Накануне раздела: чем чреваты битвы за историю между Украиной и Речью Посполитой?

Окидывая взором недавние «инциденты» в сфере отношений Украины с западными партнерами, невольно вспоминаешь одну замечательную сцену из фильма «The Pawnshop» (1916 г.). В ростовщическую лавку, где на правах нерадивого работника обосновался бродяга Чарли, является бедняк, который, быть может по причине острой нужды, решает заложить свой будильник, надеясь выручить за него пару заветных долларов. «С ученым видом знатока» Чарли приступает к внимательному обследованию предлагаемого товара: прослушивает его с помощью стетоскопа,  а затем решает пустить в ход бур и консервный нож, благодаря коим удается проникнуть в корпус многострадального аппарата. Далее, служащий лавки прибегает к использованию «тяжелой артиллерии» — благодаря пассатижам и молотку ему удается бесхитростно выпотрошить  злосчастный будильник. Впрочем, осознав вскоре всю бесперспективность дальнейших часовых изысканий, Чарли решает вернуть клиенту его разгромленный агрегат, собрав остатки последнего в заблаговременно снятый с головы бедняка котелок. Посетитель лавки негодует, но предприимчивый работник не сдается – в ответ на его возмущения Чарли просто дает бедолаге молотком по лбу, после чего визитер в весьма туманном расположении духа ретируется.

Занимательно то, насколько походит описанная буффонада на действия некоторых «государственных мужей» Украины: подобно работнику лавки, пользуясь таким грубым и неумолимым средством как «историческая память», они безыскусно раскромсали часовой механизм Clio, высвободив тем самым гнев и обиды минувших столетий, которые, в свою очередь, успели привнести минорный лад в польско-украинские отношения. И не следует исключать того, что дальнейшее усиление обозначенных тенденций может создать весьма благоприятный плацдарм для стратегических оппонентов Украины: действительно, подготовленная в Российской Федерации концепция «парадигмальных конфликтов» (фокус на 2008-2014 гг.), активное развертывание коей происходило на протяжении последнего десятилетия, приобретает качественно иные очертания в свете исторической ретроспективы. В частности, если мы сопоставим данное явление в конфликтологической мысли с «диссидентским вопросом» в Речи Посполитой (фокус на 1762-1772 гг.) и «галицким вопросом» в Польской Республике (фокус на 1922-1923 гг.), то без труда заметим, что в основе своей логика действий главных действующих лиц этих трех интерлюдий сохраняет константный характер. Поэтому, произведение определенных экстракций из опыта прошлых столетий – а именно в этом предприятии и состоит главная задача данного короткого очерка – поможет нам приоткрыть занавесу над весьма туманным будущим Украины.

Фрагмент I

Экспозиция

Хотя рамки этого исследования не предполагают пристального изучения развития воззрений российских ученых на проблематику «парадигмальных» и тесно связанных с ними «этнополитических конфликтов», тем не менее, приличествует дать краткое описание данных конструкций в их теоретическом и практическом измерениях.

Теоретический такт. Первые попытки концептуализации предложенного термина «парадигмальный конфликт» были предприняты в 2008-2009 гг. российскими учеными В. Авксеньтьевым и М. Поповым. Так, в статье «Конфликты идентичностей как вызовы безопасности»[1] (для подготовки публикации был выделен соответствующий Грант Президента Российской Федерации[2]), авторы, нужно заметить, весьма емко определили «парадигмальный конфликт» как конфликт между социальными субъектами, предметом которого является устойчивое и недостаточно рациональное восприятие действительности[3]. Ими также был сделан акцент на том, что особо благоприятным полем для развертывания «парадигмальных конфликтов» является история, открывающая возможность организации разнообразных интерпретаций и реинтерпретаций тех или иных событий с целью достижения определенных актуальных политических целей[4]. В последующие годы указанные исследователи продолжали научную работу, посвящая новые публикации разнообразным вопросам, так или иначе связанным с проблематикой этнических конфликтов и конфликтов идентичностей, а также методами их урегулирования. В свете умозаключений В. Авксеньтьева и М. Попова обращает на себя внимание статья еще одного известного российского научного деятеля, специалиста в области этнополитологии В. Ачкасова. В работе «Этнополитический конфликт как следствие этнизации социальных проблем» (2013 г.) он указывает, между прочим, на нижеследующее:

«(…) этнополитический конфликт — это не только вооруженное или политико-правовое противостояние, это конфликт различных историософий, исторических и культурных ценностей и символов»[5].

