Питер Тиль про триумф Дональда Трампа, путь к Армагеддону и “бегство из Украины”: что на уме у покровителя Джей Ди Вэнса

Питер Тиль, сооснователь PayPal и влиятельный технологический инвестор (один из ранних инвесторов Facebook), в своем первом большом интервью после победы Трампа обозначил для The Free Press новые контуры американской политики, вызывающие серьезные вопросы и для Украины.

Его компания Palantir, по данным Time, предоставляющая программное обеспечение для военной разведки и целеуказания украинской армии, считается важным технологическим партнером в противостоянии с Россией. Тиль, будучи наставником и спонсором вице-президента Джей Ди Вэнса, известного критическим отношением к помощи Украине, признает отсутствие четкой политики новой администрации по украинскому вопросу. В своих рассуждениях он отмечает, что хотя "безудержное расширение НАТО могло быть ошибкой", простое отступление из Украины сейчас было бы неприемлемым повторением афганского сценария.

Как один из первых и наиболее влиятельных сторонников Трампа в Кремниевой долине, чье мнение во многом определяет новый технологический курс США, Тиль также становится одной из ключевых фигур для понимания будущей как внутренней, так и внешней американской политики.

Конец эпохи либерализма: почему демократы так провалились

"Произошел не просто провал отдельных личностей - впавшего в маразм Байдена или неубедительной Камалы Харрис. Мы наблюдаем полномасштабный крах всей либеральной системы. Это было решающее поражение, совершенно не похожее на 2016 год, когда Трамп просто обошел республиканцев времен Буша и каким-то образом проскользнул мимо Хиллари, которая даже не воспринимала его всерьез.

В 2024 году все было иначе. Все знали, что битва развернется за штаты Среднего Запада - Пенсильванию, Висконсин, Мичиган. Демократы бросили на это все силы, потратили в два-три раза больше денег, чем Трамп. Система пыталась остановить его всеми способами - уголовное преследование, попытки снять с выборов. И в отличие от 2016 года, на этот раз это был Трамп против всей машины демпартии - и она потерпела полный крах.

Особенно поразительно то, что еще в 2016 году республиканцев считали партией белых и пожилых избирателей, которым скоро суждено умереть и уступить место более молодому и разнообразному (“diversity”) электорату демократов. Это был главный аргумент теории "демография - это судьба". За восемь лет действительно многие республиканские избиратели 2016 года ушли из жизни. И для того, чтобы Трамп смог победить в 2024 году с еще большим отрывом, ему пришлось изменить мнение миллионов людей.

Это полностью опровергло миф “политики идентичности” - представление о том, что ваша расовая, гендерная или сексуальная принадлежность важнее рациональных аргументов. Трамп привел аргументы, Джей Ди Вэнс привел аргументы - они представили убедительную позицию. А у демократов не было никаких аргументов - только пустота, никаких идей.

Все говорят, что Харрис не могла объяснить, чем она отличается от Байдена. Но дело даже не в этом - у нее вообще не было ничего существенного сказать ни по одному вопросу. А если у вас нет никакой сути, то, очевидно, нет и никаких отличий от Байдена.

Демократы просто утратили способность к самоанализу и мышлению. В 90-е годы у Клинтонов была хотя бы триангуляция - может быть, несколько циничный поиск компромиссов, но за закрытыми дверями там были действительно умные люди, которые вели дебаты и могли формулировать свои мысли.

Затем произошел большой сдвиг при Обаме в 2008 году. В его администрации были только две личности - он сам и его жена. Все остальные были просто NPC (примечание: "неиграбельные персонажи" - термин из видеоигр, обозначающий безликих статистов), послушно следующие общей линии. Очень быстро формировался консенсус, который затем жестко насаждался.

У этого подхода была определенная сила, но потом все пошло совершенно неправильно. Наследием Обамы стала Хиллари Клинтон в 2016 году. Затем Байден, вероятно, был их лучшим кандидатом в 2020-м, хотя Обама почти заблокировал его. А в 2024-м они оказались с Харрис, которую Обама продвигал и как вице-президента, и затем как президента.

