Непристойные наслаждения. Копрография Шустера.

 

С его приходом политическое ток-шоу приобрело новые черты, решительно сблизившие его с театром маркиза Де Сада: та же богатая комбинаторика ролей, мест и пространств, мрачноватого декора, принудительная интерактивность, деловая атмосфера дознания и смакования деталей. Правда, современные создатели шоу, стремясь придать происходящему большую солидность, придали помещению сходство с английским парламентом, разделив его на две части.

Театр Сада, как и шоу Шустера есть цех по производству наслаждения: каждый участник функционален, роли четко разделены, технологический процесс прописан и жестко контролируется. Здесь нет ничего лишнего, и даже зрители в зале не являются просто зрителями – к ним подключены индикаторы их эмоционального состояния; выход из игры невозможен, сложные, прихотливые смыслы и сомнения в правомерности происходящего отсекаются. Впрочем, это не единственная функция цеха Шустера, как и цеха Сада: помимо прочего, это еще и пропагандистская машина «либертенских ценностей», демонстрация власти и незыблемости социального порядка, стоящего на основаниях гораздо более глубоких и неуловимых, чем это кажется обывателям по ту сторону телеэкрана. Если разврат у Сада – это сладостная процедура опошления, изничтожения любовных отношений (вспомним хотя бы садовский фантазм зашивания ануса и влагалища), обыгрывание их невозможности (пряная сладость чего так красочно показана в классической ленте «Опасные связи»), то скромное обаяние политографического шоу Шустера – это опошление и изничтожение сферы политической, демонстрация того, что политика невозможна. А поскольку разврат этот не просто вынесен наружу, но предельно публичен, то у нас есть все основания называть его политической порнографией – но порнографией особого, несексуального рода.

Порно без секса, скатологические параллели

Впрочем, само понятие порно здесь требует уточнения. Американский закон определяет порнографию как неприличное изображение полового акта, в котором должны присутствовать три момента – пенетрация, копуляция и эякуляция. Каким бы широким ни казалось требование закона, в действительности оно отнюдь не охватывает всю сферу непристойного. И в самом деле, куда отнести такой жанр, как «scat» (shit, copro, womit, pissing)? Участники скатологического действа, как правило, даже не занимаются сексом, а «всего лишь» испражняются друг на друга, блюют или мочатся. Коллективное пожирание свежепроизведенных испражнений особенно впечатляет, тем более, когда сопровождается применением насилия, а жертва сопротивляется и плачет. Садистский характер данного извращения очевиден. Роли участников четко распределены: если тот, кто испражняется – господин, то тот, кому испражняются в рот, а затем блюют на голову – раб, ничтожество. Это – глум, доведенный до крайности, за которым может последовать только физическое уничтожение.

Хотя скатология и не является порнографическим «мейнстримом», именно в ней, как в сердцевине яблока, и сосредоточена вся суть порнографии в ее господствующей западной версии: сладострастное глумление. Хотя в самих скатологических действах участвуют единицы, благодаря Сети ознакомиться и получить странное и даже неожиданное удовольствие от наблюдения того, как внешне здоровые люди испражняются друг на друга и замазывают лицо фекалиями, могут миллионы.

Скатология – это порно без секса, ряд манипуляций с телом, ряд «месиджей», меняющих отношения между людьми и выстраивающих их по линии раб – господин, вызывая острое чувство садомазохистского наслаждения. Непристойность не нуждается в сексе. Порно – отнюдь не синоним непристойности. Подлинное обиталище непристойности есть сверхреальное Нечто, являющееся в случае Шустера производимым им «информационным продуктом», в случае же скатологического шоу – обыкновенным дерьмом.

