Запах войны. История выживания семьи Алины Стайловской в Мариуполе и ее чудесного спасения

Жительница Мариуполя Алина Стайловская долгие годы занималась общественной активностью. 24 февраля 2022 она вместе с семьей оказалась в центре битвы за Мариуполь. Алина рассказывает о том, как ей удалось выжить и какие ужасы пережила ее семья.

Юрий Романенко: Друзья, всем привет, серферы, бездельники, девианты, боевые медоеды уже у нас все. Короче все, кто нас смотрят, традиционно приветствую на моем канале. И сегодня у нас будет, я думаю, очень интересная бесед. Беседа очень драматичная, наверное, в каких-то аспектах, в каких-то аспектах очень познавательная для многих украинцев и украинок, которые хотят понять, как устроена жизнь за границей. И моим визави сегодня будет Алина Стайловская, с которой мы знакомы, уж я не знаю… Ну, вот как подписчики мы знакомы лет 7-10. Когда-то мы пересекались даже, я приезжал в Мариуполь и мы общались. То есть, это такой ядерный подписчик, который давно знает меня, я знаю ее.

И волей судьбы так вот получилось, что Алина сегодня оказалась в Канаде. И ее история, я думаю, будет многим очень интересная, потому что Алина - очень наблюдательный человек, как мне кажется. Алина очень была активной в своей жизни в Мариуполе, то есть занималась всякими различными общественными проектами, поэтому ее бэкграунд позволяет ей, собственно говоря, вот так вот системно посмотреть на происходящее в Украине и в Канаде, и поделиться с нами нетривиальными соображениями относительно того, что она увидела, что она пережила. Привет еще раз.

Алина Стайловская: Привет. Всем привет, кто смотрит. Привет из Канады.

Юрий Романенко: Давай сначала поговорим, собственно говоря, как ты оказалось в Канаде, потому что ты была в Мариуполе, Мариуполь оказался в эпицентре всего того ужаса, который ты пережила лично, и, собственно говоря, чудом, я не знаю, не чудом тебе удалось вырваться. Расскажи вообще условно – жизнь в Мариуполе после начала войны и вообще до начала войны. Кратко нарисуй свой бэкграунд и вот как ты оказалась в этой ситуации.

Алина Стайловская: До начала войны, наверное, последние пять лет, Мариуполь переживал колоссальную трансформацию, начиная от того, что постоянно что-то строилось, строились новые общественные пространства, новые объекты, дороги строились. В общем, город очень сильно преобразился. И даже несмотря на то, что мы планировали уезжать оттуда, последний год я наверное, в принципе, задавалась вопросом - стоит ли? Потому что, когда я приезжала из Мариуполя, где был идеальный, в общем-то, сейчас я могу сравнить с другими городами, в принципе, довольно неплохой общественный транспорт, когда практически убрали маршрутки, у нас были троллейбусы, трамваи и автобусы.

Да, у нас был самый дорогой в Украине общественный транспорт, но когда ты летом туда садился, там было чисто, там работал кондиционер. Зимой там также было тепло. И вот все это удобство жизни, особенно на фоне того, когда ты приезжаешь, допустим, в тот же Киев, мне казалось, что Мариуполь… там было очень много плюсов. Начиная, допустим, от того, что там те же парки, которые полностью перестраивали, переделывали, тот же Драмтеатр, вокруг Драмтеатра, когда ты мог зимой и покататься на коньках, и летом там отдохнуть.

В принципе, город настолько перестроили, настолько там все было красиво, чисто у нас, что по некоторым фотографиям ты не мог определить - ты Европе или ты в Мариуполе, потому что были те же лужайки зеленые, на которых можно было сидеть, лежать и так далее. Да, не везде. Были проблемы, но несмотря на минусы, которые были в Мариуполе, в принципе, там было довольно-таки много плюсов именно для удобства жизни. Тебе там хватало 5-10 минут, и ты мог, допустим, на общественном транспорте со своего спального района добраться в центр города. Или там мне нужно было полчаса, чтобы добраться, допустим, на мою работу и так далее. Да, были, конечно, минусы и они большие, тем более я сейчас вижу, где были ошибки, но в принципе, в общем, они… Видно было, что они старались, и старались очень.

Юрий Романенко: Извини, что перебил. Я тебе иногда буду перебивать. Ты имеешь в виду кого? Городские власти там или что?

Алина Стайловская: Да. Это делали городские власти, и они, наверное, пошли по тому принципу, что если ты что-то не можешь контролировать, попробуй взять активистов на работу в горсовет. В общем-то, они так сделали. Я не знаю, насколько это повлияло положительно, отрицательно либо никак, но то, что те люди, которые… партия называлась… не помню, как называлась партия, вот эти депутаты, которые были оппозиционные к провластным депутатам… А, "Сила людей"!

Но власть, они там боролись с ними, потом они максимально решили все это взять под контроль. И я заметила, что некоторые те же активисты стали советниками мэра. Но в принципе, я бы сказала, что существовала связь - местная власть и люди. Мнение учитывалось населения, но все равно местная власть, конечно, пыталась повернуть в свою сторону, и делала не только…

Вот, например, я не знаю, тот же, например, что у нас была проблема с грязным воздухом и у нас была проблема, допустим, с общественным пространством, потому что не было достаточно мест, куда бы люди могли пойти погулять. Эти средства можно было бы направить на то, чтобы там сделать почище, заставить завод Ахметова поставить фильтры либо каким-то образом, как современные предприятия очищают воздух, но они направляли все равно это больше на общественное пространство. Те же лавочки, ОСМД помогали, те же дворы делали и так далее. И вроде бы, с одной стороны они что-то делают для людей, но с другой стороны, например, такие фундаментальные вещи, как чистота воздуха, это не делалось.

Юрий Романенко: Потому, что это дороже. Первое. Это может каждый пощупать и это дешево относительно тех денег, которые они получают. Это намного дороже, это постоянно, постоянные затраты на их смену и все остальное. И поэтому, мне кажется, логика была вот такая.

Алина Стайловская: Да. Очень хорошо сделали дороги, особенно начинали с центральных… Опять-таки, это такой очень спорный вопрос. С одной стороны - сделали дороги. С другой стороны - их просто сделали без сливов, и когда начинался первый дождь, то соответственно, что мы там все утопали. Как они делали эти дороги - непонятно. Кто за это отвечал? Кто это проектировал? Но факт остается фактом. То есть, с одной стороны действительно были классные дороги, такие, как мы можем увидеть в той же Польше, а с другой стороны - вот такие недоделки.

И они очень важные в плане того, что, например, я не знаю, те же бордюры, то же безбарьерное пространство. Хотя они старались, но все равно… Это было вроде бы как вот у нас ОСМБ. Они вроде бы там сделали ремонт, но с другой стороны они не подумали, допустим, о людях с ограниченными возможностями. Хотя профицит бюджета был и они, допустим, я не знаю, входная группа, подъезд это называется, и вот они из-за того, что вот эти деньги надо было куда-то деть, они выкладывали мрамор, камень ложили. И этот подъезд был такой Пшонка-стайл, потому что просто некуда была деть деньги. А с другой стороны дверь, например, входная дверь и дверь, где мусор лежит, они не отличались. То есть даже не заменили дверь и, например, не сделали удобный спуск для людей с инвалидностью, чтобы это было справедливо для всех.

И точно также власть. Вот они вроде делали дороги, но с другой стороны вот такие были ужасные косяки. С одной стороны, вроде бы они сделали пирс. Это было одно из самых посещаемых мест. А с другой стороны - ты мог туда великолепно доехать на троллейбусе с комфортом, с кондиционером, все великолепно летом, но с другой стороны, чтобы туда подъехать машиной, я не знаю, надо было вообще парковаться за полчаса ходьбы вообще где-нибудь в центре города. Поэтому вроде бы как делают, но с другой стороны не было общей концепции и много вот таких вот непродуманностей.

Юрий Романенко: Как много где в Украине, в принципе. То есть, вроде и были ресурсы, и эти ресурсы были огромные, но они всегда направлялись бестолково и, как правило, ключевая мотивация - как заработать на этом, потратить на что-то и зарабатывать. Смотри, вот мы, Институт будущего, проводил социологию, где-то я тебе сейчас скажу, вспомню, наверно, где-то был 2018 год. Мы на Донбассе, делали доклад по Донбассу такой фундаментальный. И мы сделали социологию по всей не оккупированной территории и даже на оккупированных делали, и, в частности, в Мариуполе. Мариуполь был один из таких базовых кустов.