Подобная ситуация, по мнению автора, порождает феномен «конкурирующих культурных и исторических традиций», своеобразное столкновение национальных, религиозных и этнических традиций, борьбу за т.н. «историческое наследие». Кроме того, баталии за определение смысла конфликта и установление его причин, приводят, во-первых, к началу «войны интерпретаций» (предполагающей ведение прений с помощью определенной выборки исторических фактов) и,  во-вторых, становятся прологом к острым межгосударственным политическим конфликтам, поскольку логически произрастающий из подобных выступлений «экспорт вины» вызывает резкую реакцию со стороны обвиняемого государства[6]. Стоит отметить и еще одно обстоятельство, характеризующее данный опус: все обозначенные в нем особенности этнополитических конфликтов мы наблюдаем в нынешних украино-польских отношениях. Кроме этого, показательно, что автор прибегает, в том числе, и к анализу работ западной мысли[7], в которых подвергаются рассмотрению всевозможные аспекты этнополитических распрей[8] — иначе говоря, еще в 80-х и 90-х годах XX в., а также первой декаде XXI ст., представители прогрессивных научных кругов более чем отчетливо отдавали себе отчет о рисках, связанных с разрастанием подобных конфликтов.

В целом, представители научного сообщества России сохраняют интерес к проблематике «этнополитических» и «парадигмальных конфликтов», что является естественным явлением, учитывая полиэтническую составляющую социального агрегата данного государства[9].

Практический такт. Но от теоретических конструкций, нам необходимо перейти к рассмотрению, если позволите, темной стороны подобных научных изысканий. В ноябре 2017 г. украинский политолог В. Кулик, приводя выдержки из упомянутой выше работы В. Авксеньтьева и М. Попова[10], обратил внимание на то, что с 2007 г. Россией были приведены в действие основные механизмы развертывания «парадигмальных конфликтов» в Восточной Европе: российские исследователи начали проводить активную работу в архивных учреждениях Украины, занимаясь поисками компрометирующих документов, связанных с деятельностью ОУН и УПА, подготовили к публикации исследования о разнообразных территориальных и этнических конфликтах между народами Восточной Европы, а также провели  множество конференций и симпозиумов, посвященных сенситивным темам восточноевропейской истории[11]. По мнению политолога, данные информационно-тактические мероприятия позволили столкнуть украинский «национализирующий национализм» с «отечественным национализмом» Польши, Румынии и Венгрии[12]. Весьма примечательны на сей счет заявления  представителей польской стороны (апрель 2017 г.) — руководители Польско-российского центра диалога и согласия Л. Адамский Э. Вычишкевич выказывали поддержку тезиса о том, что Россией предпринимаются шаги для дестабилизации украино-польских отношений посредством использования истории негативного взаимодействия двух народов[13].

Вообще, чтобы понять, какое место уделяло российское правительство вопросам стратегии в области «исторической политики» (главным образом, в отношении Украины), необходимо обратиться к опубликованной в 2013 г. работе трех украинских историков (Г. Касьянова, В. Смолия и А. Толочко) «Україна в російському історичному дискурсі: проблеми дослідження та інтерпретації». На ее страницах мы находим внушительный перечень российских академических, университетских, государственно-экспертных структур, а также негосударственных исследовательских организаций и информационных ресурсов, чья деятельность, так или иначе, была сконцентрирована на изучении вопросов истории Украины[14].

Обращает внимание появление в этом списке Российского института стратегических исследований: приоритетным вектором научной деятельности одного из его ведущих сотрудников Т. Гузенковой —    руководителя Центра гуманитарных исследований и главного эксперта в области украинских дел – являются вопросы «исторической политики» в Украине.

Помимо этого, в предложенном украинскими учеными перечне мы встречаем фонд «Историческая память». Его открытие состоялось в 2008 г., а директором данной организации стал известный российский историк А. Дюков – специалист в области истории массового политического насилия, партизанских и повстанческих движений, нацисткой оккупации, советских репрессий  и коллаборационизма. Если мы обратимся к списку его публикаций, то без труда заметим, что в центре внимания данного деятеля находятся наиболее проблемные страницы новейшей истории народов Восточной Европы – от деятельности ОУН и УПА, до вопросов функционирования латвийских коллаборационистских формирований на территории Белоруссии. Работы А. Дюкова переведены на польский, литовский и английский языки, тогда как возглавляемый им институт проводит активную межгосударственную (в Восточноевропейском регионе) деятельность в сфере «исторической политики» (занимается организацией конференций и симпозиумов, подготавливает к изданию всевозможные сборники документов и монографии и т.п.).

