцию сторонами порядка (превосходство последнего над первым можно считать эмпирически доказанным), поэтому тот, кто пытается претворить его идеалы в жизнь, неизбежно повторит судьбы описанных героев. Всё же необходимо остановиться на важной детали: при всем своем «пораженческом» характере, дух номадизма может привлекать некоторых личностей своим героическим характером и естественным влечением к свободе, кои присущи культуре всего кочевого мира. Именно подобная составляющая данного явления, при некритическом её рассмотрении (т.е. без связи с механикой номадизма) околдовала, ныне околдовывает и в дальнейшем может околдовать не один ум, создав должные условия для разрастания мифологического сумасбродства вокруг событий тех или иных периодов истории территорий Украины. Однако стоит нам вспомнить разрушительные междоусобные войны князей Руси, деятельными участниками которых были герои сцен данного очерка, губительные кампании Мамая против непокорных русских княжеств, многочисленные погромы казаков в XVI—XVIII вв., жакерии атаманов в период гражданской войны, а также присовокупить к сему исход всех этих сцен исторической жизни, как созданный вокруг их участников «героический ореол» начинает постепенно рассеиваться — ему на смену приходит осознание бесплодности и инфернальности самого номадического естества.

Тем не менее, мы можем наблюдать, как сегодня очарованные номадическим духом субъекты, скрывая его несостоятельность «post-колониальным студиями» и концепциями «национал-социальной памяти» (а из них и прямо проистекает печально известный «комплекс жертвы»), предпочитают винить стороны порядка в том, что оные на протяжении тысячелетий «уничтожали» и «колонизировали» Украину, а также лишали ее права на некое светлое и свободное будущее. Не деятели УЦР, проводившее беспорядочную внутреннюю и внешнюю политику, не «атаманы в жупанах», оказавшиеся неспособными выйти в своих «мыслях об устройстве Украинского государства» дальше родного села, не растерявшие 100-тысячную армию крестьян члены Директории УНР, выдворенные красными войсками к реке Збруч, не казацкая старшина, решившая начать после смерти Богдана Хмельницкого войну за власть в Гетманщине, не русские князья, ввергнувшие Русь в междоусобные войны повинны в собственных поражениях, но внешние силы – большевики, «московиты», «ляхи» и монголы. Окститесь, господа! Да где это видано, чтобы в смерти хромой и слепой антилопы был повинен голодный лев? Где это видано, чтобы проигравший сражение полководец винил в своей неудаче более искусного соперника? Ведь именно из-за слепого следования за обольстительной героикой номадического духа и отказа от скрупулёзного препарирования истории возникает пресловутое «повторение ошибок» n-летней давности. А ведь, прошу заметить, признание своего поражения и желание избегнуть позора в будущем только отрезвляют ум, делая его способным адекватно отвечать на вызовы эпохи.

Кроме этого, признавая факт определенного деструктивного влияния сторон порядка на пространство «Украина» (в особенности это касается монголов и большевиков), я, тем не менее, не могу себе позволить, в противовес отечественным блюстителям номадического культа, принижать роль Речи Посполитой (соответственно до 1569 г. – Королевства Польского и Великого княжества Литовского), Московского царства, а также Австрийской и Российской империй в деле модернизации и обустройства этих земель. Современные жители Украины очень многим обязаны вышеуказанным государствам, как, собственно говоря, и их верноподданным – представителям разнообразных культур и народностей, среди которых предки ныне здравствующих украинцев занимают достойное место. Именно этого и не желает признавать одержимое номадическим мифом сознание (возможно, оно просто не может этого сделать, поскольку само номадическое естество на ранних этапах своего раскрытия отрицает дух порядка), — оное стремится фрагментировать историю, оставив в ней исключительно страницы извращенного многострадального «героического эпоса», что приводит к уничтожению одной из важнейших исторических особенностей Украины, фактически, ее главной сущности – её многоликости, её культурной многогранности.

В завершении необходимо указать на ещё одну важную составляющую сущности номадического духа, тесно связанную со всеми положениями moralite — помимо бесплодности и инфернальности, номадическое естество регрессивно, архаично, ориентировано на историческую секвенцию (т.е. воспроизведение циклического движения от момента торжества хаоса до абсорбции организованными силами), которая прямо противоположна ориентации духа порядка на прогрессию и линейность.

