На улице собираются мужики с повязками на руках. На заборе плакат «штаб самообороны». В клетке захлебывается от лая совершенно бешенный ротвейлер.
Мы стоим во дворе частной гостиницы в узбекском районе – узбек, татарин, чеченец и мы, два русских журналиста: я и Илья. В стране несколько крупных диаспор – киргизы, узбеки, татары, уйгуры, казакИ и русские. Интернационал. С минарета запевает мудэдзин. Совершать намаз никто не идет. Киргизия – страна не более мусульманская, чем Россия – православная.
— Была бы у меня узбекская рожа, я бы сейчас на улицу не вышел, — говорит татарин. – Да и днем по окраинам, тоже, знаешь ли…
Закупаемся гуманитаркой. Две упаковки воды, хлеб, консервы, курево.
В полночь из редакции позвонила координатор нашей поездки Юля Полухина:
— Аркаш, тебе это надо знать… Тот полковник, милиционер, который должен был тебя сопровождать по селам… Мне только что позвонили. Он поехал проверить обстановку, поговорить с людьми. В общем, водитель успел сбежать, а ему отрубили голову…
Ротвейлер в клетке совсем взблевывает от ненависти. Город пустой. Проводника у нас больше нет.
***
— Лежать! Лицом вниз! Головы не поднимать! На пол, на пол я сказал!
В этот раз вписка на войну оказалась жесткой и сходу, методом полного погружения. Самолет приземлился часов в семь утра. В аэропорту беженцев уже немного, человек пятьсот. Новая партия приехала из города на двух автобусах в сопровождении БТРа.
Начальник УВД Ошской области Омурбек Суваналиев прислал за нами машину, чтобы добраться до города — милицейскую буханку. Черт, не самый лучший транспорт для поездки через враждующие села с засевшими снайперами. Да еще Орхан Джемаль в аэропорту похлопал по плечу: «Поверь, наш с тобой Цхинвал будешь вспоминать как райское место». Глаза нехорошие, мертвые.
Ощерились стволами во все стороны, поехали. В этот-то момент Бабур, узбек, и позвонил: «Аркадий, Вы уже в Оше? Помогите человека вывезти. В киргизском районе парень пятый день без воды и еды в квартире забаррикадировался. Вы журналисты, вы сможете туда проехать». Менты ехать отказываются:
— Он тебе кто? Никто? Знаешь… Мы, конечно, не националисты, но первым делом вывозим своих. Приказ нужен.
Приказ поступил. Для спасательной операции Омурбек выделил китайский мини-грузовичок и отделение спецназа. Бойцы — ветераны расформированной киргизской «Альфы». Есть и русские. Говорят, что за день по шесть-семь семей с той и другой стороны вывозят. Вчера вывезли больше всего — тридцать.
На перекрестках баррикады, везде сгоревшие машины, разгромленные магазины, сожженные дома. Бронетехника проносится на скорости. На броне вооруженные люди: кто в форме, кто в гражданском.
***
В киргизский район въехали с шумом: «Разойдись, разойдись, в стороны!». Пятиэтажка-хрущевка, вбегаем в подъезд, ищем нужную квартиру. На первом этаже открывается дверь, боец вскидывает автомат. Русская бабуля: «Сынки, вы что, меня пришли убивать?». Вбегаем наверх, стучу. Открывает парень, взгляд отсутствующий.
— Тебя спасать?
Кивает.
— Пошли.
Парень выходит на лестничную площадку и натыкается на десять вооруженных киргизов. Сразу все понимает. Лицо становится белее мела, в глазах только одно —они пришли.
И тут из квартиры выходят еще трое. Женщины. Черт…
Бойцы орут: «Головы замотать! Рубашки на головы! Бегом, бегом!» Бабы наматывают на головы какие-то тряпки, футболки. Их спускают по лестнице. Последняя никак не может закрыть дверь, руки трясутся, роняет ключи, поднимает, снова роняет…
На улице уже начинают собираться люди. Бежим к машине. Узбеков кладут в кузов лицом вниз, орут, чтобы не поднимали головы, не высовывались из-за бортов. Делаю снимок через стекло, в объективе обезумевшие женские глаза. Сходу вылетаем на главную улицу, навстречу двое молодых парней с арматурой в руках, у блок-поста небольшая толпа. Командир группы поднимает руку, улыбается, кричит что-то приветственное. При этом на скорости разворачивается и дает газу в обратную сторону.