Упомянули украинские историки  и о созданном в 1996 г. Институте стран СНГ, в круг задач коего, помимо всестороннего научного изучения постсоветского пространства,  входит «мониторинг этно-социальных и военно-политических конфликтов на территории бывшего СССР и выработка рекомендаций по их разрешению и предотвращению». С 2007 по 2013 гг. Институт издал 72 номера информационно-аналитического мониторинга  «Украина», а в 2006 г. открыл филиал в Киеве, руководителем которого стал В. Корнилов – автор знаменитой работы «Донецко-Криворожская республика: Расстрелянная мечта»[15].

Вместе с тем, ко всему вышесказанному можно присовокупить и следующее факты. В 2011 г. российское руководство учредило фонд «Российско-польский центр диалога и согласия» (официально организация начала свою работу в 2012 г.), в целях расширения гуманитарного сотрудничества между двумя государствами. Перед фондом был поставлен обширный перечень задач, к каковым можно отнести проведение всевозможных научных конференций и симпозиумов, взаимодействие с органами власти, а также иными организациями двух государств, создание консультативных, научных и иных советов. В ноябре 2013 г. фонд провел II Российско-польский форум СМИ, в котором приняли участие до 130 польских и российских политологов, обсуждавших самые разнообразные вопросы – от «Варшавского инцидента» (нападение на российское посольство) до выхода новых польских исторических монографий на русском языке. В марте 2014 г. усилиями фонда была подготовлена «научно-практическая» конференция «Россия и Польша: история общая и разобщённая», на коей, помимо проблем совместного прожитого и пережитого двух стран, поднималась тема деятельности ОУН и УПА (соответствующий доклад подготовил ведущий научный сотрудник института славяноведения РАН А. Носкова). К настоящему моменту фонд продолжает исполнять возложенные на него задания.

Помимо «Российско-польского центра», в 2011 г. российской стороной также было создано «Общество за дружественные связи с Венгрией», в то время как венгерская сторона учредила «Товарищество Толстого. Венгеро-русское общество за сотрудничество»[16]. Помимо двух этих организаций существует также «Общество венгеро-российской дружбы». Впрочем, эффективность (да и вообще деятельность как таковая) данных трех учреждений вызывает вопросы (речь идет, прежде всего, о гуманитарной составляющей, каковую мы имели возможность проследить на примере «Российско-польского центра»).

Подводя итог данного краткого экскурса, остается констатировать, что руководство России сумело превратить гневные страницы истории народов Восточной Европы в своеобразное орудие стратегии достижения, прежде всего, собственных внешнеполитических целей. И каким бы передовыми не казался этот инструмент в арсенале современных политиков, все же мы находим его сущностное подобие в политических баталиях  XVIII и XX веков.

Фрагмент II

Разработка

Восшествие на престол Екатерины II ознаменовало начало новой эпохи в истории Российской Империи. Первое десятилетие ее правления прошло под знаком значительных успехов на внешнеполитическом поприще — и особе место среди них занимает польское предприятие русской императрицы.

Действительно к 1762 г. Речь Посполитая представляла собой больного человека Восточной Европы, излечение коего грозило крушением и без того хрупкого баланса сил между ключевыми государствами Старого света. Достаточно обратиться к страницам истории войны за польское наследство (1733-1735 гг.) – а, ведь, прошу отметить, в этой «серьезной заварушке» приняли участие ключевые игроки Европейского континента – как становится понятым тот простой факт, что проведение любых прямых действий в деле решения «польского вопроса» могло вызвать самые негативные последствия для вознамерившихся затеять подобные авантюры дворов Европы. Очевидно, понимая это, Екатерина решила филигранно подойти к реализации идеи усиления русского влияния в Польше. Так, после получения тревожных известий о состоянии здоровья тогдашнего короля Польши Августа III, 3 февраля 1763 г. при дворе императрицы была созвана специальная конференция, которая постановила, во-первых, добиваться возведения на польский престол угодного Петербургу пяста (т.е. поляка; 8 февраля Екатерина остановилась на кандидатурах графа С. А. Понятовского и А. К. Черторижского), во-вторых, выделить на сие мероприятие довольно крупную сумму в 1 млн. рублей, а в-третьих, подготовить для этого «тронного дела» 30-тысячное войско[17].