4. Краткие замечания о механических принципах номадического естества в рамках истории кондотьеров

Обозревая жизнеописания казаков Войска Запорожского и атаманов Гражданской войны, можно найти весьма занятным тот факт, что акторов с похожей судьбой мы встречаем и на сценах исторической жизни Европы – как минимум речь идет об отрядах кондотьеров, сотрясавших Италию в XIV—XV веках. Подобные находившиеся на службе у городов-коммун и итальянских правителей «компании» нередко привлекали к себе на службу юристов и нотариусов для разрешения правовых вопросов и составления контрактов (condotte), казначеев, банкиров для ведения финансов, священников и дам лёгкого поведения для удовлетворения духовных и плотских потребностей соответственно¹²⁷, что, таким образом, позволяет охарактеризовать их как организм, стремившийся к «временной привязанности к другим организмам» (т.е. и здесь мы прослеживаем процесс «приобщения»)¹²⁸. Всё это можно дополнить весьма интересными замечаниями Джона Темпла-Лидера и Джузеппе Маркотти – эти исследователи прямо классифицируют организацию кондотьеров как «Nomad Military States» (кочевое военное государство), в которой его представители:

«выбирали капитана, или свободно принимали его при вступлении в уже сформированную компанию; капитан обладал значительной силой, но таковая была ограничена советом констеблей и маршалов, в то время как к процессу принятия наиболее важных решений привлекались также и рыцари (cavaliers) и капралы»¹²⁹.

Сходство с казаками здесь очевидно: подобно кондотьерам они сами конструировали свой административный аппарат (избирали кошевого атамана, судью, писаря, есаула, и куренных атаманов), содержали собственную казну, а также переходили на службу (приобщались) к тем или иным государствам Европы. В той или иной степени мы можем проследить сходство кондотьеров и с атаманами гражданской войны – зачастую, последние избирались на сходе крестьян или повстанцев, причем предводитель отряда должен был быть выходцем «из местных», обладать славой участника войн и революций и т.п.¹³⁰; сами же крестьянские подразделения нередко вливались в армии стран-участниц Гражданской войны, в особенности это касается РСФСР и, отчасти, Директории УНР (последнюю можно также отнести к «компании» гражданской войны, поскольку деятели этой страны, не сумев обеспечить её самостоятельность, были вынуждены, в ущерб государственным интересам, обращаться к поддержке сил порядка, фактически продавая им штыки молодой республики).

Примечательно, что закат кондотьеров вполне можно сопоставить с процессом приобщения и абсорбции действовавших на территории Украины разрозненных элементов:

«Земли, пожалованные иностранным кондотьерам, обычно представляли собой дар за долги, которые не могли быть выплачены. Дарение феодов в Италии подразумевало больше – возобновление связи между военной службой и земледелием желание остепениться и осесть. Что давало государству более основательное и ценные гарантии лояльности военачальника, чем бумага, на которой прописывались его контрактные условия. Оно указывало путь к дальнейшей стабилизации военной карьеры, который, вероятно, и позволил нейтрализовать систему наёмничества, сделав кондотьеров скорее инструментом политики, чем угрозой своему работодателю»¹³¹.

Иначе говоря, пока кондотьеры свободно «кочевали» от одного контракта к другому, они были всячески заинтересованы в пролонгации конфликта между нанимателями; когда же эти солдаты удачи обзаводились земельными наделами или целыми городами (яркий тому пример Франческо Сфорца), все свои силы они направляли на решение конфликта для снижения издержек при налоговых выплатах на собственных территориях¹³². В итоге, благодаря приобщению местных номадов к, если позволите, земельным участкам Апеннинского полуострова, состоялось движение от хаоса беспорядочной борьбы итальянских городов государства к установлению порядка путем оформления в 1454 г. Лодийского мира между основными силами тогдашней Италии — Миланом, Флоренцией, Венецией, Папским государством и Неаполем.