Байден был компромиссом - последним четким белым мужчиной, и обещание было, что он будет последним, он такой будет нужен только еще один раз, чтобы пройти 2020 год. Каким-то образом они знали, что именно он был самым избираемым человеком в 2020 году, а после него, конечно, должен был прийти более "diversity" кандидат. Но к 2023 году стало ясно - любой после Байдена хуже Байдена. И только когда старческое слабоумие действительно настигло его, им пришлось что-то делать.

Консенсус очень быстро сместился к тому, что "у нас нет времени на праймериз, поэтому мы должны идти с Камалой Харрис, поэтому мы должны верить в эту фантазию, что она самый замечательный кандидат" - хотя мы в это не верили предыдущие три с половиной года. Это работало несколько недель, а потом все развалилось."

От изгоев к мейнстриму: как изменилась Кремниевая долина

"Я знаю Илона с 2000 года, почти 25 лет, и хотя он никогда не был идеологически зашоренным, первые 20 лет он определенно был левоцентристом. Tesla была компанией чистой энергии и электромобилей, а республиканцы были теми, кто не верил в изменение климата. Поэтому ему естественным образом было комфортнее в глубоко демократической Калифорнии.

В Кремниевой долине годами происходило усиление культуры "пробуждения" (“wokeness”) и политкорректности внутри компаний. Когда что-то не работает – например, когда эта идеология не делает ваших сотрудников счастливее и продуктивнее, а вместо этого дезориентирует их – возникает дилемма: нужно ли еще больше давить на эту идеологию или нужно полностью от нее отказаться? Много лет интуитивным ответом было "нам просто нужно немного больше стараться", пока в какой-то момент это просто не исчерпало себя.

Многие топ-основатели и CEO уже чувствовали себя комфортно, рассказывая мне об этом за закрытыми дверями. Возможно, они просто говорили то, что я хотел услышать, но я склонен думать, что они говорили то, что действительно думали. Этот невероятный разрыв в Кремниевой долине воспринимался как проблема корпоративного управления – как абсурдно стало управлять сотрудниками, одержимыми этой идеологией.

Помню, в 2017 году основатели одной из крупных компаний в Сан-Франциско говорили мне, что не уверены, смогут ли они принять от меня еще инвестиций, потому что я поддерживал Трампа – это было сложно объяснить их сотрудникам. Но уже через 12 месяцев, к 2019 году, они хоть и не стали про-трамповскими, но уже высоко ценили мою смелость. Они реорганизовали свою компанию так, чтобы как можно быстрее снизить процент сотрудников, работающих в районе Сан-Франциско. Их логика была проста: если мы будем нанимать людей где угодно, кроме Сан-Франциско, они будут менее идеологически безумны и более продуктивны.

А потом в какой-то момент произошел массовый сдвиг – это случилось в 2024 году. Очевидно, что Илон дал людям смелость высказываться. То, что он сделал, казалось мне невероятно опасным и невероятно смелым. Что бы с ним случилось, если бы Трамп проиграл? Но это определенно дало возможность всем остальным быть немного смелее, чем мы могли бы быть. Он дал прикрытие всем."

Бюрократическая машина против демократии

"Если Трамп с его гораздо лучшей программой не смог бы победить в 2024 году против системы – значит, система всегда будет побеждать. А если система всегда побеждает, у вас больше нет демократии. У вас определенно нет демократического процесса даже внутри Демократической партии.

Мы постоянно обсуждаем махинации на выборах в ноябре 2020 года, но гораздо более экстраординарным был март 2020-го, когда Байден занял четвертое-пятое место на праймериз в Айове и Нью-Гэмпшире, а затем каким-то образом его протолкнули через Южную Каролину, все остальные кандидаты снялись. Это был крайне недемократичный праймериз в Демократической партии, а затем последовал еще менее демократичный процесс замены Байдена на Харрис.

