Способен ли Запад сменить свою экономическую модель?

Речь, конечно, не идет о том, что западные страны, разочарованный в капитализме, внезапно решат двигаться в сторону коммунизма, или неких предшествовавших общественно-экономических формаций. Тем более, что исторически понимаемый постмодерн постулирует, что все формы рабства, феодализма и якобы исчезнувшие типы капитализма (скажем, в Китае отсутствует система социальных гарантий, а в ряде отраслей экономики Украины процветает wage-slavery, «зарплатное рабство»).

Однако доминирующим трендом мирового развития (несмотря на то, что уже второй год подряд большую часть мирового объема прямых иностранных инвестиций получают «развивающиеся» страны) все же является так называемый «западный капитализм».

Вообще, конечно, это штамп или мифологема, как и само понятие «Запад».

Более объективно говорить о традиционном рыночном капитализме, как отличном, скажем, от «исламского банкинга» или китайского гибрида.

И о Западе как о конгломерате промышленно развитых государств со сложным типом потребления, объединенным группой универсальных ценностей.

Дискуссия в отношении западной по происхождению модели экономического устройства жизни общества актуальна в той плоскости, что, несмотря на быстрый рост в США и отката Европы от края долговой ямы – системные последствия кризисного шока 2008 года, на мой взгляд – не преодолены.

Кто-то злорадствует, кто-то тревожится по этому поводу, но необходимо определиться, о чем мы говорим.

Во-первых, мы говорим о США и странах ЕС.

Большинство стран Юго-Восточной Азии и ряд стран Центрально-Восточной Европы и «англосаксонской» культурной традиции перенесли кризис значительно легче – прежде всего, потому, что придерживались более здравой кредитно-финансовой политики, и во вторую очередь, благодаря разнообразию.

К примеру, в Австралии произошел металлургический бум.

Польша конвертировала преимущества европейской интеграции в бурное развитие АПК и пищевой промышленности. И так далее.

Во-вторых, инструменты, которые были применены в США для победы над кризисом, увы, не могут являться универсальными – масштабный выкуп долговых обязательств и акций проблемных предприятий («план Полсона»), программа «количественного смягчения» (QE).

Это своеобразный эмиссионный механизм, который могут позволить себе лишь страна-эмитент резервной валюты, но это и ужесточение банковского регулирования, и протекционизм (повышение цены за вывоз мощностей и капитала за рубеж), а также бюджетное стимулирование ряда отраслей.

Позитивный результат применения этих вполне «кейнсианских» методов трудно отрицать – но вот перспектива представляется туманной в том случае, если США откажутся от подобных методов стимулирования.

Европа была вынуждена с запозданием повторять американскую стратегию, с несколько меньшим успехом, в силу забюрократизированности процесса принятия решений союзом из 26 государств. Экономисты социал-демократической ориентации считают, что как на союзном, так и страновом уровне европейцам надо быть смелее и масштабнее в стимулировании роста производства и занятости посредством политики ЕЦБ и национальных банков за пределами еврозоны, а также снижения налоговой нагрузки и сокращение внешних заимствований.

Похоже, это скорее вопрос ценностей – конфликт между индивидуальной инициативой и солидарной ответственности.

Тем не менее, складывается впечатление, что изобретен некий механизм, позволяющий откладывать болезненные решения и эксплуатировать надежды на то, что противоречия развития разрешатся стихийным образом.

На мой взгляд, как раз второе – неизбежно, но кейнсианская терапия помогает растянуть неприятные последствия безответственности государственных и корпоративных финансистов во времени.

Новая промышленная, аграрная и энергетическая революция, изменение до неузнаваемости сектора услуг объективно не имеют потребности в большом количестве рабочих рук, предъявляют гораздо более высокие требования к квалификации, агрессивнее противопоставляют здравый смысл политическому популизму.

Соответственно и в политической системе Европы все быстрее отмирают старые бюрократические партии, нарастает полярность между партиями «новой экономики», слившимися воедино государствами и корпорациями – и популистами.

В чем же тогда состоит оптимистическая перспектива?

По моему мнению, она состоит в исходе части европейского населения в политически стабильные и экономически перспективные страны, где это новое население станет формировать «диаспоры рантье».

Этот процесс уже кое-где заметен и является относительно взаимовыгодным, хотя мелкие неприятные эффекты тоже будут присутствовать (некоторый рост цен в странах «новой колонизации»).

В свою очередь, миграция с периферии в центр станет более конкурентоспособной, а в течение следующих лет двадцати (если не произойдет катаклизмов) мы увидим завершение трансформации стран ЕС, НАФТА, передовых стран англосаксонской традиции и Юго-Восточной Азии в «мальтузианский рай» с элементами мира Уэллса.

Только вот роль «морлоков» будут играть автоматизированные линии производства и интеллектуальные комплексы.

Что касается глубокой периферии, то – в соответствии с особенностями выродившейся традиционной культуры и по собственному выбору, она продолжит изолироваться и превращаться в бытовой ад.

С учетом объективного несовершенства человеческой природы – вышеописанный сценарий является далеко не худшим вариантом пресловутого «конца истории».

И начала истории новой.