Насилие, Власть и Собственность: три табу постсоветских интеллектуалов

Сегодня есть основания говорить о возврате постсоветских обществ к формам, которые имели место самое позднее в первой четверти ХХ века. По сути к рубежу 19 и 20 столетий. Фактически мы наблюдаем регресс. Это очень важный факт, который должен быть отражен в дискурсах, которыми пользуются интеллектуальные элиты. Однако этого не происходит. Попытаемся ответить на вопрос «почему».

Автор настоящего доклада является вполне дилетантом. У него нет специальных подготовки и образования, публикаций, других формальных подтверждений компетентности в тех сферах гуманитарного знания, которым посвящен доклад. Свои выводы и умозаключения он основывает на успешном практическом опыте. Это сопровождение различных конфликтов: имущественных, регуляторных, корпоративных, трудовых. Публичная экспертиза некоторых областей общественной жизни и экономики, а также связанные с этим гражданские инициативы.

 

Речь пойдет о предметах давно и хорошо изученных. Причина, по которой я решил-таки предложить их вашему вниманию заключается в том, что в силу неких обстоятельств эти предметы, кажется, систематически ускользают от внимания слоя профессионалов, усилиями, которых и происходит интеллектуальный процесс в обществе. И это драматически снижает его эффективность.

Доклад посвящен критике дискурса, в рамках которого происходит обсуждение актуальных для постсоветского пространства, Украины и России в первую очередь, вопросов социально-экономических, социально- гуманитарных преобразований, развития и трансформации этих обществ.

Доклад состоит из нескольких частей. В первой будет сформулирована проблема. Во второй предложен анализ популярных концепций и взглядов, на основании которого сделан вывод о существовании проблемы. В третьей части будут предложены некоторые умозаключения и наблюдения по вопросу. Наконец, в-четвертых, будут предложения пути разрешения проблемы.

Постановка проблемы

Итак, в чем заключается проблема, о которой пойдет речь? Глубокий системный кризис, который переживают постсоветские страны, провоцирует интеллектуальное сообщество этих стран искать и предлагать пути выхода из него. Некоторые из них получают институциональную поддержку в виде государственных стратегий, концепций, программ, и т.п.

Я утверждаю, что все, без исключения, рассмотренные мною концепции модернизации, социально-экономических и социально-гуманитарных преобразований постсоветских обществ отличает общий недостаток: в них обходятся стороной три очень важных аспекта – отношения власти, отношения собственности и, особенно, тема насилия как фактора общественных отношений. Причем если первый аспект – Власть, — пусть фрагментарно и очень непоследовательно, но становится предметом обсуждения, то тесно связанный с ним аспект Собственности, ее распределения среди различных общественных групп практически игнорируется.

Наконец, тема Насилия как широко распространенного и де-факто общепринятого инструмента достижения имущественных и властных интересов полностью табуирована и, как мне кажется, вытеснена из пространства не только публичной, но даже индивидуальной рефлексии интеллектуалов.

Прежде, чем перейти к анализу доминирующего дискурса, сформулирую ряд положений, которые считаю не требующими доказательств, и, при этом принципиальных для анализа, существующего в Украине, России политического строя и, более широко, уклада жизни. Все тоже самое, насколько могу судить по доступным источникам, касается и других странах, которые принято относить к постсоветскому пространству. Я настоятельно советую ознакомиться с материалом “Закон Цапка” в Русском Репортере.

Посвященная трагедии в станице Кущевской, эта статья описывает, на самом деле, вполне обычную картину имущественных и властных отношений, социально-гуманитарных процессов на постсоветском пространстве. Включая и тему насилия как общеизвестного аспекта все тех же имущественных и властных отношений.

1.Происходит формирование сословного общества как особой формы организации общественной жизни. В данном контексте под сословием понимается социальная группа, члены которой отличаются по правовому статусу от остального населения. Если не де-юре, то де-факто. Полагаю, всем известно, что в постсоветских обществах уже вполне сложилась особая прослойка, принадлежность к которой обеспечивает либо иммунитет, либо особый максимально благоприятный порядок правоприменения в случае широкого спектра правонарушений.

Учитывая демонтаж социальных лифтов и явную тенденцию на самоизоляцию этой прослойки и ее установку на самовоспроизводство, мы получаем именно отдельное сословие, принадлежность к которому уже сейчас определяется по праву родства (крови), но не личных заслуг. Социальная структура этой прослойки требует отдельного рассмотрения, которое выходит за рамки настоящего доклада. Ограничусь тем, что введу понятие привилегированных или правящих классов, совокупность которых, судя по всему, и составляет обсуждаемую прослойку.

