Сверхчеловек: миф, цель, свершение. Часть первая. Миф

В мифах о богах воплощались стратегии и приёмы практической работы с «богами»: как отдельному человеку вести себя по отношению к силе, которая правит существованием рода, племени, всего человечества, или же грома и морской глубины. В мифических приключениях, перипетиях божественной жизни и смерти, запечатлевались «характеры» богов – отражение этих высших законов на слаборазвитом зеркале человеческого сознания; а также «заповеди» – наиболее значимые и общие императивы и правила поведения. Поощряя одно поведение и порицая другое, общества управлялись с вопросами собственного выживания и становления. Форма представления о божественном в обществе выражает общественный способ сотрудничества с над-человеческими силами. Даже замшелые материалисты, в своей гордыне отказывающие окружающему миру в сознании, почитают божество «слепого случая» своим презрением, и кланяются иконам статистических вероятностей.

Являются ли боги мифом? Да, как является мифом любой натюрморт.

Можно ли испробовать бога? Да, если можешь взять яблоко из вазы на столе, отодвинув мольберт с нарисованной композицией.

2.

Одна из непременных сюжетных линий в жизнеописании божественного – богоборчество неугомонного человека, раз за разом ниспровергающего традиции и мировоззрение своих отцов. Борьба человека с богами – это борьба с узкими и тесными образами высшего мира, в которые не умещается то, что открывается растущему над собой человеку. «Разбейте старые скрижали!» кричит неуёмный человек и ещё раз переоценивает ценности, которые уже не помогают ему в новом неизведанном мире, что разворачивается перед глазами.

И воздвигает новые скрижали — которые ждёт та же участь после достижения границ нового мира.

Когда человек подбирается к очередному мировоззренческому Олимпу, всё явственней оказывается, что старые боги – это не более чем пустые истуканы. Богоборчество становится актуальным, когда созревший птенец тыкается лбом в скорлупу яйца, мешающему встать в полный рос и закричать о своей претензии на жизнь. Те, кто не может пробить скорлупу, говорят о тупике и кризисе, ненавидят сковывающие их границы и проклинают традиции, не в силах преодолеть их.

Тогда начинается декаданс – пыльное время разочарования в целях и традициях, когда человеческие движения горизонтальны, потому суетливы и близоруки. Потерявшим авторитет статуям, сотни лет стоявшим на высоте, подпиливают лодыжки, а толпа, шаря друг у друга по карманам, улюлюкает от восхищения или ужаса — не столько потому что рада этому событию или устрашена им, а потому что будет эмоционально внимать любому происходящему, любому яркому представлению.

Сверхусилие здесь в том, чтобы взломать скорлупу, пробить твердыню неба, которая с начала времён была незыблема. Когда скорлупа наконец трескается, и оседает пыль и гарь обрушения миропорядка, тогда появляются новые недоступные боги. Живые боги новой силы; боги, зовущие в Небо и приказывающие новое возхождение. Но этот подвиг и победа над заточением в скорлупе, сделавшая птенца сверх-птенцом, вдруг оказывается выходом в мир, где недавно победоносное существо ординарно стоит в ряду взрослых и взрослеющих птиц. Сверх-усилие закончилось, началась кропотливая работа по постижению пределов новой вселенной.

Тот, кто пережил это один раз, будет считать новых богов единственно живыми, с гордостью забрасывая в свежий бетон новых храмов расколотые лица свергнутых небожителей. Тот, кто пережил это дважды, будет печален от предчувствия, что всё повторяется, и что вечное возвращение, в котором его заточила судьба, не сулит ничего нового. Тот, кто пережил это трижды, познает  управление этой судьбой,  что избавит его от тоски, а новый горизонт станет для него протяжением своей воли. Новый бог, стоящий на этом горизонте, будет достойным противником и вызовом. Тот, кто пережил это четырежды, никогда не спутает бога с той силой, которая расставляет на его пути вехи божественного и мифического.

И, человек не переживёт это в пятый раз.

Вместо старого бога всегда будет приходить новый, и так будет продолжаться до тех пор, пока человеку для жизни нужны образы. Бог опять умер? От старости? Убит? Осмеян? Эка невидаль. Свято место не может быть пусто. Пусто там разве что у тех, кто ещё не научился смотреть в Небо, а занят лишь разглядываем собственных пальцев, и того, что туда попадает. Этим людям нет дела до высших сил, которые движут происходящим, они плывут как опавшие листья по реке; у них нет необходимости ни в присутствии, ни в отсутствии «бога»: место в сознании, где бы он мог обитать, ещё не оформилось. Но ведь и зародышу человека нужно целых 9 месяцев, чтобы взрастить всё необходимое для начала своего путешествия в явном мире.

3.

