Два стратегических измерения украино-российской войны

«Движение – дух войны, но это ни в коей мере не должно освобождать нас от изучения того, что предполагают позиционные боевые действия; без этого понимания мы будем повторять ошибки, сделанные в последней войне, и, возможно, даже с еще большими потерями»[1]

Генерал-майор Джон Фуллер

Господство мрачной силы позиционности стало отличительной чертой российско-украинского противостояния. Являясь воплощением Сфинкса, некогда пожинавшего кровавую жатву на полях сражений 1914-1918 гг., статичная война снова посылает Украине загадки столетней давности, неверные ответы на которые уносят жизни солдат и офицеров, а также разрушают будущее молодой республики. Отсюда следует утверждение, что понимание природы нынешнего позиционного кризиса требует обращения к военной мысли прошлого века, пытавшейся найти способы преодоления всех тех негативных явлений, сопровождавших баталии 1914-1918 гг. Так, губительно-прямолинейные действия российских войск на Востоке Украины, ровно как и воздушные удары по ее объектам критической инфраструктуры, заставляют в новом свете взглянуть на indirect approach Бэзила Лиддел Гарта. С другой стороны, наступление украинских войск в Северной Таврии актуализирует проблему темпов операций, некогда глубоко осмысленную Михаилом Галактионовым в рамках исследования Марнского сражения 1914 г. Кроме того, постижение специфики позиционных боевых действий побуждает к принятию тезиса Джона Фуллера о том, что статичная война есть форма осады.

Наработки трех военных теоретиков, прошедших через пламя сражений 1914-1918 гг., формируют теоретическое основание этой работы, главная задача которой сводится к определению стратегических перспектив российско-украинского противостояния. Для достижения поставленной цели в первых двух частях очерка был проведен сравнительно-исторический анализ форм военных усилий России и Украины – его результаты позволили обобщить опыт двух позиционных войн[2], что и было сделано в третьей части. Наконец в заключительной, четвертой части очерка был дан ответ на вопрос, к чему, собственно, обязывает стратега состояние позиционности. Результаты исследования могут быть выражены следующим утверждением: восставшего из пепла прошлого столетия Сфинкса невозможно одолеть в открытом сражении – это чудовище можно победить только подчинившись его загадочной природе.

I

Итак, порядок российских военных усилий может быть осмыслен посредством обращения к истории кампании 1914 г. и формам проведения военных операций 1915-1917 гг. В обобщенном виде здесь подразумевается линейный переход из динамического измерения войны в статическое – иными словами, это процесс стремительного вырождения гранд-маневра до позиционных форм ведения боевых действий.

Действительно, дерзкий прорыв россиян к Киеву и попытка его окружения сопоставимы с той частью плана Шлиффена-Мольтке, которая предполагала охват Парижа[3] – в двух случаях, если вспомнить слова генерала Жозефа Галлиени, существовала возможность удара по «сердцу и мозгу» противника[4]. Процессы трения войны не позволили наступающим сторонам успешно осуществить эти амбициозные марш-маневры[5], но лишь привели их к провальным боям, географически локализованным в непосредственной близости от столиц. В последствии, подобно немцам, отошедшим в сентябре 1914 г. к реке Эна[6], россияне в конце марта-начале апреля прошлого года отступили из северных областей Украины, а предпринятая при этом Москвой спешная переброска войск на Восточный театр военных действий имела те же стратегические цели, что и немецкий «бег к морю». Так, если командование Германии усмотрело в незанятых территориях между Ла-Маншем и упомянутой Эной пространство для реализации провалившегося в августе охвата союзных армий[7], то командование России надеялось использовать междуречье Оскола и Северского Донца в качестве плацдарма для проведения окружения донбасской группы украинских войск. Эти маневренные агонии обеспечили германцам первую битву при Ипре, а россиянам – Изюмское сражение, причем две операции завершились крушением замыслов атакующих сторон и окончательным утверждением позиционной войны[8].

Вследствие таких процессов с начала апреля по конец августа прошлого года на одних участках российско-украинского фронта наблюдался относительный, явно неблагоприятствующий планам Москвы застой, тогда как на других российское продвижение происходило малокилометровыми темпами[9], характерными для многих операций 1915-1917 гг. Не мнее показательно, что российские обозреватели использовали для описания наступательных порывов собственной армии на Восточном фронте тот же термин, которым французы в Первую мировую войну именовали малопригодный метод преодоления немецкой обороны в условиях создавшейся траншейной катастрофы – речь идет о grignotage, прогрызании[10].