Летим через город. Нам нужно в район железнодорожной станции, передать людей узбекам — выпустить их просто так на улице никто не решается. Показываются пакгаузы. «Внимание, узбекский квартал!». Улица полностью пустынна. Ни одного шевеления. Командир замечает за ларьками наблюдателя. Останавливаемся около пристанционного домика, бойцы прячутся за машиной, узбеков ставят во весь рост к стене. На мансарде здания университета, под крышей, замечаем движение, какой-то человек перебегает от окна к окну. Я тоже его вижу. Обстановка сразу накаляется: «Снайпер, снайпер!» Все на взводе. Предлагаю самому сходить к узбекам — я лицо нейтральное, мне все будет сделать проще. Командир говорит, что несет за меня ответственность, а потому пойдет сам. Встает во весь рост, идет за угол и громко — так, чтобы было слышно и на крыше университета — кричит:
— Если меня убьют, валите их всех на месте!
На поставленных к стенке женщин страшно смотреть. Протягиваю самой молодой, девчонке еще — лет пятнадцать, не больше — бутылку воды. Она невменяема. Смотрит на меня, на воду, никак не может понять, что я от неё хочу. Понимает она только одно — её привезли расстреливать.
— На, попей.
Берет воду, пьет. Потому, что я приказал. В глаза полная покорность: сказали к стенке — встала, сказали пей, попила.
Наконец появляется представитель узбекской стороны. Семья бежит с ним через пути и исчезает во дворах. Отъезд был самым стремным: «Все, узбеков отдали, сейчас он начнет нас валить! Всем внимание!» Запрыгнули в машину друг на друга, стволы на университет, газу, газу!
Свинтили.
Во дворе УВД закуриваем. Смотрю на часы. Девять утра. Неплохое начало дня.
***
Вечером, уже побывав в узбекских махалях, пройдя весь город от края до края, я понял, что все это, в общем-то, было хорошим спектаклем. Никаких снайперов у узбеков нет и быть не может. Никто бы на вооруженный до зубов киргизский спецназ не напал бы. Тем более в присутствии журналистов. Все можно было сделать проще и спокойнее, как это сделали на следующий день американские журналисты, которые на обычной машине просто вывезли из киргизского района троих детей. Потому что никакой войны здесь нету. Нет никакого противостояния сторон.
А есть банальная национальная резня.
***
Все разговоры про третью силу, про сторонников Бакиева, про проплаченных людей с юга, про референдум, временное правительство и Конституцию ведутся только в Бишкеке. Это другая планета. В Оше все жестче и прямее. Реальность — здесь. И она такова: все происходящее — вопрос исключительно национальный. Чистой воды этническая чистка. Чистка жестокая, кровавая. Друг другу отрубают головы, выпускают кишки и сжигают тела не какие-то наемники, а бывшие соседи. Религиозного подтекста нет. В погромах сожгли даже одну мечеть.
Город принадлежит киргизам. Больше всего он напоминает варшавское гетто. Победившая титульная нация ходит по улицам, ездит на машинах, что-то покупает на рынках и в магазинчиках, занимается своими делами. Проигравшая нетитульная забаррикадировалась в своих махалях и в город не выходит вообще. Сколько их там, что они делают, чем живут, что вообще происходит за баррикадами, никто не знает. На узбеков не обращают внимания. Их больше нет.
Назвать Ош городом невозможно. Это некая территория, поделенная на районы, отгородившиеся друг от друга поваленными деревьями, сожженными машинами, листами железа, автобусами и грузовиками. Абсолютное безвластие, анархия полная. Узбеки в город не выходят, киргизы отказываются подвозить к махалям.
Ни о какой стабилизации обстановки говорить не приходится. Полно вооруженных людей, которые прибывают из Бишкека. Частично это армия и силы МВД, которые хоть как-то пытаются наводить порядок. Но проблема в том, что значение здесь имеет только одно — национальность. Не важно, какую должность ты занимаешь: начальник милиции, представитель по правам человека, представитель ООН, руководитель красного полумесяца — важно одно: кто ты. Если ты правозащитник киргизской национальности, значит, ты не правозащитник, а киргиз.
А все силовики киргизы.
***
Помимо силовых структур в город стянулось много вооруженных формирований с непонятно какими полномочиями. Это добровольцы, так называемое ополчение. Зачем прибыли, непонятно. В чем их функции, неясно. Вместо того, чтобы стать между кварталами разгородительной линией, формирования ставят на дорогах свои блок-посты и проверяют документы. На кой черт?
