Капитализм и неравенство: в чем ошибаются и правые, и левые

Недавние политические дебаты в США и других развитых капиталистических демократиях концентрировались на двух вопросах: усилении экономического неравенства и масштабах государственного вмешательства с целью разрешить эту проблему.

Президентские выборы 2012 г. в США и баталии по поводу «фискального обрыва»[1] показали следующее. Левые сегодня ставят во главу угла повышение государством налоговой нагрузки и бюджетных расходов, главным образом ради того, чтобы обратить вспять растущее расслоение общества. А для правых основной приоритет — снижение и первого, и второго, прежде всего для обеспечения динамичности экономики. Каждая из сторон преуменьшает значимость тревог оппонента и, по-видимому, искренне убеждена, что отстаиваемой ею политики достаточно, чтобы достичь процветания и социальной стабильности. И обе стороны ошибаются.

Действительно, постиндустриальный капиталистический мир переживает практически повсеместное нарастание неравенства. Но вопреки представлениям многих левых, это вовсе не результат политики, да и сама она вряд ли поможет обратить вспять упомянутый процесс. Ведь проблема коренится куда глубже и гораздо более трудноразрешима, чем принято считать. Неравенство — неизбежный продукт капиталистической деятельности, а более широкий доступ к равным возможностям только усиливает его, поскольку некоторые личности и сообщества просто более других способны использовать эти возможности, предоставляемые капитализмом, для развития и совершенствования. Наперекор убеждению многих правых, речь идет о проблеме, касающейся всех без исключения, а не только «отстающих» или приверженцев идеологии «уравниловки»: если пустить этот процесс на самотек, то усиление неравенства и экономической нестабильности могут подорвать общественный порядок и спровоцировать обратную реакцию широких масс против капиталистической системы в целом.

Распространение капитализма на протяжении нескольких минувших столетий стало причиной феноменального скачка в прогрессе человечества, что привело к ранее немыслимому повышению уровня качества жизни, материального благосостояния и к беспрецедентной реализации всех видов человеческого потенциала. Однако изначально присущая капитализму динамика наряду с благами продуцирует и нестабильность, поэтому его продвижение постоянно наталкивалось на сопротивление. Большая часть политической и организационной истории капиталистического общества по сути представляет собой летопись попыток ослабить или смягчить влияние такой нестабильности. И лишь с созданием современной системы государственного социального обеспечения в середине XX ст. наконец стало возможным относительно гармоничное сосуществование капитализма и демократии.

Достижения в области технологии, финансов и международной торговли за минувшие десятилетия привели к появлению новых волн и типов нестабильности в ведущих капиталистических странах: в итоге жизнь становится все более несправедливой и непредсказуемой — не только для низшего и рабочего класса, но и для подавляющей массы среднего. Правые силы практически полностью игнорируют данную проблему, а левые стремятся решить ее с помощью действий, предпринимаемых правительствами, — причем любой ценой. В долгосрочной перспективе оба подхода нежизнеспособны.

Современным капиталистическим государствам следует, смирившись с тем, что неравенство и нестабильность и далее будут оставаться неизбежным результатом рыночных взаимоотношений, находить способы защитить граждан от их последствий, сохраняя притом так или иначе ту динамичность, которая прежде всего генерирует бесчисленные экономические и культурные преимущества капитализма.

Коммодификация[2] и самосовершенствование

____________________________
2 Коммодификация (commodification, от commodity — товар) — процесс, в ходе которого все большее число различных видов человеческой деятельности обретает денежную стоимость и фактически становится товарами, покупаемыми и продаваемыми на рынке. Теоретической основой данной идеи стали работы Карла Маркса, который утверждал, что капитализм представляет собой саморасширяющуюся экономическую систему, требующую все большей коммодификации, что приводит к вытеснению духовных или человеческих ценностей денежными.

Капитализм — система экономических и социальных отношений, характеризуемая наличием частной собственности, обменом товарами и услугами между свободными частными лицами, а также использованием рыночных механизмов контроля над производством и распределением этих товаров и услуг.

Кое-какие из названных «компонентов» капитализма известны человеческому обществу с незапамятных времен, но система начала функционировать в полную силу в некоторых регионах Европы и ее «филиалах» в Северной Америке лишь в XVII—XVIII вв. Исторически большинство домохозяйств потребляли основную часть произведенного ими и производили львиную долю того, что потребляли. И только с отмеченного периода большинство населения ряда стран начало приобретать большую часть того, что потребляет, — причем за счет выручки от продажи основной массы произведенного ими.

Рост числа ориентированных на рынок домохозяйств, а также развитие явления, позже получившего название «коммерческое общество», имели глубокие последствия практически для всех аспектов деятельности человека. Уклад жизни до капитализма регулировался традиционными институтами, в силу которых возможность выбора и течение судьбы отдельной личности определялись различными общественными, политическими и религиозными структурами. Эти институты сводили к минимуму возможность появления изменений, не позволяя людям добиваться особого прогресса, но при этом оберегая их от многих превратностей судьбы.

Пришествие капитализма наделило личность небывалой степенью контроля и ответственности за собственную жизнь — как оказалось, это не только освобождает, но и ужасает: ведь окно возможности открывалось как для прогресса, так и для регресса.

Коммодификация — трансформация деятельности, осуществляемой ради обеспечения личного потребления, в производство товаров, реализуемых на открытом рынке, — позволила людям повысить эффективность использования своего времени благодаря специализации: индивидуум сосредоточивался на производстве того, что у него получалось лучше всего, приобретая прочие нужные ему продукты у других. При новых формах торговли и производства разделение труда использовали, чтобы снизить себестоимость товаров из числа традиционно изготовляемых в домохозяйствах — и в то же время сделать доступным широкий ассортимент новой продукции. Итогом, как отмечал историк Ян де Фрис, стало то, что современники этого процесса называли «пробуждением аппетитов рассудка», — расширение спектра субъективных желаний и формирование нового субъективного восприятия потребностей. Такое непрекращающееся разрастание хотений гневно осуждали критики капитализма — от Руссо до Маркузе, — определяя это как заключение человека в клетку неестественных потребностей. А вот приверженцы идеи рынка во главе с Вольтером восхваляли то же, акцентируя внимание на расширении диапазона человеческих возможностей. В формировании и реализации все более возвышенных устремлений и потребностей, согласно такой точке зрения, и состоит главная суть цивилизации.