2. Параллельно с расслоением общества в части отношения к нормам публичного права в плоскости отношений собственности наблюдается восстановление характерных черт феодального уклада жизни. Это возрождение и распространение неэкономического принуждения как инструмента отчуждения прибавочного продукта и собственности в пользу представителей привилегированных классов, а также система “кормлений”, при которой государственная служба рассматривается в качестве инструмента реализации имущественных интересов чиновников и их клиентов.

3. Содержанием экономического интереса представителей привилегированных классов является изъятие ренты: административной, сырьевой, монопольной. Политический заключается в сохранении, воспроизводстве, укреплении институциональной среды, в рамках которой они могут реализовывать свои имущественные интересы.

4. Насилие является обыденным и популярным инструментом реализации имущественных интересов. Для этого, среди прочего, используется насилие легитимное, осуществляемое от имени государства “силовиками” и высшим чиновничеством руками “силовиков”. С другой стороны свои инструменты принуждения поддерживает крупный бизнес: в любой крупной ФПГ имеются структуры, подготовленные для силовых и оперативных мероприятий, которые традиционно считаются прерогативой государства.

Еще раз –приватизация насилия уже состоялась, у государства давно нет монополии даже на вооруженное и организованное насилие. Казалось бы, парадокс – считается, что одним из атрибутов и признаков эффективного государства является монополия на насилие. Та же РФ является вполне себе субъектом внутренней и внешней политики, безусловным сувереном. Как может сосуществовать массовое приватное насилие и дееспособное государство? Это мнимое противоречие поясняют два следующих тезиса

5. В постсоветских обществах право на насилие принадлежит только и исключительно привилегированным классам. Типичный пример это имущественные конфликты из-за крупных объектов. Спорящие стороны повсеместно используют силу для установления физического контроля над спорным имуществом. Присутствующие при этом представители власти обычно сохраняют нейтралитет. При этом любая попытка трудового коллектива выступить в качестве самостоятельной силы немедленно пресекается. Другой характерный сценарий это конфликт крупного бизнеса и аффилированных с ним госслужащих и криминалитета с фактическими владельцами придомовых территорий, которые повсеместно изымаются в пользу застройщиков. Нанятые бизнесом боевики имеют право калечить пенсионеров, защищающих свои имущественные интересы, а пенсионеры боевиков — нет.

6.Постсоветские государства, украинское и российское, являются инструментом защиты интересов именно привилегированных классов. Поэтому представители последних вправе использовать насилие в рамках сложившегося внутри них консенсуса относительно реальных, а не декларативных норм и правил. Поскольку, напомню тезис номер один, в настоящее время сфера применения публичного права все больше сводится к регулированию отношений простых смертных.

7. Отчуждение основной массы граждан от собственности и властных механизмов. Отчуждения не от декларативного права выбора себе хозяина из той или иной партии, а от реального влияния на решения, связанные с их, граждан, имущественными и прочими правами и интересами. Имеет место намного более неравномерное распределение собственности среди членов постсоветских общества по сравнению с обществами даже Восточной Европы.

Таким образом, есть основания говорить о возврате постсоветских обществ к формам, которые имели место самое позднее в первой четверти ХХ века. По сути к рубежу 19 и 20 столетий. Фактически мы наблюдаем регресс. Это очень важный факт, который должен быть отражен в дискурсах, которыми пользуются интеллектуальные элиты. Однако этого не происходит.

Материалы для анализа

Давайте посмотрим на популярные теории и концепции трансформации, модернизации, перехода к новой инновационной экономике, которые выдвигаются интеллектуалами на постсоветском пространстве.

Как справедливо указывает профессор ВШЭ Эмиль Паин, “в российской политической практике закрепилось представление о модернизации как о проекте преобразования общества в сторону повышения его конкурентоспособности в мировом хозяйстве за счет новых источников развития, связанных с инновационной экономикой высоких технологий. Это необычайно узкое технократическое толкование модернизации. Оно само по себе содержит преграды для нее, поскольку выхолащивает социально- культурный смысл модернизационных процессов. В то же время у узкого представления есть и преимущества – оно приемлемо для большинства политических сил. Ведь цель повышения конкурентоспособности страны в мировом хозяйстве за счет новых источников развития … мало кем оспаривается. Дискуссии ведутся лишь о выборе пути движения в этом направлении”

Примером подобного узкотехнократического подхода является проект “Тысяча новых городов для России”. Его идеологи одной из основных, если не самой главной проблемой России считают неадекватную градостроительную политику. Так и пишут: “Главный дефицит сегодня в стране – неспособность политиков мыслить городами”.