5. Краткие замечания о Речи Посполитой, пережившей торжество номадизма

Дух номадизма нашел своё деятельное проявление и в истории Речи Посполитой: уже в середине XVI в. в этом государстве зародился так называемый «сарматский миф», влияние которого мы легко можем проследить при самом поверхностном ознакомлении с социально-политическим устройством этого государства. Оное представляло собой сословную монархию, где правил сейм, король избирался, господствовала «шляхетская демократия», а сами шляхтичи уже с середины XVI в. начали себя считать единственными полноценными civis и наследниками воинственных сарматов (в противовес другим сословиям – местному «автохтонному», по их мнению, населению):

«Дворянское сословие – шляхта, традиционно выполняла в обществе функцию защиты государства. «Человек воюющий» в Польше мог быть выходцем только из шляхетского сословия. Отождествление древних сарматов – предков поляков – с воинственными племенами завоевателей привело к тому, что потомки сарматов вполне закономерно стало считаться воинственное сословие – рыцарство»¹³³.

К чему же привели подобное мифотворчество? А к тому, что одержимая проистекающей из традиции сарматизма идей «золотой вольности»¹³⁴ шляхта, будучи фактически единственным участником политического процесса в государстве, начала воспринимать таковую как обычное своеволие — «всякому вольно делать, что ему угодно, если у него на то хватит сил»¹³⁵. В итоге, на протяжении второй половины XVI, XVII, XVIII вв. в Речи Посполитой царила анархия и хаос, закончившиеся разделом собственности «больного» номадизмом человека между Прусским королевством, а также Австрийской и Российской империями. Одним из ярчайших примером столь тлетворного влияния «вольностей» сарматского народа может служить постепенный процесс ограничения королевской власти, нашедший своё окончательное завершение в праве польского шляхтича на «liberum veto», позволявшем любому делегату сейма закричать пресловутое «nie pozwalam» и прекратить обсуждение отдельного вопроса или вообще остановить работу всего парламента¹³⁶. Всё доходило ad absurdum:

«Сорвать сейм считалось даже удальством, и шляхтич даже этим подвигом тщеславился; прокричав своё «не позвалям», он поспешно уходил из заседания и прятался, чтобы его не нашли; затем уезжал в какой-нибудь город и там заявлял свой протест в городских актах. Эта проделка производилась не даром, а за деньги, по уговору с каким-нибудь магнатом или влиятельным лицом. Проклиная смельчака, сеймующие разъезжались. Воцарялось полнейшее бесправие»¹³⁷.

Если верить украинским историкам, то только за период с 1652 по 1764 гг. из 55 сеймов было сорвано 48¹³⁸. Кроме «liberum veto» весьма примечательным явлением в жизни Речи Посполитой были т.н. конфедерации, кои сколачивались шляхтой в ответ на попытки притеснения её «золотой вольницы». Например, в 1606-1609 гг. созданная Николаем Зебжидовским конфедерация переросла в полноценное восстание («rokosz») против короля Сигизмунда III, якобы желавшего ограничить права шляхты. Всё дошло до прямого столкновения, окончившегося поражением восставших под Гузовом, тогда как сами зачинщики (Николай Зебжидовский и Януш Радзивилл) получили помилование (sic!) монарха¹³⁹. Занимательно, что прославленный Ян Собеский также в 1669-1673 гг. организовал конфедерацию против неспособного управлять страной короля Михаила Корибута Вишневецкого¹⁴⁰ – сына Иеремии Вишневецкого, впрочем, тогда не лишили престола, но дождались его кончины, коя состоялась в 1673 г. В XVIII в. конфедерации стали весьма частым явлением в Речи Посполитой, а их участников активно использовали внешние силы для достижения своих военно-политических целей. Во внутренней жизни «государства» всё так же царил беспредел, весьма красноречивое описание коего дал Станислав Понятовский (ниже речь идёт о 50-х годах XVIII в.):

« … эту вечно бахвалящуюся ватагу, окружавшую Радзивиллов, прозвали гайдамаками. Разного рода насилия, к которым они безнаказанно прибегали, пользуясь покровительством своих патронов, вынудили их соотечественников принимать подобные же меры для своей защиты – так Литва постепенно обрела воинствующий вид. Стеганые шелком кожаные корсеты, которые носят под платьем, стеганые же перчатки и шапки, двойной толщины, стали повседневной одеждой. Сабли с рукоятями, защищенными железной решеткой (их называли «кошачьими головами), пистолеты в сапогах и за поясом, и даже мушкеты, которые носили на перевязи, крест-накрест с сумками для пороха и патронов – таков был арсенал гигантских свит, сопровождавших магнатов во время их визитов в Вильну… Не было ничего более обычного в эту неделю, как услышать ночью пистолетные выстрелы, но и среди всех этих проявлений воинственности люди обедали, ужинали, танцевали, навещали друг друга, нередко в домах, хозяева которых принадлежали к противной партии, так что деловые обсуждения случались и во время бала; существовал, правда, риск, что при выходе не улицу придется сражаться…» ¹⁴¹.