Будучи склонны подразумевать под товарами лишь материальные, физически осязаемые предметы, мы часто упускаем из виду, насколько создание и стремительное удешевление распространения новых культурных товаров расширило ассортимент того, что можно назвать средствами самосовершенствования. А ведь история становления капитализма — это еще и история развития средств коммуникаций, информации и развлечений. Вот о чем стоит задуматься.

Одним из первых современных товаров стали печатные книги (в первую очередь Библия), и резкое снижение их стоимости и повышение доступности оказались с исторической точки зрения даже более значимыми событиями, чем, к примеру, изобретение и распространение двигателя внутреннего сгорания. Аналогичную роль сыграло распространение газетной бумаги, благодаря которой появилась пресса, что в свою очередь послужило основой для формирования новых рынков информации и для возникновения бизнеса сбора и распространения новостей. В XVIII в. новости из Индии добирались до Лондона месяцами, сегодня это происходит за секунды. Книги и новости дали толчок к расширению не только кругозора, но и воображения, благоприятствовали развитию нашей способности сопереживать другим людям и по-новому осмыслять собственную жизнь. Таким образом, капитализм и коммодификация способствовали развитию как гуманизма, так и новых форм самосовершенствования.

За минувшее столетие арсенал средств самосовершенствования пополнился за счет изобретения звукозаписи, кинематографа и телевидения, а с появлением интернета и персональных компьютеров затраты на приобретение знаний и освоение культуры резко сократились. Пополнение арсенала средств самосовершенствования позволяет тем, кто стремится к знаниям, добиваться практически немыслимого ранее расширения интеллектуального багажа.

О роли семь

Хотя развитие капитализма открывало расширенные возможности для развития потенциала человека, далеко не каждому удавалось в полной мере воспользоваться ими или же пожать плоды достигнутого с их помощью прогресса. Так, официальные или иные препоны на пути к равенству возможностей с давних пор не допускали некоторые группы населения — женщин, меньшинства, бедняков — к полноценному извлечению выгод из всех благ, предлагаемых капитализмом. Но со временем в развитом капиталистическом мире эти барьеры значительно понизили или вовсе ликвидировали, так что доступ к новым возможностям распределялся все более равномерно. И существующее сегодня неравенство в меньшей степени проистекает из ограничений в доступе к возможностям, чем из неодинаковой способности пользоваться ими. А неравенство способностей, в свою очередь, обусловлено различиями в размере и качестве унаследованного человеческого потенциала (того багажа, с которым индивидуумы начинают свое развитие), а также в методах, которыми семьи и сообщества содействуют развитию человеческого потенциала своих членов и стимулируют его.

Роль семьи в формировании способности и склонности личности к использованию инструментов самосовершенствования из арсенала, предлагаемого капитализмом, трудно переоценить. Домохозяйство — не только место потребления и биологического воспроизводства. Это еще и главная среда, в которой происходит социализация ребенка, где он приобщается к цивилизации и получает образование, где формируются привычки, влияющие на его дальнейшую судьбу как человека и как участника рынка. Говоря терминами современной экономики, семья — это цех по выковке человеческого капитала.

На протяжении длительного времени семья формирует капитализм, создавая новые потребности в новых товарах. Она также неоднократно претерпевала изменения под влиянием капитализма, поскольку появление новых товаров и средств производства стимулировало членов семьи к освоению новых способов времяпровождения. Так, в XVIII в. по мере повышения доступности очередных новых товаров и постоянного снижения их стоимости семьи все больше времени посвящали рыночно ориентированной деятельности, что положительно сказывалось на их потребительской способности. Пусть вначале зарплаты мужчин даже несколько сократились, но суммарный объем заработков супругов и других членов семьи стимулировал повышение стандартов потребления.

К сожалению, экономический рост и расширение культурных горизонтов не обеспечивали всестороннего улучшения жизни для всех и каждого. Реальность, в которой дети из семей рабочих могли зарабатывать с раннего возраста, служила стимулом к пренебрежению их образованием, а вредность некоторых отныне доступных товаров (белого хлеба, сахара, табака, алкогольных напитков) означала, что повышение стандартов потребления не всегда сопровождается улучшением состояния здоровья и увеличением долголетия. К тому же по мере того как женщины перераспределяли свое рабочее время, отдавая все большую его часть рынку (при сокращении доли, уделяемой семье), снижались принятые ранее в семьях стандарты чистоты — и, значит, повышалась вероятность заболеваний.

Конец XVIII — начало XIX в. ознаменовались постепенным распространением новых средств производства во всех сферах экономики. Это была эпоха машин, характеризуемая все более частым замещением органических источников энергии (силы человека и животных) неорганическими (прежде всего паровыми двигателями), что привело к колоссальному подъему производительности труда.

В отличие от обществ, существовавших в основном за счет сельского хозяйства и кустарного промысла, производство в тот период все чаще размещалось на фабриках, выстроенных, так сказать, вокруг новых двигателей — слишком больших, чересчур шумных и грязных, а потому никак не подходящих для установки на дому. Таким образом, работа все сильнее отделялась от домашнего хозяйства, что в итоге стало причиной радикального изменения структуры семьи.

Вначале владельцы новых индустриализованных фабрик предпочитали нанимать женщин и детей: с ними, более покорными, куда легче было управляться. Но уже ко второй половине XIX в. среднестатистический британский рабочий вполне мог рассчитывать на существенный и непрерывный рост реальной заработной платы, и внутри семьи произошло новое распределение труда, наряду с гендерным.

Мужчины, обладающие таким преимуществом для промышленного производства, как относительная физическая сила, все чаще работали на фабриках, получая рыночную заработную плату, достаточную для содержания всей семьи. Однако рынок XIX в. не предлагал товаров (услуг), которые могли бы обеспечить, например, чистоту, поддержание гигиены, здоровую пищу, уход за детьми и их воспитание. Высшие сословия удовлетворяли соответствующий спрос, нанимая прислугу. Но в большинстве семей такие услуги все в большей мере оказывали жены.