Приведение тактического и оперативного искусства к этому прямому подходу имело для России ряд закономерных негативных последствий. К ним, главным образом, следует отнести деструкцию профессиональной армии – этот процесс также настиг кадровые войска Антанты и Центрального блока в 1914-1915 гг. Уже к 8 месяцу войны, оказавшись перед фактом развития подобного явления, Москва приняла решение об объявлении частичной мобилизации, приведшей к снижению морально-боевых качеств офицерского, сержантского и рядового состава российских подразделений[11]. Кроме того, превращение метода прогрызания в основную форму ведения наступательных действий означало и вырождение российской стратегической мысли, которая в силу разного рода объективных и субъективных обстоятельств, оказалась более не способной к ведению маневренной войны. Развитие данного катагенеза отчетливо прослеживалось уже в апреле-июне прошлого года, когда командование России сперва провалило Изюмский маневр, а затем увязло в длительных попытках окружить такие города-бастионы Донбасса как Авдеевка и Лисичанск. Всецело подчинившись логике французского прогрызания, российские операции были лишены внезапности и тесно связанной с ней стремительности, что в сумме не давало возможности быстро нарушить устойчивость войск Украины и кардинально изменить обстановку на Восточном театре военных действий.

Все же, в октябре прошлого года, на фоне успеха украинского контрнаступления, российское военно-политическое руководство попыталось преодолеть создавшийся позиционный кризис. Для решения данной задачи оно обратилось к тем же средствам, что и германское командование в 1915-1917 гг. На стратегическом уровне это подразумевало осуществление перехода к таким формам непрямых действий, которые позволяли подавить волю врага к дальнейшему сопротивлению и, тем самым, создавали условия для открытия переговоров о мире.

Именно так Россия начала воздушную войну[12], направленную на уничтожение объектов критической инфраструктуры Украины, а Германия – неограниченную подводную войну, предполагавшую нарушение морских коммуникаций Великобритании. Оба вида боевых действий должны были оказать самое решительное давление на моральное и физическое состояние гражданского населения противника: украинское общество сталкивалось с перспективной крушения инженерных систем жизнеобеспеченья, а британское – с возможностью наступления продовольственного кризиса[13]. Характерно, однако, что и воздушная кампания России, и подводные кампании Германии не достигли этих целей.

Параллельно, непосредственно на Восточном театре военных действий российское командование развило свое прогрызание до уровня войны на истощение, наиболее приближенной к той, которую в начале 1916 г. развязал против Франции начальник Генерального штаба Германии генерал-от-инфантерии Эрих фон Фалькенгайн. Чисто теоретически, его концепция является примером непрямых действий и основана на навязывании противнику Ausblutungsschlacht[14], предполагающей систематическое нанесение нелимитированных серий атак с ограниченными целями[15]. Сообразно подобным методическим принципам, в своем практическом воплощении предельно выражающим, однако, прямой подход, войска России перманентно посылались на штурм укрепленных районов таких украинских городов-бастионов Донбасса как Бахмут и Соледар, что логически приблизило обстановку в соответствующих зонах к формам франко-германского противостояния за форты Верденского укрепленного района. В данном случае, по аналогии с воздушной и подводной войной, обе наступающие стороны безуспешно пытались довести живую силу противника до состояния физического и морального коллапса.

Не менее показательно и то, что в ходе проведения Россией операций в районах фортов Донбасса отдельные ее формирования начали применять эволюционную для позиционного кризиса тактику взлома вражеской обороны. В частности, предприимчивые умы из группы Вагнера развили немецкую систему Stoßtruppen, которая в 1915-1918 гг., благодаря гауптману Вилли Рору, получила самое широкое распространение в армиях Центральных держав. Стоит отметить сходство в структуре, принципах материально-технического оснащения и некоторых способах употребления штурмовых формирований России и Германии: как и германские штурмтруперы[16], российские штурмовики, во-первых, снабжались вариативными системами вооружений, во-вторых, объединялись в небольшие по численности группы, в-третьих, концентрировались на захвате опорных пунктов противника, а в-четвертых, при осуществлении своих атак ориентировались на тесное огневое взаимодействие с артиллерийскими подразделениями[17]. Таким образом представленные подразделения России и Германии превращались в универсальные боевые единицы, наиболее приспособленные к проведению результативных операций тактического уровня.

Однако, логика сражения на истощение требовала от российской стороны организации перманентного воздействия на подразделения украинской армии, весьма дорогостоящего с точки зрения использования человеческих ресурсов. Данное обстоятельство привело руководство группы Вагнера к необходимости задействования Totentruppen – подразделений, которые, за счет комплектования деклассированными элементами, могли свободно использоваться для реализации губительных лобовых атак на узлы обороны Украины в районах городов-бастионов Донбасса. Привлечение обозначенного контингента позволяло экономить силы регулярных войск России, что с одной стороны уменьшало риски стремительного разложения ее армии, а с другой – превращало тотентруперов в главный инструмент реализации концепции обескровливания.

Впрочем, пока на Восточном фронте реализовывалась концепция Фалькенгайна, на Южном фронте российское командование повторило оборонительный маневр Эриха Людендорфа. Подобно генерал-квартирмейстеру германской армии, который феврале-марте 1917 г. отвел вверенные ему армии к Siegfriedstellung[18], военно-политическое руководство России в октябре прошлого года эвакуировало свои войска на Левобережную Украину, где к тому времени уже началось создание глубокоэшелонированной системы обороны, позже получившей название «линии Суровикина». Пойдя на такие меры и россияне, и немцы, заметно укрепили свое положение, так как, во-первых, оставили невыгодные для ведения оборонительных боев территории, а во-вторых, создали условия для эффективного сдерживания неприятельских наступательных операций.