Можно провести и другие параллели «Свободы слова» и бразильского скаталогического шоу. Абсурдность и противоестественность происходящего, по завершении которого остается тягостный осадок, богатая комбинаторика и перемена ролей участников, активное вовлечение публики, которая играет мазохистскую роль некой «биомассы», не способной к протесту и выражающей лишь ту или иную степень одобрения. Участники обоих действ не разучивают свои речи и не тренируются перед зеркалом, находясь на сцене (scene), они, тем не менее, парадоксальным образом от нее оделены, погруженные в непристойное (obscene), представляя собой садомазохистскую, глумливую, непристойную толпу (mobscene – неологизм Мэнсона).  Подобно тому, как в копрофагическом шоу вышедшие на сцену девицы превращаются в живой унитаз для других девиц, пожирая или перекладывая друг другу в рот фекалии, с наслаждением обмазываясь ими, так и в политографическом шоу Шустера политики исторгают из себя словесный понос, которым они стремятся забрызгать друг друга, получая извращенное наслаждение от заталкивания друг другу в рот словесного дерьма (вроде «демократии», «развития» или «экономических реформ»).

Разумеется, все понимают, что на сцене происходит нечто низменное и противоестественное. Участники скатологической вечеринки вполне отдают себе в этом отчет, называя себя извращенцами, что совершенно не мешает, и даже наоборот, способствует получать им наслаждение (отметим, не сексуальное – сексуальной активности, как правило, не наблюдается). Совершенно аналогичным образом и участники «Свободы слова» вполне отдают себе отчет в своей извращенности, прекрасно понимая всю пустоту тех слов, превратившихся в дерьмо, которыми они перебрасываются в студии, что также совершенно не мешает, и даже наоборот, способствует получать наслаждение (отметим, также не сексуальное) садистского плана.

 

Маленький грязный секрет

В чем же состоит, как выражался Лоуренс, «маленький грязный секрет» Шустера, в чем причина популярности его шоу, ведь подобных ему существует множество?

Причина этого отнюдь не только в продуманной комбинаторике шоу, с его четкими ролями, эффектом допроса, но и в самой личности ведущего. В отличие от ведущих других передач, Шустер претендует на то, чтобы стать некой точкой социальной конденсации, social cohesion. Парадокс в том, что из-за своей семитской внешности – всегда Чужой, причем чужак явно «заниженный», из тех, кого европейцы веками презирали и травили. Он был бы чужаком даже в Израиле, где на первых ролях всегда находятся выходцы из Европы, а отнюдь не люди с внешностью брейгелевского менялы. Его роль, это роль чужака, «никто», и в то же время единственной неподвижной точки вращающегося вокруг него пространства – это роль аксиологическая. Казалось бы, это должно работать против него, но в виртуальном пространстве привычная логика переворачивается. Напротив, сама его «заниженность» служит знаком некой причастности внешнему миру, миру капитала, как и для чернокожего проповедника Сандея Аделаджи, являющегося самым популярным пастором на Украине, для которого его темный цвет кожи стал знаком его «богоизбранности».

Отсюда и странное чувство, которое вызывает их появление: «кто был никем» внезапно оказался «всем». Соответственно, всё вокруг них обращается в ничто, и даже хуже, чем ничто: в ничтожных рабов, грязь, пыль, дерьмо.

Власть Шустера в телестудии ограничена властью слова, которое он может дать, или не дать. Бывшие президенты, главы депутатских фракций, министры – люди, привыкшие командовать, внезапно оказываются в ситуации просителей – ведь если не тянуть руку, как школьник, слово вам может и не достаться, а на следующую передачу могут и не пригласить. Более того, сама логика происходящего (а это, как подчеркивает ведущий, «мнение народа» то есть присутствующей в студии публики, исправно нажимающей на кнопки своих пультов) ведет к тому, что ее поиски неизменно оказываются чередованием саморекламы политиков или обвинений своих оппонентов. Савик умело накаляет страсти, поддерживая зрительский интерес, но порой они перехлестывают через край, и тогда кто-то вскакивает и начинает громко рекламировать себя, не забывая поливать грязью недругов, но и тогда Шустер остается «над схваткой».

Что, как не такие спонтанные прорывы эмоций, а особенно поливание грязью, и составляют главный источник популярности передачи, когда зрители убеждаются, что их правящая элита – всего лишь кучка ничтожеств?