Все это и стало причиной распространения модели семьи «кормилец — домохозяйка» с разделением трудовых обязанностей по половому признаку. Многие улучшения в состоянии здоровья населения (в том числе тенденцию к росту долголетия) и в образовании, отмеченные в период с середины XIX до середины XX в., можно, как утверждает де Фрис, объяснить перенаправлением женского труда с рынка на домашнее хозяйство, а также, наконец, перенаправлением детского времени с рынка в сторону образования, по мере того как дети выбывали из состава рабочей силы, отправляясь в школу.

Динамичность и нестабильность

На протяжении чуть ли не всей истории главным источником нестабильности для человечества была природа. Экономические системы обществ тех эпох были, как отмечал Маркс, ориентированы на стабильность — и стагнацию. Капиталистические общества, напротив, ориентированы на инновации и динамичность, создание новых знаний, новой продукции, новых моделей производства и дистрибуции. И основной причиной нестабильности стала уже не природа, а экономика.

В 20-е годы XIX в. Гегель писал, что в коммерческом обществе, живущем по модели «добытчик—домохозяйка», для мужчины ощущение собственной значимости и признание со стороны окружающих напрямую связано с наличием у него работы. А это было проблематично, поскольку в динамичном капиталистическом обществе безработица — достаточно реальная перспектива.

Созданное под влиянием рынка разделение труда подразумевало узкую специализацию многих работников, из-за чего они подходили только под ограниченный круг вакансий. Рынок порождал постоянное изменение спроса, а повышение спроса на новые товары означало падение его на старые. Те, кто приспособился к определенной роли в выпуске старых товаров, теряли работу, не имея возможности обучиться другим навыкам, чтобы найти новую. Механизация производства тоже вела к сокращению рабочих мест. Иными словами, креативность и новаторская сущность индустриального капитализма изначально омрачались нестабильностью для рабочей силы.

Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» дают такую картину динамичности, нестабильности, повышения потребностей и расширения культурных возможностей при капитализме:

«Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка придала производству и потреблению всех стран космополитический характер… Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться… Их вытесняют новые… перерабатывающие уже не местное сырье, а привозимое из самых отдаленных областей земного шара, и вырабатывающие фабричные продукты, потребляемые… во всех частях света. Вместо старых потребностей, удовлетворявшихся отечественными продуктами, возникают новые… На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга».

Экономист Йозеф Шумпетер в XX в. развил эту тему исходя из своей идеи о том, что для капитализма характерно «созидательное разрушение» — процесс, при котором новые товары, способы дистрибуции и организации постоянно замещают существовавшие ранее. Но он, в отличие от Маркса, считавшего источником этой динамичности постоянное увеличение свободного «капитала» (в его представлении — за счет рабочего класса), сосредоточил внимание на роли свободного предпринимателя, новатора, создающего новые товары и открывающего новые рынки и методы работы.

Динамичность и нестабильность, порожденные индустриальным капитализмом XIX в., дали толчок к созданию новых структур, призванных уменьшать нестабильность. В том числе к появлению: обществ с ограниченной ответственностью — для сокращения рисков инвесторов; профсоюзов — для отстаивания интересов работников; касс взаимопомощи — для предоставления займов и страховых выплат в случае похорон; а также для коммерческого страхования жизни.

В середине XIX в. — в период Великой депрессии (а также в эпоху политического процветания коммунизма и фашизма, убедившую многих демократов в том, что избыток нестабильности представляет угрозу для самой капиталистической демократии) западные демократии взяли на вооружение теорию государства всеобщего благоденствия. Разные нации внедряли различные комбинации специфических программ, но у новых государств всеобщего благоденствия оказалось много общего, в частности пенсии по возрасту, пособия по безработице, программы выплат для поддержки семей.

Распространение идеи государства всеобщего благоденствия произошло через несколько десятилетий после Второй мировой — в период стремительного роста капиталистических экономик Запада. Успех индустриальной экономики позволял перенаправлять (посредством налогообложения) прибыль и заработные платы на программы, внедряемые государством. Этому способствовала и демографическая ситуация послевоенной эпохи, когда господствовала модель «муж-кормилец — жена-домохозяйка»: благодаря умеренно высокой рождаемости сформировалось благоприятное соотношение численности активных работников и иждивенцев.

Расширились и возможности в сфере образования: элитарные университеты все чаще принимали студентов на основе их учебных достижений и потенциала; все больше абитуриентов поступали в вузы. Тогда же начали разрушаться барьеры, препятствующие полноценному участию женщин и представителей меньшинств в жизни общества.

Результатом всего этого стало временное равновесие, и на его фоне данный этап в истории развитых капиталистических стран ознаменовался мощным экономическим ростом, высоким уровнем занятости и относительным социально-экономическим равенством.

Жизнь в эпоху постиндустриальной экономики

Для человечества в целом конец XX и начало XXI в. стали периодом недюжинного прогресса, в немалой степени благодаря распространению капитализма на планете. Экономическая либерализация в Китае, Индии, Бразилии, Индонезии и других государствах развивающегося мира позволила сотням миллионов людей выбраться из нищеты и перейти в средний класс. Потребители более развитых капиталистических стран, например США, тем временем наслаждались радикальным снижением цен на многие товары — от одежды до телевизоров, — а также целым морем новой продукции, изменившей их жизнь.

Наиболее примечательными, пожалуй, стали перемены в арсенале средств самосовершенствования. По словам экономиста Тайлера Коуэна, большая часть плодов новейших изобретений кроется «в наших умах и в наших ноутбуках, а вовсе не в приносящих прибыль секторах экономики». В итоге «максимум ценности интернета ощущается на индивидуальном уровне, и ее невозможно отобразить в показателях производительности труда».

Множество великих музыкальных произведений XX в. — любых жанров — доступны для бесплатного прослушивания на YouTube. Очень скоро богатейшие университетские библиотеки станут доступны через интернет всему миру. Следует ожидать появления и многих других беспрецедентных возможностей для самосовершенствования.