Идею Übermensch-а обычно связывают с именем Фридриха Ницше. Его злая мудрость и весёлая наука ставит Сверхчеловека на горизонт, и толкает людей к этому горизонту: «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель». При том, что Ницше отстоит от стандарта спекулятивных философов, которые «прохлаждаются в тени: во всем они хотят быть только зрителями и остерегаются сидеть там, где солнце раскаляет ступени», высота духа Сверхчеловека остаётся больше поэтическим вожделением, мифом, в лучшем случае – претензией и личным поиском, но не внятным проектом и приказом. Пафос антихристианства, оппозиция к «стадной морали» в ницшеанском имморализме и нигилизме с трудом могут рассматриваться как непосредственно конструктивные. Тем не менее, именно посредством разрушения «старых скрижалей» высвобождается необходимая для строительства энергия.

Философия Ницше оставляет большой простор для интерпретаторов и критиков на протяжении уже полутораста лет, но вряд ли создатель «Воли к власти» выбрал бы для себя долю просто отразится в чьих-то зрачках, как умершая звезда. Его Заратустра нанёс удар по небесной тверди, но твердь выстояла, в отличии от самого философа. Увидеть, как следующие поколения практически взламывают её там, где она треснула под его нажимом – это было бы для «первого имморалиста» лучшей наградой.

Если человек есть канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, то сверхчеловек – это мост, перекинутый через потерявшего смысл бога — к новому человеку, протянувшемуся к следующему горизонту. Сверхчеловек – это место завершения человеческой формы, место разочарования в мифе и место воздвижения мифа, место Превозхождения.

4.

Есть манера говорить о Сверхчеловеках, как о «полубогах». Но это лишь способ открыто льстить некой персоне, либо скрыто льстить своей способности оценивать. Все мы бредём, шатаясь, или же стройно шагаем в своём собственном мифе на полпути к богу, полубоги. У Сверхчеловека — того, кто вступил на мост, и столкнул в Стикс старых богов, есть немного времени, чтобы почувствовать себя небожителем: величие новых богов заставляет ощутить своё ничтожество перед вызовом нового путешествия. Единственный способ долго оставаться богом – стать истуканом и замереть между временами.

* * *

Есть манера говорить о Сверхчеловеке, как о человеке, который может удовлетворять свои человеческие потребности недоступными большинству способами: питаться «космической энергией», передвигаться «силой мысли», познавать миры недорогим в обслуживании «внутренним оком». Этого человека ищут в пещерах Тибета, традиционных деревнях Китая, наисовременнейших психонанолабораториях, в суровых индивидуальных ритритах и ритмичных коллективных медитациях. Путь к такому Сверхчеловеку сложен, часто недёшев, и лежит через сложные процедуры очищения, пересмотра своей жизни, отшельничества, покаяния или посвящения. Простому гражданину сложно разобраться в эзотерических тонкостях, и ему на помощь приходят книжные издательства, клубы по мистическим интересам, ларьки с китайскими бубенцами и учителя n-го дана с удостоверением от далёкого гуру на просветление масс.

Это – миф о  сверхпотребителе. Он прекрасен тем, что подталкивает ординарного потребителя, что жаждет заглатывать новые впечатления и не прочь приподняться в самооценке над окружающими грешниками, заниматься сколь-нибудь полезной работой. Утомлённый рутиной, движимый благородным желанием тратить заработанные денежные знаки не только на новые носки и телефоны, но и на «духовность», потребитель жаждет потерять себя ежедневного и найти себя иного: менее скучного, более разнообразного, широко о чём-то мыслящего, от чего-нибудь свободного, к чему-то причастного. Респектабельная истина скрыта и далека, требует технологически сложных путей её достижения и комфортабельных средств доставки VIP-пассажира; аскетическая истина очевидна и повсеместна, но требует от аспиранта физических лишений, перцептивного голодания, духовных мучений и прочих флагеллантских строгостей.

Подозрительные эмпирики стоят в стороне от этих сомнительных занятий, но чаще всего одержимы тем же божеством. Бог эмпирика-потребителя, вне зависимости от образа, олицетворяет «материальную» сторону жизни, связан с «реальностью, непосредственно данной нам в ощущениях». Как и мистики, они очарованы воспринимаемым, чувственностью, знаком, и различные виды этой одержимости только дают этому божеству больше пищи. Даже если некие ощущения рассудочный демон академической науки списывает на болезненные автоколебания в мозгу, их всё ещё можно потребить, и даже продать – потому они остаются богоугодными. Следование за этим богом состоит в потреблении восприятия и накоплении наблюдений до тех пор, пока пространство чувственного опыта и его рационализации не переполнится до краёв и не пожрёт само себя в коллапсе вроде дзенского просветления или постмодернистской деконструкции. Тогда истукан das unmittelbar Gegebene, которому истово молились формулами материалисты  и позитивисты всех мастей, станет невыносим и скучен, а радужных астральных бродяг потянет к земле — и ещё одна замечательная эпоха в человеческой жизни подойдёт к концу.

* * *

Есть манера говорить о Сверхчеловеке, как о том, кто стоит выше, как о сверхаристократе. Для ищущих превосходства в общественной иерархии такая интерпретация заманчива. Вопрос о первенстве во власти доходит до экзистенциального предела, и вот Родион Раскольников, а также другие «бесовские» персонажи Достоевского выясняют вопрос о том, кто же властен над их или окружающих жизнью, отсюда следует череда убийств и самоубийств «право имеющих» главных героев. Одержимость аристократизмом и «здоровой» аристократической моралью приводит Ницше к построению картины мира на базисе «воли к власти». Эти «имморальные» кубики объявляются им более благородным строительным материалом, чем шарики «моральной эпохи», и для этого, несомненно, находится достаточно оснований. Бог превосходства внушает борьбу за место в иерархии, и воинское настроение выходит на первый план.

