От нисходящего тренда к восходящему

Мы жили, жили, жили, и оказались в нисходящем тренде. Что это такое? Как же это произошло? Кто в этом виноват? И что делать?

Сокращенная редакция статьи была опубликована на «Украинской правде».

Кто ответит за кризис и нисходящий тренд?

Жизнь в нисходящем тренде принципиально отличается от жизни в восходящем тренде: меняются ценности, привычки и настроение. Нисходящий тренд порождает сильную неуверенность в завтрашнем дне,  разочарование  и депрессию.

Нисходящий тренд не позволяет адекватно понимать происходящее. Ситуация нисходящего тренда это ситуация неадеквата — сначала частичного, а потом и полного. В полном неадеквате нисходящий тренд можно преодолевать лишь экзистенциально, то есть за счет того, что неадекватные люди просто деградируют и вымирают.

По-моему глубокому убеждению, базирующемуся на изучении истории более десятка цивилизаций, нисходящие тренды возникают не из воен или катастроф, а, наоборот, из отсутствия естественных вызовов перед цивилизацией или ее неспособности распознать эти вызовы и целенаправленно готовиться к ним.

Во всяком времени могут быть отдельные человеки, являющиеся беспокойными  в своем дерзком поиске нового. Иногда таких людей больше (как в начале ХХ века или в 60-70 годы ХХ века), иногда меньше (или совсем мало, как в Европе Темных веков).

Однако в целом — человечество это ленивая сволочь. Если оно не оказывается перед лицом природных катастроф, эпидемий, войн и кризисов, то, создав комфортную ситуацию, пытается продлить свой комфорт как можно дольше.

Кризис начала XXI века является следствием окончания холодной войны, желания людей пожить в комфорте и неспособности человечества увидеть перспективы, выходящие за рамки благосостояния, что, в конечном счете, привело к существенному сокращению цивилизационных ресурсов, порождающих социальную энергетику различных национально-государственных обществ.

Оказаться в нисходящем тренде — это было неожиданно. Однако с момента его проявления в 2008 году только сейчас появляется привычка жить в медленно, но постоянно ухудшающейся ситуации. Нисходящий тренд позволяет себя обнаружить по ощущениям — отсутствие новых замечательных сюжетов в кино и литературе, новых запоминающихся мелодий в музыке; банальность политических дискуссий; чисто формальные достижения в науке, обеспеченные достижениями еще в восходящем тренде, без намека на возможность какого-либо прорыва; торжество гламурных обывателей и махровая интеллектофобия в СМИ и в Интернет.

Проблема нисходящего тренда состоит именно в том, что ничего этого обнаруживать не охота, ибо становится очень мерзко и страшно за свое будущее. Счастье в неведении — это лозунг человека нисходящего тренда.

Самая большая опасность жизни в нисходящем тренде это непонимание того, что находишься в ситуации постоянного ухудшения и пытаешься продолжать жить, как раньше (в восходящем тренде). В нисходящем тренде принципиально невозможно стратегирование. В нисходящем тренде трудно планировать даже на несколько месяцев. В нисходящем тренде очень опасно создавать долгосрочные проекты.

Конец нисходящего тренда не может быть прогозирован, поскольку мировая элита интеллектуально бездействует. Нисходящий тренд является следствием ее неспособности справиться с кризисом. Упадок цивилизации является не просто способом протекания кризиса, он является одним из возможных выходов из кризиса, если человеческой цивилизации не удастся переломить негативные тенденции, заставив политическую, экономическую и интеллектуальную элиту переосмысливать происходящее в принципиально новых представлениях о мире. Если этого сделано не будет, то мировая элита расплатится за кризис жизнями обывателей, не понеся за это почти никакого наказания.

В этом смысле возникает вопрос об ответственности мировой элиты за кризис и за все очевиднее себя проявляющий нисходящий тренд. Ведь к возникновению кризиса приложили руку все — и ученые, и политики, и бизнесмены с экономистами, и креативный класс, и философы.

Вклад ученых в мировой кризис начала XXI века

Самыми легкомысленными из всех в ХХ веке оказались ученые. Они разрабатывали оружие для правительств, давая возможность уничтожать миллионы людей. Они разрабатывали и проворачивали аферы с генно-модифицированными семенами, убивая традицию фермерских посевных фондов. Они шли на поводу у нефте-газовых компаний, тормозя исследования в области новых источников энергии. Даже когда в 80-е годы возникло устойчивое и аргументированное представление об исчерпаемости ресурсов планеты, они все равно продолжали обслуживать процесс увеличивающегося потребления и роста комфорта цивилизации.