Однако все перечисленные достижения омрачены многолетними характерными особенностями капитализма: неравенством и нестабильностью. СоциологДаниэль Белл еще в 1973 г. отмечал, что в развитом капиталистическом мире знание, наука и технологии служат источником перехода к «постиндустриальному обществу». Так же как производство в свое время вытеснило сельское хозяйство как основной источник занятости, так и сектор услуг в настоящее время выдавливает производство.

В постиндустриальной экономике, основанной на знаниях, выпуск промышленных товаров зависит скорее от степени развития технологий, чем от квалификации работников, изготавливающих и собирающих данные изделия. А это подразумевает относительное снижение потребности в квалифицированной и полуквалифицированной заводской рабочей силе (и падение экономической ценности такого ресурса) — аналогично предшествующему снижению потребности в сельхозработниках (и уменьшению их ценности). В подобной экономической системе наиболее востребованы научно-технические знания и умение работать с информацией. Революция в области информационных технологий, охватившая экономику в последние десятилетия, лишь усиливает упомянутые тенденции.

Одним из важнейших последствий расцвета постиндустриальной экономики стало изменение роли и статуса женщин и мужчин. Относительное мужское преимущество в доиндустриальную и индустриальную эпоху экономики было основано на физической силе — товаре, который в наше время все меньше пользуется спросом. Женщины же, напротив, приобретают все большую значимость для экономики, ориентированной главным образом на оказание услуг потребителям.

Это привело ко все более частой замене модели семьи «мужчина-кормилец — женщина-домохозяйка» домохозяйствами с двойным уровнем доходов. Как сторонники, так и противники возвращения женщин в систему платного труда склонны преувеличивать заслуги идеологической борьбы феминисток в этом процессе, одновременно недооценивая значимость перемен в сути капиталистического производства. Перенаправление труда женщин от домашнего хозяйства в другие сферы стало возможно отчасти благодаря наличию новых товаров, сокративших затраты времени на домашние дела (стиральные и посудомоечные машины, водонагреватели, пылесосы, микроволновые печи и пр.). Увеличение времени, затрачиваемого на рыночную деятельность, в свою очередь создало ранее не существовавший спрос на товары, призванные облегчить выполнение бытовых задач и сократить затраты труда (например, полуфабрикаты и готовая еда), и способствовало расширению сетей ресторанов и фастфудов.

Итогом стала коммерциализация ухода за детьми, пожилыми и немощными — теперь о них все чаще заботятся не родственники, а наемные работники.

Готовность женщин к получению дополнительного образования и повышению профессиональных навыков сопровождается пересмотром социальных норм в деле выбора партнера по браку.

В процессе перехода экономики от индустриальной стадии к постиндустриальной стадии услуг и информации женщины — как и мужчины — стремились достичь признания и авторитета, связанных с наличием оплачиваемой работы. При этом современные пары трудоголиков чаще всего созданы сверстниками с более близкими уровнями образованности и более сопоставимыми экономическими достижениями. Этот процесс именуется «ассортативным спариванием, т.е. спариванием подобных друг другу».

Усиление неравенства

Упомянутые социальные тенденции постиндустриальной эпохи оказали существенное влияние на неравенство. Если семейный доход удваивается при каждом подъеме по ступеням экономической лестницы, то общий доход семей, стоящих на более высокой ступени лестницы, просто обречен на более стремительный рост, чем общие доходы людей, занимающих более низкое положение.

Но у немалой части домохозяйств, пребывающих в нижней части такой лестницы, удвоения вообще не произошло: относительный размер оплаты труда женщин возрос, а относительная зарплата менее образованных мужчин, принадлежащих к рабочему классу, снизилась. При этом последние выглядят все менее привлекательными кандидатами для заключения брака. Нередко чисто человеческие недостатки, снижающие вероятность трудоустройства таких мужчин, одновременно делают их менее желанными в качестве партнеров по браку, и характер мужчин, переживающих период хронической безработицы, портится все сильнее. С падением способности приносить домой адекватное количество «добычи» такие мужчины автоматически считаются менее нужными — отчасти потому, что современная женщина вправе рассчитывать на финансовую поддержку со стороны государства всеобщего благоденствия как на дополнительный, пусть и скромный, независимый источник дохода.

В Соединенных Штатах одним из наиболее поразительных событий минувших десятилетий стало появление разных моделей браков для различных классов и этнических групп общества. Последствием ослабления законодательства о разводах в 60-е годы стал рост числа разрушенных браков во всех классах. Но уже в 80-е зарождается новая модель поведения: число разводов среди более образованной части населения сокращается, а среди менее образованной продолжает расти. К тому же более образованные и обеспеченные люди более склонны заключать браки.

Поскольку семья исполняет роль инкубатора человеческого капитала, подобные тенденции чреваты серьезным побочным эффектом в отношении неравенства. Множество исследований демонстрируют: у детей, воспитанных двумя родителями, сохраняющими брачные узы, выше склонность к развитию самодисциплины и уверенности в себе, что подразумевает успех в жизни. А у детей, особенно мальчиков, воспитываемых в неполных семьях (или, еще хуже, матерью, многократно вступающей в непостоянные отношения), высок риск неблагоприятного исхода.

Все вышеупомянутое наблюдается в период формирования равенства прав доступа к образованию и усиления расслоения в уровне доходов, причем обе тенденции говорят о повышении ценности человеческого капитала. Один из компонентов человеческого капитала — когнитивные (познавательные) способности: живость ума, способность анализировать и применять шаблоны, накопленные в ходе обретения опыта, и умение справляться с психологическими трудностями. Второй компонент — характер и социальные навыки: самодисциплина, настойчивость, ответственность. А третьим можно назвать реальные знания. Все перечисленные качества все чаще играют решающую роль в достижении успеха на постиндустриальном экономическом рынке.

Как пишет экономист Бринк Линдси в недавно изданной книге «Человеческий капитализм», в период с 1973-го по 2001 г. среднегодовой прирост реальных доходов в США составлял: 0,3% для представителей нижней пятой части шкалы распределения доходов; 0,8% для тех, кто оказался в середине этой шкалы; 1,8% для тех, кто попал в верхние 20% шкалы. Примерно такая же ситуация и во многих других странах с развитой экономикой.