Однако все эти «прожекты» пришлось на время отложить: только 6 октября 1763 г., после получения известия о смерти короля Августа, была созвана новая конференция, участники коей задали тон русской партии в начавшейся польской игре[18].  Решено было отправить на помощь  русскому послу в Варшаве Г. К. фон Кейзерлингу генерал-майора Н. Репнина[19]; начать с посланниками австрийскими, прусскими и английскими переговоры по вопросу избрания нового польского короля; отправить письма от имени Екатерины к знатнейшим польским вельможам; приступить к проведению соответствующих военных приготовлений[20]. Как отмечала русская императрица в своей инструкции упомянутым Г.К. фон Кайзерлингу и Н. Репнину:

«Опорожненный польский престол и избрание на него нового короля есть случай наиважнейшей существительного интереса нашей империи, в рассуждении как безопасности ее границ, так и наипаче еще ее особливых выгод для знатного участия в политической системе всей Европы и в ее генеральных делах»[21].

В руки двух дипломатов вверялось дело организации признания от Польши императорского титула русских государей, утверждения Э. Бирона в достоинстве герцога курляндского, уступок диссидентам и пресечения пограничных неурядиц. Более того, двум русским представителям также предписывалось утверждать в умах польских политических деятелей твердые намерения Екатерины выступать гарантом пресловутого права liberum veto, поскольку оное позволяло Петербургу через собственные креатуры оказывать непосредственное влияние на политические процессы в Польше.

После избрания на польских престол С.А. Понятовского и последовавшей смерти Г.К. фон Кайзерлинга, ставший новым представителем Петербурга в Варшаве генерал-майор Н. Репнин продолжил действовать в духе этих инструкций, уделив особое внимание делу диссидентов. Последние являлись лицами некатолического вероисповедания (речь идет главным образом о православных и протестантах), кои в силу своих конфессиональных предпочтений на протяжении XVII и XVIII вв. в той или иной степени подвергались гонениям и устранялись от занятия гражданских должностей в Речи Посполитой[22]. Впрочем, не стоит забывать важную деталь: de jure правители данного государства – от Генриха III до Августа II  – подтверждали сохранение диссидентских привилегий[23], как светских, так и духовных, как общественных, так и частных,  при том, что de facto все эти «гарантии» зачастую не соблюдались.

В свою очередь, стратегия Петербурга в отношении этих униженных и оскорбленных подданных Речи Посполитой сводилась к основаниям, весьма емко описанным Президентом коллегии иностранных дел Российской Империи Н. Паниным в депеше от 14 августа 1767 г. (была адресована Н. Репнину):

«Главное правило, которое как сначала было, так и теперь есть, да и впредь должно быть непременным руководством всех наших намерений и подвигов, … чтобы совершить диссидентское дело не для распространения в Польше нашей и протестантской веры, но для приобретения себе оным, через посредство наших единоверных и протестантов, единожды навсегда твердой и надежной партии, с законным правом участвовать во всех польских делах»[24].

Забавно, что диссиденты  должны были поддерживаться русским правительством на таком уровне, каковой вынуждал бы их всегда искать поддержки Петербурга, и, при этом, не предоставлял им возможностей для такого усиления, при каковом они могли бы продолжать свою жизнедеятельность без участия восточной «big sister». Кроме того, распространение на территориях Речи Посполитой протестантизма, по мнению Н. Панина, могло вывести поляков (sic!) из их невежества  и постепенно сделать их опасными для Росси[25]. Иначе говоря, религиозный фасад «диссидентского вопроса» лишь прикрывал истинную политическую сущность этого инструмента русской политики.

В целом же, «sprawa dysydentów» была закрыта во время т.н. сейма Репнина, который проходил в Варшаве с октября 1767 г. по февраль 1768 г.: на его последнем заседании было решено восстановить права диссидентов и признать за Россией гарантию основных законов королевства[26]. Петербург получал своеобразный carte blanche в польском вопросе, добившись поставленных Екатериной целей. Впрочем, ни поляки, ни стратегические оппоненты Российской Империи, не планировали безропотно наблюдать за усилением этого государства: по Польше начали разлетаться слухи о создании новой антирусской конфедерации, тогда как в Стамбуле французские эмиссары прилагали максимум усилий для развертывания новой российско-турецкой войны.