В этом превращении возвышенного в низменное и ничтожное, в сокрушении символического, выворачивании наизнанку, «выбивании дерьма» из участников и состоит источник глумливого удовлетворения, которое получают их зрители.

Разумеется, копрографическое политшоу Шустера это не единственная передача, где зрители получают наслаждение от актов выплескивания грязи, комичных попыток утоления нарциссической потребы и последующего унижения ее «героев». Достаточно вспомнить «Дом-2». И все же ни в одном другом шоу его участники не занимают такое высокое социальное положение, и ни в одном другом разрыв между их представлением о себе «на входе» в телестудию, и нашем представлением о них «на выходе» не является столь значительным. Финальное голосование зрителей (ответы запрограммированы по той же жесткой схеме «да-нет»), служит чем-то вроде душа, смывающего с ведущего (но не с участников) передачи мелкие брызги сего копрографического действа.

…

В адрес шоу Шустера прозвучало немало критики, причем резкой. Каким бы серьезным оно ни казалось, наблюдатели все же отметили его бессодержательность, а спустя полтора года после выхода в эфир  некоторые и вовсе пришли к выводу, что никто не сделал столько для дискредитации правящих кругов Украины, как Шустер.

При этом, несмотря на специфические особенности «Свободы слова» и появление целого ряда подобных шоу, оно все же ускользнуло от типологизации. Шустер же сделал новый шаг в своей карьере, перейдя на канал «Интер», а гонорары его достигли, по украинским меркам, заоблачных высот – и это притом, что на Украине нет отлаженной системы рейтингования передач.

То, что политографическое шоу Шустера оказалось в слепом пятне под названием «просто», само по себе удивительно, учитывая его политический (в данном случае можно сказать – «политоидный») характер. Причины популярности шоу оказались неразгаданными, тем более что по своим личным качествам Шустер совершенно не соответствует традиционному представлению о телезвезде. Это не объясняет даже интеллектуальная слабость телевизионной критики, конформизм и трусоватость пишущих журналистов. Если в порнографии, которую никто не воспринимает как нечто серьезное, уже произошло разделение на жанры и совершается дробление на десятки мелких под-жанров, то политография, претендующая на предельную серьезность и значимость, сама до сих пор избегала подобного разложения. «Сон разума», рефлексивную слепоту в отношении шоу Шустера может объяснить только одно: его глубокая необходимость в рамках существующей системы.

 

Фантазматическая нагруженность

Потребность публики в шоу Шустера обусловлена его фантазматическим содержимым. Основных фантазмов, которые оно развивает, три: фантазм всемогущества, фантазм таинственности (в форме извлечения «всей подноготной»), фантазм событийности.

Фантазм всемогущества. Если в обычной жизни обывателю бывает трудно попасть на прием даже к начальнику своего жека (а заставить его починить трубы в подвалах многоэтажки – задача и вовсе непосильная), то в студии «Свободы слова», как по мановению волшебной палочки собираются не только штатные «говорящие головы» парламентских фракций, но и их руководители, министры, а порой и зарубежные знаменитости. Обязательным элементом шоу является «вызывание духа», когда на большом экране в студии появляется говорящее изображение какого-нибудь политического деятеля, вещающего из заоблачных высот – из Брюсселя или Вашингтона.

Вызывание духов и собирание тел властвующих, это только часть представления. В руках Савика огромная символическая власть, власть дать высказаться, и власть оборвать высказывание, власть позволить говорящему создать о себе благоприятное впечатление, и власть испортить его, выставив говорящего ослом. По сути, Шустер выглядит при этом как некий «заплечных дел мастер». Внешняя невыразительность его облика играет немаловажную роль, ведь глядя на него, любой может представить себя на его месте. Передачи с несколько более традиционными ведущими такой возможности уже не дают – потому и проигрывают в популярности.

Чем еще является маленький человек, вокруг которого вращаются министры и политические деятели, как не воплощение мечты обывателя о всемогущем, но добром, «своем» правителе, мечты, самой по себе приносящей великое утешение?