Глобализация вовсе не выступила причиной неравномерного увеличения дохода с человеческого капитала, но укрепила эту тенденцию. Экономист Майкл Спенс вводит различие между «ходовыми» товарами и услугами (их можно легко импортировать и экспортировать) и «неходовыми» (их экспортировать или импортировать невозможно). «Ходовые» все чаще импортируются в развитые капиталистические общества из менее развитых, где рабочая сила дешевле. По мере передачи подрядов на изготовление промышленных товаров и оказание рутинных услуг размер заработных плат неквалифицированной и необразованной рабочей силы в развитых капиталистических сообществах продолжает снижаться (если этим людям каким-то образом не удается найти хорошо оплачиваемое место в секторе неходовых товаров и услуг).

Роль современной системы финансов

Тем временем усиление неравенства усугубляется ростом незащищенности и тревоги, которую испытывают люди, занимающие высокие ступени экономической лестницы. Одной из тенденций, поспособствовавших обострению данной проблемы, стал перевод экономики исключительно на финансовые рельсы, главным образом в США. Детищем этого процесса, по словам экономиста Хаймана Мински, стал «капитализм денежных менеджеров», или «посреднический капитализм», говоря словами финансового экспертаАльфреда Раппопорта.

Еще в 80-е годы финансы считались важной, но достаточно ограниченной составляющей американской экономики. Фондовый рынок (торговля ценными бумагами) был представлен инвесторами-одиночками — крупными и мелкими, — вкладывающими собственные средства в акции компаний, которые, на их взгляд, обладают неплохими долгосрочными перспективами. Капитал для инвестиций предоставлялся также ведущими инвестиционными банками Уолл-стрит и их зарубежными коллегами — по сути частными партнерствами, в которых партнеры рисковали собственными деньгами. Все это изменилось с появлением доступных для инвестиций крупных пулов капитала, распределяемых профессиональными финансовыми менеджерами, а не собственниками капитала.

Одним источником такого нового капитала стали пенсионные фонды. В послевоенные десятилетия, когда ведущие отрасли американской промышленности вышли из Второй мировой войны своего рода олигополиями с ограниченной конкуренцией и крупными, расширяющимися рынками сбыта (в стране и за ее пределами), наличие прибыли и перспектив на будущее позволяло им обеспечивать сотрудников «пенсионными планами» с заранее установленными размерами выплат. Все риски при этом компании брали на себя.

Однако в 70-е годы в американской экономике обострилась конкуренция, прогноз прибыли корпораций стал менее определенным, и компании (как и различные госструктуры) попытались снять с себя часть рисков, передавая свои пенсионные фонды в управление профессиональным финансовым менеджерам. Ожидалось, что те сумеют обеспечить существенную прибыль. С этого момента размер пенсий сотрудников начал определяться не степенью рентабельности бизнеса работодателей, а судьбой их пенсионных фондов.

Другим источником нового капитала стали университеты и иные некоммерческие организации-фонды. Изначально их активы росли благодаря пожертвованиям, но по прогнозам их дальнейший прирост должен был обеспечиваться инвестиционной деятельностью.

И еще один источник — инвестиции частных лиц и правительств развивающихся стран, где стремительный экономический рост в сочетании с высокой склонностью к накопительству и стремлением обеспечить относительную безопасность инвестиций обусловил приток огромных средств в финансовую систему США.

Несколько воодушевленные появлением таких новых возможностей, традиционные инвестиционные банки Уолл-стрит трансформировались в открытые акционерные общества. Иными словами, они тоже принялись делать инвестиции не только из собственных средств, но и с использованием денег других людей, привязав размер бонусов своих партнеров и сотрудников к годовой прибыли.

Итогом стало формирование чрезвычайно конкурентной финансовой системы, где доминируют инвестиционные менеджеры, обслуживающие крупные пулы капиталов, а размер оплаты их труда рассчитывается с учетом их предположительной способности приносить больше прибыли, чем коллеги. Структура мотивации в этой среде подталкивала управляющих фондами к практике максимального наращивания краткосрочной прибыли, причем этому искушению поддались и руководители корпораций.

Сжатые временные рамки порождали соблазн получить максимальную прибыль в кратчайшие сроки — в ущерб работе с долгосрочными инвестициями, например в научно-технические разработки или в повышение квалификации сотрудников компании. В итоге уделом управленцев и рядовых сотрудников стало постоянное барахтанье в краткосрочных операциях без долговременной перспективы. А это повышало вероятность потери рабочих мест и экономической нестабильности.

Продвинутая модель капиталистической экономики действительно нуждается в мощном финансовом секторе. Отчасти эта потребность удовлетворяется элементарным расширением процесса разделения трудовых обязанностей: полномочия на принятие решений об инвестировании делегируются профессионалам, что дает всем остальным возможность спокойно заниматься тем, что у них лучше всего получается, или тем, что их больше всего интересует.

Постоянное усложнение капиталистической экономики порождает у предпринимателей и руководителей корпораций потребность в помощи при принятии решений о методах и сроках привлечения заемного капитала. И частные инвестиционные фирмы, заинтересованные в повышении реальной стоимости компаний, в которые вложен их капитал, играют важнейшую роль в стимулировании экономического роста. Подобные вопросы, занимающие умы финансистов, крайне важны, и управление ими требует интеллекта, усердия и напористости. Потому и неудивительно, что труд специалистов в этой области оплачивается очень высоко.

Но несмотря на все перечисленное, перевод общества исключительно на финансовые рельсы чреват некоторыми негативными последствиями. Это, в частности, одновременное усиление неравенства ввиду повышения доходов субъектов, находящихся в верхней части экономической лестницы (благодаря баснословным премиальным финансовых менеджеров), при усугублении незащищенности стоящих у подножия этой лестницы (из-за того, что все внимание направлено на получение краткосрочной прибыли в ущерб стратегическим проектам).

Семья и человеческий капитал

В современной глобализованной постиндустриальной среде с засильем финансовой системы как никогда велика роль человеческого капитала: от него в большой степени зависят шансы на преуспевание в жизни. Это придает семье особое значение, и ценности, культивируемые ею, становятся, как заново открывает для себя каждое очередное поколение социологов (к их немалой досаде), едва ли не главным определяющим фактором успеха в учебе и работе.