Фрагмент III

Реприза

Подписание Рижского мирного договора, казалось, должно было утихомирить большевистское руководство в его стремлениях экспортировать завоевания революции в страны Европы. Однако, даже после изнурительных «дней гнева» Гражданской войны, советы продолжили проводить активную внешнеполитическую деятельность, уделив особое внимание своим соседям  — Польше и Румынии. Описание общих стратегических установок большевиков в отношении этих двух государств мы встречаем в тексте доклада А. Шумского, составленного по поручению  Х. Раковского[27]. Обратимся к выдержкам из этого документа (датирован 17 мая 1923 г.; обращу внимание и на то, что доклад должен был быть представлен М. Фрунзе):

«… 2. Наша борьба с имеющимися тенденциями укрепления капиталистическими государствами ведется двумя путями: укреплением революционного рабочего движения внутри этих стран и поддержкой освободительного национального движения в колониях и многонациональных странах.

3. В частности перед нами как УССР, стоит серьезная и сложная задача использования украинского национального движения в Галиции, на Волыни, Холмщине и Подляшье (Польша), а также Буковине и северной части Бессарабии (Румыния) в целях ослабления этих граничащих с нами государств»

5. Исходным пунктом нашей политики в отношении перечисленных областей, а в особенности к Галиции является непризнание Советской Украиной и всем Союзом принадлежности этих областей к Польше и Румынии, как присоединенных силою оружия вопреки принципу права наций на самоопределение

6. В целях овладения этим движением для ослабления Польши необходима с нашей стороны активная поддержка национального движения в Восточной Галиции в его борьбе за создание галицийского государства и поддержка национального галицийского правительства при обязательном условии ясно выраженной ориентации в его внешней политике на Советскую Украину.

7. Поддержка с нашей стороны идеи создания «Галицко-Волынской державы», то есть признания нами присоединения украинского движения в отошедших к Польше областях «(Волынь. Холмщина и Подляшье) к более организованному галицийскому движению для совместной борьбы с нынешней Польшей.

8. Поддержка украинского движения в Буковине и северной части Бессарабии, не меняя нашей позиции в отношении Бессарабии в целом, за создание автономной украинской области в Румынском королевстве.

9. Предоставление украинской эмиграции из этих областей права убежища на территории Советской Украины организация с необходимой осторожностью у нас центра этой эмиграции»[28].

Я позволил себе прибегнуть к обильному цитированию этого документа по нескольким причинам: во-первых, задекларированные в нем стратегические установки напоминают инструкции Петербурга  русским представителям в Варшаве, а, во-вторых, представленные А. Шумским тезисы представляют ценность для анализа нынешнего положения Украины. Впрочем, более подробно мы остановимся на этих деталях в следующей, заключительной части данной работы, а пока перейдем к рассмотрению обстоятельств, в которых был рожден этот документ.

К концу 1921 г. заграничная референтура большевиков начала информировать свое руководство о планах Польши, Чехословакии и Румынии начать реализацию плана выработки общей малоантантовской стратегической линии в отношении советов[29]. Через месяц после этого сообщения – 11 января 1922 г. – из Штаба Командующего Вооруженными силами Украины и Крыма в Наркомат иностранных дел УССР поступили новые данные о твердых намерениях Ю. Пилсудского продвигать идею создания антибольшевистского блока в Восточной Европе, причем в немного измененной конфигурации: Польша должна была стать новой доминантой в этом союзе, сменив, таким образом, Чехословакию («naczelnik państwa» выступал против  панславистской политики Э. Бенеша и Т. Массарика), тогда как в сам блок должна была войти Венгрия. Однако, подобные проекты (в том числе и намерения Варшавы отправить в Бухарест подполковника Веняву-Длугашевского для установления тесных контактов с румынскими военными кругами) вызвали самый решительный протест со стороны французского правительства, которое, с одной стороны, боялось потерять контроль над Малой Антантой и, соответственно, возможность оказывать влияние на военные и политические процессы в Восточной Европе[30], а с другой – решило начать постепенный поворот в сторону Москвы.

В сентябре 1922 г. М. Фрунзе получил еще  одну «реляцию» — по мнению составителя доклада, в Польше началась подготовка к войне, причем:

«…На это ее толкает не только ее географическое положение, непосредственное соседство с нами и с Германией (в особенности после Раппало, что трактуется как военный союз России и Германии), но и внутреннее положение Польши. С этой целью она лихорадочно стремилась создать т.н. балтийскую Антанту, которой однако, не удалось долго жить ибо вследствие отказа Финляндии ратифицировать варшавское соглашение и охлаждения по этому поводу между  Польшей и Финляндии, балтийский союз почти распался…»[31].