И что меня тогда поразило? Что значительная часть населения мечтала уехать из Мариуполя. То есть, это касалось не только, что меня больше всего удивило, что это касалось не только молодежи, но и люди в возрасте за 50, то есть у них проявлялось такое вот активное желание попробовать где-то уехать в Киев, попробовать пожить за границей. И это было зеркально обратным, тому, что было в ОРДЛО, потому что в ОРДЛО как раз никто не хотел никуда уезжать. То есть, у них там такое настроение, что мы сидим здесь, все, вот мы, значит, прикипели к этой земле. Потому что все, кто хотели уехать, уже уехали. Кто пытался уехать на территорию Украины даже, они вернулись назад. Ну, кто-то вернулся там. И соответственно там такие вот почвенники были.

И вот один вопрос один из вопросов, который я не думал задавать перед эфиром, по ходу с тобой я общаюсь, и он пришел. Вот смотри, произошла оккупация Мариуполя позже, и вот оказалось, что многие жители Мариуполя, которые там сейчас остались, они быстро провалились вот в эту оккупационную рамку. То есть, разделяют "русский мир" там и все такое. Между тем, действительно, перед войной широкомасштабной Мариуполь… Ну, было видно, что развивается, несмотря на все проблемы изменения происходили и так далее. И вот как ты чувствовала вообще настроение мариупольцев, отношение к России, отношения ко всему происходящему? Чувствовала ли ты эту угрозу, что вдруг картинка может вот резко вот так вот измениться? Угрозу с точки зрения того, что твои близкие, они быстро могут переметнуться на ту сторону.

Алина Стайловская: Дело в том, что, во-первых, у нас даже не первая оккупация у нас. У нас была она в 2014 году, но мы отделались легким испугом по сравнению с тем, что сейчас происходит. Дело в том, что после 2014 года очень сильно у меня изменился круг общения, начиная с того, что мы не общаемся с определенной частью моих родственников. Это нужно было решение сделать и чем раньше, тем лучше. И сначала было тяжело, а потом, в принципе, все нормально. И я в принципе крутилась в таких кругах, которые были проукраинские.

И принимая во внимание то, что в последние годы Мариуполь очень сильно, активно развивался, именно делалось такое вот для людей, чтобы получить быстрый эффект, быструю лояльность. Смотрите, Донецк - грубо говоря, там у него как было, так все и остается, он не развивается. Посмотрите у нас - пирс сделали, вокруг Драмтеатра сделали, другие там какие-то общественные пространства. И поэтому я не замечала больших пророссийских настроений. Все, кто хотел уехать, они уехали в 2014 году, потому что в 2014 году очень многие поуезжали, 2014-2015 год. И я этого не замечала. Были те, которые либо не говорили о своей позиции, молчали, либо те, которые вообще нейтрально относились к этому.

Например, вот те люди из моего окружения, которые нейтрально относились ко всему, сейчас работают на оккупационную власть. То есть, они там учителя в школе, они почему-то возомнили из себя… Понимаете, когда ты не был никем и тут у тебя есть возможность стать в твоем понимании кем-то, и как они думают, схватить бога за бороду, и теперь им все можно, и если оно просто так лежит на дороге, то это значит, что это ничейное и это можно брать, то можно конечно придумать себе, что ты ректор университета и так далее. И вот этот вот магазин, который бросили, а теперь он мой. Я был никем, а теперь я могу в школе работать учителем. Ну, я же был электрик, а теперь я могу работать учителем физики и математики, и в своей голове поднять статус свой. Вот в принципе, конечно, мы сейчас такое наблюдаем.

И я могу еще сказать то, что кто вообще мог максимально выехать из Мариуполя, они за это время уже выехали. Не могут выехать только те, которые либо физически не могут выехать, например, у кого-то там больная мама, которая не ходит. Некоторые едут в Украину, сталкиваются с реальностью и возвращается назад. Например, они не могут найти работу. Допустим, они приехали в Ивано-Франковск и не могут арендовать квартиру за 25 000 гривен просто физически, и они возвращаются в Мариуполь, потому что там как-никак тебе есть, где жить. Там, грубо говоря, твоя квартира там не разрушена или дом частично разрушен, у тебя хотя бы есть твоя кровать, где ты можешь спать. Да, там нет отопления, нет электричества, но вся эта ситуация в Мариуполе очень сложная.

Я могу привести пример. Мой ребенок, старшая дочка до сих пор общается со своими бывшими одноклассниками, с людьми, с подругами и там ситуация следующая, что несмотря на то, что родители имеют пророссийские позиции, ребенок может иметь проукраинские позиции. И был случай, когда девочка, знакомая моей дочери, она покончила жизнь самоубийством, потому что она не хотела ходить в днрскую школу, она не хотела учить и петь гимн России и так далее. Но был такой прессинг со стороны родителей, со стороны милиции или как они себя называют, со стороны учителей так называемых, что они довели ребенка до того, что она просто порезала себе вены. И те врачи, которые там есть, они, конечно же, в первую очередь лечат россиян, которые там, и им все равно по поводу местного населения, поэтому ребенка никто не спасал. Вот это яркий пример того, какая там сейчас ситуация.

Юрий Романенко: Давай коснемся войны. Как она началась и вот почему… Ну, не почему, а слава Богу тебе удалось выжить, удалось выбраться. Вот как началась война для Мариуполя в твоем окружении и для тебя?

Алина Стайловская: Разговоры о войне, в принципе, были постоянно, потому что, если ты живешь возле линии разграничения уже с 2014 года, в принципе, ты к этому привыкаешь. И когда постоянно кричат: "Волки, волки!", ты уже перестаешь воспринимать это как угрозу. И когда говорили, что все, значит, 16-го нападение. 16-го я была возле Донецка, там была рабочая поездка. Я видела Донецк с третьего этажа школы. Все было нормально. И в принципе, честно говоря, никто не ожидал никто. Точнее даже никто не ожидал такого масштаба. Потому что когда при первой оккупации, когда пришла к нам "ДНР", захватила там одно здание, ну, не одно, а пару, грубо говоря, и потом Азов их оттуда попросил, в принципе, относительно все отделались легким испугом, и думали, что даже если что-то будет, то будет подобное. Никто даже не мог вообще предположить, что город просто снесут с лица земли, что ты будешь сидеть в квартире и просто понимать на вторые сутки, что ты физически не можешь выйти оттуда. Потому что первые сутки ты слышишь выстрелы где-то далеко, вторые сутки у тебя уже все пролетает над головой, а третьи сутки - просто летит в тебя. Поэтому никто не ожидал, что будет такой масштаб.

То, что война рано или поздно возобновится, скажем так, из пассивной фазы перейдет в активную, да, наверное, такое ощущение было. Но мы, наверное, две недели перед войной, у нас у всех было такое непонятное предчувствие. Никто не мог его объяснить. Такое вот очень странное было чувство, очень странное состояние было. Никто не мог нормально активно вообще вести свою жизнь. Например, у меня были курсы английского. Мне очень сложно было сосредоточиться. Это не только у меня было, это у многих. Допустим, моя знакомая рассказывала, что ей приснился сон, и, в принципе, описывает войну. Активной фазы еще не было, но она мне вот это вот все описывает и говорит: "Знаешь, я боюсь, что вот будет такое". И мы тогда еще все дружно посмеялись, сказали, что это просто фантазия, это был просто сон, но никто же не думал, что это будет реальностью.

Было такое впечатление, что когда зашли русские, когда они заехали на танках, я живу на Центральном бульваре. Это не центральная улица, но это одна из таких вот улиц, которая потом переходит в трассу, которая ведет на Донецк. И когда они вошли в город на танках, было такое впечатление, что вот им сказали, что вы можете вот какие у вас вообще самые ваши фантазии, которые вы там всегда хотели реализовать и не могли, вот, пожалуйста, делайте что хотите.

И то, что, конечно, делали русские… Они с одной стороны боялись, потому что люди бросают бутылки вот эти вот со смесью с окон, и с одной стороны они боялись, а с другой стороны они делали вообще непонятные вещи. То есть заехал танк и начал стрелять по жилому дому. Это был день. Они начали стрелять пожилому дому. Они видели, что там люди. Они видели, что во дворе были люди, и он стрелял до того момента, пока нашего военные не обошли его с другой стороны и не подорвали это танк. И когда один противник был уничтожен, а второй каким-то образом, он просто перед этим выпрыгнул из танка и побежал во дворы, но он же думал, что ему помогут, но не тут то было. Когда он понял, куда он попал, то, конечно, там… Да, его тоже, слава Богу, ликвидировали.

Юрий Романенко: Короче говоря, ты оказываешься… Вот вы живете в мирной жизни и вдруг оказываетесь в эпицентре.

Алина Стайловская: Да, и ты ничего не можешь сделать.

Юрий Романенко: Как быстро ты осознала, что как нужно выживать, потому что вы столкнулись с тем, что, наверное, продукты исчезли, исчезла вода, исчезло тепло. Это же все очень быстро произошло. То есть когда света и тепло исчезли?

