После «бушеномики»

Мировая рецессия, разразившаяся осенью 2008 года, усугубила масштабный кризис, многочисленные проявления которого стали очевидны еще раньше. Он разворачивается на четырех уровнях – это кризис государства, демократии, Европы и международной системы. Для его преодоления потребуются новые подходы и реалистичное осознание происходящего.

КРИЗИС ГОСУДАРСТВА И ДЕМОКРАТИИ

Национальное государство переживает сложный период, поскольку новые условия воздействуют как на его сущность, так и на способность к исполнению базовых функций.
За счет дерегулирования, делегирования и децентрализации финансового контроля, снижения налогов и глобализации власть и суверенность национального государства значительно ослабли, а его способность планировать, действовать и определять направление в средне- и долгосрочной перспективе заметно снизилась. Иммиграция же во многих случаях значительно и необратимо размыла его прежний национальный характер.

Демократия как система, гарантирующая прозрачное политическое представительство социальных запросов и экономических интересов, все больше подтачивается растущим влиянием транснациональных привилегированных групп – экономических и финансовых.

Хотя в обществе мы еще и видим активные дебаты и стремление к гражданскому участию, особенно в ходе избирательных кампаний, но реальные полномочия законодательной власти постоянно сокращаются в пользу непрозрачного принятия решений в рамках и за пределами исполнительной власти. Подобные процессы заметны в странах как со зрелой, так и с авторитарной демократией, в качестве примеров разного рода можно привести Италию, Россию, Великобританию и Соединенные Штаты.

Кризис Европейского союза, который испытывает серьезные проблемы с дальнейшей политической интеграцией, напрямую вытекает из упомянутых выше проблем государства и демократии.

Национальное государство больше не обладает реальной властью, которой оно могло бы поделиться с наднациональными органами в Брюсселе. Но при этом оно способно передать часть своих полномочий в политических и финансовых вопросах на более низкий, субнациональный уровень.

Ослабление подотчетности, свойственное политике на национальном уровне, равным образом проявляется и в ЕС, где ряд правительств стран-членов пытаются обойти ограничения и часто де-факто подрывают легитимность органов Евросоюза, перекладывая на них ответственность за собственные неудачи и нехватку прозрачности.

С начала финансового кризиса главные органы Европейского союза (Еврокомиссия и Европейский Центральный банк) посылали обществу противоречивые сигналы, поскольку, посуществу они не могут выработать согласованный и четко определенный курс.

СИСТЕМА ВЗАИМОСВЯЗЕЙ ВМЕСТО МИРОВОГО ПОРЯДКА

О наступлении «нового мирового порядка», а потом и «нового нового мирового порядка» объявлялось не раз, но его концепция не соответствует устремлениям развивающихся обществ и растущих международных игроков, не отражает современных мировых реалий и не учитывает возможных вариантов будущего развития. Кризис глобальной системы можно воспринимать как прискорбный, но, увы, свершившийся факт.

Сложившуюся ситуацию можно описать как бездержавную многополярность (disarchic multipolarism), которая подразумевает наличие нескольких центров власти (государства, регионы, экономические, религиозные либо преступные группы и пр.) без четкого порядка ранжирования и/или набора общепринятых правил. Подобное состояние сохранится еще какое-то время, но оно весьма нестабильно, и его эволюция может и должна быть направлена скорее в сторону создания международной системы взаимосвязей, чем к установлению классического биполярного либо многополярного порядка.

Разница между мировым порядком и международной системой взаимосвязей прослеживалась уже в период холодной войны.

Мировой порядок был биполярным, что означало наличие двух сверхдержав-лидеров, обладавших абсолютной степенью самоопределения, которые самостоятельно обосновывали и навязывали другим свое превосходство.

Но система взаимосвязей на валютном рынке, например, не исчерпывалась долларом или рублем как таковыми. Она определялась расчетными отношениями, которые были необходимы и для советской зоны при определении ценовых пропорций. Система взаимосвязей определяется именно через потребность каждого игрока соотносить себя с остальными для того, чтобы эффективно выстраивать с ними систему взаимоотношений.

У этой новой системы есть два возможных варианта: гибкая сеть и текучие центры равновесия.

Система может базироваться на гибкой сети ограниченного числа игроков помимо существующей «пятерки» постоянных членов Совета Безопасности ООН, имеющих возможности и стремящихся подготовить упорядоченный переход от валютной системы, базирующейся на долларе, к модели, в основе которой лежит составная валютная единица. (Эта идея восходит к предложенной Джоном Мейнардом Кейнсом еще в 1943 году концепции банкора – нейтральной международной валютной единицы. Главной проблемой был и остается вопрос, какой центральный банк будет управлять этой валютой и какого типа мандатом он будет обладать. Иными словами, та же проблема Европейского центробанка, но в глобальном масштабе.)