Перед нами ситуация весьма схожая с той, кою мы имели возможность наблюдать в 1657-1686 гг. на территориях Украины: борьба магнатских группировок, неспособных оформить новый общественный договор и пойти на ограничение собственных «золотых сарматских вольностей» ради будущего государства, превратила её участников в заложников внешних сил (отсюда проистекает и процесс приобщения местных элементов к сторонам порядка, в частности к России, что мы можем проследить на примере Радомской и Тарговицкой конфедераций 1767 г. и 1792 г. соответственно), поглотивших местный хаос путем раздела территорий Речи Посполитой.

Весьма символичен тот факт, что на полотне Яна Майтеко «Рейтан — упадок Польши», описывающем события «Разделительного сейма» (апрель 1773 г.) центральной фигурой является воплотитель внешнего естества сарматизма Тадеуш Рейтан – он одет в традиционные для польской шляхты XVI—XVII вв. «ориентальные» одеяния кочевого мира, похожие на те, которые мы встречаем на казаке Мамае; аналогичное касается усов и головы польского шляхтича, убранство коих явно выполнено на номадический лад. Сам «сармат» повержен – триумф порядка Российской империи над местным польским хаосом подтверждает стоически сдерживающий порыв собственного негодования Адам Понинский, указывающий на вымуштрованных русских гренадеров, славившихся своей выправкой и дисциплиной на поле боя. При этом, показательно и то, что русские солдаты, портрет Екатерины II и фигура русского посла Николая Репнина находятся как-бы в стороне от местных перипетий – это лишь подчеркивает противопоставление русского порядка польской анархии: гренадеры холоднокровно ожидают, Екатерина сдержано торжествует (возможно, мы можем узреть в её выражении лица и некое почти сокрытое ехидство), а Репнин лукаво и презренно наблюдает за крушением «шляхетской республики».

Coda

«Исход из долины курганов»

Безумие! Быть может, это слово более чем точно описывает данный очерк, ибо, порой, мне кажется, что нужно быть безумным человеком, дабы решиться отойти от завета «wie es eigentlich gewesen» и ступить на путь алхимии истории, посвятив свои изыскания неким неведомым силам, торжествующим в разные эпохи над человеческим разумом. В рамках данного очерка я пытался доказать, что одной из таковых сил явился дух номадизма, который ввергал в хаос территории Восточной Европы на протяжении последнего тысячелетия – фактически, данный opus представляет собой исследование раскрытия этого духа в истории территорий Украины. И если читатель думает, что такое явление, как номадизм, кануло в Лету, то он, как мне представляется, заблуждается, ибо, если мы самым посредственным взором окинем сцены политической жизни нынешней Украины, то без труда заметим их сходство с сарматским лицедейством Речи Посполитой и буйным казацким представлением XVII—XVIII вв. Воистину, актеры смертны, но постановка вечна.

Поэтому звучит как грозный призыв к сердцам и умам современных украинцев возглас уже известного читателю «сармата» Тадеуша Рейтана, который во время работы знаменитого «Разделительного сейма» прокричал судьбоносные слова: «Убейте меня, не убивайте Отчизну!». Быть может самостоятельное преодоление номадического духа и примирение с собственной историей и есть одна из главных исторических задач украинского народа? Быть может, указанный принцип Леопольда фон Ранке – монументальный императив чистой исторической науки – может быть расширен до императива, касающегося миросозерцания гражданина нынешней Украины – «принятия того, каким оно было на самом деле», поскольку во глубине этого «принятия» открываются пути к вине и стыду, кои ведут нас к катартическому выходу из заколдованных секвенций danza macabra и прощению, позволяющему расстаться с угнетающими сознание призраками минувших эпох и избавиться от оков гнева предыдущих столетий.

Я же заканчиваю этот очерк с чувством великой благодарности Clio — она дарует бесценный опыт возвышения и падения героев предыдущих столетий. Пускай же истории их деяний станут напутствием для всех тех, кто решиться ступить на стезю царского искусства.