Будущее государства – и его враги: рынки, технологии и идеологии

Почти любая дискуссия в наши дни начинается и заканчивается одной и той же мыслью: государство слабеет. Говорят, что правительства сталкиваются сегодня со старыми врагами, которые стали сильнее, чем когда-либо: технологии и идеологии. Государство оказалось недостаточно сильным. Его власть идет на спад.

Развитие компьютеров и телекоммуникаций сокращает расстояния и размывает национальные границы и расширяет глобальную экономику. Эти изменения все сильнее задевают правительства, опуская их до обслуги международных рынков. Этот технологический сдвиг усиливается трансформацией мира идей, начавшейся еще в конце 1970-х, и достигшей пика спустя десять лет после распада коммунизма. Это не только разрушило страны советского блока, но что более важно, зацепило и страны Запада, которые раньше грезили мифом о «большом правительстве», о всемогуществе государства. В плане идеологии 1989 год сделал с идеей государства то, что 1929 год сделал с идеей свободного рынка.

Сегодня основные точки этой истории известны почти всем – в основном благодаря мировым политическим лидерам и кризису 2008г. Левые и правые, охотно или неохотно, сдались перед глобальным капитализмом. Дебаты о глобализации – хорошая она или плохая, должны ли мы принять ее или противиться ей, были весьма остры, однако, похоже, никто не сомневается во власти международных рыночных сил.

В действительности, две основные стороны дебатов согласны не только в этом, но и в природе баланса, который должен установиться в обществе. Каким он должен быть?

Оптимисты против пессимистов.

В одном углу толпятся оптимисты — альянс неоконсерваторов и новых, постсоциалистических левых. Они считают триумф международного капитализма, в целом, хорошей вещью. Правительства могут лишиться части своей власти над экономикой, однако мир выигрывает благодаря технологическому прогрессу, исторически беспрецедентным возможностям борьбы с глобальной бедностью, и большей свободой миллионов людей на всей планете.

Лишь немногие, если они вообще есть, из числа оптимистов сомневаются, что хорошо работающее общество требует сокращения сферы экономического суверенитета государства. Тем не менее, даже они нашли новый баланс вполне положительным.

В темном углу — мысли пессимистов. Пессимисты, — коалиция популистов-консерваторов, коммунитаристов и «старых» левых – согласны в необходимости баланса между эффективным государством и экономической эффективностью, которую могут принести рыночные силы. Они также согласны с тем, что рыночные силы, по причинам технологическим и идеологическим, одержали верх.

Однако, в отличие от оптимистов, пессимисты находят их весьма тревожным явлением. С их точки зрения, выгод от глобализации гораздо меньше, чем думают оптимисты, а издержки намного больше. А кроме того, выгоды от нее распределены в обществе несправедливо – это крайне важный момент, который оптимисты склонны не замечать.

Новый глобальный капитализм, считают пессимисты, конечно, обогатит многих – однако, скорее капиталистов, чем рабочих. Более того, те, кто оказался в еще худшем положении, чем работающие по найму, не имеют нужных навыков и практически не могут воспользоваться новыми возможностями. Глобализация лишь увеличивает неравенство, усугубляет бедность и выталкивает массу людей за пределы общества. Эти отрицательные моменты могут даже превысить выгоды от глобализации, причем государство не может их сгладить, поскольку оно слабеет все больше. Эта неспособность действовать подрывает основы демократического государства, бросая вызов его легитимности. Мрачная ирония в том, что мощный рывок рыночных сил погружает капитализм в новый кризис – Маркс смеется из своей могилы.

Ключевой момент – роль государства: значимая или… не очень.

И все же, если мне предложат выбирать, я все же встал бы на сторону оптимистов. Короче говоря, они все же ближе к истине, чем пессимисты. Однако и оптимисты, и пессимисты ошибаются в том, что государство настолько ослабло; второе, что глобализация будет играть решающую роль в определении будущего государства; и третье — всякое ослабление власти государства воспринимается ими негативно.

В отношении первых двух пунктов, похоже, что обе стороны преувеличивают; в отношении третьего, они просто забывают об инстинктах коллективизма.