Однако более всего на цивилизацию повлияло то, что ученые перестали мечтать. Научная фантастика как жанр тихо скончалась в 90-е годы ХХ века. Ни кибер-панк, ни нано-технологическая фантастика не смогли выйти на столь масштабные цивилизационные обобщения, как это сделала научная фантастика ХХ века, которая прогнозировала научные открытия и технические изобретения в режиме реального времени, доведя мир в 70-е годы ХХ века до футурошока.

Новые формы фантастики не смогли обрести такого же влияния на молодежь, поскольку в них исчезли благородные мотивации. Мистико-магическая фентези заполонила умы детей. «Толкинутые» сюжеты, «гаррипотеровский» мир без науки и «вампирская любовь» теперь владеют умами наших детей.

Наибольший вклад ученого сообщества в нынешний кризис состоит в примитивизации мотиваций познания. Сегодня ученые не мечтают в научной фантастике, они заняты другим — они производят и воспроизводят технологический комфорт. Соответственно их мотивы — деньги, слава, власть — то есть именно то, что никогда не было для большинства ученых на первом месте. В  Новое время наука победила влияние религии именно тем, что ученые предъявляли свой способ жизни общественности как «новые святые»: аскетическая жизнь в благородном познании.

Измененные и вырожденные мотивации привели к перерождению мирового научного сообщества в группы, которые по своей этике ориентированы на выгоду и комфорт. Ученое сообщество окуклилось в научные кланы, где доминируют несколько стран. Такая жестко иерархическая международная система с элементами сетевого управления превратилась, по сути, в международную банду, которая пожирает деньги не только национальных бюджетов доминирующих стран, но и национальных бюджетов менее развитых в научном отношении стран.

Глобальная наука привела к научной эксплуатации в интересах немногих развитых в научном отношении стран. Это чрезвычайно опасная и неравновесная ситуация: десятилетия пропаганды науки позволили глобальной научной системе выкачивать мозги и деньги на науку даже из тех стран, которые реально не могут использовать научные достижения.

Однако самый большой вклад в кризис ученые сделали в области ограничения перспектив развития науки. Наиболее яркий пример — БАК (Большой Адронный Коллайдер), который создавался именно как глобальный научный проект на деньги многих стран. Наибольшим его достижением стало так называемое обнаружение частицы Хиггса. Если честно говорить, ученые и сами пока не знают, что они обнаружили. А если учитывать манипуляции со статистикой экспериментов, то само обнаружение частицы выглядит сомнительно. Однако если даже ученым и удастся доказать, что они обнаружили именно частицу Хиггса, это может породить сильнейший застой в физике.

Именно обнаружение частицы Хиггса делает Стандартную Модель в физике официально признанной на мировом уровне научной концепцией. Это означает, что на все иные еретические концепции (например, на Теорию Струн) не будет ни финансовых, ни организационных, ни интеллектуальных ресурсов. Здесь можно обнаружить глобальный заговор мирового ученого сообщества в пользу официально признанного концепта, когда иные концепты не имеют никаких шансов быть исследованными.

Подобная же ситуация в биологии — геном мы расшифровывать умеем, но развитие генетики явно заблокировано нашим страхом перед генной инженерией. Очень похожая ситуация в химии — то, что не может служить технологиям, хорошо продаваемым на мировых рынках, не развивается. Гуманитарные науки превратились в настоящий отстой доминировавших в прошлом идей и в медленное массовое пережевывание идей немногих современных весьма талантливых, но неглубоких ученых.

Сегодня в науке более-менее успешно развиваются лишь технологии коммуникации и медицина. То есть именно то, что способствует увеличению комфорта и росту потребления. Все остальные области науки финансируются и управляются по остаточному принципу, то есть, попросту говоря, деградируют.

Все это позволяет говорить, что мировая наука отказалась от перспектив развития, связанных с неуверенным поиском и дерзкими идеями, в пользу комфортного существования в области официально признанных концептов и направлений исследований.

Выход из научного тупика в рамках науки будет уже вряд ли возможен. Необходима новая форма общественного интеллектуального сознания, возвращающая благородство мотиваций постижения, ориентацию на дерзкие идеи, возможность отказа от официально признанных концепций.