Когда я говорю "система", я имею в виду то, что реально происходит в Демократической партии или в этом прогрессивном культе, который представляет собой левые. Возможно, слово "культ" даже слишком мягкое, потому что в культе обычно есть лидер – хотя бы один человек, который думает. Это машина, потому что там нет личностей. Вы просто маленькая шестеренка в механизме, и вам суждено становиться все меньшей шестеренкой в этом постоянно растущем механизме.

Идеи не имеют значения. Дебаты не имеют значения. Речь не имеет значения. Это просто какой-то процесс быстрого формирования консенсуса – мы приходим к решению, а затем мы строго его навязываем. Возможно, слишком радикально сравнивать это с Коммунистической партией, но это действительно крайне регламентированный процесс, который совсем не демократичен, не продуман, не соответствует республиканским и американским ценностям.

Я не думаю, что наша главная проблема в том, что мы слишком популистские или слишком демократические. Да, может быть, есть толпа избирателей, но на самом деле они не могут сделать так уж много в повседневной жизни. Проблема скорее в том, что мы стали менее конституционной республикой, чем были раньше. И сдвиг произошел не от конституционной республики к власти толпы, а от конституционной республики к власти невыборной технократической бюрократии – тому, что называют "глубинным государством".

И возможно, это то, что необходимо в технологически развитом обществе – нужны эксперты, нужно Центральное разведывательное управление, нужны секреты о ядерном оружии и многом другом. Так что есть множество способов, из-за которых технологически продвинутое общество по самой своей природе гораздо менее демократическое, чем были США даже в своей концепции XVIII века."

Экономический национализм и торговая война с Китаем

"Я считаю, что тарифы в целом - правильное направление, хотя на практике нужен более тонкий подход. Классическая теория свободной торговли XIX века работает при условии сопоставимых трудовых стандартов, регулирования и свободного движения капитала. Она предполагает, что не будет стран с хроническими торговыми профицитами или дефицитами. Но когда у США постоянный торговый дефицит - это говорит о том, что что-то серьезно не так.

"Свободная торговля" в ее нынешнем виде приносит выгоду одним частям американской экономики за счет других. У нас очень сильный доллар, что помогает Кремниевой долине и Уолл-стрит, потому что торговый дефицит возвращается в США. Когда у вас многомиллиардный торговый дефицит и Китай получает сотни миллиардов долларов, которые он не хочет тратить на американские товары или услуги, его единственный выбор в конечном итоге - инвестировать эти деньги в США. Деньги инвестируются через банковскую систему, и банки на этом зарабатывают.

Банки Уолл-стрит фактически заинтересованы в торговом дефиците - чем больше дефицит, тем больше они зарабатывают. Когда дефициты сокращаются, банки рушатся. Нечто подобное произошло между 2006 и 2009 годами. В 2006 году у нас был дефицит текущего счета в 800 миллиардов долларов, и фактически нужно было создать фальшивые финансовые продукты на те же 800 миллиардов - например, субстандартные ипотечные облигации с рейтингом AAA, которые какой-нибудь недальновидный банк в Дании покупает у США.

Но сильнее всего страдают штаты, определяющие исход выборов - Пенсильвания, Огайо, Мичиган, Висконсин. Они занимались производством товаров, которые должны были конкурировать на глобальном рынке. С политэкономической точки зрения, если говорить о том, что нужно Трампу или что нужно Джей Ди Вэнсу, чтобы стать президентом в 2028 году - им нужно решить проблему "ржавого пояса" на Среднем Западе. Возможно, тарифы плохи для экономики в целом, но правда в том, что для политической победы республиканцев в будущем, нужно что-то сделать для этих регионов.