Формулируются три стратегические цели страны: структурный переход промышленности в седьмой технологический уклад; переход к новым стандартам качества жизни и смена за счет этого демографических процессов с вымирания на рост населения; обеспечение каждой российской семьи домом в современном высокоорганизованном городе.

Необходимым условием достижения этих целей провозглашается строительство в течении десяти лет тысячи новых городов. Очень тщательно, в подробностях расписывается устройство этих городов, их специализация и классификация, вопросы развития новых, непременно инновационных и наукоемких производств. Как и в случае с другим родственным направлением — организацией инноградов (Сколково, новосибирский Академгородок и т.п.), — предполагается, что правильным образом организованная и благоустроенная территория способна сама по себе привлечь квалифицированный персонал, финансовые потоки, обеспечить появление новых центров развития экономики и общества.

Ознакомление с подобными концепциями вызывает несколько вполне практических вопросов. Во-первых, как именно будут обеспечиваться в инноградах защита имущественных и личных прав? Если так же, как и везде, то возникает следующий вопрос — кто будет обеспечивать “крышу” всем этим инноваторам и модернизаторам? Бандиты? Чекисты? МВД? Если речь идет о том, что в инноградах “крыши” не будет, то это предполагает принципиальное иное устройство органов власти в них, включая порядок ресурсного обеспечения, прохождения госслужбы и судопроизводство. Это возможно теоретически, но требует честного ответа на еще один важный вопрос: кто должен стать источником политической воли для создания в границах одной страны множества анклавов, на территорию которых не распространяется общепринятый уклад жизни?

Наиболее зрелой представляется система взглядов, представленная в независимом

экспертном докладе “МОДЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ как построение нового государства”. Доклад был представлен в 2009 году, среди авторов депутат Госдумы Илья Пономарев, председатель подкомитета по технологическому развитию Комитета ГД по информационной политике, информационным технологиям и связи; Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии и другие.

В этом докладе предложен ясный и внутренне непротиворечивый взгляд на существо модернизации как явления. Вслед за упомянутым Эмилем Паиным указывается, что ключевым является «…вопрос о существовании общественной среды, способной к воспроизводству, внедрению и использованию технологий. … Главным предметом модернизационной концепции является само общество. Точнее, определенный тип общества – общество модерна… Модернизация в указанном смысле представляет собой процесс формирования в рамках данного государства и в заданных исторических обстоятельствах общества модерна».

В докладе приведен обширный перечень типологических характеристик общества модерна. Упомянуты рационализация общественного сознания и линейно-историческое мышление, урбанизация и массовое товарное производство, увеличение связности общества за счет новых коммуникаций.

И еще многое другое. Однако ни слова не сказано о двух фундаментальных характерных чертах: равенстве всех граждан перед законом и экономических свободах. А экономические свободы это не только неприкосновенность частной собственности, но также свободный доступ к рынкам труда и капитала, и, само собой разумеется, защита от внеэкономического принуждения.

Это примечательное упущение оказывается не случайным и получает свое развитие в ходе предпринятого авторами доклада анализа мировой истории модернизации. Так, например, говоря о ситуации, сложившейся на начало ХХ века в России, упоминаются два серьезных противоречия: социальное и национальное. Причем если существо национального противоречия раскрывается, то вот для социального, субъектами которого названы а) верхи, б) модернизированные группы населения и в) крестьянство, возникает фигура умолчания. Что же это за такое загадочное противоречие, которое не позволило великой стране успешно завершить создание общества модерна? Разногласия по вопросам развития национальной инфраструктуры? Дискуссия по женскому вопросу?

Давайте вспомним, что на момент начала первой мировой войны Россия оставалась единственной из великих держав, в которой абсолютное большинство крестьян не имели в собственности основного средства производства – земли, кормилицы. Согласившись на расширение индивидуальных прав крестьянства, дворянство, те самые «социальные верхи» почему то не пожелали обеспечить его средствами к существованию. В результате не то что благосостояние, пресловутые стандарты потребления, но даже физическое выживание огромных масс населения всецело зависело от воли кучки крупнейших землевладельцев. Именно вопрос о земле взорвал, в конце концов, Россию, положив конец целой эпохе ее истории.