Человек с более либеральным складом ума может спросить, насколько власть государства ущемлена международными рынками, и не стоит ли эту власть ему немедленно вернуть. Возможно, что «сжимающееся» государство, это по-своему хорошо, и глобальные рыночные силы заслуживают лучшего отношения. Возможно, что, несмотря на разрастание капитализма, сжатие государства происходит медленнее, чем должно быть – а это значит, что глобализация не справляется со своими задачами так, как должна была. Все эти идеи заслуживают внимания.

Один из основных моментов во всем этом – переоценка глобализации. В странах богатого Запада, и выгоды, и потери от нее малозаметны. В бедных странах, бесспорно, они многое значат для экономического развития.

Международная интеграция – это хороший способ выбраться из бедности. Все, что могут получить страны Третьего мира с их слабыми внутренними рынками, отсталыми технологиями и слабым капиталом, происходит благодаря выходу их из относительной изоляции, и развитию тесных экономических связей с остальным миром.

Однако развитые страны, где внутренние рынки хорошо развиты, и на них есть честная конкуренция, барьеры на пути торговли, капиталов и знаний всегда были гораздо ниже, а технологии – самые передовые, выигрывают не так много. Для таких стран глобализация это хорошая штука, но вряд ли это жизненно важный вопрос.

Другими словами, быстрый экономический рост нельзя импортировать, он должен создаваться в основном своими руками, у себя дома. Дело не в том, как привлечь силы для экономического развития из-за рубежа, а в том, как государство относится к вездесущим силам экономического развития в целом.

В богатых странах, большинство этих сил будут внутренними, а не международными. Большинство из них, в той или иной форме, отражают базовые экономические свободы. Западные страны могут пойти навстречу более свободному международному движению капиталов и торговли, однако они не обязаны устанавливать режим экономической свободы в своих собственных границах.

Фундаментальным вопросом для экономически развитых стран является не вопрос, совместима ли глобализация с демократией, а совместима ли демократия со свободой?

Веселый вопрос – демократия против капитализма.

Даже постановка этого вопроса многим может показаться странной. Демократия и свобода многим кажется двумя сторонами одной монеты: как одно может быть без другого? Связь эта вызывает не больше сомнений, чем идея усиления влияния рыночных сил. И в то же время, в этом есть опасное упрощение.

Свобода и демократия связаны, конечно, однако так же связаны свобода и капитализм. И, к несчастью, пессимисты правы, задавая вопрос, может ли капитализм и дальше счастливо уживаться с демократией.

Однако, они ошибаются в том, в какой форме протекает конфликт между ними. С их точки зрения, главная опасность, что капитализм, в конце концов, окажется настолько катастрофической системой, что демократические государства утонут под волной протестов, превратившись в фашистские и другие недемократические режимы, которые придут им на смену.

Другой сценарий более правдоподобен. Демократические государства, потакающие антилиберальным ценностям, могут выдвинуть такие требования на пути экономической деятельности, поставить такие ограничения, что капитализм медленно сойдет «на нет», причем, вместе со свободой.

Вполне возможно, что новое общество и государство, которое затем возникнет, может даже продолжать считаться «демократическим» — но, тем не менее, больше не будет таковым, и даже хуже того – вряд ли будет чем-то отличаться от тирании.

Пример тому, это так называемые левоцентристские партии, которые находятся у власти во многих развитых странах, включая Америку, Британию и Францию. Распространенные в обществе опасения на счет глобализации, передовых технологий и неустойчивости экономики можно частично погасить. Стоит отметить и то, что левоцентристские партии больше, по сути, не являются таковыми. К примеру, британский неолейборист Тони Блэр ушел далеко вправо, по сравнению с теми позициями, какие занимала его партия раньше; и даже французский социалист Лионель Жоспен, хотя и выглядит лучше других, также претерпел идеологический сдвиг.

