16 октября 2011 года, во время отголосков движения OWS в Сан-Франциско, один из ораторов обратился к толпе с приглашением участвовать в протестах так, как будто речь шла о каком-то фестивале в стиле хиппи 1960-х годов:
«Они спрашивают нас, в чем наша программа, но у нас нет программы. Мы здесь, чтобы хорошо провести время».
Подобные заявления указывают на одну из самых опасных для протестов тенденций. Их участники могут увлечься самолюбованием и решить, что главное – это хорошо проводить время в «оккупированных» местах. Сам по себе карнавал ничего не стоит – его настоящая ценность проистекает из того, что остается на следующий день, из того, как он меняет нашу нормальную повседневную жизнь. Активистам следует привыкнуть к упорной и тяжелой работе и понять, что они – лишь начало, а не конец. Основным смыслом протестов был слом табу, не позволявшего думать, что мы живем не в лучшем из возможных миров. Теперь у нас есть возможность – и даже обязанность – думать об альтернативах.
Фактически, западные левые прошли полный круг согласно гегелевской триаде: сначала они отказались от «эссенциализма классовой борьбы» во имя плюрализма антирасистской борьбы, феминистической борьбы и так далее, но теперь слово «капитализм» снова явным образом становится для них названием главной проблемы.
На этом фоне две вещи, от которых необходимо отказаться, это критика коррупции и критика финансового капитализма. Не стоит винить людей и их личные качества: проблема заключается не в коррупции и не в алчности, а в системе, подталкивающей к коррупции. Нельзя возлагать надежды ни на Мэйн-стрит (обобщенное воплощение интересов рабочих и малого бизнеса, — прим. перев.), ни на Уолл-стрит. Мы должны изменить систему, в рамках которой Мэйн-стрит не способна функционировать без Уолл-стрит. Сейчас общественные фигуры, начиная от самого римского папы, бомбардируют нас призывами бороться с культурой алчности и потребительства. Этот омерзительный спектакль дешевого морализаторства – чистой воды идеологическая операция: неотъемлемо присущее системе свойство (тяга к расширению) как бы превращается в личный грех, в частное психологическое свойство. Как выразился один из близких к папе богословов: «Это не кризис капитализма, а кризис морали».
Мне вспоминается известный эпизод из фильма Эрнста Любича «Ниночка» («Ninotchka»). Когда героиня в кафе просит кофе без сливок, официант отвечает ей: «Извините, но сливки кончились, могу я предложить Вам кофе без молока?»
Примерно такую шутку сыграли над людьми в 1990 году, когда распадались восточноевропейские коммунистические режимы. Участники протестов хотели свободы и демократии без коррупции и эксплуатации, а получили свободу и демократию без солидарности и справедливости. Аналогичным образом близкий к папе католический теолог сейчас подчеркивает, что протесты должны быть направлены против нравственной несправедливости, алчности, потребительства и т. д. – но не против капитализма. Автономная циркуляция капитала по-прежнему – даже больше чем раньше – остается основой реальности и не подлежит контролю по определению.
Следует избегать также и пораженческого нарциссизма, возвышенного обаяния обреченных на неудачу восстаний. Что придет на смену старому порядку на следующий день, когда схлынет высокий бунтарский энтузиазм? Здесь мы сталкиваемся с фатальной слабостью протестов: они выражают подлинную ярость, которая при этом неспособна породить минимальную положительную программу общественно-политических перемен. В них есть дух мятежа, но нет революционного духа.
Откликаясь на парижские протесты 1968 года, Лакан заметил:
«На самом деле, то, чего вы, революционеры, добиваетесь – это новый хозяин. И вы его получите»
Судя по всему, слова Лакана точно характеризуют испанских indignados – хотя не только их. В той мере, в какой их протест сводится к истерическому провоцированию хозяина без позитивной программы для нового порядка, который должен заменить старый, он фактически, как бы они сами это не отрицали, всего лишь призывает нового хозяина.
Мы уже можем наблюдать первое появление этого нового хозяина в Греции и Италии. Теперь на очереди Испания. Новая тенденция выглядит ироническим ответом на отсутствие у активистов экспертных программ и заключается в замене политиков в правительстве деполитизированными технократами (в Греции и Италии это в основном банкиры). Яркие «политики» уходят, на смену им приходят серые эксперты. Эта тенденция явно подразумевает также склонность к постоянному чрезвычайному положению и замораживанию политической демократии.
За руль нельзя: с какого возраста водителям запретили управлять авто
В ДТЭК подсказали, как понять, что счетчик электроэнергии неисправен
Ваши банковские данные под угрозой: где нельзя использовать Wi-Fi
Это самая глупая вещь: Трамп высказался о войне и поддержке Украины
Таким образом, в подобном развитии события также необходимо видеть еще один вызов. Недостаточно отвергать правление деполитизированных экспертов как крайне жестокую форму идеологии. Нужно также серьезно думать о том, что предложить вместо господствующей экономической организации. Необходимо использовать воображение и экспериментировать с альтернативными формами организации. Следует искать зародыши нового. Коммунизм – это не только карнавал массовых протестов в момент остановки системы. Это как раз не главное в нем. В первую очередь коммунизм – это новые формы организации, дисциплина, тяжелая работа.