Вклад политиков в мировой кризис начала XXI века

Самыми хитрыми в повседневности и недальновидными относительно перспектив на рубеже ХХ-XXI веков оказались политики. Они первыми смекнули, что демократия это отличная ширма для манипуляций общественным сознанием и для персональной продажности, то есть использования государства в корпоративных целях для личной выгоды.

Государства по всему миру превратились в распределительную систему налогов через госбюджет для корпораций. Основные товары и услуги уже давно производят исключительно корпорации. В 90-е годы ХХ века, когда государства окончательно перестали заботиться об инфраструктурах, они стали паразитарными системами.

В мире возникли глобальные  инфраструктуры, и транснациональные корпорации первыми начали ими пользоваться легально. Однако первыми нелегальными пользователями стали политики. Они быстро уловили тенденцию, что сдавая внаем национальные институты глобальным инфраструктурам и транснациональным корпорациям, можно на этом наживаться персонально. Причем средств гражданского контроля за этой наживой до сих пор не существует в большинстве стран мира.

Вместо того, чтобы создавать публичную глобальную систему корпоративной продажи общественных товаров и коммунальных услуг напрямую, преобразовав государства в более мобильные и фрагментированные системы, политики предпочли использовать устаревшую кормушку «национальное государство» в собственных целях. Комбинация «национальной идеи» и идей «благосостояния» (солидарного, прорывного, растущего и т.п.) оказалась хорошей завесой для мелких и подленьких делишек политиков, не имеющих ничего общего с мировым развитием.

Хитрость продажных политиков не помешала им выродиться в интеллектуальном плане. С начала 90-х годов ХХ века в мире к власти в национальных государствах больше не приходят дальновидные и мудрые лидеры. Вместо этого по всему миру происходит соревнование в ограниченности и ничтожности демократических политиков.

Понятно, что такое вырождение оказалось катастрофичным в период кризиса, когда особенно стали нужны политики-лидеры, способные производить и продвигать новые идеалы. Политики не только продвигали в мировом сознании неизбежность нынешнего кризиса, но и углубляли его своими некомпетентными действиями. Демократическая система по самой своей сути очень редко способна приводить к власти политических лидеров, нацеленных на инновации. Во всяком случае, в условиях кризиса, демократия эффективно не работает.

Именно поэтому современны кризис будет преодолен не за счет политики, а за счет давления экзистенциальных потерь всего общества на элиту. Единственный выход, который, скорее всего, будет найден в результате многих социальных жертв — сокрушительная авторитаризация  и тоталитаризация мировой политики на фоне ее фрагментации.

Вклад бизнесменов и экономистов в мировой кризис начала XXI века

Самыми жадными из всех на рубеже ХХ-XXI веков оказались бизнесмены и обслуживающие их экономисты. Причем экономисты, концептуально обслуживающие государство и его институты, оказались слабее в своих теориях, нежели экономисты, обслуживающие корпорации.

Бизнесу в ХХ веке удалось навязать человечеству несколько весьма сомнительных достижений — банковскую тайну (покрывающую капиталы преступного происхождения, поскольку честно нажитые капиталы бессмысленно скрывать); войны за ограниченные ресурсы, прежде всего энергетические; легальную продажность политической власти, стыдливо называемую лоббизмом или маловразумительно называемую коррупцией.

Бизнесмены в ХХ веке оказались не в состоянии нести социальную ответственность, не смогли устоять перед соблазном олигархии и превратились в жестокосердных мироедов. Крупный бизнес оказался главным врагом научного прогресса, превратив его сначала в прогресс техники, а затем в процесс избирательного развития телекоммуникационных технологий, которые лучше всего продаются.

Однако наиболее глобальным действием бизнеса и обслуживающих его экономистов в ХХ веке является создание «среднего класса». В своей статье «Зачем придумали «средний класс» и зачем его сворачивают» Михаил Хазин указывает на политико-идеологическую цель создания «среднего класса» — противодействие коммунистам. Однако такой взгляд является односторонним и упрощенным, поскольку это социальное действие имело цивилизационный характер, который может быть понятен лишь внутри представления о некоторой цивилизационной растяжке.

В ХХ веке коммунисты в социалистических странах полстолетия морочили голову «рабочему классу» его исторической миссией и под идеологический шумок осуществили приватизацию государства в интересах правящей партийно-государственной номенклатуры, эксплуатируя рабочий класс гораздо сильнее, нежели даже в тогдашних капиталистических странах.