Алина Стайловская: Они исчезли, наверное, на третий день. Было все так, что меня утром разбудила свекровь звонком о том, что это было пять утра или четыре, о том, что началась война. И соответственно, что я тогда работала в гуманитарной организации, и я была руководителем проекта социального. Когда мои соцработники, они жили в поселках на линии разграничения, и мы думали, что сначала там все начнется, и если что мы успеем уехать. Но утром мы поняли, что, наверное, мы никуда не поедем, потому что мы включили новости и мы поняли, что, в принципе, взрывы по всей Украине. Тогда были взрывы, по-моему, там, где аэропорты и так далее. Мы поняли, что, в общем-то, нет смысла никуда ехать и что мы будем до последнего ждать. Если будет такая возможность, будем ждать до последнего, и если, как бы д начали вспоминать, как это все было в Донецке, если уж там оккупируют город, то мы уедем.

Но произошло не так, как в Донецке. И в первый день, когда мы поняли, что у нас, в принципе, началась война, и люди начали выезжать. Это был такой большой хаос. Все пытались выехать, но не все, но большая часть населения пыталась выехать. Соответственно, что это пробки на трассе. И мы подумали, что мы с двумя детьми, если мы где-то застрянем на трассе, где-то в полях, то это, наверное, не самый лучший будет вариант.

В принципе, пока у нас не выключили свет и отопление, было терпимо. То есть у тебя есть отопление, у тебя есть еда, у тебя есть вода. Все нормально. У тебя даже есть Интернет. И тогда я написала два письма. Первое это моему… Мы планировали уезжать в Канаду и меня ждал работодатель. И мы 16 февраля отправили все документы, уже окончательные документы. Мы должны были ждать вот этот окончательный документ от правительства Канады, и подавать уже на визу. И я тогда написала два письма.

Первое — это моему работодателю о том, что у нас началась война и сделайте вообще что-нибудь, может быть как-то ваш юрист подаст какое-то дополнительное заявление, нам побыстрее визу сделает. Потому что я ни за что не боялась, я боялась за детей, потому что я прекрасно понимала, что это осколочные ранения, и если это какая-то там сонная артерия, то это 10, максимум 15 минут. То есть, ты даже не успеешь довезти ребенка в "скорую", если она вообще приедет. Поэтому тогда мы все-таки в семье распределили эту вот последовательность, кто важнее. Сначала дети, потом мама для детей, папа и потом дедушка с бабушкой. Ну, да, это сложные решения, но их нужно было принимать, потому что нужно было выжить. Там вопрос даже был не в том, чтобы как-то все это пережить, а вопрос в том, чтобы на данный момент выжить.

Я отправила два письма. Первое — это моему работодателю и второе - это то, что мы этнические немцы, и я помню, когда нам бабушка рассказывала… Я не рассказала, что была возможность получить немецкое гражданство. Я тогда думала, может быть стоит получить немецкое гражданство либо хотя бы вид на жительство для того, чтобы как-то поехать посмотреть вообще, что там такое в Германии вообще, это все сравнить. В принципе, было бы интересно. И тогда я, там была определенная государственная структура, которая этим занимается и которой я отправляла документы, задавала вопросы.

Я значит им пишу, что у нас началась война и там, грубо говоря, там 100 лет назад пришли русские, и моего дедушку… Ну, не 100, там чуть больше, получается не дедушка, а прадедушка, значит, депортировали в Сибирь, где он там умер в специальном лагере, где они там работали, что как бы опять идут русские и я боюсь, что ситуация повторится. Поэтому может быть, вы как-то сделаете такие шаги, как, например, Чехия делала. Они в 2015 году эвакуировали своих этнических чехов в Чехию. Так же сделали еще ряд определенных европейских стран именно с нашего региона, потому что у нас очень много было итальянцев, чехов, греков и так далее. Тех же немцев, которые в свое время до Первой мировой войны жили вообще отдельными поселениями и они не знали русского языка. Ни русского, ни украинского. Просто их потом часть депортировали, и кто-то вернулся, кто-то нет. И поэтому я им написала с просьбой о том, что, может быть, они как-то нас депортируют в Германию. Ответ я получила.

Юрий Романенко: И что они ответили?

Алина Стайловская: Они ответили мне в тот же день, что, значит, вот есть закон о гражданстве и вот все мы будем делать в рамках этого закона. В общем, такая была отписка ни о чем. Канадцы оказались все-таки более лояльные в этом вопросе, и они мне написали, что мы связались с нашими юристами, будем делать все, что от нас зависит и вообще как вы там.

Юрий Романенко: Давай, последовательность восстановим. Итак, начинается война. Вы спустя 2-3 дня понимаете, что вы в ловушке?

Алина Стайловская: Да. В один день выключился свет, в другой – газ. Потому мы поняли, что нет ни отопления, ни света, ни газа, ни воды. Ты просто не можешь выйти на улицу, стреляют везде, ты не понимаешь, такое было впечатление, что просто стреляются всех сторон. В 4 часа начинались авиаудары, где-то, наверное, с третьего с четвертого дня начинались авиаудары. Я жила на 23-м… Это был 21-й микрорайон, то есть 23-й, 17-й, Западный - это все такой большой спальный район, где есть только из объектов инфраструктуры магазины, школы, больницы. Все. Никаких военных объектов в радиусе километра не было.

И соответственно, что начиналась бомбардировка вот этих вот районов. Летел самолет и просто скидывал бомбы на жилые дома. И ты понимал, что допустим, ты утром просыпаешься, и твой привычный вид из окна менялся с каждым днем. То есть, если допустим вот были там двенадцатиэтажки, например, девятиэтажки. Вот это все было ровное. То, допустим, на следующее утро ты просыпаешься и они уже с такими выемками от авиаударов, и ты понимал, что ты никак не можешь контролировать эту ситуацию. Ты не можешь в ответ ничего сделать. Ты не можешь никак себя защитить. Я вообще чувствовала себя, как на сафари. То есть, за тобой охотятся, но ты ничего не можешь сделать.

И до этого момента, вообще до начала войны друг другу перекидывались вот такие сообщения, в принципе, в какие-то группы кидались, в той же там "Школьная группа", просто на всякий случай - как вести себя во время войны. И вот одно из сообщений говорило о том, что самая большая выживаемость после войны особенно в тех районах, где тяжелые войны с применением авиации, артиллерии и так далее, наибольшее количество выживших человек, которые прятались в коридоре между квартирами. И мы, в принципе, так и делали. То есть, мы не бежали в подвал, потому что были случаи, когда дом просто складывался, и в подвале были, в общем-то, все жильцы дома, которых потом не могли вытащить.

Юрий Романенко: Извини, перебью. Здесь очень важный момент. Вот эти драматические, трагические моменты, когда это все началось, это вся трагедия, в принципе, присутствие государства нашего украинского в чем выражалось? Вы там как-то коммуницировали с военными, видели, что они там бегают, где-то сражаются. Были какие-то чиновники, которые там что-то говорили или не говорили, или говорили, что мы ничего сделать не можем? То есть, государство испарилось либо оно в каких-то сегментах милитарном или каком-то другом оно все же присутствовало? Вот что с государством произошло?

Алина Стайловская: До начала войны, поскольку я волонтером была, соответственно, что мы общались с военными, и они говорили: "Город укреплен на 100%. Не зайдут в город. Даже если что-то будет, то это будет за городом". И нам говорили о том, что очень много, просто беспрецедентное количество военных, что город очень хорошо укреплен и ничего не бойтесь, ничего плохого не будет, не выезжайте, не создавайте панику, не выезжайте из города.

И в первые дни, естественно, что мы не смотрели местные мариупольские каналы. Мы смотрели украинские каналы. По поводу того, что чувствовалось. Присутствие местной власти не чувствовалось вообще. То есть, они периодически… Мы видели, как работает госпиталь, как ездит в первый день "скорая", как работает общественный транспорт, он работал до последнего. Но в какой-то момент мы поняли, что мы предоставлены сами себе. Никакого плана эвакуации, никакого плана вообще, как работать с населением, что им делать, обеспечивать их водой.. Этого не было. Этим занимались волонтеры и негосударственные организации, которые были.

Поскольку я была работником гуманитарной организации, где-то за две недели до 24 февраля мы составили планы эвакуации. То есть, кто вообще и что должен делать. И мы запаслись у себя в офисе, у нас был двухэтажный офис, такое большое здание, там мы запаслись водой, едой и так далее. То есть, там стояли аккумуляторы. Но дело в том, что это здание было на левом берегу, который пострадал больше всего и откуда, в общем-то, это все и начиналось.

Юрий Романенко: Ты имеешь в виду левый берег Кальмиуса.