Участники протестов должны остерегаться не только врагов, но и ложных друзей, которые делают вид, что их поддерживают, а на деле всеми силами пытаются выхолостить протест. Они хотят превратить его в нечто вроде кофе без кофеина, безалкогольного пива или обезжиренного мороженого — в безобидный моралистический жест. В боксе «клинчем» называют захват тела противника одной или двумя руками для предотвращения или затруднения ударов. Реакция Билла Клинтона на протесты на Уолл-стрит – отличный пример политического клинча. Клинтон считает протесты «в целом… положительным явлением», но недоволен отсутствием в них конкретики. Поэтому он призывает активистов поддержать план президента Обамы по созданию рабочих мест, который, по его словам, за ближайшие полтора года «должен дать работу паре миллионов человек». Между тем на данной стадии не стоит допускать именно этого — быстрого переключения протестной энергии на набор «конкретных» прагматичных требований. Да протесты действительно создали вакуум, но это вакуум на поле и
деологической гегемонии. Чтобы заполнить образовавшуюся пустоту нужно время, так как речь идет о продуктивном вакууме, открывающем путь к чему-то по-настоящему новому. Собственно говоря, люди ведь и вышли на улицы, так как почувствовали, что по горло сыты миром, в котором достаточно отдавать на переработку банки из-под «Кока-колы», жертвовать пару долларов на благотворительность или покупать капучино в Starbucks (1% пойдет на борьбу с бедами третьего мира!), чтобы хорошо себя чувствовать.
Экономическая глобализация постепенно, но неотвратимо подмывает легитимность западных демократий. Крупные экономические процессы, благодаря своему международному характеру, не поддаются контролю с помощью демократических механизмов, которые по определению ограничены суверенными государствами. Из-за этого люди все чаще ощущают, что институциональные демократические формы не охватывают их жизненно важные интересы.
В этом смысле одна из ключевых идей Маркса остается актуальной — возможно, сейчас больше, чем когда-либо. Маркс считал, что вопрос свободы не следует относить сугубо к политической сфере. Ключ к истинной свободе лежит, скорее, в «аполитичной» сети общественных отношений — от рынка до семьи. Если мы действительно хотим добиться прогресса, перемены в «аполитичных» общественно-производственных отношениях нам нужнее, чем политические реформы. Мы не решаем голосованием вопросы о том, кто чем владеет, вопросы отношений на фабрике, и т. д. – все это остается на долю процессов, лежащих вне политической сферы. Не стоит надеяться, что ситуацию можно радикально изменить, «распространив» и на эту сферу демократию – скажем, организовав «демократические» банки под народным контролем. Подобные «демократические» процедуры, разумеется, могут играть положительную роль, однако необходимо понимать, что они, каким бы радикальным антикапитализмом ни руководствовались их сторонники, основаны на механизмах, которые включены в аппарат «буржуазного» государства, гарантирующего бесперебойное функционирование капиталистического воспроизводства.
Именно поэтому отсутствие у международного протестного движения целостной программы неслучайно. Оно отражает глубокий кризис, не имеющий очевидного решения. Это похоже на ситуацию психоанализа: пациент знает ответ (собственно говоря, его симптомы это и есть ответ), но не знает вопроса. Сформулировать вопрос – задача психоаналитика. Такая же упорная работа нужна и для того, чтобы у движения могла возникнуть программа.
В покойной Германской Демократической Республике рассказывали такой анекдот: немецкому рабочему предложили работу в Сибири. Понимая, что почта будет просматриваться цензорами, он предупредил друзей:
«Давайте условимся о коде: если вы получите от меня письмо, написанное обычными синими чернилами, значит, оно правдивое. Если оно будет написано красными чернилами, оно лживое».
Через месяц друзьям приходит от него первое письмо, в котором синими чернилами написано:
«Здесь все отлично: полные магазины, продовольственное изобилие, большие и хорошо отапливающиеся квартиры, западное кино в кинотеатрах, много красивых девушек, готовых на роман – одна беда, невозможно достать красные чернила».
Разве это не напоминает нынешнюю ситуацию? У нас есть все свободы, которых можно хотеть, – у нас нет только «красных чернил». Мы чувствуем себя свободными, потому что у нас нет языка, позволяющего выразить нашу несвободу. Это отсутствие красных чернил делает все основные термины, которые мы используем, описывая текущий конфликт – «война с терроризмом», «демократия и свобода», «права человека» и так далее»,– ложными, затемняющими наше восприятие ситуации и мешающими нам ее осмыслять.
Основная задача сейчас — дать участникам протестов красные чернила
Оригинал: Occupy Wall Street: what is to be done next?
Перевод: ИноСМИ