В то же время капиталисты создавали «средний класс» — «рабочую лошадь», «дойную корову» и «электоральную ширму» в интересах крупного капитала и правящего класса либерально-демократических стран. Будучи стимулирован мотивационными компрессорами (реклама, агрессивный маркетинг, потребительские кредиты, акции, идеология роста потребления и т.д.), средний класс стал мотивационным спонсором либерально-демократического режима в его цивилизационной конкуренции со странами социализма.

То обстоятельство, что интенсивная экономическая эксплуатация рабочего класса в социалистических странах привела к разрушению системы социализма, никак не отменяет неизбежности разрушения более щадящей в экономическом плане, но не менее интенсивной в психолого-мировоззренческом и моральном плане системы мотивационной эксплуатации «среднего класса» в либерально-демократических странах.

Главный сомнительный успех бизнеса и экономистов в ХХ веке состоит в том, что они заставили мир говорить на экономическом языке. Экономизм стал основой  гуманитарного понимания мира, а потребительские мотивации заместили собой все  другие — они проникли в науку, в искусство, в технологию, в семейную и личную внутреннюю жизнь каждого человека. 

Провал идей Римского клуба состоит в том, что кризис случился не так и не тогда, как они его себе мыслили. Причина провала таких идей в том, что этот клуб предпочитал оценивать человеческую цивилизацию преимущественно в экономическом языке. Даже сегодня такое положение не изменилось, поскольку видоизмененный экономический язык нынешнего Римского клуба в терминах экологического отношения к потребляемым мировым ресурсам это все равно экономизм.

Вклад креативного класса в мировой кризис начала XXI века

Самым продажным и жаждущим удовольствий на рубеже ХХ-XXI веков оказался так называемый креативный класс — люди творческих профессий, обслуживающие процесс растущего потребления и комфорта: кино- и теле- деятели, представители шоу-бизнеса, бизнеса моды, различных искусств, в том числе связанных с компьютером и Интернет, и, конечно же, журналисты.

Классовый лозунг креативщиков: технологии — на службу комфорту и удовольствиям. Такой подход подхлестывает технологический прогресс, но, как показывает история, на очень краткий период времени. Чтобы продлить этот период была использована технология продвижения через СМИ социализированных смыслов и мотиваций — мемов и систем мемов (мемплексов).

В работе «Состояние неадеквата» я писал: «Интеллектуалы в этом процессе имеют четкую функцию — создание и корректировка мемплексов для публичного потребления их меметорами. Поскольку работа с мемплексами превращается в своеобразный конвейер, то большая часть интеллектуалов становится креативным классом, который обслуживает процесс создания и обслуживания мемплексов и технологий передачи этих мемплексов. Интеллектуалы креативного класса становятся мемоакторами. Интеллектуалы, которые не вошли в креативный класс, становятся маргиналами. В этом смысле креативный класс есть сообщество социализированных до узких функций интеллектуалов — функциональных интеллектуалов.»

Креативный класс это вырожденная форма среднего класса — получающие знаниевую ренту представители среднего класса. Вырожденность креативного класса состоит в том, что знаниевая рента не может быть получена непосредственно, поскольку для постиндустриальных снобов существование индустриального мира является главным условием. Кризис начала XXI века показал, что при падении индустриального производства креативный класс не просто начинает получать меньше, а деклассируется, причем рынок его услуг вообще исчезает.

Креативный класс это не интеллектуалы, а интеллектуалы это не креативный класс. В работе «Республіка благородних та глитаїв»  я писал: «Как от отличить интеллектуала от креативщика? Очень просто. Интеллектуал имеет широкий кругозор, масштабное мировидение и непотребительскую мотивацию творчества, направленную на то, чтобы изменить мир. В то время как кретивщик имеет узкий кругозор, мелкое мировидение и потребительскую мотивацию, направленную на достижение успеха своего творчества в какой-нибудь отдельной чисто практической сфере жизни».

Жестко ориентированные на массовый успех представители креативного класса создали особый закрытый мир — непрекращающийся праздник жизни, царство избыточных удовольствий с элементами девиаций и перверсий. Креативный класс это люди, который развращали и развращают сознание массовых потребителей изобретательностью своего комфорта и фантазией беспредельности своих удовольствий.

