Георгий Почепцов: Информационные интервенции и базовый статус операций влияния

Сегодня используется до десятка разных наименований для ряда близких коммуникативных сфер. Это и информационные операции / войны, и психологические операции / войны, и публичная дипломатия, и мягкая сила, и когнитивные операции, и смысловые войны, и бихевиористские войны, и стратегические коммуникации, и даже возродившаяся из пепла пропаганда, вновь оказавшаяся востребованной… Однако основным компонентом во всех этих подходах является программирование человека на новое поведение, которое осуществляется как раз за счет разных видов инструментария влияния.

Разум человека структурирован старыми типами индустриального влияния, которые производили школа, литература, искусство. Это происходит с самого раннего возраста: в голове человека создаются механизмы, которые могут быть активированы в нужный момент, особенно в случае войны и других кризисных ситуаций.

Весь «иконостас» советских героев — это герои кризиса. Оказалось, что большая их часть в физическом пространстве была не совсем такой, как было представлено в пространстве виртуальном. Но с точки зрения пропаганды это не имеет никакого значения. Пропаганда тиражирует правила, а не факты. Если факт не соответствует действительности, пропаганда может с этим смириться. Главное — это введенное правило, а правило трудно опровергнуть даже фактом.

По сути, даже средняя школа давала типы героев, которые были подобны христианским мученикам. И те, и другие отдавали свою биологическую жизнь ради коллективного блага. Герои средней школы сродни карте звездного неба. Их знают все, тем самым именно они задают правила поведения в экстремальных случаях.

Несколько странно в этом плане выглядят современные герои телесериалов и видеоигр, поскольку они являются отрицательными персонажами. Например, телесериал «Люцифер», образ героя которого ясен по его названию. Правда, Люцифер постепенно приобретает человеческие черты: он сочувствует другим, одновременно теряя из-за этого свое бессмертие.

Правила человеческого поведения выстроены так, чтобы работало мирное взаимодействие с другими. «Чужаки» плохи, ведь эти правила на них не распространяются. Красная Шапочка нарушила это правило, за что и поплатилась.

Израильский историк Ювал Ной Харари в своей книге «Sapiens. Краткая история человечества» (в украинском переводе — «Людина розумна. Історія людства від минулого до майбутнього») пишет, что оперирование виртуальностью является единственным, что отличает людей от животных. Харари также считает, что в будущем, когда человек лишится работы, смысл жизни он сможет получать из виртуальной реальности. Более того, он сближает с виртуальными играми даже религию: «Что такое религия, как не большая игра виртуальной реальности, в которую играют миллионы людей вместе? Такие религии, как ислам или христианство придумывают воображаемые законы вроде «нельзя есть свинину», «надо повторять те же молитвы установленное число раз в день», «нельзя иметь секс с кем-нибудь вашего пола» и т.д. Эти законы существуют только в человеческом воображении. Никакие естественные законы не требуют повторения магических формул, и никакие естественные законы не запрещают гомосексуальность или употребление свинины. Мусульмане и христиане идут по жизни, стараясь набрать очки в своей любимой игре в виртуальной реальности. Если ты молишься каждый день, то получаешь очки. Если ты забываешь молиться, теряешь очки. Если к концу своей жизни ты получаешь достаточное количество очков, тогда после смерти ты переходишь на другой уровень игры, то есть в рай» [см. также тут и тут].

Виртуальное пространство описывает правила поведения на большом количестве эмоционально окрашенных историй. Все началось с Библии и завершилось телесериалами. Это общие правила, которые тиражирует литература и искусство.

Современное общество часто нуждается в переводе человека на менее вероятный тип поведения, к которому его следует подтолкнуть. Иногда даже заменить имеющееся поведение на противоположное. Например, сделать курящего человека некурящим, пьющего — непьющим.

Коммуникации, реализуя операции влияния, обеспечивают переход между разными состояниями. Это могут быть разные люди, когда интенция одного человека передается другому. Это могут быть разные действия, когда выпившего человека пытаются остановить от езды на автомобиле.

Исследователь Джон Аркилла считает: то, что раньше могли делать листовки и громкоговорители, сегодня реализуется с помощью интернета [Arquilla J. The rise of influence operations // Arquilla J. Worst enemy. The reluctant transformation of the American military. — Chicago, 2008]. Он подчеркивает такие три характеристики в операциях влияния с точки зрения американского подхода:

• нельзя влиять на американское население,
• нельзя лгать,
• нельзя делать уступок.

В последнем случае, по его мнению, две сложности. С одной стороны, возникает недооценка слушания другого. С другой — отметается идея делания уступок, что не дает использовать ее для перевода кого-то на другое поведение.

Существенной ошибкой выстраивания влияния против экстремистов «Аль-Каиды» он называет акцент на религиозных вопросах. У первого поколения религиозный экстремизм вообще был редким явлением, поскольку они были представителями среднего класса с хорошим экономическим положением. Второе поколение активировано картинками из сети, демонстрирующими неадекватное поведение жителей Запада по отношению к мусульманам. Из-за религиозного акцента была утеряна настоящая цель. Это обыкновенный мусульманин, который является противником американских политик и действий. То есть перед нами неадекватное определение цели, ведущее к неработающим операциям влияния.