Такая цель отражает не только реальное расшатывание порядка, созданного в Потсдаме (1945) и пережившего окончание холодной войны (1989), но и, что важнее, потребность в разделении ноши и бремени ответственности за мировые дела, которое выходило бы за пределы традиционно неэффективной, затратной и опасной системы гегемонии.

Упомянутые игроки не могут быть просто национальными правительствами. Они должны выработать иной набор правил для управления новым сетевым взаимодействием не только ради поддержания старомодной стабильности, но и скорее ради эволюции глобальных взаимосвязей, позволяющих создавать политические и экономические возможности на более обширных мировых территориях. Возможности сетей, если они правильно выстроены, позволяют эффективно решать глобальные проблемы, с которыми в силу их масштабности не в состоянии справиться никакая группа стран в отдельности.

Принуждение участников глобальной сети к соблюдению правил будет осуществляться не столько силовым путем, сколько посредством коллективного экономического влияния и угрозы исключения из системы и соответственно потери преимуществ, которые открывает присутствие в сети.

Система может быть также основана на текучих центрах равновесия.

Текучий баланс – это изменчивый порядок, возникающий в результате взаимодействия между региональными либо глобальными игроками любого типа (общественного, частного, государственного, преступного, религиозного и пр.), чья внутренняя устойчивость сегодня более уязвима, чем десять или пятнадцать лет назад. Усугубляющаяся нестабильность затрагивает все аспекты общественно-политической жизни, вынуждая ее участников к постоянному процессу адаптации, который заменил прежний тип постепенной эволюции чего бы то ни было – Европейского союза, крупной корпорации, организации «Коза ностра», голлистской либо Демократической партии, католической церкви.

Это означает, что ряд экономически значимых игроков (Китай, Франция, Германия, страны Персидского залива, Индия, Россия, Великобритания, Соединенные Штаты) достаточно свободным образом установят собственные текучие балансы интересов на двусторонней и региональной основе, создав ряд региональных центров, дополненных многосторонним форумом, который сам по себе будет представлять еще один легко заменяемый центр.

ВИЗАНТИЙСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА

Поражение в Ираке и, вероятно, в еще большей степени экономический кризис стимулируют поиск в США альтернативных парадигм, способных помочь верно интерпретировать события и определить направление перемен. Одна из них связана с опытом Византии. Речь идет о трансформации Америки как торжествующего имперского (материалистического) Рима, поклоняющегося Марсу, в направлении христианской, искушенной, утонченной и хитроумной Византии.

Условия для «византизации» возникают тогда, когда сходит на нет эйфория, связанная с готовностью полагаться исключительно на применение силы. (Стоит вспомнить неожиданный всплеск интереса к Римской империи, зафиксированный в начале правления команды неоконсерваторов Джорджа Буша.) А в моду, напротив, входят ловкая дипломатия, стравливающая «варваров» друг с другом, а также армия, которая одновременно высокотехнологична («греческий огонь») и более специализирована на конфликтах низкой интенсивности и малых войнах.

Притча о Константинополе привлекательна, потому что иллюстрирует возможность адаптации глобальной мощи Соединенных Штатов, чего ожидают от нового президента Барака Обамы. Но сам образ Византии полезен и как инструмент понимания последствий византийской эволюции некоторых ведущих мировых держав.

Византия, по сути, представляла собой супердержаву, которой присущи следующие характеристики:
наличие целостной универсальной идеологии;
потенциал мощной морской державы;
приверженность к реализации сложных геополитических сценариев, предусматривающих переброску значительной военной силы (хотя зачастую со стратегически оборонительной целью);
способность вести боевые действия в диапазоне от малых войн до завоевательных походов в культурном контексте, где война считалась мучительной необходимостью, а не удовольствием;
тяжелая финансовая ситуация, усугубляемая большими военными расходами;
особый тип авторитарного правления, тесно переплетенного с религиозной политикой;
живая и энергичная культура;
относительно статичное общество с постоянно сокращающимися возможностями социального продвижения.

Византия была в буквальном смысле «тысячелетней империей», сражавшейся против «варваров», в итоге ослабленной другими западными и северными державами (аварами, франками, генуэзцами, венецианцами и пр.) и захваченной Османской империей.