Лишь когда уставшая изобретательность и фантазия креативного класса начала иссякать, собственно и начался кризис перепотребления начала XXI века. К этому времени духовные мотивации творчества были частью маргинализированы, частью разрушены. Теперь перед лицом всемирной опасности восстановление этих разрушенных духовных мотиваций является необыкновенно сложной задачей, решать которую придется в условиях цейтнота.

Вклад философов в мировой кризис начала XXI века

Самыми самоуверенными среди всех на рубеже ХХ-XXI веков оказались философы, поскольку были убеждены в незыблемости своих мыслительных установок. Наиболее сильными оказались два прорыва в философии ХХ века — в 20-30-е и в 60-70-е годы. Причем на философских идеях и мыслительных установках 60-70-х годов, известных как постмодернизм, базируется наше сегодняшнее массовое сознание. При этом почти все эти постмодернистские идеи и установки сегодня уже выглядят ограниченными.

Постмодернизм как определенные мыслительные установки проник в содержание всех направлений философии: в аналитическую философию, в феноменологию, в системную методологию и особенно сильно — в фундаментальную философию, которая даже стала сомневаться в необходимости своей тотальной фундаментальности.

Постмодернизм как первая глобальная философия в человеческой истории оказался весьма привлекательным для существования потребительской цивилизации. Ориентация на широкую доступность (популярность) и включенность в потребительские мотивации сделали философию постмодернизма гламурной и простоватой. Постмодернизм сегодня это всеобщая идеология и глобальная меметика потребительского общества.

То, что потребительская цивилизация множество раз критиковалась многими постмодернистскими философами, ничего не значит. Важна не критика как таковая, важны установки мышления. В самих установках мышления постмодернизма содержатся условия для торжества потребительской культуры. В постмодернизме нет ни новых цивилизационных целей, ни новых смыслов, ни новых мотиваций, поскольку их существование означало бы онтологическую тотальность, в постмодернизме высокомерно отрицаемую. Постмодернизм в самом своем названии несет родовую травму неопределенной по сути и привязанной к «следованию после модернизма» концепции.

Цивилизационные аспекты постмодернистской философии оказались просто ошибочными. Теперь, оглядываясь на ХХ век, можно сказать, что самыми успешными для человеческой цивилизации были годы «холодной войны». Именно конкуренция двух социальных систем в мировом масштабе подарила человечеству многие научные достижения, полеты в космос и на Луну, новые технологии и новые представления о мире. Конец «холодной войны» и философский самообман Фукуямы в виде «конца истории» обозначил в то же время и «пиррову победу» западного способа жизни.

Сегодня уже совершенно точно ясно, что любая социальная доктрина с мировым статусом (в данном случае, либеральная демократия) может быть успешной в цивилизационном плане, если ей противостоит сравнимая с ней по влиятельности и ресурсам иная социальная доктрина с мировым статусом. В тот момент, когда распался СССР, либеральная демократия тоже начала умирать.

Постмодернизм как глобальная философия сегодня уже почти мертв, и нет никакой причины для самоуверенности философов в их всепонимании происходящего. Нужна новая философия.

Какая страна может предложить новую философию? Понятно, что это не Британия и не США с их извечной логико-прагматической акцентуацией. Такая акцентуация хороша в восходящем тренде, когда с первыми и последними вопросами имеют дело другие школы и страны. Однако такая акцентуация становится смертельно опасной в нисходящем тренде. К тому же их социальная энергия постепенно спадает.

Может ли это быть Франция? Нынешние ее философские потуги не идут ни в какое сравнение с 60-70-ыми годами, хотя философский потенциал этой страны все еще высок. Успех усилий французской философии может быть тем больше, чем быстрее она сможет осуществить фундаментальную критику постмодернизма. Однако социальной энергии на это ей уже не хватает.

Может ли это быть Германия? Сегодня эта страна выглядит даже не комично, а трагично: имея мощную философскую традицию, немцы ездят учить постсоветские страны либеральной демократии, то есть именно той социальной доктрине, которая сегодня привела к вымиранию их собственного народа и замещения его более пассионарными чужаками. Социальная энергия Германии канализирована немецкой элитой в процесс потребления, поскольку над ними все еще тяготеет комплекс вины за две войны в ХХ веке. Если Германия избавится от этого комплекса вины, ей придется пересмотреть свою социальную доктрину. Чтобы обрести социальную энергию для этого, ей нужно расстаться с идеей общеевропейского контроля и сосредоточиться на себе.