Фантазм таинственности. В этом плане шоу Шустера работает как некое «magnificient glass», увеличительное стекло, под взглядом которого политики, сидящие, как жены в гареме под взглядом господина, теряют спесь и вынуждены говорить. Более того, они не могут не говорить и передать голос другому (что часто практикуют в сессионном зале). Что с того, что «подноготная», извлекаемая из присутствующих, чаще всего банальна, и выражается словами «все – воруют»? Она и должна быть банальной, чтобы потешить зрителя, в глубине души прекрасно знающего о собственной посредственности.

Для извлечения подноготной используется множество средств: политиков и экспертов сталкивают друг с другом, заставляя нападать и защищаться, их вызывают «к доске» (ставят у подставки с микрофоном), чтобы все могли рассмотреть, как помяты его брюки, как невыразительна его фигура, посмаковав его физическое ничтожество. Наконец, их обрывают на полуслове, наслаждаясь их бессильным негодованием.

Для создания атмосферы таинственности используется и прихотливое оформление студии: задник с массой книг с многозначительными названиями (Платон, История Украины и пр.), и неведомым содержимым (по статистике, жители современной Украины читают не более одной книги в год, да и то с учетом детективов).

Как в любом телесериале, истина никогда не открывается, скорее дается ощущение, что «истина где-то рядом», и в следующей серии она, быть может, даст пощупать себя немного больше, таким образом зритель (в данном случае правильнее говорить – потребитель) телевизионного продукта получает то же, что и потребитель «Кока-колы» – прибавочное наслаждение от частично утоленной, и возобновленной жажды.

Фантазм событийности. В отличие от прежних политических передач в формате «один на один со зрителем» (Киселёв в России, Пиховшек на Украине), шоу Шустера обещает утолить тоску зрителя по событийности. Один за другим сменяются лица и планы, демонстрируются разноцветные графики, политиков сменяют эксперты, на экране возникают «духи предков», да и сам ведущий картинно закатывает глаза от какого-нибудь не в меру говорливого типа, дорвавшегося до микрофона. Наконец, подводится итог всего этого – демонстрируются моменты, когда тому или иному выступающему удалось привлечь наибольшее внимание публики в зале. Да и сам ведущий уже не прикован к креслу – он перемещается, он единственный подвижный элемент в студии, если не считать снующих по залу бессловесных служек с микрофонами. И хотя Событие (открытие истины) никогда не происходит, его с успехом замещают псевдособытия – чей- нибудь взрыв эмоций, оскорбление, затянувшаяся пауза, а главное – быстро меняющийся визуальный ряд.

В отличие от прежних аналитических передач, от зрителя не требуется вникать и вдумываться в сказанное ведущим, все, что от него требуется – смотреть и наслаждаться. «Свобода слова» подает нам не опосредованную ведущим версию политических событий, она претендует на большее – что она сама и есть политическое событие. Что политика вершится прямо тут, в зале, и мы можем повлиять на исход принимаемых решений, или, по крайней мере, высказать свое к ним отношение.

Определенно, «Свобода слова» никогда не удовлетворяет зрителя полностью, и ведет себя по отношению к нему как вел Мэрилин Мэнсон по отношению к Дженне Джеймсон, занимаясь с ней сексом и в то же время не позволяя ей испытать оргазм. Многих это раздражает, некоторые и вовсе перестают смотреть передачу; но надо признать, что это неизбежная плата за длительное поддержание интереса к политографическому шоу.

В конце концов, зрителю не привыкать – все телесериалы работают по тому же принципу, принципу отложенного наслаждения, принципу воспроизводства нехватки. В этом смысле все они наркотичны, все стремятся вызвать аддикцию, пагубную зависимость своего потребителя. Надо отдать ему должное: «Свобода слова» – это аддиктивное, вирулентное, скатологическое Нечто, есть идеальный информационный продукт.