Как писал еще полвека назад экономист Фридрих Хайек в «Конституции свободы», «главное препятствие на пути к подлинному равенству возможностей состоит в невозможности найти замену умным родителям или семье, обеспечивающей эмоциональную и культурную среду воспитания». А в публикации по данным недавнего исследования экономисты Педро Карнейро иДжеймс Хэкман подчеркивают: «Различия в уровне когнитивных и некогнитивных навыков в семьях с разными доходами и социальным положением проявляются очень рано и сохраняются надолго. Школа лишь углубляет эти ранние различия».

Заложенные в человеке или унаследованные способности передаются и реализуются разными путями: генетически, в процессе дородового и послеродового ухода, через культурные ценности, исповедуемые семьей. Конечно, деньги тоже имеют значение, но часто куда меньшее, чем упомянутые нефинансовые факторы. Кстати, наличие книг в доме коррелирует с хорошей успеваемостью в большей степени, чем высокие доходы родителей.

Образованные родители склонны отдавать больше времени и энергии воспитанию ребенка, даже если оба работают. В семьях c богатым человеческим капиталом больше вероятность плодотворного использования лучших инструментов самосовершенствования из арсенала современного капитализма (например, потенциала онлайн-обучения) и выше устойчивость по отношению к потенциальным «ловушкам» (таким как неограниченный просмотр телепрограмм и чрезмерное увлечение компьютерными играми).

Все это влияет и на способность детей пользоваться плодами формального образования, ведь оно все чаще (по крайней мере в теории) доступно для всех, независимо от экономического статуса или этнической принадлежности. В конце прошлого века лишь 6,4% американских подростков могли похвастать школьным аттестатом и всего один из четырехсот — дипломом колледжа. Иными словами, тогда огромная часть населения при наличии стремления к повышению образования не имела такой возможности. Сегодня в США доля выпускников средних школ среди подростков — около 75% (для сравнения: пик в 80% был достигнут в 1960 г.). Примерно 40% молодых людей поступают в колледжи.

Журнал Economist недавно процитировал уже избитый лозунг: «В обществе явного равенства возможностей положение родителей на лестнице доходов не может оказывать значительного влияния на статус их детей». Тем не менее в реальности чем больше равенство институциональных возможностей, тем более весомым оказывается значение воспитательного вклада семьи в развитие человеческого капитала. Еще поколение назад политолог Эдуард Банфилд писал: «Любое образование идет на пользу детям из среднего и высшего класса, поскольку принадлежность к этим классам говорит о наличии особых способностей к обучаемости». Повышение качества школьного обучения способно улучшить общую образовательную статистику, но при этом оно традиционно приводит к углублению, а не сокращению разрыва в успеваемости между детьми из семей с разным уровнем развития человеческого капитала.

Авторы свежих исследований, ставившие перед собой цель продемонстрировать текущее снижение уровня профессиональной мобильности при замещении поколений в США в сравнении с былыми временами (или в сопоставлении с некоторыми европейскими странами), не сумели понять, что такое явление вполне может оказаться побочным эффектом для поколений, живущих в эпоху повышенного равенства возможностей. И в этом отношении Соединенные Штаты, вероятно, просто оказались на переднем крае тенденции, проявившейся и в других развитых капиталистических обществах.

Различия в успешности сообществ

Семья — вовсе не единственный социальный институт, оказывающий ощутимое влияние на развитие человеческого капитала и на итоговую успешность его носителя на рынке труда. Подобное воздействие оказывают и другие сообщества, объединенные общей верой, расой или этнической принадлежностью. Социолог Макс Вебер в книге «Протестантская этика и дух капитализма», написанной в 1905 г., отмечает, что в странах, где существуют различные религиозные течения, протестанты добиваются более высоких экономических результатов, чем католики, а кальвинисты опережают лютеран. Вебер дает объяснение данного феномена с точки зрения культуры: по его мнению, все дело в том, что различные веры формируют разные психологические предрасположенности у людей.

Несколькими годами позже — в работе «Евреи и современный капитализм» — современник Вебера Вернер Зомбарт приводит альтернативное объяснение отмеченного различия в успешности групп. По его версии, успех основан отчасти на культурных предпочтениях, отчасти на расовых. А в 1927 г. Шумпетер — молодой коллега Вебера и Зомбарта — выпускает фундаментальное эссе под названием «Социальные классы в этнически однородной среде», где варьирование уровня успешности в зависимости от этнической (а не только классовой) принадлежности в этнически смешанной среде он принимает как данность, не нуждающуюся в доказательствах.

Объяснения, предложенные для упомянутых характерных различий, не столь важны, как тот факт, что различная успешность / производительность труда разных групп стала исконной особенностью истории капитализма, и эти различия наблюдаются и сегодня. В современных США, например, азиаты (особенно если не включать в эту группу выходцев с тихоокеанских островов) демонстрируют в этом аспекте, как правило, лучшие результаты, чем представители белой расы (без учета испаноязычных американцев), которые, в свою очередь, превосходят латиноамериканцев. Последние опережают афроамериканцев. Чтобы убедиться в этом, достаточно изучить сведения об успеваемости, доходах или характерные модели семей, например по такому показателю, как частота родов вне брака.

Западноевропейские страны (особенно расположенные в северных регионах) с существенно более высоким уровнем равенства, чем в США, как правило, отличаются более этнически однородным населением. Последние волны иммиграции размывают этническую однородность многих развитых постиндустриальных обществ. Складывается впечатление, что в них набирают ход процессы расслоения общества по общинной принадлежности. При этом у одних групп иммигрантов результаты лучше, чем у исконного населения, а у других — хуже. В Великобритании, например, дети иммигрантов из Китая и Индии, как правило, добиваются более высоких результатов, чем коренные жители, а достижения темнокожих представителей Карибского бассейна и пакистанцев гораздо скромнее. Во Франции преуспевают потомки вьетнамцев и дети североафриканского происхождения.