Дальше – больше. Говоря об истории модернизаций прошлого, авторы доклада среди прочего утверждают, что для традиционных обществ, которые вступали на стезю трансформации, было свойственно «отсутствие завышенных потребительских запросов». В этом-де одно из кардинальны отличий того опыта от задачи, которую предстоит решать современной России. «Именно приоритет потребительских ценностей и форм мышления (при отсутствии органически усвоенных традиционалистских стереотипов, унаследованных от прошлого) представляется главным культурным препятствием российской модернизации», делают вывод авторы доклада.

Это очень важный момент, про «отсутствие завышенных потребительских запросов». Бесконечные крестьянские бунты, которые были фоновым процессом для всей истории Европы, были обусловлены простым и страшным выбором, в котором регулярно оказывались массы людей – сдохнуть вместе со своей семьей от голода сейчас или от пули, петли или топора – но попозже. Ни о каком самоограничении потребительских запросов не могло быть и речи в обществе, где верхи имели неограниченную возможность изымать в свою пользу такую часть общественного достояния, сколько посчитают нужным. Фраза про пирожные стоила кое-кому головы.

Приходится констатировать, что авторы и этого труда последовательно игнорируют несколько известных фактов: для масс, которые вступали в борьбу, приведшую к появлению обществ модерна, основными мотивами были более чем прозаические вещи. Это прекращение произвола господ в части покушений на их жизнь и достоинство, равенство всех перед законом, во-первых, и защита плодов своего труда от аппетитов всѐ тех же благородных людей. Иными словами, демонтаж сословного общества и феодальных отношений собственности и власти является, скорее всего, обязательными пунктами повестки дня любой модернизации. Движущей силой любых трансформационных процессов за редким исключением являются противоречия, связанные с отношениями собственности. Конечно, не только они, но без них не бывает ничего серьезного.

Вместо этого и Эмиль Паин, и авторы доклада в качестве и первоочередных и центральных выдвигают задачи социально-культурные. По их мнению, речь идет о задаче выращивания общества, его подготовке к экономической модернизации. Каковая, опять-таки, трактуется как изменение средств производства, но не связанных с ним имущественных отношений.

Каким же образом предлагается решать задачу модернизации России?

Стоит отметить, что российские интеллектуалы признают принципиально антимодернизаторскую сущность российских элит, отсутствие у них интереса, а то и враждебность необходимым изменениям. И, тем не менее, именно элиты предлагаются в качестве действующего субъекта модернизации. Только элиты не старые, «плохие», а новые, «правильные». Провозглашается необходимость обновления правящего слоя во-первых и формирование в ядре элиты некоего «авангарда модернизации».

От этого авангарда ожидают крайне необычных вещей: внутренней мобилизации, включая добровольный отказ от неприкосновенности частной жизни и других прав частного лица, снижение потребления, повышение инвестирования внутри страны, открытости для ротации «снизу». На возникающий моментально и очевидный вопрос кто или что может принудить привилегированные классы к вегетарианскому существованию, добровольному отказу от своих вольностей и привилегий, мы получаем такой ответ: «исторически сложившаяся природа российской власти позволяет Президенту РФ как некоронованному монарху осуществить модернизацию элит в качестве предпосылки модернизации страны в целом».

Очевидно, авторы доклада действительно верят в автоматическое наличие у первого лица страны некоей особой административно-политической благодати. Поскольку обычному человеку не по силам превратить, например, разложившуюся и давно уже перешедшую на самоокупаемость корпорацию силовиков в действенный инструмент реализации общественного, а не корпоративного интереса.

Не будучи уверенными в том, что даже президент сможет превратить этотмусор в золото, в разделе, посвященном политическому реформировании страны озвучивается еще более экзотическая идея: создание «параллельной вертикали власти, подчиненную непосредственно Президенту и отвечающую за реагирование на наиболее острые вызовы, а также за стратегию развития России. Тогда как функция регулярной бюрократии сводится поддержанию и обслуживанию уже существующих, сложившихся социальных систем».

Ровно тот же изъян отличает популярную теорию некоего креативного класса как основного субъекта модернизации. С одной стороны, ее адепты прямо указывают на паразитические элиты как главный тормоз развития. С другой – признают отсутствие у той аморфной массы, обозначаемой как креативный класс, ресурсов для преодоления сопротивления антиэлит. Выходом из тупика им видится вмешательство некоей верховной власти, которая защитит креативных модернизаторов от беспредела правящих классов.