Легко увидеть, что Третий Рим (Москва) как прямой наследник Константинополя обладает некоторыми из описанных характеристик, но применима ли эта концепция к США, Китаю и другим державам, находящимся в состоянии упадка или подъема и придерживающихся к различных религиозных традиций?

По представлению некоторых консервативных мыслителей, Соединенные Штаты, Византия – это идея гибкого сохранения непрерывности перед лицом неизбежных перемен. Несомненно, в ней есть свои достоинства, особенно по сравнению с предыдущей «римской» моделью, но, с точки зрения Европы, политическая целесообразность подобного перехода сомнительна, поскольку «Византия» все равно предполагает сохранение гегемонической власти.

Европа же, в первую очередь, является пространством свободы и плюрализма, и ее главный шанс на развитие состоит не в возврате к гегемонии, а в укреплении новой международной системы взаимосвязей. Конечно, при условии, что Европейский союз будет обладать единством намерений и дееспособными политическими механизмами.

ДЕМОНТАЖ «БУШЕНОМИКИ»

Чем является нынешнее финансовое цунами: просто глубоким циклическим спадом, свойственным рыночной модели, или же концептуальным кризисом всей глобальной системы? По мнению большинства, происходящее действительно представляет собой очень серьезный вызов, ответом на который должны стать радикальные реформы, но он не требует поиска какой-либо сущностной альтернативы рыночной экономике.

Некоторые более трезвые и проницательные аналитики говорят о кризисе описанной Нурьелем Рубини «теневой банковской системы» (в которую входят брокеры и дилеры, хедж-фонды, ПИФы, структурные инвестиционные компании, фонды денежного рынка, небанковские ипотечные кредиторы) и экономических опор политической системы Джорджа Буша.
Хотя эта оценка более тревожна, она все-таки предполагает надежду на то, что демонтаж «бушеномики» может напоминать направленный взрыв с целью сноса старого небоскреба (фундамент которого заложен еще в эру Рейгана – Тэтчер), иными словами, ожидание, что в нынешней суматохе присутствует какое-то политическое руководство.

Однако приходится отметить следующие обстоятельства.

Прежде всего, велика вероятность того, что процесс поэтапного демонтажа теневой «бушеномики» выйдет из-под контроля. Даже если управлять конъюнктурой, масштаб кризиса не удастся оценить до 2010 года, а значит, возвращение благоприятного экономического цикла возможно не раньше 2012-го (если впредь не случится ничего серьезного).

Идея обратиться к рецептам социальной рыночной экономики по германско-скандинавской модели, дабы исцелить раны «турбокапитализма», в лучшем случае наивна и обманчива, потому что та экономика основывалась на солидном производственном базисе, относительно ограниченной сфере услуг и низком финансовом леверидже. Наконец, не следует забывать, что за социально ориентированным рынком стояло сильное государство со значительными финансовыми средствами.

Сейчас же возникает феномен этатизма без государства, то есть использования оставшихся общественных средств (точнее злоупотребление ими) в частных целях, таких, как поддержание экономической жизнеспособности определенных слоев элиты или достижение краткосрочного согласия.

Идеология рыночной экономики (невидимая рука, витальная сила и демократия свободного рынка) подорвана, и религиозные лидеры (первым был Папа Римский) не упустят такого шанса для проповеди иного типа поведения. Сочетание безответственных политических решений, нейтрализации надзорных органов и элементарной алчности серьезно подорвало доверие к системе финансового контроля США. В выигрыше же, как ни парадоксально, останутся только банки благодаря щедрому государственному рефинансированию их задолженности. Бреттонвудская система и американское лидерство в ней ушли в прошлое, прокладывая дорогу к возвращению национальных государств (или того, что от них осталось) в глобальную финансовую систему.

КРИЗИС И ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ

Существует семь глобальных процессов, оказывающих решающее влияние на жизнедеятельность и развитие человечества. Это колебания уровня моря, динамика изменения объема пресной воды и производства продовольствия, миграция, производство и транспортировка энергии, движение капитала и развитие информации/образования. Процессы перечислены в порядке убывания с точки зрения фундаментальных потребностей, начиная с базовых жизненно важных и заканчивая более сложными.

Будут ли они затронуты, если в результате кризисных явлений в евро-атлантических экономиках (включая российскую) произойдет серьезный сбой потоков капитала?