В Израиле успех чаще сопутствует детям русских иммигрантов, а у выходцев из Эфиопии, как правило, дела обстоят хуже. В Канаде вперед вырывается потомство китайцев и индийцев, тогда как латиноамериканцы и выходцы из региона Карибского бассейна отстают. По большей части такую разницу в успешности проясняют различия в классовой принадлежности и уровне образования иммигрантов, приобретенном ими в странах прежнего проживания. Но поскольку общины-диаспоры сами выступают в роли носителей и инкубаторов человеческого капитала, подобные закономерности могут сохраняться (и сохраняются) в течение длительного времени.

В случае с Соединенными Штатами иммиграция играет даже более значимую роль в обострении неравенства, поскольку динамичный характер экономики страны, ее культурная открытость и географическое положение привлекают как самых лучших и ярких, так и наименее образованных представителей остального мира. Таким образом, поднимается верхняя ступень экономической лестницы, но одновременно опускается нижняя.

Почему образование не станет панацеей

Постепенное признание факта углубления экономического неравенства и социального расслоения в постиндустриальных обществах стало естественным поводом для дискуссии о том, что же предпринять для решения данной проблемы. Говоря о ситуации в Америке, все стороны дружно предлагают один и тот же рецепт: образование.

Одна из логических посылок, лежащих в основе данного рецепта, касается темы колледжа. Разрыв в шансах на успех между выпускниками колледжа и всеми остальными неуклонно возрастает, говорят авторы данной гипотезы, следовательно, вывод прост — в колледжи должно поступать максимальное количество людей. К сожалению, несмотря на то, что в колледжах обучается все большая доля американцев, эти учащиеся вовсе не обязательно обогащают багаж знаний. Количество выпускников, не имеющих необходимой квалификации для соответствующей работы, растет. Многие отчисляются, не завершив обучения, а другие получают образование по стандартам, не дотягивающим до уровня требований, предъявляемых к колледжу.

Наиболее явные расхождения в успеваемости наблюдаются еще на стадии до колледжа, например в статистике о пропорции учащихся средней школы, получивших аттестаты. При этом основные различия в успеваемости (среди одноклассников и по принципу этнической принадлежности) проявляются еще в начальных классах.

Таким образом, вторая логическая посылка довода о благе обучения касается начального и среднего образования. Выдвигаются следующие предложения по исправлению ситуации: увеличение школьных бюджетов, предоставление родителям более широкого выбора, повышение частоты тестирования учащихся и совершенствование качества работы педагогов. Даже если реализовать часть этих предложений (или все), не удастся радикально сократить существующие разрывы между студентами и социальными группами — все дело в том, что формальное школьное образование само по себе играет относительно несущественную роль в возникновении и сохранении различий в успешности учащихся.

Истоки упомянутых разрывов прослеживаются в различных уровнях человеческого капитала, которым обладают дети на момент поступления в школу. На этом и основана третья логическая посылка доводов сторонников идеи образования, состоящая в необходимости более интенсивного и раннего вмешательства в детство. Предложения таковы: как можно более ранний перевод детей из семейной обстановки в среду образовательных учреждений на максимально необходимый период времени или даже проведение ресоциализации[3] целых кварталов (как в проекте «Детская зона Гарлема»).

____________________________
3 Ресоциализация — процесс освоения индивидом социальных норм и культурных ценностей, не освоенных или недостаточно освоенных ранее, или обновленных на новом этапе общественного развития.

Существуют отдельные примеры удачной реализации подобных проектов, но пока неясно, действительно ли возможно воспроизвести их в реальном масштабе.

С учетом сказанного выше, напрашивается вывод, что степень неравенства в развитых капиталистических обществах будет нарастать, по крайней мере на данный момент, — и это неотвратимо. Действительно, один из наиболее подкрепленных основных выводов современных социологических исследований говорит о том, что разрыв между семьями с высоким и низким уровнем доходов увеличивается, а разрывы в успешности в образовании и занятости между детьми из этих семей углубляются так стремительно, как никогда ранее.

Что делать?

Сегодня капитализм продолжает продуцировать замечательные преимущества и выдавать на-гора отличные возможности для самосовершенствования и личностного развития. Тем не менее сейчас (как и всегда) упомянутые положительные моменты сопряжены с недостатками, в особенности с ростом неравенства и незащищенности. Как точно подметили Маркс и Энгельс, основное отличие капитализма от других социально-экономических систем — «постоянная революционизация производства, непрерывное потрясение всех общественных устоев, извечная неуверенность и волнение».

В конце XVIII в. величайший американский просветитель и практик политэкономииАлександр Гамильтон поделился глубокими наблюдениями о неизбежной двусмысленности государственной политики в мире креативного разрушения:

«Такова участь человека, таков удел, возложенный на него навсегда провидением, — всему тому добру, которым он наслаждается, неизменно сопутствуют горести, всяческий источник его блаженства должен стать источником его невзгод — за исключением одной лишь добродетели, единственного незапятнанного добра, допустимого в его мирском существовании. Истинный политик… всегда готов приветствовать те учреждения и планы, что по своей природной сути способствуют обретению человеком счастья, что умножают источники личностного наслаждения и наращивают национальные ресурсы и мощь — он обязан заботиться о том, чтобы внести в любое дело все те компоненты, которые, по его мнению, могут предупреждать или нейтрализовать зло — извечного спутника мирского блаженства».

Актуальный сегодня вопрос звучит точно так же, как и в те дни: как сохранить мирские блага капитализма и одновременно разработать средства предупреждения и нейтрализации того зла, что извечно сопутствует благу?

Одно из потенциальных решений проблем роста неравенства и нестабильности состоит в обыденном перераспределении доходов верхней части экономики в пользу нижней ее части. Но у этого подхода два недостатка. Во-первых, спустя какое-то время те самые силы, что порождают серьезное неравенство, вновь заявляют о себе, требуя очередного, еще более агрессивного перераспределения. Во-вторых, в определенный момент перераспределение провоцирует существенное неприятие и становится препятствием для экономического роста. В какой-то мере подобное перераспределение путем изменения налоговой нагрузки возможно и необходимо, но определение идеальности его степени и объемов будет выступать яблоком раздора, и такая политика никогда не решит фундаментальных проблем.