Есть и теория игр: если у вас есть партнеры, которые ведут крайне нечестную торговлю, возможно, вам нужно угрожать тарифами, чтобы заставить их открыться. Если вы всегда говорите, что никогда ничего не сделаете, вы получите очень посредственный вариант свободной торговли. Поэтому, даже если теоретически мы верим в свободную торговлю, я не хочу, чтобы договоры о свободной торговле заключали идеологические сторонники свободной торговли - они всегда будут думать, что им не нужно ничего обсуждать.

Если ввести 60-процентные тарифы на все китайские товары, это будет очень плохо для китайских компаний и Китая. Но для американских потребителей это будет лишь умеренно плохо, потому что огромное количество производства просто переместится из Китая. Торговля не ограничивается двумя странами. iPhone нельзя экономично производить в США, поэтому производство не переместится из Китая в США. Если вы введете 60-процентные тарифы на iPhone, они просто подорожают. Но я думаю, что произойдет перемещение производства iPhone во Вьетнам или Индию.

Возможно, наш торговый дефицит не уменьшится, но по крайней мере мы не будем помогать нашему геополитическому сопернику. Вьетнам - тоже коммунистическая страна и это зло, но она не стремится к мировому господству. Поэтому перемещение производства из Китая во Вьетнам наносит ущерб Китаю, оказывает умеренное негативное влияние на американских потребителей, очень выгодно для Вьетнама, но с геополитической точки зрения это однозначно в американских интересах."

Угроза новой мировой войны

"Я не уверен, что у администрации Трампа есть четко сформулированная политика по Украине. Есть историческая перспектива, согласно которой безудержное расширение НАТО могло быть ошибкой. Мы же не хотим, чтобы русские размещали войска на Кубе или в Мексике – возможно, стоило задуматься, насколько далеко мы продвинули эту границу. Но сейчас мы там, где мы есть в 2024 году, и просто отступить из Украины, превратив это в беспорядочное бегство – это не выход. Трамп точно не хочет повторения того, что случилось при Байдене в Афганистане.

Что касается Ближнего Востока, есть три подхода: изоляционистский; идеалистический, почти утопический неоконсервативный подход, как у Буша-младшего в 2005 году – он предполагал фантастическую трансформацию всего мира, и было очевидно, что это не сработает; и третий путь – это сложное, прагматичное взаимодействие с реальностью Ближнего Востока.

Если бы мы просто прислушивались к Израилю в ближневосточных вопросах, у нас была бы гораздо более разумная политика. Израильский взгляд очень прагматичен: в Сирии нет хороших повстанцев, все там плохие – мы не любим Асада, не любим ИГИЛ, можно немного вовлекаться, но не слишком глубоко. Саудовская Аравия? Да, это феодальная монархия, но она лучше альтернатив. А вот Иран – это реальная проблема, потому что если они получат ядерное оружие, это изменит расклад сил во всем регионе.

Когда я впервые встретился с Нетаньяху в январе 2009 года, за месяц до его возвращения на пост премьер-министра, единственное, о чем он хотел говорить, был Иран. Внешняя политика Трампа на Ближнем Востоке будет очень близка к израильской позиции – по крайней мере, в том смысле, что они будут сфокусированы на одной и той же проблеме.

Причина, по которой мы не хотим, чтобы Иран получил ядерное оружие, не только в том, что это безумная теократия, которая может их применить. Даже если Иран не использует бомбы, само их наличие изменит всю ситуацию. После 1945 года одной из главных задач президента было остановить ядерное распространение, потому что если слишком много стран получат ядерное оружие – это один из путей к Армагеддону. Если у вас сотня стран с ядерным оружием, это нестабильное равновесие в понимании теории Игр.

Один из уроков середины XX века: каждый раз, когда страна получала ядерное оружие, начиналась региональная война. Советский Союз получил бомбу в 1949-м – в 1950-м началась Корейская война, потому что когда СССР поддержал Северную Корею, мы не могли бомбить Россию. Они могли безнаказанно поддерживать Северную Корею, и мы получили масштабную региональную войну – это была цена за то, что мы проспали и позволили Советам получить бомбу. В 1964-м коммунистический Китай получает бомбу – в 1965-м взрывается война во Вьетнаме, и снова Китай может безнаказанно поддерживать Северный Вьетнам.