По дороге в Нариман, узбекское село, три блок-поста через двести метров. Первый армейский, с бронетехникой. Здесь стоят самые адекватные люди. Разговаривают вежливо, проверяют документы, осматривают машины. Показали изъятое за смену оружие — два десятка ножей, арматура, дубины с гвоздями, палки с привязанными к ним ножами. Но пока досматривали машину, украли у нашего водителя телефон.
Второй — блок-пост киргизского союза ветеранов Афганистана. Здесь стоят пятидесятилетние мужики. Вооруженные. Тоже более-менее адекватные, хотя и в меньшей степени. Зачем они здесь, по-моему, и сами не понимают. И третий, практически на въезде в село — какие-то непонятные гопники в полувоенной форме, с масками на лицах. Ведут себя очень агрессивно.
Такой вооруженной гопоты в городе много. Есть и чисто гражданские с автоматами. Пауза, продолжавшаяся примерно сутки после погромов, по моим ощущениям, начинает заканчиваться. Приехавшие вооруженные люди агрессивны, готовы к действиям. Обстановка накаляется. Вторично рванет обязательно, вопрос лишь времени.
Каждая сторона обвиняет другую. Киргизы говорят, что все началось с драки в казино, затем узбеки собрали толпу, пошли в педагогический университет и изнасиловали двадцать студенток. Двое молодых парней рассказывают, что узбеки перегородили улицу баррикадой, тогда они взяли прутья и снесли баррикаду, «ну, резали их там, землю свою защищали». Однако все сожженные дома — узбекские. На киргизских же либо висит табличка, либо написано краской «кыргыз» — то есть собственность принадлежит киргизу. Весь город исписан призывами, самое часто встречающееся слово — «сарт». По-киргизски — что-то типа «чурка».
И еще одна — «Кыргыз ZONE»
***
Узбекские кварталы называются «махаля». Махалей в городе несколько, под десяток. Некоторые находятся прямо в центре, некоторые на окраинах. За баррикадами дежурят мужики, вооруженные палками с гвоздями и ножами. Женщин и детей кто смог отправил на границу.
Для описания махалей лучше всего подходит слово «Хиросима». Что здесь происходило, представить страшно. Местами кварталы разрушены полностью — не только вдоль улиц, но и вглубь. Вонь пожарищ, рухнувшие крыши, сгоревшие стены, балки, ворота, поваленные фонари, валяющиеся остовы сгоревших машин, провода — через все это приходится перелезать, карабкаться, обходить, все это перемешано, засыпано пеплом, прострелено и сожжено.
Сожжено все. Сожжено до такой степени, что дышать невозможно, минут через десять от горелой вони начинает тошнить.
Крыши домов, столбы, стены, машины, асфальт, любой мало-мальский клочек земли исписан словом «SOS». Чтобы было заметно с воздуха.
Мы идем по махале «Областная». Узбеки рассказывают, как они оборонялись. За несколько дней до погромов в городе был объявлен комендантский час. На киргизов он практически не распространялся. Таким образом, узбеков загнали внутрь махалей. Утром перед погромом в «Областную» зашли двое. Спрашивали, есть ли оружие, сколько проживает человек. Сам штурм начался через пятнадцать минут после намаза, когда большинство мужчин было в мечетях. Первым шел БТР или БМП, за броней двигались люди в военной форме с оружием — утверждают, что солдаты — за ними шли уже погромщики с дубинами и садовыми опрыскивателями, заправленными бензином. Говорят, текли как река, ими была заполнена вся улица, не меньше тысячи человек. Штурмовавшим удалось пройти примерно с полкилометра широким фронтом. Эти полкилометра уничтожены полностью. Просто стерты с лица земли.
Я видел много разрушений. Я видел Грозный после бомбардировок. Я видел Цхинвал после «градов». Я видел чеченское село Зоны, снесенное артиллерией до последнего дома, одни печные трубы, как в Хатыни. Все эти города и села были разрушены пятисоткилограммовыми бомбами, стапятидесятидвухмиллиметровыми снарядами, реактивными установками залпового огня и танками.
Но от того, что может сделать толпа мужиков, вооруженных дубинами, волосы на загривке встают дыбом.
Самое страшное оружие — не танк. Самое страшное оружие — начиненная гвоздями палка.