Могут ли это быть Китай или Индия? Весьма сомнительно. Эти страны всецело пошли по западному пути развития, а их собственные философии не более, нежели некие этнико-исторические традиции, которые они сами уже знают плохо. Сегодня эти страны имеют весьма посредственную социальную энергетику, что очень хорошо для мира в целом, ибо возрастание их социальной энергии привело бы нас к мировой войне.

Может ли это быть Россия или Украина, страны, имеющие низкую социальную энергетику, не имеющие сильных философских традиций и предельно дезориентированные в философском плане, элита которых в своем большинстве придерживается западного образа мышления?

Это возможно лишь в результате реформации христианского учения и сексуальной революции, что даст два мощных источника, порождающих социальную энергию для преобразований. При этом возможности России здесь существенно ограничены реваншистскими настроениями из-за проигрыша в «холодной войне» и все еще сохраняющимися имперскими амбициями. Российская элита слабо понимает, что мир изменился, и новый фрагментированный мир будет порождать корпоративные сетевые империи, а вовсе не территориально-государственные.

Более подробно о подлинной философии и ее перспективах — в моей новой книге «Момент философии», если я все-таки найду возможность ее издать.

Как перейти к восходящему тренду?

Единственными невиновными в происходящем мировом кризисе являются обыватели. Они делали все, как им говорили в телевизоре. Они жили и продолжают жить как социальные животные, поэтому именно они, глупые и невиновные, будут принесены в жертву за просчеты философской, научной, политической, экономической и креативной элиты. Такова цивилизационная функция обывателей — быть телом цивилизации и пушечным мясом истории.

Если посмотреть на человеческую цивилизацию в общем, то можно увидеть, что каждый из типов элит имеет свою цивилизационную функцию. Философы производят содержательные представления о смысловых горизонтах цивилизации и новых мотивациях по их освоению. Ученые разрабатывают эти горизонты в теоретических исследованиях и объектных обследованиях. Политики представляют в обществе открытые философами новые смыслы и новые мотивации как некоторые новые ценности. Креативный класс поддерживает высокий уровень эмоционально-сексуальной энергии в обществе, которая политиками же направляется на новые горизонты цивилизации, обживаемые философами и учеными на энергетике креативного класса. Обыватели составляют мотивационную базу истории, на которой цивилизация закрепляет свои достижения, и которыми она расплачивается за любые кризисы и преобразования.

Принципиальные проблемы потребительской цивилизации сегодня видны воочию. Философы перестали производить новые смыслы и мотивации. Ученые из-за отсутствия смысловых перспектив и новых мотиваций перестали мечтать и свернули всякую перспективную деятельность, сосредоточившись на рутинных операциях закрепления наличных знаний в технологиях. Политики сосредоточились на длении настоящего без каких бы то ни было попыток обсуждать проблемы человеческой цивилизации хотя бы на политическом уровне.

Креативный класс, сформировавшийся во второй половине ХХ века на основе успеха науки и техники, производил эмоционально-сексуальную энергетику вплоть до ощущения ее перепроизводства в 90-е годы ХХ века. Пока не было кризиса, перепроизводство эмоционально-сексуальной энергии направлялось в процесс потребления. Однако философы и политики оказались не в состоянии отследить момент перепроизводства потребительских мотиваций и осуществить процесс создания новых смыслов и новых мотиваций для цивилизации.

Канализацию социальной энергии в процесс потребления обеспечивали бизнесмены и обслуживающие их экономисты. По разным оценкам — до 95 % социальной энергии непосредственно перед кризисом уходило на процесс потребления. Кризис не изменил эту ситуацию, но сделал ее еще более опасной — процесс потребления замедлился гораздо сильнее, нежели процесс производства эмоционально-сексуальной энергии. Такой дисбаланс обычно ведет к войне.

Если внимательно посмотреть на схему распределения функциональных позиций относительно цивилизации (философы, ученые, политики, бизнесмены и деятели искусства (превращенные потребительским процессом в креативный класс)), то можно прийти к выводу, что переход из нисходящего тренда к восходящему будет сильно зависеть от развитости той или иной позиции в той или иной стране мира.