Также в докладе указывалось на то, что отказ правительства Чехословакии от заключения  военного союза с Польшей (между государствами был подписан только мирный договор, который не был ратифицирован польским сеймом), заключение Чехословакией договора с совреспубликами о взаимном нейтралитете и расхождение между Польшей и Чехословакией по «австрийскому вопросу», вынудило Ю. Пилсудского отказаться от дальнейших попыток присоединить это страну к малоантантовскому блоку и продолжить работу над углублением польско-венгерско-румынского союза. Однако, под давлением искавших пути нейтрализации «польского влияния» французов чехи все же высказали свое согласие на заключение оборонительного союза, в котором должна была также принять участие и Югославия. В свою очередь, от Польши требовалось вступление в состав Малой Антанты, отказ от содержания на польской территории словенских организаций и поддержка общей линии в «австрийском вопросе». Но все эти предложения Ю. Пилсудский решительно отверг[32]. Более того:

«Здесь не приходится говорить о старой мечте Жука (партийная кличка Пилсудского) о создании балтийско-черноморской федерации. Для этой цели он держит под своим крылышком Савинкова, Петлюру и Балаховича, как будущих диктаторов России, Украины и Белоруссии. Недавно в Польше организовались даже такая партия так наз. «Демократическая Государственная Уния», основным вопросом программы которой является эта идея. Но это относится к области романтики Бельведера, которая, однако,  играет не последнюю роль в его политике»[33].

Составителю доклада также удалось получить информацию о военной доктрине «естественных» противников советов:  польские военные, по мнению референта, склонились к  концепции  «галопной войны» (отказавшись от концепции войны позиционной), суть которой сводилась к захвату территорий Правобережной Украины по Днепр при взаимодействии с «петлюровскими» партизанскими отрядами. В свою очередь, эти инсургентские подразделения должны были заниматься проведением «террора» на территориях УССР, дезорганизацией советской власти, провоцированием со стороны большевиков репрессий против местного населения, и способствовать  легитимации польского наступления[34].

В свете подобных донесений доклад А. Шумского приобретает черты своеобразной программы советского ассиметричного ответа на тревожные тенденции в польской военной и внешнеполитической мысли.

Заключение

Экстракция

После краткого описания «исторического вопроса» в современной Восточной Европе, «диссидентского вопроса» в Речи Посполитой 60-х годов XVIII в. и «галицкого вопроса» в Польше 20-х годов ХХ в., мы можем перейти к процессу извлечения «наставлений» из опыта прошлого, что в свою очередь позволит нам трезвее смотреть на все те риски и угрозы, кои могут исходит от столь неискусных баталий за историю между Украиной и ее соседями. Обратим наше внимание на общие элементы трех упомянутых политических интерлюдий.

В целом, «диссидентский» и «галицкий» вопросы выступали в качестве удобных инструментов  екатерининских политиков и советских партийных работников в деле укреплениях их влияния на политические процессы в Речи Посполитой и восстановленной Польше, а значит и Восточноевропейском регионе. Если в 60-х годах XVIII в. этим орудием стали польские граждане некатолического вероисповедания, то в 20-х годах ХХ в. ими явились побежденные в хаосе Гражданской войны украинцы – в обоих случаях это значительные по своим размерам депривированные группы населения государств Белого орла, конструктивный диалог с коими был заметно осложнен (в Речи Посполитой по причине фанатичной непримиримости части польской шляхты католического вероисповедания, а в послевоенной Польше – вследствие аналогичных настроений среди некоторых представителей украинского движения).

Все эти умозаключения сохраняют свою актуальность и для описания нынешнего состояния отношений между Украиной и Польшей в т.н. «историческом вопросе». Во-первых, мы наблюдаем развитие конфликта из-за некритического отношения двух сторон, прежде всего, к собственной истории, из чего прямо  произрастает пустая историческая мегаломания, несвойственная истинному научному духу, но способная привносить какофонию в межгосударственные и внутригосударственные отношения. Иначе говоря, отсутствие адекватного восприятия актуального политического такта, общности политических и экономических интересов (главным образом у некоторых представителей украинского истеблишмента) есть основа всех этих бесплодных столкновений. Аналогичная болезнь наблюдалась и у некоторых представителей польской шляхты, и у части представителей украинского движения в Галиции, приведшая и их самих, и простых, непричастных к деятельности сиих субъектов людей, к разного рода лишениям.