Гитлер берёт на вооружение вдохновение победы, гордость превосходства и эстетику силы, политически своевременно приводит аристократизм к расовым и национальным основаниям, но его нордические сверхчеловеки недолго шагают по земле. В ракурсе расового аристократизма немецкий национал-социализм завял не столько из-за имманентной ущербности мифа о Сверхчеловеке, сколько из-за желания гитлеровской элиты быстро-вкусно заполучить необходимое: вместо того, чтобы по призыву Заратустры «стать предками сверхчеловека», воспитать в себе сверхаристократа и сверхпобедителя, они просто назвались таковыми. Этот трагический пример профанации идеи, тем не менее, оставил миру великий опыт войны, преодоления и победы. Современная эгалитаристская паранойя «демократических» обществ – ещё один вариант подобной профанации: людей объявили равноправными, но мало кто заслужил это право своей жизнью, и потому масса относится к правам безответственно. Боги властолюбивых дают нам тяжёлые уроки, но тем вращают колёса эволюции.

* * *

Есть манера говорить о Сверхчеловеке, как о преодолевшем смерть, как о безсмертном или сверхсмертном. Первый пример такового – Иисус Христос, на которого, критикуя Ницше, непрозрачно намекает христианин В.С. Соловьёв: «Животное не борется (сознательно) со смертью и, следовательно, не может быть ею побеждаемо, и потому его смертность ему не в укор и не в характеристику; человек же есть прежде всего и в особенности «смертный» — в смысле побеждаемого, преодолеваемого смертью. А если так, то, значит, «сверхчеловек» должен быть прежде всего и в особенности победителем смерти — освобожденным освободителем человечества от тех существенных условий, которые делают смерть необходимою, и, следовательно, исполнителем тех условий, при которых возможно или вовсе не умирать, или, умерев, воскреснуть для вечной жизни. Задача смелая. Но смелый — не один, с ним Бог, который им владеет.»

Озабоченность личным выживанием – первейший императив живого существа, с его выполнением связана значительная часть человеческой деятельности. Для некоторых именно личное выживание  задаёт угол поляризации стекла, через которое они видят мир. «Мир – это то, что борется за выживание» — говорят они, и запасают впрок спички, тушёнку и патроны.

Перед личным выживанием, разве что, стоит выживание вида и рода, и те существа, которые способны на осознанное действие, направленное за рамки собственной или чьей-либо ещё персоны, находят здесь такое количество важных стратегических условий, что для них своя или чужая личность запросто становится расходным материалом. Зачастую они противопоставляют себя первым, рисуя оппозицию «эгоизм – альтруизм» или «эгоизм – коллективизм». «Мир – это то, что борется за выживание» — говорят они, и разрабатывают стратегии национальной безопасности или проповедуют сострадание к ближнему. Эго героя, жертвующего собой ради страны, выросло до размеров империи, и потому преодоление смерти государства для него более актуально, чем проблема личной смертности.

Могущественный Спаситель, дарующий заслуженной персоне вечную жизнь после смерти; империя, дающая герою возможность расходовать свою личную смерть во имя вечной жизни общества: два божественных мифа, обладающих безусловной для многих притягательностью; призрачная надежда, побуждающая на действительные поступки и действительные поступки во имя призрачной надежды. И тот и другой миф рано или поздно рухнут, но то, что совершено людьми, воодушевлёнными целью — останется.

Сверхчеловек , спаситель от смерти, сражается на поле фундаментального инстинкта. Для человека, или общества людей, выживание есть необходимый этаж, но уже Потребитель, выросший над этим цоколем, требует большего, чем просто вечного существования: ему нужно ещё и вечное приключение. Ещё сложнее дело с Аристократом — он озадачен борьбой за власть и превосходство, просто приключений ему уже мало.

Так из Христа-Спасителя-От-Смерти мучимых прокураторами палестинских рабов вырос Христос-Великая-Любовь, более адекватный обществу имеющих представление об эстетике рабов римских, а когда тот встретился с воинственными арийскими племенами, был дополнен ещё и Христом-Воителем, после тяжёлой битвы побеждающим некоего Антихриста. Победить Антихриста в себе – вот сверхчеловеческий призыв к людям этого Христа; призыв к изменению человеческой жизни, нужный многим. Обещание же вечной физиологической бодрости обналичим после конца света.

5.

Боги живут среди людей как миф; человек среди богов – как дорога к преодолению мифа; Сверхчеловек же – краткий миг этого Превозхождения. Что за сила, в таком разе, расставляет богов и определяет необходимость превосходить их? Поддавшись интеллектуальной инерции, можно назвать её «сверх-богом» — и так поставить себе следующую Цель.

Продолжение следует…

Егор Чурилов, Империя