Потом узбекам удалось сгруппироваться, и они погнали толпу обратно. Как они смогли это сделать, непонятно. Самое тяжелое вооружение, что у них было — охотничьи ружья. Здесь была реальная мясорубка. Как в средневековье — глаза в глаза. Как сказал Эрик: «Совсем я дурной стал, как с дубиной на БТР побегаешь, с головой происходит что-то странное».
На этой улице погибло тридцать-сорок человек. Большинство от пулевых ранений. Показывают две пятиэтажки, с которых стреляли одиночными и пробоины от выстрелов. Траектория совпадает. Значит, снайпера все же были. Показывают одно пятно крови, засыпанное песком — старик, семдесят четыре года, вышел на крыльцо, пуля попала в район сердца. Второе пятно крови — здесь погиб Мамаджанов Нуримаххамад 1967 года рождения, пуля так же попала в район сердца. Джорабаев Шакир просит сфотографировать на фоне своего сожженного дома. Брошенный грузовик, на котором приехали погромщики — сожгли. Все как один утверждают, что на второй день была СМС-рассылка примерно следующего содержания «Узбекистан узбекам помогать не будет, вали всех».
Около школы имени Льва Толстого пожилой человек показывает место, где погиб его тридцатилетний сын. Показывают, где был сожжен человек по имени Фарход, около баррикады. Утверждают, что заживо.
— Откуда взялась такая жестокость? — кричит молодой парень. — В Азии никогда не было обычая сжигать врагов или отрубать им головы. Откуда это? Молодежь телевизора насмотрелась?
Приносят три трассирующих снаряда об БМП. Значит, в штурме участвовали не только два угнанных погромщиками БТРа, но и другая техника. На двух снарядах сохранилась маркировка – 5 46 86 и 3 46 86.
На кладбище двадцать пять свежих могил. В шестерых или семерых из них захоронены по два тела. Всего около тридцати человек. Думаю, это средний показатель, на кладбище махали «Черемушки», тоже одной из наиболее пострадавших, также около двадцати могил.
Думаю, что всего погибло несколько сот человек, о тысячах речи точно не идет.
Гуманитарной катастрофы пока не наблюдается, водопровод в махалях работает, мука тоже есть — основная еда здесь лепешки — но насколько её хватит, сказать трудно. Гуманитарка доставляется, но проблема в том, что доставляется она в город, а в город выхода нет. Какая-то часть в махали все же попадает, но часть небольшая.
Узбеки разрозненны, у них нет лидера, нет командования, практически отсутствует связь между махалями, махали разобщены, каждая существует сама по себе, о том, что происходит в соседней, люди зачастую узнают от журналистов. Информации в гетто не поступает, деньги на мобильник можно положить только в городе. Нет плана действий, нет графика дежурств, нет цели – ничего нет. Махаля – это не единица, а собрание индивидуумов без объединяющей задачи. Если у узбеков не появится лидера, не появится партии, не будет людей в правительстве, не будет политических требований – у них нет шансов. Так и будут сидеть в своих махалях и время от времени их будут громить
На вопрос, что дальше, отвечают, что никуда не уйдут, будут сидеть здесь и если надо, обороняться до последнего. Каждый раз находится один-два человека, которые говорят, что теперь будут убивать киргизов до конца своих дней.
Мы побывали в трех или четырех махалях, везде примерно одно и то же, уровень разрушений одинаков.
***
В одной встречаемся с вывезенным нами парнем. Зовут его Авас. Рассказывает, что все началось с сильного взрыва под окном. Затем улица два дня принадлежала погромщикам. Авас с семьей заперсялись в квартире, свет не включали, боялись каждого шороха. К окну не подходили. Все два дня на улице постоянно кричали. Один раз постучали и в их дверь, но соседи не выдали, не сказали, что здесь живет узбек. Женщины — его семья: мама, жена и дочь. Их он уже отправил на границу. Сам остается здесь.
Позже Бабур расскажет:
— А денег-то за него командир группы с меня снял все-таки. Двадцать пять долларов.
***
Таких людей, запертых в чужих кварталах, осталось еще много. Речь идет о десятках или даже сотнях. С обеих сторон, хотя в большинстве своем это, конечно же, узбеки. Властям узбеки не доверяют, просят о помощи журналистов. При мне вывезли еще троих детей и женщину. Сколько такие люди еще смогут протянуть взаперти и насколько у них хватит продуктов, неизвестно. Но в скором времени они начнут умирать, это очевидно.