Во-вторых, победителем из подобного рода баталий, выходила, прежде всего, третья сторона, каковой исторически являлась Россия, которая стремилась на практике реализовать классический принцип divide et impera: в случае с Речью Посполитой через создание лояльной диссидентской партии, способной оказывать непосредственное влияние на «польские дела», а в случае с восстановленной Польшей — через использование  украинского «национального вопроса»  для ослабления ядра Малой Антанты и Балто-Черноморской федерации (Варшавы и Бухареста). Аналогичное касается и нынешней Украины, государственные мужи коей, быть может сами того и не ведая, посредством обращения к гневным страницам истории, создают все условия для внесения разлада между своей страной и соседствующими с ней государствами, оставляя оную без поддержки потенциальных экономических и военных союзников и, следовательно, ставя крест на возможности реализации тех или иных стратегически важных для самой Украины проектов.

Нужно также обратить внимание и на следующее обстоятельство. Россия может использовать «исторические вопросы» для влияния на социально-политические процессы в самой Украине – если перевести это в плоскость рассмотренных восточноевропейских «интерлюдий», то подразумевается синтез программы Екатерины и тезисов А. Шумского. В перспективе, Москва через свои креатуры и под видом деятельности правых организаций может начать проведение ряда провокаций в Восточных и Южных областях Украины (от факельных шествий, до крушений памятников, напоминающих об «имперском» и «советском» прошлом),  имеющих главной целью повышение градуса общественного недовольства в этих двух регионах и, соответственно, внесение разлада во внутринациональные отношения. Здесь в дело вступают представители пророссийских партий (своеобразные аналоги диссидентов), которые могут сыграть на чувствах населения и попытаться образовать своеобразную лояльную Москве «конфедерацию» (две первые образовались в 2014 г. – ДНР и ЛНР) со всеми вытекающими для безопасности Украины последствиями. Социальная база для подобных инсинуаций имеется: по данным группы «Рейтинг» (октябрь 2017 г.)[35], в указанных Восточных и Южных областях Украины идею признания ОУН-УПА участниками войны за независимость Украины не поддерживают 53 и 46 % соответственно (еще 29 и 25 % не определились с ответом), тогда как по данным мониторинга Института социологии НАН Украины (2016 г.) значительная часть жителей Донбасского, Восточного и Южного регионов поддерживает идею союза Украины с Белоруссией и Россией – 45, 43 и 37 % соответственно (20, 39 и 37 % высказались против этой идеи)[36]. Невольно задаешься вопросом: а не предстает ли перед Украиной призрак 1772 г.? И, быть может, ее первый раздел начнется, как и в случае Речи Посполитой, не с Востока, но с Запада?

Все это вынуждает меня предложить пересмотр общей украинской линии в «историческом вопросе», акцентировав внимание на нижеследующих трех основаниях, какими очевидными бы они не являлись:

1. Стратегия Украины в отношении любых «исторических вопросов» должна принять характер уклонения – т.е. невступления в открытое столкновение с теми государствами, которые пытаются навязать условное «сражение за прошлое». Украинская сторона в любом случае не выйдет из него победителем: как минимум бессмысленно пытаться повлиять на позицию внешней стороны в ее трактовке тех или иных событий через симметричные обвинения, поскольку это вызовет более ожесточённую реакцию «оппонента», которая может иметь самые непредсказуемые последствия для самой Украины. Более того, в этом сражении факты играют против украинской стороны, из чего также следует необходимость использования механизмов уклонения.

2. Ответ на подобные акции должен быть ассиметричным – т.е. предполагающим, не только уклонение, но и предложение украинской стороной позитивной перспективы (переход к популяризации позитивного исторического взаимодействия с тем или иным народом), причем в одностороннем порядке. К примеру, на шквал «исторических обвинений» того или иного государства компетентные органы Украины отвечают не просто уклонением, но демонстрацией готовности к углублению и продолжению научной и культурной кооперации. В случае с Польшей можно было бы последовать примеру России, учредив украино-польский центр диалога и согласия – официальную структуру, на базе которой бы проходило решение деликатных и сенситивных вопросов общей истории (подчеркиваю – в академическом духе) и продвижение разного рода культурных программ.