Аркилла видит также ошибку США в том, что в Ираке они нарушали два фундаментальных правила военной этики. Во-первых, это иммунитет к тем, кто не участвует в войне. И во-вторых, какая-то возможность прощения для тех, кто сдался в плен. Данный опыт вдвойне важен для Украины — в контексте вопроса об отношении к населению оккупированных территорий. Мы не имеем четко и однозначно сформулированных правил по этому поводу.

Что касается религиозной тематики, то у военных есть модельные разработки, где выстраиваются наперед даже целые диалоги с экстремистами [Religion in information operations: more than a «war of ideas» // Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare.  Ed. by G.J. David Jr. a.o. — Washington, 2009]. Филип Тейлор видит слабость военных информационных стратегий не на оперативном или тактическом уровнях, а на стратегическом уровне [Taylor P. M. The limits of military information strategies // Ibid.]. Он объясняет это множеством факторов, которые военные не могут контролировать, особенно из сферы политики.

Аркилла был создателем для Запада и концепций кибервойны, и сетецентрической войны, и информационных операций. Сетевая война привлекла группу в корпорацию РЭНД, к которой он тогда относился, по движению сапатистов в Мексике. Новые информационные и коммуникативные технологии помогли сапатистам «экспортировать свой конфликт» мировой общественности, что не позволило правительству расправиться с ними [Ronfeldt D. a.o. The Zapatista social netwar in Mexico. — Santa Monica, 1998]. Получается, что практически все цветные революции как раз и отличаются тем, что возникший внутренний конфликт становится объектом освещения мировых СМИ. В результате в игру внутри вступает множество факторов и игроков извне, что не позволяет власти делать то, что ей бы хотелось вне такого контроля.

Аркилла также констатировал, что война более не является функцией от того, кто больше вложил капитала, труда и технологий в поле боя [Arquilla J. a.o. Cyberwar is coming! // In Athena’s camp. Preparing for conflict in the information age. Ed. by J. Arquilla a.o. — Santa Monica, 1997 ]. Сегодня более важным фактором стало то, кто имеет лучшую информацию о поле боя.

В свое время он подчеркнул важность нарративного уровня для создания единства сетевой группы [Ronfeldt D., Arquilla J. What next for networks and netwars? // Networks and netwars. The future of terror, crime and militancy. Ed. by J. Arquilla a.o. — Santa Monica, 2001]. А нарративный уровень — это и идеология, и религия. Сеть, как бы не имея тактического уровня связи, имеет стратегическое.

Изучая сетевую войну, Аркилла позже напишет: «Сетевая война имеет характеристику постмодерна в виде использования тенденции нашего времени, которая рассматривает любую борьбу в реальном конфликте как фон более важной «битвы историй», опирающейся на то, почему вообще ведется война» [Arquilla J. A new course of study: «Network 101» // Arquilla J. Worst enemy. The reluctant transformation of the American military. — Chicago, 2008]. Именно поэтому операции влияния становятся важной частью любого военного действия.

Аркилла считает ключевым моментом сетевой войны ту ее особенность, что даже маленькое проявление насилия может получить диспропорциональное воздействие на восприятие. То есть мы имеем большую зависимость от медийного описания реальности, чем от самой реальности. Кстати, это то, что в свое время было назвали «эффектом CNN» [см. тут, тут и тут]. В самом общем виде эффектом CNN является влияние 24-часового цикла новостей на политику. Военные вообще рекомендуют действовать в соответствии с позицией, принятой СМИ, а не в противовес ей [Stech F.J. Winning CNN wars // Parameters. — 1994. — Autumn].

Операции влияния важны не только в военной, но и в мирной жизни. Мы никогда так не говорим, но по сути они являются важной частью любой избирательной кампании. Операции влияния привлекают внимание и вызывают возмущение только тогда, когда ведутся из-за рубежа, когда их начинают трактовать как вмешательство в чужие дела.

Сегодня с разной степенью детализации отслежены внешние информационные интервенции в американские президентские выборы, немецкие парламентские и два референдума — Brexit и каталонский. В действительности они не настолько сильно повлияли на результат. Но если признать их «тренировкой», то результаты явно показали возможности такого рода. Нельзя отметать их роль, к примеру, в немецких выборах, как это делают некоторые, хотя бы потому, что в них принимала участие и американская компания Harris Media, которая была субподрядчиком у Дональда Трампа. Она, использовав такое же раскачивание ситуации, как в свое время в США в пользу Трампа, сделала также правую партию «Альтернатива для Германии» третьей по числу мест в Бундестаге.

Если взглянуть в прошлое, религия и идеология вели операции влияния в более облегченном режиме. С одной стороны, в их распоряжении было много десятилетий. С другой —  параллельно использовался физический аппарат принуждения. И хоть российский историк Юрий Жуков, например, пытается сделать из Сталина «политического реформатора», репрессии были важной частью его системы управления [Жуков Ю. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг. — М., 2010]. Правда, наряду с мощными операциями влияния, которые поддерживали в стране модернизационные устремления.