Самоочевидные вопросы об источнике этой самой верховной власти, ее социальной опоре, целях и приоритетах полностью опускается.

Отходя в сторону от темы сегодняшнего доклада, позволю себе еще одно замечание в адрес концепции креативного класса. Насколько я понимаю существо креативности, речь идет об особенностях психических процессов индивида. Креативность — есть явление того же порядка, что и коммуникабельность, лабильность или ригидность. На мой взгляд, особенности душевной организации не могут быть адекватным основанием для классификации социально-экономических явлений.

Заканчивая с критикой популярных концепций модернизации, еще раз акцентирую внимание на одной из общих черт: источник политической воли для модернизации так или иначе ищется внутри существующих элит. Возможность эффективного понуждения к изменениям со стороны остальной части общества не обсуждается. Тем самым прочие классы и социальные группы рассматривается в качестве пассивного объекта, не способного ни явить собственную волю, ни навязать ее элите.

Табуирование или фактическое игнорирование ключевых вопросов – отношений собственности, отношений власти и фактического характера отношений между социальными группами, — приводит к замалчиванию одних возможных сценариев трансформации и акцентировании других, заведомо ущербных и неадекватных.

Фрагментарный и априори неполный взгляд на существо стоящих перед обществом проблем заставляет задаться вопросом об успешности основанных на нем предприятий.

Гипотезы относительно причин умолчания

Каковы же причины этих примечательных лакун в картине мира, которой руководствуются превосходно образованные, всесторонне подкованные люди? В конце концов, марксову политэкономию изучали все. А там ведь что ни слово, то Власть, Собственность и Насилие, посредством которого сплошь и рядом разрешаются противоречия.

В процессе осмысления проблемы у меня возникли несколько гипотез.

В условиях постсоветского общества платежеспособным заказчиком подобных концепций за редки исключением являются представители истеблишмента. Учитывая шаткость оснований, на которых базируется их право на огромную массу некогда коллективной (государственной, коммунальной) собственности, сама постановка вопроса о целесообразности сохранения существующих имущественных отношений не может не вызывать у них реакцию категорического неприятия. Иными словами, сложившийся порядок вещей не может не трактоваться как несовершенный, но единственно приемлемый. Вопрос о целесообразности перераспределения ресурсов для решения задач общества, не может не быть безусловным табу.

Да, несправедливо, да часто преступным путем, но это свершилось — забудьте. Поскольку постсоветские интеллектуалы в массе своей являются или хотели бы стать клиентами крупного капитала, им приходится учитывать подобные табу. Заниматься самоцензурой.

Вторая гипотеза о причинах подобных умолчаний подсказана коллегой Полтавцом и связана с коллективной травмой, которую постсоветские общества получили в результате отчуждения в чью-то частную собственность практически всего, что некогда считалось собственностью коллективной, общенародной. Чтобы преодолеть эту травму нужны специальные усилия, в чем, кажется, мало кто заинтересован.

Что касается темы насилия, то она может быть табуирована по причинам, связанным уже с самими интеллектуалами. Насколько я могу судить, в массе своей это люди, не имеющие опыта организации и осуществления эффективного насилия, типологически иного склада, нежели трибуны, уличные лидеры и бойцы. Имея хорошо известную претензию на роль поводырей, которые выведут страну в светлый новый мир, постсоветские интеллектуалы на эмоциональном и бессознательном уровне могут воспринимать проблематику насилия как инструмента достижения политических и экономических задач в качестве угрозы своей позиции пророков и мудрецов, неформальных лидеров преобразований.

В этой связи нельзя не вспомнить популярную в среде интеллектуалов концепцию просвещенной монархии как оптимальной среды для успешных реформ. В этой схеме себе они отводят роль наставников и советников, серых кардиналов, исподволь и ненавязчиво подталкивающих государя в нужном направлении, просвещающих и окучивающих его как легитимный источник Воли и Власти. Будучи практикующим интриганом, озвучу пару замечаний к этой схеме.

Причины интереса к самой подобной схеме очевидны: наличие в ней монарха как носителя ничем не ограниченной и легитимной воли освобождает интеллектуалов от необходимости искать ответы на ряд принципиально важных вопросов. Это вопросы выгодополучателях реформ и социальных группах, чьи интересы будут в их результате ущемлены, о поддержке преобразований и о преодолении сопротивления им. Одним словом, вся черная работа по проведению изменений в жизнь перекладывается на государя. Позиция советника и наставника есть позиция комфортная, но безответственная и, уже в силу этого, слабая. Советник ни за что особо не отвечает и мало чем рискует. В худшем случае отлучат от тела. Претендуя на место возле уха государя, человек заявляет себя как манипулятор. Поскольку, так или иначе, рассчитывает влиять на ценности и взгляды своего конфидента. В идеале — подменить их своими. Манипулировать первым лицом – серьезная заявка, которая предполагает наличие соответствующих навыков. Которые встречаются куда реже, нежели мечтающие о них интеллектуалы.