3. Постепенное вытеснение «исторических вопросов» из поля межгосударственных препирательств, путем акцентирования внимания на дискуссиях о будущем Восточной Европы – т.е. вопросов экономического и военного сотрудничества и т.п.

4. Также украинским политикам и государственным деятелям необходимо со всей осторожностью подходить к историко-этнографической специфике регионов своей страны, прививая подобное отношение и ее гражданам.

Мне же остается добавить только одно: украинцам пора прекращать игрища с уродливыми концепциями «национал-исторической памяти» и озаботиться вопросами рефлексии над своим прошлым, требующим тонкого изучения и глубокой самокритики.

Если вам понравился текст, то вы можете отблагодарить автора на карточку Привата № 4149 4971 0011 9454 

Подписывайтесь Facebook автора,  на канал «Хвилі» в Telegram, страницу «Хвилі» в Facebook

Источники:

[1] Авксеньтьев В., Попов М. Конфликты идентичностей как вызовы безопасности: к концептуализации «Парадигмального конфликта» // Наука. Инновации. Технологии. 2009. №5. С.141-146

[2] Там же. С. 141.

[3] Там же. С. 144.

[4] Там же.

[5] Ачкасов В. А. Этнополитический конфликт как следствие этнизации социальных проблем // Политэкс. 2013. Т. 9, № 2. С. 50-51.

[6] Там же. С. 51.

[7] Там же. С. 59-61.

[8] Обращает на себя внимание статья американского исследователя Евгения Финкеля «В поисках «потерянных геноцидов», где подвергаются рассмотрению проблемы, связанные, в том числе, и с вопросами «исторической политики» стран Восточной Европы. Детальнее см.: Финкель Е. В поисках «потерянных геноцидов» // Pro et Contra. 2011. № 3–4 (52).

[9] На сей счет уместно вспомнить вступительные слова статьи Президента Российской Федерации В. Путина                  «Россия: национальный вопрос»: «для России — с ее многообразием языков, традиций, этносов и культур — национальный вопрос, без всякого преувеличения, носит фундаментальный характер. Любой ответственный политик, общественный деятель должен отдавать себе отчет в том, что одним из главных условий самого существования нашей страны является гражданское и межнациональное согласие». Детальнее см.:  Путин В. В. Россия: национальный вопрос // Вестн. рос. нации. — 2012. — № 1. С. 13.

[10] Кулик В. Парадигмальная война и конфликт национализмов // Хвиля, 25.11.2017.

[11] Там же. См. раздел «”Историки” в погонах».

[12] Там же.

[13] Rosja prowokuje, bo chce zepchnąć Polskę do wymyślonego obozu rusofobów // Gazeta Prawna, 09.04.2017.

[14] Касьянов Г., Смолій В., Толочко О. Україна в російському історичному дискурсі: проблеми дослідження та інтерпретації / НАН України. Інститут історії України. – К.: Інститут історії України, 2013. С. 18-28.

[15] Там же. С. 26.

[16] Внуки палачей: Будапешт меняет своих лоббистов в Москве: Венгрия за неделю // REGNUM 17.05.2011.

[17] Чечулин Н. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762-1774.  СПб: Тип. Главного Управления Уделов, 1896. С. 219.

[18] Там же. С. 222.

[19] Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 51. СПб.: Унив. тип. (М. Катков), 1886. С. 59-64.

[20] Чечулин Н. Указ. Соч. С. 222.

[21] Там же. С. 226.

[22] Петров А. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769-1774 год. Т. I. СПб.: Тип. Э. Веймара, 1866. С. 5.

[23] Там же. С. 6.

[24] Чечулин Н. Указ. Соч. С. 261.

[25] Там же. С. 261-262.

[26] Петров А. Указ. Соч. С. 39.

[27] ЦГАВОВУ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 615. Лл. 46.

[28] ЦГАВОВУ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 615. Лл. 47.

[29] ЦГАВОВУ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 601. Лл. 16.

[30] ЦГАВОВУ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 601. Лл. 4.

[31] ЦГАВОВУ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 591. Лл. 1 — 2.

[32] Там же.

[33] Там же.

[34] Там же.

[35] См. исследование «До дня захисника вітчизни» от 5 октября 2017 г.

[36] Стан сучасного українського суспільства: цивілізаційний вимір. К.: Інститут соціології НАН  України, 2017. С. 30