Второе предложенное «лекарство» — внедрение государственной политики ликвидации разрывов между отдельными лицами и группами путем введения льготных условий для отстающих — вполне может оказаться страшнее самой болезни. Какой бы благой ни была заявленная цель, обязательное материальное стимулирование отдельных категорий граждан неизбежно спровоцирует ощущение несправедливости у остальных. Более весомый недостаток — стоимость данного решения в сопоставлении с его экономической эффективностью, поскольку авторы этого рецепта, по определению, готовы предоставлять недостаточно квалифицированным людям должности, которые тем никогда не получить только лишь на основе своих заслуг.

Аналогичным образом политика, вводящая запрет на использование критериев меритократии в сфере образования, найма персонала и кредитования просто потому, что они якобы оказывают «разное воздействие» на долю разных общинных групп или содействуют принятию «неравных социальных решений», неизбежно станет препятствием на пути к повышению качества системы образования, рабочей силы и экономики.

Третий вариант лечения, нацеленный на стимулирование экономических инноваций, способных приносить пользу всем, выглядит наиболее перспективным. Сочетание интернета с достижениями в области вычислительной техники вполне сопоставимо по масштабу с электрификацией, которая предопределила возможность свершения почти немыслимого ряда событий, практически непредсказуемо изменивших жизнь общества в целом. Среди прочего полезного интернет позволил радикально повысить скорость обретения знаний, а именно скорость была определяющим фактором экономического роста, по крайней мере с XVIII в.

Добавьте к этому открывающиеся перспективы в других областях, еще пребывающих в зачаточном состоянии (биотехнологии, биоинформатика, нанотехнологии и т. д.), — и будущее экономического роста и непрекращающегося улучшения человеческой жизни выглядит вполне ярко. Тем не менее даже непрерывные инновации и оживление экономического роста не позволят ликвидировать или хотя бы значительно сократить социально-экономическое неравенство и незащищенность. Поскольку индивидуальные, семейные и групповые различия все так же будут оказывать влияние на развитие человеческого капитала и профессиональные достижения человечества.

Чтобы капитализм и далее сохранял легитимность и притягательность для населения в целом (в том числе и для занимающих нижние и средние ступени социально-экономической лестницы) и устраивал как проигравших, так и победителей, необходимо восстанавливать и дополнять госпрограммы социальной защиты. Ибо они призваны помочь свести к минимуму степень неуверенности, ослабить острое ощущение пережитой экономической неудачи и поддерживать равенство возможностей.

Подобные программы уже функционируют в большей части развитого капиталистического мира, в том числе в США, и правым силам следовало бы признать: их роль неоценима, их следует сохранять и развивать, а не урезать. А крупные государственные расходы на социальное обеспечение служат надлежащим ответом на некоторые врожденные проблемные черты капитализма. Упомянутые программы вовсе не «зверь», которого следует «держать на голодном пайке».

В Соединенных Штатах, например, социальное обеспечение, страхование на случай безработицы, продовольственные талоны, налоговый зачет за заработанный доход, медицинское страхование Medicare и Medicaid, а также дополнительная защита, обеспечиваемая законом о доступном здравоохранении (Affordable Care Act), приносят пользу главным образом всем тем, кто оказался менее успешным и более всего пострадал от современной экономики.

Падение спроса населения на подобные программы даже вообразить невозможно, а их сворачивание на фоне роста неравенства и нестабильности было бы верхом безответственности. И уж, по крайней мере, просветленный эгоизм тех, чей заработок держится главным образом на благах общества капиталистической динамики, просто обязан подтолкнуть их к тому, чтобы осознать: целесообразно расстаться с некоторыми из своих рыночных завоеваний ради поддержания социально-экономической стабильности. А противиться этому нерационально. Государственные программы адресной социальной защиты нуждаются в структурных реформах, но правым нужно признать: умеренную щедрость, демонстрируемую государством всеобщего благоденствия, надлежит сохранить. И у такого подхода есть в высшей степени разумные обоснования.

Левым силам, в свою очередь, необходимо смириться с непреложным фактом: агрессивные попытки ликвидировать неравенство могут оказаться как слишком дорогостоящими, так и бесполезными. Успешность прежних попыток укрепить равенство возможностей, например облегчив доступ к образованию и запретив различные формы дискриминации, подразумевает: в развитых капиталистических обществах сегодня серьезные ресурсы неохваченного человеческого потенциала в дефиците. Потому дополнительные меры по обеспечению равенства, скорее всего, принесут меньше выгоды, чем их предшественники, а обойдутся дороже. Притом они сопряжены с перенаправлением ресурсов — от людей с большим человеческим потенциалом к людям с меньшим потенциалом — в обход и без учета критериев достижений и заслуг. И, значит, могут тормозить экономический рост и динамичность — то, от чего зависят существующие государства всеобщего благоденствия.

Таким образом, сверхзадача госполитики в развитых капиталистических странах состоит в том, чтобы поддержать темпы экономической динамичности, способные обеспечить прирост благ для всех — с одновременной организацией бесперебойных выплат по программам социального обеспечения. Последнее необходимо для обеспечения граждан терпимыми условиями жизни в ситуации нарастания неравенства и незащищенности.

Разные страны будут решать эту непростую задачу неодинаково, поскольку их приоритеты, традиции, размеры, демографические и экономические характеристики различны. Одно из заблуждений нашей эпохи относительно госполитики состоит в убеждении, будто страны вполне могут заимствовать ее друг у друга. В данном случае полезной отправной точкой мог бы стать комбинированный отказ от политики привилегий и политики недовольства в пользу четкого и ясного представления о подлинной сути капитализма, не искаженного идеализацией поклонниками и демонизацией критиками капитализма.

Автор — профессор истории, преподаватель Католического университета Америки

Перевод Константина ВАСИЛЬКЕВИЧА, газета «2000»

 Foreign Affairs [№2, Март/Апрель 2013 года]. © Council on Foreign Relations. Распространяется Tribune Media Services

1 «Фискальный обрыв» — ситуация, при которой в США возможно автоматическое вступление в силу некоторых законов, повышающих налоги и уменьшающих государственные расходы ради сокращения бюджетного дефицита и объема государственного долга.