По большей части нынешние левоцентристские правительства слились с миром бизнеса. Они больше не думают о себе как о защитниках организованного труда или борцах за правильные общественные расходы. Такие слова как «бизнес» и «возможность» легко слетают с их языка. Это постсоциалистические левые, если это левые вообще. Похоже, что они ничуть не больше, чем консерваторы, склонны повышать налоги и увеличивать роль государства. Многие из них выиграли свои выборы, обещая больше не делать этого. Не значит ли это, что Запад, в конце концов, смирился не только с глобализацией, но и с большей степенью экономической свободы?

Думаю, нет. Так называемое «выравнивание» левых уходит далеко за рамки победы либерализма. Левые в целом отказались от своей традиционной лексики и даже от идеи контроля над экономикой. При этом они настаивают, что их традиционные ценности не изменились.

С либеральной точки зрения, старые ценности «новых левых», их коллективизм и антииндивидуализм, это и есть корень проблемы. Более того, многие консервативные партии, хотя и на свой лад, увлечены этими ценностями не меньше, чем левые. Обращение к коллективизму и антииндивидуализму, конечно, очень популярно среди избирателей, особенно когда при этом не трогают вопрос о том, как воплотить эти ценности в жизнь. Демократия хорошо совместима с этими ценностями. Капитализм – нет.

Однако даже если эта оценка правильна, почему демократия должна подрывать капитализм, а не наоборот, как считают пессимисты – глобальная экономика? Ответ просто – потому, что именно это и происходило на Западе последние 50 лет.

Слабеющая власть государства – и ее побочные эффекты.

Как писала Сьюзен Стрейндж, автор книги об ослаблении власти государства, органы власти и общество таких капиталистических стран как Британия, Италия, Франция и Соединенные Штаты, фактически подчинены глобальным рыночным силам, которые обрели огромную власть над государством. При этом «складывается впечатление, что наша повседневная жизнь все меньше и меньше зависит от действий и решений чиновников».

Правда, у этого процесса есть и побочные действия. Например, рынки никогда не могли контролировать и укреплять законодательство (например, защита прав потребителей или рабочих мест явно не в их интересах), в результате все общество в целом начинает страдать от утраты реальной власти; начинается волна сепаратистских движений – пытаясь навести порядок, люди стремятся создать свое собственное государство.

Некоторые противятся общей тенденции. Например, ряд азиатских стран смогли установить жесткий контроль над внешней торговлей и иностранными инвестициями, кредитной политикой и даже поведением корпораций. Однако Стрейндж отмечает и то, что эти азиатские правительства столкнулись с внешним давлением, побуждающим их принять более либеральную торговую и инвестиционную политику, а также допустить усиление конкуренции в интересах потребителей и иностранных производителей.

Изменение технологий и финансовой сферы – еще один фактор, влияющий на баланс власти между государством и рыночными силами. Например, изобретение атомной бомбы, и понимание того, что ядерная война немыслима, поскольку может уничтожить все живое, придало ядерным державам больше уверенности в себе, и одновременно – побудило их бороться за предотвращение ядерной войны. «Так технологии поставили под сомнение один из основных смыслов существования государства – оборону, ответственность за то, что Адам Смит называл «защитой реальности»».

По мере развития технологий растет потребность в капитале. Потребность в инвестициях все увеличивается, при этом потребность в труде – снижается. «Так что на что бы мы ни посмотрели – на предприятия, стремящиеся оторвать себе часть рынка, или на правительства, стремящиеся сделать экономику своей страны более конкурентоспособной – везде силы созидания сосредотачиваются преимущественно в экономике, а не руках государства».

Я думаю, что есть некая ирония в том, что хотя власть государств снижается, а нам хотелось бы восстановить ее, мы не можем избежать определенной зависимости от государства. Например, растущую потребность в капитале никак нельзя утолить без вмешательства правительства. У государства больше возможностей контролировать и управлять финансовым развитием и решать проблемы на международном уровне.

Я убежден, что первый шаг к тому, чтобы государство стало чуть менее зависимым от внешних сил – это сделать наших сограждан более осведомленными в мировой политике, чтобы они лучше понимали и свои интересы, и свои возможности – ведь только тогда государство станет для людей партнером, а не источником разочарования.

Источник: Диалоги, оригинал The Economist

Изображение:  jordangrimmer