Алина Стайловская: Да. Получается, что наш офис был за Азовсталью. И когда мой коллега приехал ко мне на второй день. Получается я жила в западной части, а Азовсталь в восточной части города, даже я бы сказала между самой восточной частью и самой западной где-то вот посредине Азовсталь. И когда мне коллега предложил поехать в офис, потому что там, в принципе, все было – вода, еда, электричество, я решила, что нет, что это плохая идея, лучше я посижу в западной части города, чем поеду туда. В принципе, я была права, потому что здание расстреляли, и там погибло очень много человек, очень много наших сотрудников, целыми семьями… погибали целыми семьями, потому что здание было старое, оно просто сложилось, и мы потеряли очень много людей, к сожалению.

Кроме того, моя лучшая подруга, она была военная, и когда мы с ней разговаривали по поводу того, что будет или не будет война, что вообще делать. Она мне говорила: "Не переживай, все нормально". У них не было никакой инструкции, что делать. Им не выдали никакого оружия. После начала войны они не могли связаться с командованием. То есть, делайте, что хотите. В итоге, когда они выбрались, приехали в Днепр, им сказали: " А вы что вообще тут делаете? Вообще возвращайтесь назад".

Вот и поэтому присутствие государства, честно говоря, чувствовалось не очень хорошо, но мы видели наших военных. Например, в первый день, когда только началась война, очень хорошо организовалась местное население в плане теробоброны. То есть, у нас были парни, которые е воевали либо которые были полицейскими, они собрались все, они быстренько все организовались, потому что не первый раз уже. И у них были медикаменты, но не было там вот этих сумочек для медикаментов. Соответственно, что я там нашла деньги, я позвонила в магазин, уговорила их открыть магазин. Хозяйка мне открыла магазин, мы взяли материал этот для пошива этих сумок. Я уговорила еще одного человека, чтобы нас отвезли.

Я помню, что мы туда доехали, когда мы ехали в этот магазин, мы видели очень много военных. То есть они стояли по той улице, по которой мы ехали, и их было очень много. Мы доехали в магазин, и началась воздушная тревога. Мы переждали ее, вышли, садимся в машину, едем по той же улице и тишина, просто гробовая тишина. Никого. И это было настолько страшно, уже казалось, что все, русские, вот они пришли. И соответственно, что когда я начала шить вот эти сумочки маленькие, не знаю, как их… аптечки, назовем их так, я даже не смогла закончить. То есть, мы смогли половину пошить, потом у нас просто выключили свет. Мы смогли часть пошить и отправить туда, куда они нужны. Это был второй день уже.

И потом началось, что у нас на второй и на третий день первый раз выключили свет, а потом уже выключили его окончательно. И когда они только начинали, когда русские только начинали бомбить город, то они не сплошняком его бомбили. Они, допустим, начинали бомбить, то они знали, куда они бьют. То есть, они конкретно. Нужно было выключить свет - они конкретно по распределительным щиткам били. Потом, допустим, надо было, чтобы люди без газа были, они били в определенные места. Они все прекрасно знали. И периодически, находясь дома, мы замечали наших военных, которые перебегали из одного дома из подвала, из одного подвала в другой. И, когда с трассы заходили там российские танки, то соответственно, я не знаю, как эти штуки называются длинные, и они ими стреляли в танк.

Юрий Романенко: Противотанковые управляемые ракеты.

Алина Стайловская: И никакой тяжелой украинской техники мы не видели. Мы видели только мобильные такие вот группы, которые работали по танкам, которые заходили вот с этой трассы, заходили на бульвар Шевченко. И время от времени мы слышали обстрелы тяжелые и после обстрела ты смотришь в окно и видишь - то один дом загорелся, то второй дом загорелся, третий вообще сложился и так далее. И когда, допустим, те же были авиаудары, я не знаю, чем они еще били. Было вот такое, что закончился обстрел, и ты понимаешь, что тебе надо…

Мы жили у родителей, мы перешли к родителям, потому что надо было все-таки в одном месте собраться. Это соседние дома, а кролик у нас оставался в нашей квартире. Мы вот это бегали кормить кролика раз в день. И когда ты понимаешь, что вроде бы тишина, но они стреляли такими снарядами двух видов. Те, которые ты слышишь, и потом у тебя есть там пару секунд куда-то спрятаться, и потом, допустим, они попадают в какой-то дом и он начинал гореть. И те, которые ты не слышишь, ты уже по факту чувствуешь либо волну эту ударную, либо уже осколки летят и так далее.

И соответственно, что когда у тебя нет газа, нет электричества, чтобы приготовить еду, люди начали делать вот эти такие костры во дворах. И нам просто повезло, нам очень повезло, что вот этот район, где мы жили он относительно практически, не практически, но он не пострадал в такой степени, как пострадали другие районы. То есть, у нас был авиаудар только в соседний двор и это то, что мы, наверное, никогда не забудем. То есть, мы сидим, мы понимаем, что летит самолет, мы сразу сели в коридорчик между квартирами и все, ты ждешь. 50 на 50. Или попадут в твой дом, то тогда вообще нет смысла прятаться и выбирать место, где ты будешь сидеть, либо не попадут.

И вот они кидают бомбу, и она попадает между двумя домами. Как они еще устояли эти дома. Это была огромная авиабомба. Мы просто прочувствовали вот этот волну, и потом звук. И получается, что потом на следующий день, когда обстрелы закончились… Не то, что прямо постоянно были обстрелы. Вот допустим, грубо говоря, с 4 до 6 у них авиаобстрелы, потом тишина полчаса, например. И вот в эти полчаса люди начинали выходить из домов и вообще смотреть, что происходит. И когда мы пошли смотреть, что вообще вокруг, мы увидели огромную яму. Я не знаю, наверное, радиус метров 10. Там могло поместиться в полный рост 2-3 человека. Я знаю как, устояли дома, но дома устояли. То есть получается вот так два дома и вот это огромная воронка.

Юрий Романенко: Вылетели стекла, наверное, все и сразу?

Алина Стайловская: Да, стекла вылетели, но очень странно, что балконы остались на месте. То есть, когда допустим в другой двор было авиапопадание, то там просто такое впечатление, что двенадцатиэтажку просто снесло. То есть, все вот эти балконы, которые выпирали, все части дома, которые выпирали, их просто снесло. Или, например, вот были выбиты стекла с 1 по 12 этаж, то у того дома да, были выбиты стекла, но не было прям вот совсем такого Армагеддона.

И еще была такая картина, что, допустим, ты выходишь из подъезда, ты понимаешь, что стреляют, но тебе надо на этом костре вообще хоть что-то сварить. И ты вообще бежишь под обстрелами быстро поставить, допустим, чайник или кастрюлю, и вернуться назад, и смотришь, что вот мужчины выходят во двор и начинают собирать мертвых, трупы начинают собирать или по частям, или полностью. И вот ты видишь, как в пределах твоей видимости просто люди ходят с носилками. И они собирают их просто в ямы от авиаударов.

У нас даже во дворе была такая машина, которая не пострадала вообще. Это была очень дорогая Mazda, я как сейчас помню. Она была новая. Это была машина врача. И она стояла, то есть все время, они 16 марта, по-моему, уехали, 16 или 17 марта. И вот она все это время стояла во дворе на одном и том же месте. И она практически не пострадала. То есть все стекла, все на месте. Несмотря на то, что наша машина была в гараже, и пробило гараж полностью, полностью машину пробило. И нам просто повезло, что, скажем так, жизненно важные органы машины не были задеты, и мы завелись. Ии у нас машина была не на бензине, а на дизеле. Это нас спасло. Нам не слили бензин. И у нас был большой замок на гараже. Это нас спасло.

Юрий Романенко: Извини, а что это значит? Люди сливали, воровали там?

Алина Стайловская: Да, воровали все. Где-то на второй день, когда люди захотели курить, захотели, поняли, что магазины не работают. На второй день еще работали магазины, но сигарет невозможно было нигде найти. Уже началась мародерство. То есть по чуть-чуть, по чуть-чуть. На третий день уже просто выносили магазины, все, что там было. Но люди быстро организовались и нашлись те люди, которые говорят: "Так, Окей, у меня там есть ружье или там что-то, значит, я буду главный и вы давайте, собираемся группками. Значит вот это вот наш район, вот эти магазины мы выносим, а вы там идите куда-то туда". Выглядело очень смешно, особенно под обстрелами.