Вот почему иранская ядерная бомба была бы катастрофой. Если у них будет ядерное оружие, вы не сможете им противодействовать, когда они начнут поддерживать всю эту плеяду враждебных сил – хуситов, ХАМАС, Хезболлу и так далее по всему Ближнему Востоку. Тогда весь регион взорвется. Даже не нужно обращаться к аргументу о том, что это безумная теократия – достаточно просто природы такой ситуации.

Израиль понимал это, а неоконсерваторы упустили суть. У израильтян и саудитов были серьезные опасения по поводу иракской войны, потому что Ирак был страной, сдерживающей Иран. Когда вы ослабляете Ирак, разве вы не усиливаете Иран? В каком-то смысле именно это и произошло за 20 лет.

Я считаю, что если мы получим новую мировую войну, она будет больше похожа на Первую мировую, чем на Вторую. Она будет выглядеть как то, что происходило в последние годы – постепенно нарастающий конфликт, но он случится в одночасье. Вторую мировую люди видели издалека, Первая мировая имела этот безумный характер.

И еще одно важное сходство с Первой мировой – довоенный мир был невероятно связан через глобализацию, торговлю и финансы. В 1910 году Норман Энджелл написал книгу "Великая иллюзия", бестселлер, который читали во всех странах, которые потом будут воевать друг с другом. Какова была его главная идея? Великая иллюзия заключалась в том, что мировой войны не может быть, потому что все проиграют.

По мнению Энджелла, для Великобритании начать войну с Германией было бы так же бессмысленно, как Лондону напасть на соседнее графство Хартфордшир – потому что падение лондонской биржи превысило бы стоимость любой собственности, которую можно было бы захватить. В мире, связанном финансами и торговлей, в 1913 году казалось очевидным безумием начинать мировую войну – и тем не менее она случилась. Режим глобализации был глубоко нездоров, глубоко нестабилен.

Поэтому да, мы не хотим быть Чемберленом, не хотим повторять ошибки 1930-х, но также стоит очень серьезно подумать: где ошибался Норман Энджелл? И почему великая иллюзия оказалась совсем не иллюзией?"

О науке, скептицизме и догматизме

"История науки началась как война на два фронта - против чрезмерного догматизма и чрезмерного скептицизма. В XVII-XVIII веках ученый был неортодоксальным мыслителем, который не принимал устаревшую схоластику католической церкви. Он был эмпириком, готовым подвергать сомнению догмы. Но при этом он не мог быть крайним скептиком - если вы не доверяете своим чувствам или отрицаете саму реальность, это тоже несовместимо с наукой.

Проблема в том, что легко быть против чего-то одного. Если вы всегда против догматизма, возможно, вы слишком скептичны ко всему. Если всегда против скептицизма - возможно, слишком догматичны. Нужен сложный баланс - быть одновременно против слепой веры и против тотального отрицания.

Но если мы посмотрим на 2024 год и спросим ученых: "Где наука слишком догматична, а где люди слишком скептичны?", они назовут длинный список областей, где скептицизм якобы подрывает науку - скептики климатических изменений, скептики вакцин, скептики эволюции. Но если спросить их, где наука слишком догматична - они не смогут назвать ни единого примера. Разве это не показывает, что мы полностью потеряли баланс? То, во что превратилась "наука" сегодня - догматичнее католической церкви XVII века.

Те из нас, кто критикует университеты с консервативных позиций, часто фокусируются на гуманитарных науках как на самой коррумпированной части. Их коррупция наиболее очевидна. Но точные науки более эзотеричны - и разве это не намек, что они могут быть еще более коррумпированы? Исследователи рака не достигли прогресса в лечении за 50 лет, теоретики теории струн сделали еще меньше успехов в физике... но эти вещи настолько сложны для понимания обывателя...