Выхода из сложившейся ситуации никакого не предвидится. Власть откровенно слаба. Но что хуже всего – она растеряна. Правительство четвертый месяц занимается тем, что пишет Конституцию. Политические партии собираются на круглые столы и что-то там обсуждают. Когда нужны конкретные действия.
Русских не трогают. Громили еще турок-месхетинцев, но не так, как узбеков. Говорят, пыталсиь войти и в Токмак, и в Иссык-Куль, но и там и там сильная община казакОв, погнали погромщиков нагайками. В Токмаке, это уже север, 20 км. от Бишкека, было два взрыва.
Страна в хаосе. Государство отсутствует. Все сами по себе и все враги. Выход есть только один – ввод войск. Какая-либо третья сторона должна ввести сюда миротворческие силы. Пока такой третьей стороной, которой доверяют и киргизы и узбеки, является Россия. Россия реально сейчас может влиять на ситуацию. Но это должны быть исключительно международные войска – пусть и на основе России — и под эгидой ООН. В ином случае велика вероятность активизации исламского фактора. А после первого же погибшего российского солдата мы получим здесь второй Афганистан.
На круглом столе политических партий мне сказали, что Бишкек не хочет обращаться к американцам именно потому, что для них это чужие проблемы, им все равно. Россия же в мире в регионе заинтересована. Иначе со временем мы потонем в героине и крови.
Однако, как мне сказал высокопоставленный представитель миссии ООН в Киргизии, официального запроса от Бишкека пока так и не поступило.
***
Информацию о гибели нашего проводника начальник УВД Ошской области Омурбек Суваналиев подтвердил. Звали его Адыл Султанов, начальник Карасуйского УВД. Выехал из Каскар-Кишлака в Нариман и где-то по дороге погиб. Где — никто не знает, кто убил, тоже неизвестно. Тело было выловлено в реке, без головы, но с документами. Водитель, вроде бы, тоже погиб. Всего, по словам Суваналиева, за четыре дня было убито семеро милиционеров.
Едем в Нариман в попытке прояснить ситуацию. На киргизском блок-посту останавливают те самые понаехавшие гопники. Человек десять, все в масках, крайне озлоблены, ведут себя очень агрессивно. Один из них, в черной футболке, камуфлированных брюках и кроссовках поднимает автомат и что-то орет. Как потом рассказал наш водитель, узбек Саша, он кричал чтобы мы выходили из машины и убирались к чертям собачьим. Саша отвечает, что мы журналисты. Подзывают:
— Фотоаппарат есть? Идите сюда, снимайте. Вот, снайпера поймали, у него деньги и патроны. Снимайте, снимайте.
Около своей машины стоит узбек, руки на капоте. Нам показывают деньги, которые у него были — в переводе на рубли если тысяч пять наберется, то уже хорошо. Патроны оказываются строительными. Я опускаю фотоаппарат, говорю, чтобы не занимались ерундой и отпустили человека. Мужик орет, что он прораб, едет с объекта, оружия в руках сроду не держал.
На следующий день узнаем, что через час после нашего отъезда люди в масках напали на узбекский блок-пост, избили, некоторых арестовали. Человека со строительными патронами увезли в неизвестном направлении. Вестей от него больше не было. Речи о расстрелах пока не идет, скорее всего, забрали для выяснения личности, но без выкупа его уже вряд ли вернут.
Похищение это не первое. И уж явно не последнее.
***
В шесть вечера, после наступления комендантского часа, в городе становится ощутимо напряженнее. Возвращаемся из махали по вымершей улице. Ничья земля, метров пятьсот от баррикады до баррикады. На асфальте валяются гильзы. Страшно от того, что не знаешь, с какой стороны прилетит. Кто и в какой момент тебя убьет. Вглядываешься в каждое лицо, пытаясь определить степень исходящей опасности, дергаешься от каждого звука, напрягаешься от каждой проезжающей машины. Мимо проносится тонированная «Ауди». Окна приоткрыты. В салоне трое. Гражданские. У одного автомат. Смотрят на нас. Из двора выходят двое малолеток, один, не обращая внимания, достает травматический пистолет, передергивает затвор, играется. На вышке сидит наблюдатель. На перекрестке мужики, человек пятнадцать.
Черт, как на Кавказе-то хорошо было, оказывается. Все просто, все понятно. Цхинвал отсюда и впрямь кажется раем.