Были такие случаи, что люди ходили под обстрелами. Получается наш район и где-то минут 15 ходьбы у нас была вот эта трасса Запорожская, по-моему, не помню, как она называлась, в общем, которая вела на Донецк, и по ней можно было еще уехать на Запорожье в другую сторону. Там у нас находились большие супермаркеты, Метро, большой торговый центр "Портити". И когда открыли Метро, люди сказали, что его открыли, скорее всего, военные открыли, и они, соответственно, что выносили оттуда еду. Сначала люди ехали с едой, в тележке "Спрайты" какие-то. Зачем тебе вообще "Спрайт" во время войны? Непонятно, но люди тащили все, что только можно, все, что можно было унести. Они все уносили. Потом пошли холодильники, телевизоры, на вот этих тележках тащили мягкие игрушки. В общем, все, что только можно было. Тоже непонятно, зачем тебе телевизор в условиях, когда нет света.

Был случай, когда мама одноклассницы моей старшей дочери, они решили поехать на машине в Метро. Бесплатно же, почему нет? Там же халява. И они решили поехать на машине и что-то там взять. Они сели в машину, начался обстрел. Но они же решили, что там же халява, нам все равно нужно туда доехать. Они поехали, соответственно осколок попал в ребенка, и спасти, наверное, ее можно было, но уже не работали больницы. Они уже не смогли даже отвести ребенка, даже вызвать "скорую" не смогли, потому что это опять-таки осколочные ранения, это 15 минут в лучшем случае. Если это маленький ребенок, то это 10 минут и все. Поэтому они потеряли ребенка.

Мы, конечно, за этим всем смотрели, наблюдали из окна, и нам это казалось это вообще так ужасно. Как вообще люди… Мы думали, что вот-вот и война закончится. И вообще, что нельзя потерпеть? Потерпи ты чуть-чуть. Зачем ты идешь и грабишь магазины? Зачем еще, не знаю… Еду еще можно как-то объяснить, но вот эти игрушки, бытовую технику… Зачем это все?

Мы на всякий случай запаслись тогда едой и водой, и когда уже началась война, мы понабирали воду, куда только можно было, но никто же не ожидал, что практически месяц нам придется сидеть без всего, без воды и без еды. И когда у тебя такой момент, когда у тебя в принципе этот рис есть, но нет воды, и ты понимаешь, что ты его не можешь приготовить… Просто, многие люди думают, что самое ужасное в войне - это погибнуть от оружия, но есть еще такой момент, как гуманитарный момент. И от обезвоживания, от голода погибло не меньше людей в Мариуполе, от болезни, не вовремя оказанной медицинской какой-то услуги погибло не меньше людей, чем от осколков.

Потому что, когда ты понимаешь, что воды у тебя там осталось два литра и у тебя двое детей, и ты просто не можешь заснуть от мысли, что рано или поздно придет тот момент, что нечего будет есть, нечего будет пить. Одно дело, когда ты умер от осколка. Это относительно быстро. А другое дело, когда ты умираешь от обезвоживания или от голода. Это совершенно другое. Когда я это вообще себе представляла, для меня это было намного страшнее, чем вообще умереть от осколка.

Юрий Романенко: Как ты думаешь, исходя из того, что ты видела, и я не знаю, как вы общались между собой, потому что связь же тоже исчезла, наверно, достаточно быстро…

Алина Стайловская: Мы не общались никак.

Юрий Романенко: То есть, в принципе, у вас не было возможности с какими-то своими друзьями, знакомыми по городу общаться вообще. Рации не было…

Алина Стайловская: Нет, не было раций. Когда отключили Интернет, уже все. То есть, мы могли в соседний двор пробежать быстро между обстрелами, но это же соседние дома были. И все.

Юрий Романенко: Скажем так, вот исходя из того, что ты видела и постфактум, когда вы начали коммуницировать с теми людьми, которые там остались, как ты думаешь, какие потери реальные в Мариуполе. Я понимаю, это приблизительно, но счет на какое количество?

Алина Стайловская: Я думаю, что не менее одной трети.

Юрий Романенко: Одна треть?

Алина Стайловская: Да. Принимая во внимание… Я не верю в 85000. Я видела, как складывались дома полностью, как они выгорали. В основном, я смотрела, что люди прятались в подвалах. Если это дом, если это авиаудар, то дом складывается сразу же. Или там, допустим, это были подвалы, это не были бомбоубежища. То есть власть была не готова местная в принципе. Ни одного убежища, ни одного вообще. Все говорили о том, что ничего не будет. Все будет хорошо. У нас город хорошо укреплен. Не наводите панику, не паникуйте и так далее, и тому подобное. Что когда это все случилось, оказалось так, что вообще в принципе не готовы. И даже было одно в районе бомбоубежище, ну, как условно бомбоубежище, то есть такое подвальное помещение с двумя выходами, которое можно было использовать, а ключей не было. А там оно было вообще не оборудованное и так далее, и тому подобное.

И вообще, принимая во внимание, какая была война, какого масштаба, то сидение в подвалах это было сравнимо с самоубийством. Когда ты видишь, что левые, вообще полностью восточные левые были полностью уничтожены, и говорят и о каких-то 85 тысячах. Я не верю в это. 185 тысяч - можно поверить. Я думаю, что это примерно 1/3.

Юрий Романенко: Треть населения Мариуполя?

Алина Стайловская: Да, треть населения Мариуполя погибла. Потому что, когда мы потом встретились в Запорожье с другими ребятами из нашего района, когда они рассказывали, что, допустим, люди готовили кушать на кострах во дворе, и просто прилетала бомба, и 20 человек в одну секунду нет. И так практически в каждом дворе. И если примерно посчитать в процентном соотношении, я думаю, 30%.

Юрий Романенко: В какой момент вы решили бежать? То есть, зашли русские, появилась, понятно, какая-то нестабильность, но предсказуемость ваших действий появляется, что вы можете, по крайней мере, понимать, в каком направлении можете идти или какое-то затишье было? Как сформировалась вот эта ситуация, что вы поняли, что вот это оно?

Алина Стайловская: Мысль о том, что нужно уезжать, где-то через неделю появилась. Особенно после того, как дети начали задавать вопросы: "Мама, когда это все закончится. Сделай хоть что-нибудь, вывези нас" и так далее. Моя старшая дочка вообще говорила, что я же говорила, то давайте выезжать, почему вы меня не послушали?".

Юрий Романенко: Сколько детям лет скажи.

Алина Стайловская: На тот момент было 10 и 15. И у нас, в принципе, постоянно была такая идея о том, что нужно уезжать. Дело в том, что были постоянные обстрелы. То есть, куда ты поедешь?

Юрий Романенко: Извини, такой вопрос. Дети как переживали? Вы пытались как-то закрыть, скрыть, не показывать? Как вы детей ограждали от этого?

Алина Стайловская: Как-то оградить было невозможно, потому что, в принципе, во-первых, они уже более-менее были взрослые, они все это видели. Единственное, что мы их проинструктировали, как делать, что делать, допустим, если что-то слышишь. Первый вообще какой-то где-то выстрел - беги быстро в коридор. Они, конечно, очень сильно боялись. И младшая до такой степени боялась, что когда начинались вот эти авиаудары либо обстрелы, ее прямо так всю трясло, и я ничего не могла с ней сделать. То есть, я никак успокоить не могла. Просто сидела и тряслась.

Мы попытались вести себя спокойно. Периодически свекровь начинала истерить, плакать, но мы ее сразу успокаивали, но она вначале, как схватила этот крест… У меня свекр, он верующий. И у него куча вот этих икон, он молится каждый день. И вот у него был такой большой деревянный крест. Вот она его как схватила, так мы ее вывезли с этим крестом в руках через блокпосты.

Они очень сильно стрессанули, дети, и последствия мы видим и сейчас, потому что последствия они сразу не проявляются. Посттравматический синдром - это то, что вот сейчас происходит со многими детьми. Сначала, первые 6-9 месяцев, ты не чувствуешь этого, но потом, когда мы уже здесь в Канаде, у них начался проявляться посттравматический синдром. Как это все было. Например, когда мы выехали из Мариуполя, мы еще продолжали очень долго, наверное, месяц просыпаться в 4 утра, потому что в 4 утра начинался обстрел. И мы по инерции просыпались. Они тоже просыпались, потом перестали просыпаться и у них все это переросло в сны. Начали потом снится кошмары, потом это все перерастало в психосоматические какие-то там заболевания. Например, мой ребенок старший, она начала чесаться. Когда началась война на третий день, я просто обнаружила, что вот у нее запястья расчесаны практически до крови, то есть, оттекли, и я ничего не могла сделать, в больницу не могла пойти, потому что уже было невозможно выходить.