Я всегда привожу аналогию с правительством: что более испорчено - почтовое отделение, департамент транспорта или АНБ? Я бы сказал, очевидно АНБ - потому что в почтовом отделении и департаменте транспорта вы видите, как люди бездельничают целый день, видите явную коррупцию и дисфункцию. Это настолько прозрачная коррупция, что она, возможно, не так страшна. В АНБ мы понятия не имеем, что они делают. И моя политическая интуиция подсказывает - это признак того, что там коррупция и неэффективность управления даже хуже.

Взять историю с двумя президентами университетов - Гарварда и Стэнфорда. В Гарварде была Клодин Гей - женщина, занимающаяся вопросами diversity, которая занималась плагиатом, и все видели абсурдность ситуации. В тот же год Марк Тесье-Лавинь, белый мужчина-нейробиолог, как выяснилось, десятилетиями занимался фальсификацией исследований и украл десятки миллионов долларов. Но это сложный вопрос - вы должны просмотреть все статьи и доказать, что фотографии были подделаны определенным образом... Я не говорю, что науки обязательно хуже гуманитарных дисциплин, но они обе пришли в упадок. Просто в науках это труднее заметить.

Это должно быть важной частью истории о том, что пошло не так с университетами и нашим обществом. Где-то мы перестали задавать достаточно вопросов, перестали быть достаточно скептичными. Такие люди как Роберт Кеннеди младший или Джо Роган могут быть не правы во всем, но их подход намного свежее и здоровее, чем этот невероятный эхо-камерный консенсус мейнстримных медиа или групповое мышление рецензируемой науки."

Интернет и трансформация общества

"Я всегда настороженно отношусь к тому, чтобы сводить всё только к технологиям. Когда мы говорим, что технологии всемогущи и всеведущи, мы превращаем их в некое подобие божества. А когда вы превращаете что-то в бога, вы одновременно делаете это козлом отпущения для всех проблем.

Интернет во многом разоблачил, обнажил политиков. Трамп был первым интернет-президентом – эту мысль я высказал еще в 2016 году. Все остальные даже не осознавали, насколько фальшиво они выглядят. Да, эту фальшь можно было поддерживать в доинтернетном мире. Даже телевидение было разоблачающим медиумом, с которым им было трудно справиться. Но интернет по-настоящему обнажил фальшь.

И в этом есть что-то разрушительное, потому что институты больше не работают так хорошо, как раньше. Я не думаю, что мы можем обойтись без них, и мы еще не поняли, как пройти через эту трансформацию. Но у меня есть даже некий прогрессивный взгляд на это – мы не можем вернуться назад. Нельзя отменить изобретение интернета, поэтому нам нужно найти путь вперед.

Было много книг, которые предсказывали что-то похожее на интернет – что вы сможете читать книги на компьютере. Но эта модальность маленьких пакетов информации, как 140 символов в Twitter, и то, как это радикально изменит природу общества – такого не предсказал ни один научно-фантастический роман. Возможно, реальный интернет был крупнейшим изобретением, которое не было предсказано ни одним писателем-фантастом. И это может говорить о том, что он представляет собой изменение в природе человеческого сознания или в структуре общества более радикальное, чем мы думаем – настолько радикальное, что никто не мог его предвидеть.

Да, эти изменения революционны на социальном и культурном уровне. Хотя я всегда задаюсь вопросом, сколько они добавили к реальному экономическому росту. Как человеческие существа, мы материальны, мы встроены в физический мир. И если у вас есть блестящий экран iPhone, которым вы одержимы, и вы не замечаете, что находитесь в разваливающемся нью-йоркском метро и живете в обветшалой квартире, полной крыс – этот мир цифровых битов не является реальной заменой миру атомов. Я бы хотел, чтобы мы делали прогресс по всем этим другим направлениям. Но нельзя преуменьшать то, насколько интернет был значим политически и культурно, даже если он не сделал миллениалов намного богаче бумеров."