Вся литература и искусство были не только художественными, но и идеологическими. Даже роман «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, по мнению Михаила Одесского и Дмитрия Фельдмана, являлся частью кампании против левизны, олицетворяемой Троцким. А руководили это кампанией Сталин и Бухарин [см тут. и тут].

Операции влияния в отличие от узкой направленности информационных операций могут видеть в качестве своей цели целые страны и цивилизации. Именно так, например, работает мягкая сила, которая часто является межцивилизационной операцией влияния.

Япония, например, продвигает свою мягкую силу туда, где видит свои бизнес-интересы. США и СССР обменивались «ударами» мягкой силы в период холодной войны. Все это уже было. Для описания холодной войны сегодня можно не пользоваться якобы планом Даллеса, взятом из художественной литературы [см тути тут]. Это продолжает почему-то делать и учебник по истории информационно-психологического противоборства 2012 года издания [Історія інформаційно-психологічного протиборства : підруч. / [Я.М.Жарков, Л.Ф.Компанцева, В.В.Остроухов В.М.Петрик, М.М.Присяжнюк, Є.Д.Скулиш] ; за заг. ред. д.ю.н., проф., засл. юриста України Є.Д.Скулиша. — К. : Наук.-вид. відділ НА СБ України, 2012]. Всю эту сферу надо, наоборот, положить не на умозрительные, а на объективные методы, например, из сферы бихевиористской экономики [см. Thaler R.H. a.o. Nudge. Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness. — New York etc., 2009 и Thaler R.H. Misbehaving. The Making of Behavioral Economics. — N.Y., 2015].

Отдельной проблемой является разработка не просто нарративов, а контрнарративов для столкновения в концептуальном поле боя, как обозначают его исследователи [Geltzer J.A. a.o. Assessing the conceptual battlespace // Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Forrest. — Westport — London, 2009]. Аналитики сопоставляют месседжи «Аль-Каиды» и США [Gorka S. a.o. Who’s winning the battle for narrative? Al-Qaida versus the United States and its allies // Ibid.]. Делают также и такое важное сопоставление, как соответствие месседжей реальности.

Поддержка нарративов может происходить с помощью действий в физическом пространстве. Отдельно рассматривается даже проблема маневра в нарративном пространстве. Здесь подчеркивается следующее: «Структурирование нарративной сети является важным, следует знать целевые аудитории, отношения между ними, сети, которыми они пользуются, чтобы быть стратегическими и осознанными в отношении контента. Сообщения, которые меняют нарративную сеть, могут поменять мнения. С помощью анализа сети команды могут определить тех, кто передает месседжи, цели, нарративные фреймы и ключевых игроков» [DeGennaro P. Maneuvering the Narrative Space — Understanding Relationships and Networks // Ibid].

Подсказку в сегодняшний день может передать и история. Например, Лассвелл писал в своей «Стратегии советской пропаганды» то, что сегодня находят в российском влиянии на Швецию. И тогда, и сейчас продвигаемый нарратив соответствовал политике Кремля.

Политолог Гарольд Лассвелл, которого называли Маккиавели XX столетия, виделстратегическую роль пропаганды в снижении материальных затрат на расширение власти и ее защиту. Предложенные им три стадии захвата власти вполне соответствуют и нашей действительности:

1. Первая стадия: создание первичных революционных центров,
2. Вторая стадия: сотрудничество с союзниками в отраслях власти, в то время как первичные революционные центры превращаются в «партии»,
3. Третья стадия: захват власти с пропагандистской деморализацией тех, кто отказался от сотрудничества.

Читая это, следует признать, что в нашем мире изменяется не так много. Правда, сегодня первой стадии Лассвелла успешно достичь и с помощью интернета. Интернет также может раскачивать ситуацию, превращая ее в более революционную [см., например, интересный анализ деятельности «российских троллей», сделанный российскими же аналитиками, правда, анонимными, тут и тут].

Историк и политолог Эдвард Уилсон разграничил четыре типа российской пропаганды:

• пропаганда, вносящая путаницу,
• пропаганда подталкивания,
• пропаганда домашняя, поддерживающая Путина,
• пропаганда, которая строит альтернативную реальность.

Его категории — пример того, что часто обозначают как типичную гуманитарную классификацию, поскольку не выдержан единый принцип деления. Но она важна как точка отсчета [см., например, другие классификации, хотя они там и не называются классификациями].

Если посмотреть на официальные американские военные документы по действиям в информационным пространстве, то в них целью снова-таки называется влияние на принятие решений и изменение поведения противника.

Вряд ли и в будущем мир придет к другому инструментарию. Просто влияние парадоксальным образом будет становиться все более сильным и все более незаметным. Поскольку увернуться от влияния, которое является невидимым для объекта воздействия, невозможно.

Источник: Media Sapiens