И теперь, когда уже были в Канаде, мы обратились к психологу, мы начали с этим работать. Я думала, что это пройдет относительно бесследно, но нет, это бесследно не проходит и посттравматический синдром будет у каждого, просто у кого-то в большей, у кого-то в меньшей степени. Если я уже более-менее такое сотрудник гуманитарной организации, который привык к вот этому, и я уже столько видела, когда мы ездили к линии соприкосновения, в села, которые там. Мы наблюдали за тем, как дети которые с 2014 года живут под обстрелами, потому что там были села, у которых обстрелы не прекращались, и как эти дети жили, и как это все потом у них выливалось постоянное психологическое напряжение в физические болезни. Это страшно. Это ужасно. Это имеет свои последствия. Тем более, если с этим не работать. Это все можно контролировать и свести максимально к минусам, что мы сейчас и делаем в Канаде. То есть, в Канаде просто так лекарства не выписывают. Моим детям выписали. Поэтому нужно понимать, насколько это серьезно.

Юрий Романенко: Спасибо. Теперь возвращаемся к моменту принятия решения. Итак, происходит что? Происходит оккупация, они зашли. Тот день, когда вы приняли это решение о том, что нужно срочно уже выскакивать.

Алина Стайловская: Где-то через неделю мы понимали, что нам нужно уезжать, но мы не могли найти способ как. Получается мы 16-го марта выехали, а перед этим были попытки наших соседей выезжать. И они ехали и не возвращались. То есть, либо возвращались и рассказывали, что половину колонны обстреляли, или, например, русские сказали, что выезжайте, они выехали, доехали до определенного, в полях они где-то их остановили, забрали все, что только можно: машины, техника, просто оставили людей в поле и люди возвращались опять-таки в Мариуполь под обстрелами. Возвращались к себе домой.

И в один момент мы просто услышали от соседей, что якобы русские сделали коридор и можно уехать. И мы просто сели в машину, мы видели, как другие садятся в машины, уезжают. Мы просто, наверное, в течение 20 минут собрались. Все, что было. Все, что можно было схватить. Просто спасибо моему мужу, потому что в тот момент он был более собран. Он взял документы, он взял какие-то еще вещи. Кролика нашего, о котором я совершенно забыла. Он взял для него еду.

Потому что я думала просто о детях. Я понимала, что мне надо схватить детей и все, и куда-то бежать. Мне неинтересны были ни документы, ни деньги, вообще ничего. Мы просто сели в машину и мы уехали. Просто на свой страх и риск. Нам говорили, что есть возможность, вроде бы как три дня коридор, и мы просто поехали. Ехать было очень сложно, потому что все дворы были в строительном мусоре, и чтобы выехать, естественно, что никакой шиномонтаж не работал тогда, что если что-то случится с колесом, то это твои личные проблемы.

И когда мы выехали из своих дворов на бульвар Шевченко, мы увидели эти перевернутые горящие, сгоревшие танки, эти дома, этот запах вообще непонятный. Это была не просто гарь. И когда мы это все увидели, и еще впереди там стояла стояли русские, это было очень страшно. Это было ужасно, потому что ты привык видеть свой город, особенно за последние пять лет все лучше и лучше. И когда я увидела, что Боже, что они вообще сделали с этим асфальтом, с городом, с домами…

Это конечно ужасно, потому что одно дело, когда ты смотришь это все на картинке, но это непередаваемо, когда ты это все чувствуешь, когда этот запах, когда это ты слышишь, ты видишь и ты понимаешь, что вообще это такое. И еще то понимание, что, в общем-то, ты выехал, но не факт, что ты доедешь, потому что обстрелы были постоянные. Нам повезло, что мы жили возле вот этой трассы и главного блокпоста, через который пропускали.

Мы поехали и первый блокпост. Русские ограбили. Получается, у нас были большие магазины крупные, а по другую сторону трассы были вот эти склады, где была еда. Вот и с одной стороны они обстреливают, продолжают обстреливать город с авиации… Да, там все было, допустим, какие-нибудь "Ураганы". С одной стороны они обстреливает город, а с другой стороны он достает эту шоколадку, которую только что вытащил из нашего же магазина, и дает детям шоколадку.
Это конечно ужасно. Вот этот контраст. Что у них вообще в голове было непонятно? Точнее понятно, но я думаю, что это не поддается описанию литературными словами.

Юрий Романенко: Вас на этом блокпосте выпустили? Вас как-то проверяли или вы просто ехали?

Алина Стайловская: Да, нас на каждом блокпосте проверяли. Значит, первый блокпост, попросили опустить стекло, опускает стекло заднее, получается, видит, что дети, я и свекровь с крестом. Я думаю, Буже… И он говорит, что открываем двери, выходим, а я думаю, за что хвататься – за свекровь, за крест, у нее было такое лицо… Я думаю, Боже, она же его сейчас просто начнет бить этим крестом. Да, на каждом блокпосте нас останавливали. Мужа раздевали полностью практически. Это все было в марте.

Юрий Романенко: Середина марта была.

Алина Стайловская: Но все равно холодно. Проверяли документы, но, слава Богу, только у мужчин проверяли документы, потому что потом как выяснилось, слава Богу, что мой бейджик работника гуманитарной организации он был вообще где-то, зачем его взяла, я не знаю. Но он у меня вообще был где-то в сумке далеко, потому что буквально месяц назад человек, который присматривает за квартирой родителей, он был в нашей квартире и в нашу квартиру дверь была взломана. И там все перевернуто было, хотя у нас уже квартира пострадала от обстрелов. Но потом, когда выяснили, он спрашивал соседей, что вообще произошло, потому что две было квартиры вскрыты: наша и человека, который служил в армии, в общем, в каком-то подразделении служил. Я не помню.

Когда этот знакомый начал спрашивать соседей, что вообще тут произошло, почему квартира вскрыта, то они сказали, что они пришли за мной, потому что я американский шпион. И соответственно, что они искали меня, искали там якобы какие-то документы. Либо они такие глупые, они думали, что я там буду сидеть и их ждать с документами, с компьютером и с базой данных, со всем. И когда они ничего не нашли, российские военные унесли микроволновку, телевизор и что-то там еще.

Юрий Романенко: Традиционно.

Алина Стайловская: Жаль, что она не работала уже. Да, страшные.

Юрий Романенко: А у мужа они искали татуировки, вот этот стандарт их?

Алина Стайловская: Да. Они все это искали, у моего мужа не было ни одной татуировки, поэтому они, в принципе, не могли ни к чему придраться. Но документы проверяли и проверяли только у мужчин.

Юрий Романенко: Проверяли они как? Они просто смотрели паспорт или в базе данных смотрели какой-то там?

Алина Стайловская: В базе данных в том числе. Смотрели, потом какие-то списки там были, потом даже если, возможно, у них были какие-то фотографии тех же активистов, тех же волонтеров. Я не думаю, что они бы меня узнали, потому что я была в таком вообще состоянии… Когда ты не принимал душ месяц… Вообще все люди были в таком состоянии, что вряд ли они кого-то узнали.

После этого, когда мы уже выехали на блокпост, доехали до Мангуша, это где-то территориально между Мариуполем и Донецком, нас проверяли уже не российские военные, а вот эти "ДНР", представитель "ДНР". И такого хамства, конечно, вообще мы не видели. Он был очень злой, и он так разговаривал, что было видно, что они очень-очень ненавидят мариупольцев. Особенно, когда увидел прописку. И мы думали, что у нас там будет какое-то задержание, я не знаю, что-то машину заберут и так далее, но нет.

Юрий Романенко: Извини, перебью. До Мангуша, потому что туда была свободна дорога, а в сторону Токмака или Мелитополя там бои еще шли, и вы просто боялись, что не выедете, я так понимаю.

Алина Стайловская: Просто нам говорили, куда ехать - туда вы можете ехать. Российские военные не просто так давали этот коридор, это все было под их "СМИ". И они, соответственно, подходили чуть ли не к каждой машине, и такие: "Расскажите, а вам вообще Азов помогал?" или там вообще какие-то глупые вопросы задавали, или там еще что-нибудь. Они боялись задавать вопросы, а кто стрелял или другие моменты. Конечно, нам главное было, чтобы выехать и вывезти детей, потому что одно дело, когда ты взрослый в такой ситуации и другое дело, когда ты ребенок.

С Мангуша нас, я не помню, потом в итоге мы оказались в Бердянске, по каким-то там дорогам и трассам мы возвращались, получается, назад, на Бердянск, и когда мы уже въехали в Бердянск, там была огромная очередь. Мы подумали, что это машины, у которых закончился бензин, потому что бензина не было. А это была очередь. Мы сначала не поняли, что это очередь. Мы просто ее проехали и уперлись в военного. Он говорит: "Вы что, самые умные? Почему очередь пропустили?". Мы объяснили, что мы не поняли, что это очередь. И он такой: "Хорошо, давайте проверим вашу машину". Они проверили нашу машину, опять раздели моего мужа, вообще его забрали куда-то, мы его ждали минут 20, и потом нас пропустили в Бердянск. То есть мы относительно быстро приехали в Бердянск. И в Бердянске мы уже нашли семью, не мы нашли, а нам предложили переночевать в одном доме. И это вообще… Мы первый раз… Что такое, когда за месяц ты первый раз помыл руки? Это такой кайф мыть руки и все равно, что это холодная вода, но ты можешь помыть руки. Вообще ты можешь умыться, и ты можешь принять душ.