В западных странах, конечно же, попытаются выйти из кризиса за счет научной, политической, и экономической культур, которые у них достаточно развиты. Эта попытка, конечно же, ничего не даст, пока философия не предложила новых перспектив и новых источников социальной энергии, а искусство не начало осваивать эти новые источники энергии. Политика вообще будет неспособна справляться с цивилизационном кризисом, а экономики без высокой социальной энергии хватит лишь на то, чтобы поддерживать материальное выживание. Соответственно институциональная наука в ее нынешнем виде сама по себе кризисы своих горизонтов развития и проблемы мотиваций ученых не способна преодолеть.

Может так оказаться, что именно в тех странах, где политическая, экономическая и научная культуры являются умеренными, философия и искусство смогут выскользнуть из-под их опеки и осуществить прорыв. Могут ли таковыми странами стать постсоветские страны? Наверное, могли бы, но им мешает религия.

Христианство, а в нем, прежде всего, православие имеет очень низкий цивилизационный потенциал. Без реформации православие вообще не способно осуществлять какие-либо цивилизационные действия. Причем именно православие в христианстве наименее способно к реформации из-за своей базовой установки («неприкосновенно сохранить вверенный первоначальной церкви залог веры, ничего к тому… не прибавляя и ничего от него не убавляя»). Кроме того, православие при помощи государства блокирует любые проявления эмоционально-сексуальной энергетики, то есть разрушает все иные, кроме религиозного, источники социальной энергии цивилизации. Немногим лучше обстоит ситуация у ислама (стимулирование религией высокой рождаемости в исламских странах). Однако и у ислама те же проблемы, поскольку создаваемая им социальная энергия направляется на разрушение христианской цивилизации, а не на создание мощной исламской цивилизации, которая бы впитывала научно-технологические достижения своего цивилизационного конкурента.

Христианство конечно же могло бы дать новый цивилизационный толчок в постсоветских странах. Однако для этого нужно слишком многое: полностью блокировать Интернет, закрыть национальное телепространство от проникновения западных продуктов, отказаться от завоеваний сексуальной революции, запретить психотерапию (от современных психоологических теорий до Фрейда включительно), запретить коммунистическую идеологию. То есть нужно вернуться в век XVII, а лучше вообще в XII, когда пассионарность христиан была наивысшей.

Воссоздать цивилизационную схему христианства (ограничить внешние проявления сексуальной энергетики и за счет сублимации направить ее на духовное творчество) уже не удастся. Необходимо создавать условия духовного творчества уже с учетом всех достижений коммунистической, психоаналитической и сексуальной революций. И на основе этого произвести самую серьезную реформацию христианской и исламской религий со времени их возникновения. Если посмотреть на попытки обновления религий в ХХ веке, то церковь Муна, учение Ошо и т.п. пытались делать именно это.

В целом же сегодня можно констатировать весьма опасную тенденцию внутри процесса осознания мирового кризиса. Его понимание можно различить по уровням: 1) Это финансовый или экономический кризис (доминирующее понимание правителей и корпоративных лидеров); 2) Это  политический кризис (понимание некоторых публичных интеллектуалов); 3) Это цивилизационный кризис (понимание очень немногих маргинальных интеллектуалов).

Сегодня уже стало ясно, что ни 8-ка, ни 20-ка, ни Давос, ни Римский клуб не являются теми формами коммуникации, где бы мог происходить сущностной разговор о перспективах человеческой цивилизации. Мне не известно ни одного клуба или института, где бы вопросы мирового кризиса обсуждались не на экономическом или политическом уровне, а на уровне цивилизационном. Хорошо, если такой клуб существует и является непубличным. Однако если его все-таки не существует, то это очень плохо для будущего цивилизации.

Глобальный кризис, с которым столкнулось человечество, — очень непростой. Он принципиально не похож на кризис 1929-1939 (1945) годов. Это кризис, который не только поменяет эпистему современного времени и завершит эпоху модерна (вместе с его постмодернистской проблематизацией), но, прежде всего, поменяет когнитему человечества, существующую с осевого времени (VI-V в. до н.э.).

Скорее всего, восходящих трендов в этом мире уже не будет. Чтобы перейти к восходящему тренду, мир нужно фундаментально преобразовать. Перед человечеством стоят масштабные задачи, возникающие раз в 500-600 лет (VI-V в. до н.э., I в.н.э., VII, XII-XIII, XIV-XVI, XXI вв.). Преобразования должны коснуться не только мировоззрения, но и самого материально-биологического статуса человечества. Изменится все — структура идентичности большинства, суть государства, мир в целом и представления о нем. Восходящий тренд человечества — трансгуманистический, как бы странно это сегодня ни звучало.