По брусчатке Андреевского спуска осторожно ступали высокие каблуки местных девушек — синие, зеленые, розовые, желтые. Выше были мини-юбки, но мы из окошек посветлевшего ресторана видели только каблуки. Еще выше была расстреллиевская церковь.
Только в Киеве я видела столько сверкающих (часто моют) дорогих машин. Их водители вежливо останавливаются перед тобой — Европа!
Только в Киеве я видела таких элегантных мужчин. У них особая статность, особый стиль — руки в карманы, белая рубашка, расстегнутый пиджак, черные узконосые ботинки.
Киев производит впечатление процветающего города.
Что вы хотите, Киев — это город миллионеров, сказали мне.
И тут же ходят слухи, что средства, предназначенные на будущий отопительный сезон, разворовали уже в апреле.
В Киеве находятся головные конторы местных и международных корпораций, а также государственные учреждения. Здесь полно богатых людей. Эффективность их труда определить невозможно, поскольку занимаемое ими место в обществе зависит от связей, знакомств и умения реализовать различные «схемы» — коммерческие и административные.
«Так это смотря какая схема, — говорят киевляне, мечтательно прикрыв глаза. — Можно открыть магазин и записать его как благотворительное заведение».
По этим схемам перераспределяются государственные и корпоративные деньги. Они позволяют уклоняться от налогов и защищаться от рэкета. Схемы бывают «черные», «серые» и «белые», в зависимости от того, насколько они расходятся с официальным законом. На самом деле, именно они и есть единственный настоящий закон. Об этих схемах так или иначе знают все. И очень многие в них участвуют. Если не прямо, так косвенно. Если сами их не реализуют, то продают свои знания и труд тем, кто в эти схемы вовлечен.
«Какой у нас строй? — сказал таксист. — Кланово-олигархический капитализм, вот какой».
Украинцы любят и свой строй, и своих, домашних олигархов. Знают, сколько у кого денег. Что контролирует каждый из олигархов — тоже известно любому школьнику. Кто-то — уголь и металлургию. Кто-то — зерно и масло. Кто-то — воду и мясо.
И этим вроде как гордятся.
Путин попытается сорвать усилия Украины по установлению мира, - Зеленский
Украинцев могут оштрафовать на 500 тысяч за газовую колонку: чего нельзя делать
Командир ВСУ обратился к украинцам: Розовые пони, вам придется измениться
Польша приостановила выдачу прав украинским водителям: в чем причина
Ресторан закарпатской кухни. Драники, узвар, фаршированный перец.
О, эта еда в Киеве!.. Как тут можно похудеть? И эти ласковые официанты, которые так вкрадчиво советуют взять еще и этот борщ с пампушками, и эту картошечку с грибами… А в магазинах — нет этого навязчивого московского, не так давно перенятого у западных, внимания продавцов, которые буквально следуют за тобой по пятам. Но зато если уж ты что-то спросишь — так нежно всё расскажут, с таким достоинством и уважением к тебе! «Между Западной и Восточной Украиной большая разница. На западе один человек из семьи работает за границей, присылает домой деньги и там на эти деньги строят дома. А на востоке — на каждую семью есть хоть один пенсионер, и все живут на его пенсию». (Из разговора с официантом).
В Киеве есть два музея, которые дают свое понимание истории. В одном выставлена на обозрение человеческая жизнь в ее мельчайших подробностях. В другом — трехэтажном сооружении, которое одновременно является пьедесталом монумента «Родина-мать», — в громадных, гулких, полутемных залах тысячи и тысячи свидетельств растворяются в одном страшном образе войны.
Первый музей называется «Музей одной улицы», что на Андреевском спуске, второй — Музей Великой отечественной войны, на улице Ивана Мазепы.
Андреевский спуск, улица Булгакова, соединяет Верхний город с Нижним — Подолом. И этот музей — камерный, милый, приятный. История здесь состоит из старых платьев, костюмов, ботинок, из счет и кассовых аппаратов, из коробок из-под сахара и театральных биноклей. Открытки и письма, рукописи, автографы, фотографии, вещи, принадлежащие семье Булгаковых и Глаголевых, филологу Павлу Житецкому и профессору Киевской духовной академии Тауфику Кезме, журналисту Анатолию Савенко и писателю Григору Тютюнныку, знаменитым докторам Яновскому и Попову. Они все индивидуальны и пропитаны теплом их хозяев.
Вещи второго — стылые, бесприютные, ничейные. Даже письма словно не принадлежат писавшим, «дорогие мама и папа, я жив и здоров, чего и вам желаю», как не принадлежат им ордена и железные кружки. Это свидетельства общей военной судьбы.
Здесь я, пожалуй, впервые увидела, как выглядит похоронка и прочитала этот типовой текст.
«Ваш (муж, сын, брат)… в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество был (убит, ранен, умер от ран)… Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии…»
Нужное вписать…
Камерность истории сменяется сквозняком.
В музее Войны я увидела еще один документ:
«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».
И ведь пошли. Пошли по направлению к Бабьему Яру. Документы и ценные вещи там уже не понадобились. Говорят, с 20 сентября по 3 октября, там расстреляли 35 тысяч человек. Всего, за два года оккупации, там погибло от 100 до 300 тысяч человек. Точной цифры никто не знает.
Многие выдавали евреев. Были и те, кто спасали. Среди них — протоиерей Алексей Глаголев.
Он вместе со своими домашними прятал евреев в подвале храма, в домах, относившихся к приходу Покровской церкви. Он под страхом расстрела выдавал им свидетельства о крещении на старых бланках, оставшихся от его отца, протоиерея Александра Глаголева. В зале, посвященном победе, все стены, снизу доверху, заполнены фотографиями. Можно подойти и рассмотреть каждую из них. Тогда видны лица, фигурки на групповых снимках. Можно отойти подальше и увидеть квадратики. Из этих людей состояла война.
Киевская жизнь производит двойственное ощущение. С одной стороны, благополучие и расслабленность, с другой — какая-то задиристая готовность идти в бой.
Киевляне постоянно говорят о политике. Они бывают весьма циничны в своих оценках, ругают и власть, и оппозицию, но готовы участвовать в политических событиях. «Это же история»!
«И через полтора года на Украине будет социальный взрыв», — продолжил таксист. — «А с чего он начнется? — робко спросила я. — С локализации социального конфликта. — А потом? — А потом — гражданская война», — сказал он как-то весело.
Я пересказала этот разговор молодому историку. «Ну да, сказал он. — Только это будет «война всех против всех». В каждом городе и даже деревне найдется собственный гетман или атаман. Как уже было после 1918 года. А что? — подмигнул он. — У меня дом на западе, и свои свиньи. Всё своё. Полный цикл. И оружие в подвале. Пересидим».
Ирина Глущенко, Рабкор