Наконец, претендуя на манипулирование государем, человек неизбежно оказывается среди внушительной компании тех, кто также ищет возможности влиять на решение первого лица. Различие в мотивах – шкурные они или возвышенные, — абсолютно несущественно. Чтобы попасть к августейшему уху и нашептать туда план спасения страны, необходимо вступать в конкуренцию, демонстрируя активность и волю к победе.

Настоящим откровением стала для меня история, рассказанная Владимиром Африкановичем Никитиным некоторое время назад. Вполне возможно, в ней и содержится ответ на вопрос, почему постсоветские интеллектуалы избегают разговоров про Насилие, Власть и Собственность. Речь шла о некоем кружке, в котором молодые советские ученые обсуждали вопросы социльно-гуманитарных преобразований. Обязательным участником этих встреч был офицер КГБ, который все фиксировал, в том числе на кинопленку, и по окончании сдавал «куда надо». Естественно, ни о каких разговорах про власть, собственность и насилие не могло быть и речи. Поскольку обсуждались пути преобразований именно советского общества. И в той же ситуации, насколько я понимаю, пребывало абсолютное большинство молодых энергичных людей, которые сейчас определяют интеллектуальное лицо постсоветского пространства.

Такая гипотеза прекрасно объясняет все: постсоветские интеллектуалы просто не привыкли говорить о некоторых вещах. Их становление как ученых пришлось на времена, когда некоторые темы действительно были табуированы. Невозможность говорить постепенно привела к неспособности мыслить о некоторых предметах. Не говоря уже об отсутствии опыта в соответствующих практиках.

Что делать?

Происходящее прямо здесь, за окнами, в Украине, России, Кыргызстане, других постсоветских странах, вынуждает искать ответ на давно назревшие вопросы: кто же всѐ таки, является источником власти в постсоветских обществах? Какова реальная, а не декларативная модель управления и принятия решений? Как распределяются внутри общества ресурсы власти?

Например, где пролегает грань, когда конфликт интересов истеблишмента и

основной массы граждан может быть решен в пользу первых, а когда уже

нет? Достаточно ли тех экономических ресурсов, которые после хищнической приватизации остались в распоряжении общества, для решения стоящих перед ней задач? Или их уже принципиально не хватит? А если таки имеет дефицит, то как его покрывать?

Понятно, что поиск ответов на эти и подобные вопросы невозможен при наличии барьеров в сознании – разных табу, зон умолчания, тем не для обсуждения. Убедив, как я надеюсь, в наличии проблемы, в заключение своего доклада предложу свой взгляд на ее разрешение.

1. Осмыслить причины подобных умолчаний в публичном дискурсе.

2. Определить границы этих зон умолчания.

3. Выявить адекватный существующим на постсоветском пространстве условиям аппарат для анализа имущественных и властных отношений. Среди прочего, необходимо исследовать следующие принципиально важные вопросы: Распределение собственности и фактическое устройство власти

4. Исследовать вопрос о социальной структуре обществ, выявить классификации, которые позволят выявить группы, занимающие особые позиции относительно, например, модернизации

5. Интеллектуалам стоит определиться, чью именно сторону, какой социальной группы они занимают, и уже исходя из этой позиции определить конкретные цели социально-экономических, социально- гуманитарных технологий.

6. Исходя из характерных для конкретного общества традиций, целей, условий и т.п. исследовать вопрос о допустимой мере и формах принуждения в отношениях между различными социальными группами, включая и насилие.

Завершая доклад, упомяну важные аспекты проблемы, которые остались не раскрыты:

Объем и содержание терминов «насилие» и «принуждение»

Как соотносятся между собой власть, собственность и насилие

Формы и роль принуждения в общественных и властных отношениях современных постсоветских обществ

Роль и место насилия в социально-политических и экономических процессах

Первые два аспекта предполагаю раскрыть в отдельной публикации.

Данный текст был прочитан 14 декабря на заседании Киевского Дискуссионного Клуба Дилетантов (http://club-seminar.livejournal.com)