И после этого у нас было два варианта - поехать либо на территорию России, либо на территорию подконтрольную Украине. Мы естественно, что боялись вообще каким-то образом и в Крым ехать, и выезжать уже на территорию России. Мы поехали через поселочки вот эти, я не помню, как они назывались, мы поехали на Запорожье.

Юрий Романенко: Вы пошли не вдоль моря по этой трассе, а пошли на север в сторону Токмака.

Алина Стайловская: Да. Там никакой нормальной дороги не было. Мы доехали до какого-то поселка, а потом было просто выезженная машинами дорога между огородами через поселок. И уже потом через этот поселок мы выезжали непосредственно на Запорожье. И там было вот эта дорога, которая с обеих сторон лежали мины и взорванные машины. Вообще всю дорогу пока мы ехали в Запорожье из Мариуполя, когда вот эти вот обстрелянные, сгоревшие были, и видно было, что люди пытались выбраться. Некоторые с людьми вместе внутри, некоторые рядом люди, некоторые вообще без людей машины, но скорее всего, было похоже на то, что люди ехали, начинался обстрел и они просто попадали под обстрел.

Нам тоже сказали, что вы едете, но не факт, что вы доедете. Может, доедете, может, не доедете, но мы уже решили, что чем умирать Мариуполе, в принципе, точно так же можно и где-то умереть на трассе, хотя бы у тебя была надежда, что ты можешь выбраться. И когда мы уже оказались в Запорожье, мы там увидели первый украинский флаг, все, нас уже попустило. Мы уже поняли, что в безопасности, что можно расслабиться.

Еще вот когда мы были в Бердянске, я первый раз уже зарядила свой телефон мобильный, и увидела там сообщение, почитала почту, и письмо пришло от канадского работодателя, от менеджера на моей работе, которая занималась мной, моими документами, вопросами. И она написала. Там была куча от нее сообщений. Она мне каждый день писала на почту: "Вы живы или не живы? Мы смотрим новости. Это просто ужасно".

Потому что вопрос вообще Украины и Мариуполя в новостях Канады был постоянно. Не то, чтобы в Украине. Я вот потом смотрела новости, я читаю заголовки: "Львов, Мариуполь, Украина". "Мариуполь, Украина", "Днепр, Львов, Мариуполь". Опять вот Мариуполь постоянно здесь был, поэтому здесь про Мариуполь, мне кажется, знает вообще каждый канадец. И она мне просто уже потом написала, последнее сообщение от нее было: "Вы вообще живы или нет". Когда я ответила, что мы живы, все нормально, она мне уже сразу же ответила: "Что вы планируете – приезжать или не приезжать? Если что, мы вас ждем". Я сказала, что Окей, мы готовы. И она тогда сказала, что не переживайте, она спросила вообще за наше состояние, что у нас по деньгам, что у нас вообще там со всем остальным, и когда я ей написала, что, в общем-то, у нас ничего нету вообще, кроме паспортов, то тогда она сказала: "Окей. Мы полностью берем все на себя. Не переживайте ни за что, ни за билеты, ни за документы, вообще ни за что". К тому времени Канада уже сделала специальную программу для украинцев. Они сказали, что мы вас полностью спонсируем, мы вас полностью заберем, и чтобы мы ни за что не переживали.

И это был, наверное, главный момент, почему вообще у нас не было, у меня лично там никакой депрессии, ничего, потому что люди, которые на тот момент уезжали из Мариуполя, у них впереди не было ничего. То есть, все, что они имели, у многих был бизнес, устоявшиеся жизни, все было великолепно, их полностью устраивала жизнь в Мариуполе, какое-то определенное будущее. А после этого у них не было ничего, никакой надежды, вообще никакого понимания, что будет дальше, что будет с войной, как это будет долго, что вообще сейчас делать и куда бежать, и куда идти. Особенно это на контрасте, когда в Мариуполе, в принципе, у тебя бизнес и тебя там не было особо никаких проблем, а тут ты сталкиваешься с такой реальностью, что тебе это нужно заново начинать.

У нашей семьи была надежда. У нас была такая спасательная подушка, мы сами себе подстелили, не понимая этого до войны. Я искала работу, выискалась возможность поехать в Канаду и так как-то вот получилось, что, в общем-то, мы сами себе постелили соломку. И нам очень повезло, что попалась такая компания в Канаде, которая полностью нас проспонсировала, и мы в итоге попали сюда. Поэтому ситуации были вообще разные у людей.

Юрий Романенко: Извини, перебью. Когда вы перешли вот на украинскую территорию подконтрольную, то есть вы двигались по этим поселкам, по этой дороге заминированной, и в какой-то момент что? Вы уперлись в блокпост наших?

Алина Стайловская: Да. Украинский блокпост. Там было просто поля-поля, потом этот поселочек. Мы из него выезжали, нам сказали отключить мобильные телефоны и потом ты едешь, какие-то… Это даже не трасса была, там была дорога среди полей. Потом в итоге ты натыкаешься на блокпост с украинским флагом и все, ты уже понимаешь, что ты на территории подконтрольной Украине. Потом после этого блокпоста мы въезжали на территорию самого города Запорожья.

Там был такой распределительный пункт. То есть, тебе надо было зарегистрироваться, и поскольку часть моей организации, часть сотрудников выехали раньше, и у меня уже была возможность кому-то позвонить, меня уже направили, мне уже сказали, что тебе нужно там ехать по такому-то адресу, мы тебя ждем. И мы получается вот в этот центр, который принимал беженцев, мы уже туда попали. Это был садик. Нас очень хорошо приняли там и, в принципе, там нам помогли. Нам вообще дали еду, мы приняли душ, нам было, где спать, нам дали вообще какую-то одежду элементарную.

И мы там были около недели, потому что просто не могли физически найти квартиру вообще никакую. То есть, либо риэлторы предлагали в других городах за 20 тысяч гривен. Такие цены вообще просто нереальные. И потом одна семья, они предложили просто бесплатно квартиру в Кропивницком. Мы туда приехали в Кропивницкий, и потом мы начали платить за эту квартиру. От нас не просили оплату, просили хотя бы за коммуналку платить, но это не совсем красиво, мы посчитали. Поэтому мы сами предложили платить за эту квартиру. До сих пор семья моего мужа, родители, они там. Нам просто очень повезло, потому что когда люди выехали многие, они столкнулись с реальностью. С тем, что жители Западной Украины, они поехали беженцами в Польшу, в Германию, Швейцарию, а свои квартиры они сдавали. Сдавали по очень высоким ценам.

Юрий Романенко: Что было, то было. И есть. Хотя я, кстати, знаю и примеры, когда бесплатно сдавали. И моим друзьям тоже под Львовом абсолютно бесплатно, причем это известные люди были. Они просто взяли в свой особняк шикарный кучу беженцев загнали. Ну, как это всегда бывает, было все. И шкуры дерли и было вот и такое.

Алина Стайловская: Да. Просто так получилось, что нам повезло. И нам попадались всегда очень хорошие люди. И такие ситуации, в принципе, вот нам бесплатно дали эту квартиру в Кропивницком, нас хорошо приняли в Запорожье. Когда мы приехали в Кропивницкий, у нас, в общем-то, была надежда, что мы вот должны заполнить документы и ждать канадскую визу по вот этой программе. Она называется Canada-Ukraine Authorization for Emergency Travel (CUAET). Это программа по-быстрому въезду украинцев в Канаду.

Для понимания. Раньше до этой программы, чтобы попасть в Канаду, это очень закрытая страна, несмотря на то, что у них существует около 80 миграционных программ и они в год примерно, до ковида, они завозили в страну около 300 тысяч ежегодно иммигрантов, сейчас они планируют 500 тысяч. Несмотря на это, попасть в Канаду очень сложно. И особенно у них очень сильно защищен рынок труда и особенно через рабочую визу. То есть, получить рабочую визу это… Чтобы ты понимал, я к этому шла четыре года, чтобы найти работодателя, которому можно это все, привозить сотрудников, который готов был в это все ввязаться и так далее. Потому что очень сложно попасть и финансово, и по документам, и вообще по критериям.

Юрий Романенко: Я думаю, что вот нам нужно как-то разделить. У нас уже, мы больше часа говорим, час и 16 минут, вот этот кусок цельный и он реально очень сильный. Вот я просто чувствую это, и ты рассказываешь просто настолько жизненно это все, и чувствуется все, что ты пережила, поэтому, я думаю, что он должен быть об украинско истории. Украинская история. Вот расскажи до конца, условно говоря, вы пожили в Кропивницком и потом вы собираете документы и ты двигаешься с детьми, я так понимаю, туда, за границу.