Уровень моря, а также доступность пресной воды и пищи в остальном мире в целом не ощутят перемен. Связано это с тем, что за 60 лет страны Первого мира сделали очень мало для улучшения условий жизни на менее удачливых континентах. Программы помощи приносили определенные результаты, но в конечном итоге их эффект был весьма ограниченным. Конечно, достижения рыночной экономики косвенно давали больше возможностей и таким трудным континентам, как Африка. Но развитый мир никогда полностью не открывал свои рынки для сельскохозяйственных товаров из развивающихся стран, доказательством чего неизменно служит тупик на всемирных торговых переговорах.

Миграция, вопреки общепринятым представлениям, не будет значительно сокращаться, даже если предположить падение заработков и потребления в течение десяти лет. Миграционные потоки внутренне присущи динамике развития глобализированного мира, а демографические перепады им благоприятствуют.

В евро-атлантической (и российской евро-азиатской) зоне положительный коэффициент рождаемости не восстановится, соответственно не стоит ожидать и значительного сокращения мощных миграционных потоков, устремляющихся на рынки труда. Рабочие места для мигрантов являются существенной частью евро-атлантических экономик и могут оказаться еще более важны на этапе экономического восстановления после кризиса.

Потоки энергии будут увеличиваться в страны, которые могут позволить себе масштабное потребление, поэтому зависимость Евросоюза и США от внешних источников будет расти. Резкое и внезапное сокращение потребления маловероятно, потому что переход к возобновляемой и атомной энергии занимает длительное время. Тем не менее возможное снижение энергозатрат в Европе, вызванное, например, мерами рационирования, вынудит Россию искать соглашения с Китаем и Индией (скорее всего – невыгодного), чтобы поддержать баланс. В связи со спадом в евроатлантических экономиках цены на энергоносители, вероятно, продолжат свое снижение – довольно слабое утешение для ранее богатых стран с большей задолженностью.

Что до капиталов, то они устремятся туда, где можно получить прибыль, еще более укрепляя позицию стран со значительной ликвидностью. В этом смысле подъем Фондов национального благосостояния (ФНБ) – один из многих вызовов, которые принесли с собой глобальные экономические и финансовые перемены XXI века. То, насколько правильно обойдутся с данным аспектом глобализации, будет иметь значимые последствия для мировой экономики и финансовой системы.

Распространение феномена ФНБ сделало явным два вида трансграничного перераспределения богатства:
из традиционных промышленных стран (таких, как Соединенные Штаты) в страны, которые исторически не являлись крупными игроками в сфере международных финансов (такие, как Китай);
из частных в государственные руки, притом что правительства осуществляют управление государственными средствами по правилам частного сектора, ориентированного на рынок.

Кредитное сжатие сделало еще более насущной необходимость реформировать существующую нормативно-регулятивную базу и международные финансовые институты. Однако предлагаемые перемены идут в русле устаревшего мышления, основанного на принципах Бреттон-Вудского мира образца 1944 года, когда правительства управляли в основном национальными экономиками, международная финансовая система проектировалась в качестве вспомогательной по отношению к международной товарной торговле, а США были финансовым центром мира.

Сегодня более широко распространенные финансовые рынки, при всех своих недостатках, все-таки предлагают много выгод в виде раздела рисков, обеспечения капиталом и стимулирования экономического роста. Все заинтересованы в том, чтобы сохранить возможность пользоваться этими преимуществами, но одновременно более эффективно управлять рыночными кризисами. Успех в основном зависит от новых идей и практики, а не просто от новых правил. Первым шагом мог бы стать созыв следующей глобальной конференции не в Бреттон-Вудсе, а скорее в Пекине, Дубае, Лондоне или Сингапуре.

Кризис серьезно повлияет на распространение информации и образования (и на научные исследования), что усугубит упадок евро-атлантической зоны. Даже в менее суровых условиях богатые страны сокращали расходы на информационные и образовательные программы, стремясь сократить дефицит. Мозги, конечно, устремятся туда, где найдут благоприятные условия, но общества, освоившие Интернет, могут продолжать развивать свои сети, несмотря на возможное распространение авторитарных действий правительства, усложняя тем самым реализацию непопулярных планов структурной коррекции.

Короче, если все это и не станет концом рыночной экономики по сути, мало сомнений в том, что управляемая рыночная экономика стран БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) будет разительно отличаться от евро-атлантической. Сценарий упадка привычной системы может показаться пугающим, но лучше смоделировать его (и сделать выводы по изменению курса), чем идти на поводу у инерции мышления, интересов привилегированных кругов и невежества, которые стремятся заблокировать радикальные перемены.

Автор– директор лаборатории стратегических сценариев Института экономических исследований Nomisma (Болонья, Италия). Данный материал подготовлен на основе вступительной статьи в ежегодном сборнике Nomos & Khaos 2008.