 

Отвращение, которому нет выбора

Верность себе Шустер показал и в другом своем проекте, «Великие украинцы», ставшем насмешкой над всем украинским, выстроенным по лучшим демократическим рецептам. Иван Франко и Тарас Шевченко перевернулись бы в гробу, если бы узнали, кто и как их представлял. При этом его шоу получило безукоризненное прикрытие «образовательного проекта», когда отбор «великих» велся по правилам борьбы за футбольный кубок (что и неудивительно, учитывая, что Шустер какое-то время играл роль футбольного комментатора, пытаясь стать «украинским всем», и в конце концов провалившись). В финале великих тестировали по пяти параметрам, выставляя баллы за «свободолюбие», «лидерство», «моральность», «ум» и «щедрость».

Вопрос о том, кто же есть самый главный украинец в истории, решался путем голосования, причем публика (к которой эпитет «просвещенная» в данном случае весьма плохо подходит, особенно в плане знаний о древних князьях, Мазепе или Богдане Хмельницком) показала себя не более, но и не менее предсказуемой, чем при голосовании на «Евровидении». По сути, она проголосовала «против всего», за деятеля, который менее всего был связан с современностью – за князя Владимира. Как бы ни относились к его шоу критики или защитники, Шустер стал первым в деле «разволшебствления» украинского национального мифа (в аспекте о происхождении нации), который всеми силами пыталась создать Администрация президента Ющенко. Фактически Шустер стал одним из наиболее успешных «денационализаторов» массового сознания на Украине – наряду с Михаилом Поплавским или Веркой Сердючкой.

И все же критики не вполне справедливы: «Свобода слова» не несет в себе никакой идеологии, никакого смысла, тем более – никакого злого умысла. «Свобода слова» не идеологична, а технологична. Можно сказать, что мы наблюдаем работу машины, единственная «идеологическая» функция которой – уничтожение подрывных, потенциально подрывных, сорняковых смыслов и даже самого понятия «смысл».

Весь идеологический заряд редуцирован до вирусного послания «иной мир – невозможен». За что Энди, героя фильма «Побег из Шоушенка» отправили в карцер, когда он, проникнув в радиорубку, включил на всю тюрьму оперную арию? Он открыл запрещенную истину, что «иной мир – возможен», он существует, и что в этом мире есть место возвышенному, а жизнь каждого – имеет смысл. Тем самым он совершил символическое преступление против системы, за что и был наказан.

Разумеется, Савик Шустер посылает в эфир отнюдь не оперные арии, хотя иногда и приводит в студию музыкантов. Скорее наоборот, он совершает нечто противоположное. Он отнюдь не бунтарь, он пособник системы, которая и за пределами Шоушенка остается в основных чертах той же самой.

Важнейшей отличительной особенностью (и наиболее привлекательной для массового зрителя чертой) его шоу является «игра на понижение», десакрализация политики, ее «опускание», демонстрация того, что в этой сфере уже не осталось ничего человеческого, подыгрывание садистским импульсам разрушения Символического через демонстрацию на практике той банальной полуистины, что «все – дерьмо». В этом его работа – работа скорее политоидного копрографа, чем журналиста.

Если порнография преследует цель вызывать наслаждение образами употребления и унижения женщины, образами мести, то чему служат образы политографии по версии Шустера? Если другие политографы современности пытаются убедить нас что политика существует, пытаясь подать ее как нечто, вызывающее интерес, то похоже, что Шустер и его работодатели поняли истину более глубокую – целям самосохранения и увековечения данной системы общественных отношений вполне может служить и отвращение к ней, лишь бы она сама казалась безальтернативной. В этом Шустер и его шоу попросту уникальны, заставляя нас снова задуматься над старой темой «места еврея в истории».

Поистине, Савик Шустер, как и тысячи других служителей системы «изгаживания мозгов», не знает вины – там, где закабалена сама мысль и желание, слово можно отпустить – превращенное в саморазмножающиеся нечистоты оно будет осквернять все, что представляет хоть какую-то потенциальную опасность для системы. В своем шоу Шустер создает борхесовский лабиринт желания, состоящий из одной-единственной прямой линии, замкнутой в круг, в центре которого – он сам, местоблюститель этого бессмысленного, тошнотворного вращения.

Андрей Маклаков, Алексей Шевченко для «Хвилі»

Отрывок из книги «Непристойные наслаждения. Опыты радикального мышления».