Алина Стайловская: Да. Мы приехали в Кропивницкий. И как раз мы попали в ту семью, где сын пошел на войну. Он работал в Польше, после начала войны он вернулся в Украину и пошел воевать добровольцем. И поэтому в этой семье тема войны, конечно, была очень близка. И там нам очень сильно помогли. Получается, что вот эта семья, они были верующие, у них там была своя церковь и вот эти прихожане этой церкви узнали нашу историю, и они нам… что нам только не принесли – одежду, кастрюлю, я не знаю, матрас. В общем, все-все, что только можно.

В Кропивницком нам нужно было оформить вообще какие-то документы о том, что мы переселенцы и все остальное. Я никогда такого не оформляла и вообще старалась не связываться с государственными структурами, учреждениями в плане документации. Но тогда надо было. Единственное, что у нас было - папка с документами, которые для Канады, и у нас были наши паспорта. То есть минимальные документы. И мы пошли оформлять справку. И тогда еще буквально за день до этого ты разместил мое… Это не статья была, это наверное был больше большой комментарий. И я помню этот момент, когда я сижу в этом, совбез назывался, по-моему, в Кропивницком. Такая сижу и доказываю, что я действительно из Мариуполя, и мой ребенок - это мой ребенок, потому что, чтобы оформить вот эту вот помощь финансовую, там буквально, не знаю, две или полторы тысячи на человека, но это такое, ни о чем, но все равно. Да, это были копейки, но они были ценны на тот момент. Я понимаю, вот разница - государство и люди.

И тут я понимаю, что начинают приходить СМСки от ПриватБанка о том, что мне люди кидают деньги на счет. И это был такой контраст, я чуть не расплакалась. Я сижу такая и понимаю, что у меня начинает катиться слеза. Я пытаюсь вообще держать себя в руках. И тут уже сотрудница такая: "Ну, что вы вот это вот. Ну, да, не принимаем ваши документы. Ну, что, сразу плакать?". Я говорю: "Вы к этому отношения не имеете".

Юрий Романенко: Это та статья, которую ты прислала, и там была карточка твоя, которую попросили. Мне приятно и я хочу, чтобы все подписчики понимали, что вот это пошло все на эту историю, и Алина – женщина, которая действительно в этом нуждалась.

Алина Стайловская: Да. И ты первый человек, который нам помог. Нам очень много людей помогало, так сказать, сквозь вот эту всю историю, сквозь мой рассказ, мы можем встретить очень много людей, которые помогали, которые за нас вписывались очень серьезно, но ты был этот первый человек, который так помог. И это было так необычно, потому что до этого я была всегда волонтером, всегда я кому-то помогала. Это было так непривычно для нас, когда кто-то помогает. И это было так своевременно, потому что, в принципе, у нас не было ничего. У нас были документы, у нас были дети. Нам очень повезло, что мы выбрались живые, у нас руки и ноги были на месте, и все было нормально в этом плане относительно. И сколько мы помощи встретили - это конечно, дорогого стоит.

Юрий Романенко: И на самом деле то, что происходит с вами и вот с людьми такими, как вы, это во многом зависит от того, что человек несет в себе и как он встречает жизнь, что он делает в своей жизни, и вот жизнь, она часто поворачивается. Не знаю, это карма называют, еще как-то, но вот мне кажется, что когда человек делает правильные вещи по жизни, то и жизнь делает правильные вещи относительно этого человека. И вот все добро, которое ты делаешь, оно тебе, ты не ожидаешь этого. Честно говоря, вот я тебе говорю откровенно, я забыл, что что-то мы размещали какую-то карточку и все остальное, но я тебе скажу, мне сейчас в 10 раз приятнее, наверное, от мысли, что я тебе как-то помог, смог помочь.

Это классно, когда ты делаешь какое-то добро и потом ты не надеешься, что какое-то добро вернется, но жизнь так устроена, что это какой-то обмен энергией, природа держит баланс. Не знаю, природа, Бог или еще кто-то, но вот есть какой-то баланс в нашей Вселенной. И когда ты делаешь правильные вещи, то она все равно как-то тебе возвращается, хотя ты этого принципе не должен ждать, но оно возвращается.

Вот твоя история. Ты столько делала добра людям и как волонтер, и как общественный деятель, поэтому, наверное, суть твоей истории, выход из Мариуполя, из этого ада, в котором вы оказались, это об этом. Вот люди должны об этом знать. Я тебе говорю откровенно, я вообще не думал, что мы выйдем на такой нарратив в финале первой части нашей, но мне кажется, что все, что ты рассказала, это по поводу этого. Почему нужно делать добрые дела и почему вот просто нужно быть человеком, чтобы, когда приходит вот такой момент и на твою голову сыплются бомбы, они просто не попадают, хорошие люди тебе встречаются. Тебя просто судьба как-то оберегает от того, что вот, казалось бы, в самой безвыходной ситуации ты все равно выходишь. Есть какая-то ниточка, она тебя ведет-ведет куда-то, куда ты стремишься. Вот это суть, мне кажется.

Алина Стайловская: Да.

Юрий Романенко: И поэтому смотри, я предлагаю вот этот кусочек мы сейчас закончим, а потом мы с тобой поговорим дальше, как мы будем дальше разговаривать, потому что, мне кажется, это просто потрясающая беседа. Одна из вообще лучших, которая была в моей жизни в том плане, что она трушная, она настоящая, она просто с такими драматическими поворотами, что я просто прочувствовал то, что ты чувствовала. Я прочувствовал, поэтому за это тебе большое спасибо и что ты нашла в себе силы, мужество… Это мужественная история, мне кажется, что ты с нами поделилась и рассказала.

Поэтому это первая часть. Они просто будут смотреть. Мы записываем, сейчас в Киеве полночь, даже больше, уже почти час ночи. И следующая часть она будет о том, как инкорпорировались в Канаду. Поэтому ждите вторую часть. А тут мы пока попрощаемся, то есть конкретно в беседе. Не вообще попрощаемся.

Алина Стайловская: Я просто еще хочу добавить один момент. Я это рассказываю не для… вот многим рассказываешь, они начинают жалеть. Это не для жалости. Нет. Я просто хочу донести людям, что такое война, потому что одно дело, когда ты это читаешь в книжках, а другое дело, когда ты это слышишь от человека и это реальные истории. Это можно сравнить с тем, что когда ты читаешь учебник истории, когда я читала, например, воспоминания бывших советских военных, которые после аннексии Кёнигсберга поехали нести культуру немцам и с чем они столкнулись, потому что это были реальные истории людей. И вот когда на обычном примере, потому что вона - это всегда много разных судеб и много разных историй, и вот мне кажется, что поэтому надо просто на примере, чтобы показать, как это бывает. Что это есть такое, потому что не каждый с этим сталкивался. Если ты с этим столкнулась, если ты прочувствовала, что такое "русский мир", об этом нужно рассказывать всем.

Юрий Романенко: Да.

Алина Стайловская: И я готова это рассказывать столько, сколько надо, как я это делаю. Я рассказываю канадцам.

Юрий Романенко: И за это себе огромное спасибо, потому что мир только сообща может победить вот это зло, в которое они превратились. И вот такие истории - это просто шок, потому что, знаешь, что мне больше всего в твоей истории поразило? Когда ты рассказывала про запах. Потому что, когда мы приехали в Бучу, вернулись сразу, только вышли оттуда русские и мы приехали через пару дней, то первое что меня вот тоже поразило - этот запах вот этой гнилой либо обгоревшей плоти какой-то, либо вот просто гарь и трупный запах. Потому что это не только там, потому что люди где-то лежали там, а потому что холодильники все вот в целых зданиях оно остановилось, месяц стояло. И вот оно все пропиталось вот этим трупным запахом.

И когда заехали в Бучу, то вот у меня было ощущение. И вот ты просто, когда рассказывала про Мариуполь, то вот у меня просто мурашки пошли по коже, потому что это вот оно. Это вот этот запах войны. Это вот оно. Никакое "Спасение рядового Райана" этого не передаст, когда ты не почувствовал его на подкорке. Он потом тебя вызывает у тебя рефлекс Просто какой-то, когда ты его слышишь снова. Поэтому вот запах войны, я не знаю, может быть, мы так и назовем этот эфир. "Мариуполь. Запах войны". Я подумаю, но реально спасибо за то, что ты поделилась, потому что это дорого стоит.

Вторую часть беседы с Алиной Стайловской о ее переезде в Канаду и адаптации там смотрите ниже.