Здесь же совсем другое. Азия.
Все – чужие.
***
До гостиницы подвозят двое киргизских «альфовцев». Говорят, остановились только потому, что видели нас днем в штабе. Ночь проходит спокойно. Слышны лишь одиночные выстрелы. Вчера, рассказывают, работал гранатомет.
Утром хотим уехать в Джелал-Абад, но Омурбек машину не дает, много работы. Киргизы-частники ехать через узбекские села отказываются напрочь.
В полдень поступает информация, что толпа громит центральный рынок. Решаем посмотреть. Как только подъезжаем, на рынке начинают стрелять. В лабиринте контейнеров выстрел звучит оглушающе громко. Торговки — молодые девчонки в халатах — разбегаются, пригнувшись. Заходить в этот шанхай смотреть кто и в кого там стреляет нет никакого желания: «давай, разворачивайся, поехали отсюда».
Устал я что-то от Азии. Двух дней хватило выше крыши. Слава Богу, что всего, что здесь происходило, своими глазами не видел. Что ж вы делаете-то, люди, мать вашу… Зачем?
***
Начальник аэропорта Виссарион Алексеевич Ким, православный кореец, живущий в Киргизии, сажает нас на дипломатический борт. Виссариону нужно поставить памятник. Посреди бардака человек делает свое дело, принимает и отправляет в город гуманитарку, вывозит беженцев, ищет людей на погрузку, достает машины и еще журналистам умудряется помогать. Святой.
В Бишкеке выясняется, что цена на билеты до Моксвы выросла в два раза. Эконом-класс «Аэрофлота» стоит шестсот баксов. Суки. Достать билеты можно только через бакшиш, на этой войне наживаются все, кто может. По пути в Ош женщина тоже кричала на регистраторшу: «я лучше эти деньги там людям раздам, чем вам платить буду!». Нашу гуманитарку в салон взять эта девка-регистраторша тогда тоже не разрешила. «Мы же вашим везем, не доедет в багаже». По фигу. Плати и бери.
Отправляют разговаривать с «хозяином рейса». Очень точное определение. Как сказал Саша: тут каждый – генерал. Взятку даем прямо у окошка «горячей линии против коррупции».
В кафе, куда зашли перекусить, работал телевизор. Молодая девочка на киргизском канале вещала о том, что «мирная жизнь в городе Оше налаживается, люди безбоязненно ходят по улицам, дети несут цветы». Стояли с отвисшими челюстями, слушали. Какие на хрен дети? Какие цветы? Какая мирная жизнь на улицах? О чем этот бред?
— Мы когда пулю на рынке чуть не словили, часа три назад, да? – спрашивает Илюха.
Обитаемый остров. Вы революцию-то зачем делали?
***
Вечером в ресторане сели поесть. По-сути, впервые за два дня. Принесли лепешку. На тарелке с золотой каемкой, стоящей на белоснежной скатерти в хорошем ресторане, лепешка смотрелась кощунственно. Есть не смог.
ОШ
Российская гуманитарка
Боец киргизской «Альфы» Андрей
Вывозим узбеков из киргизского района
Женщины уверены, что их везут расстреливать
Передача узбеков в махалю
Узбеки в махалях баррикадируются всем, чем можно
Российское посольство в Оше. Эвакуация граждан РФ. Один борт уже вывезли, это набор на второй.
Узбекская махаля
«Смерть узбекам». Сарт по киргиззски — смерть. Исписана чуть не каждая стена в городе
Армейский блок-пост
Изъятое за день оружие
Лагерь беженцев на границе с Узбекистаном
Граница с Узбекистаном
Журналисты вывезли еще троих детей
Махаля «Областная» Эта улица выжжена полностью
Все это сделано не танками. Палками с гвоздями
Шакир Джорабаев у своего дома
Заходили оттуда
Здесь погиб его сын. В бою. Пуля в сердце
Школа им. Льва Толстого
Это все сделано арматурой. Ядерной бомбардировки не было
Кровь Мамаджанова Нурмахаммада. Снайпер, пуля в сердце
Стрелял с этой пятиэтажки
Трассирующие снаряды БМП
На двух сохранилась маркировка: 5 46 86 и 3 46 86
На могиле сына. Всего здесь 25 могил, около тридцати погибших — некоторых хоронили по два
Село Нариман
21-06-2010 14-35
«Хвиля»