Из всего вышеизложенного следует первый вывод: формы военных усилий России приобрели черты, характерные для статичного измерения Первой мировой войны. В этом отношении российская стратегическая мысль пережила эволюцию, которая во многом соответствует развитию германской стратегии 1914-1917 гг. и предполагает движение от идеи марш-маневра к неприятельской столице в духе Шлиффена-Мольтке к концепции оборонительного маневра Людендорфа. По существу, как и в случае с противостоянием периода 1915-1917 гг., попытки Москвы применить непрямые средства воздействия на противника не увенчались успехом, а способы употребления командованием России собственных войск при проведении наступательных операций свелись к применению неэффективного прямолинейного подхода. В итоге российская военная мысль столкнулась с характерным для позиционной войны кризисом наступательной стратегии, который, однако, создал условия для становления тактического искусства.

II

Несколько иным является порядок украинских военных усилий, поскольку основанием для его определения служит, помимо опыта 1914-1918 гг., история противостояния союзников и стран «оси» в 1941-1944 гг. В данном случае переход из динамического измерения войны в статическое происходил нелинейно – вырождение маневра было отсрочено до октября прошлого года, хотя позиционные формы ведения боевых действий начали развиваться уже со второго месяца противостояния.

Фактически, в феврале-сентябре прошлого года командованием Украины был реализован динамический в своей основе немецкий оборонительно-наступательный цикл[19] декабря 1941 г. - июня 1942 г. Во время его первой фазы, продолжавшейся с конца февраля по начало апреля прошлого года, украинской стороне удалось сорвать российский блицкриг за счет использования эластичной обороны, выстроенной вокруг таких городов как Киев, Чернигов, Сумы, Ахтырка, Харьков, Николаев и Мариуполь; кроме того подобная система была гарантирована укрепленными районами Донбасса. Эта концепция дефензивы сходна с той, которую использовало командование Германии для отражения советских контрнаступательных операций декабря 1941 г. - мая 1942 г. В данный период развить стратегический успех красной армии помешали немецкие подразделения, также закрепившиеся в bastion-towns – Шлиссельбурге, Новгороде, Ржеве, Вязьме, Брянске, Орле, Курсе, Харькове и Таганроге[20]; равным образом на Донбассе была создана сеть Stützpunkte[21].

Как результат, географически разветвленным и глубоким ударам наступавших сторон была противопоставлена гибкая оборонительная система, сообразно принципам которой немецкие и украинские подразделения не удерживали широкие участки фронта, но проводили маневренные оборонительные бои в укрепленных районах крупных населенных пунктов[22]. Характерно, что отсутствие прогресса в деле преодоления обороны таких городов-бастионов поставило и российские, и советские войска перед идентичными проблемами: во-первых, углубляясь в промежутки между крепостями, атакующие стороны подставляли свои фланги под контрудары обороняющихся сил, как, к примеру, это произошло в марте прошлого года у Макарова и под Броварами, а в июле 1942 г. в значительно более крупных масштабах – под Ржевом; во-вторых, встречая упорное и организованное сопротивление, энергия наступающих нередко иссякала до того момента, как им удавалось достичь сколь-нибудь приемлемых стратегических результатов[23].

Такое положение вещей сохранилось в зоне Изюмского сражения, где контуры украино-российского фронта максимально приблизились к формам развивавшейся в интервале между Харьковом и Славянском Барвенковско-Лозовской операции РККА января 1942 г. Это создавало условия для повторения командованием России в сентябре прошлого года ошибки 80-летней давности, поскольку наступавшим российским войскам, как в свое время и советским, перманентно грозила опасность флангового удара со стороны Харьковского укрепленного района. В конечном итоге, следуя логике второй фазы упомянутого немецкого цикла, украинское командование преобразило подобную потенциальную угрозу в реальный военный разгром: сентябрьское контрнаступление Украины повторило успех ряда операций[24], проведенных Германией под Харьковом в апреле-июне 1942 г.

Необходимо добавить, что перед реализацией этой контрофензивы военно-политическое руководство Украины активно применяло методы дезинформации противника. Последние, получив особо широкое распространение в годы Второй мировой войны, являются неотъемлемой составляющей непрямого подхода, так как позволяют переориентировать неприятеля на второстепенные направления, тем самым существенно снижая его способность к эффективным отражающим действиям на участке главного удара[25].

В этом смысле организованная украинским командованием в июне-августе прошлого года дезинформационная кампания, имевшая, как известно, своей целью скрыть от россиян подготовку контрнаступления под Харьковом, сходна с операциями «Treatment» и «Bertram»[26], которые разрабатывались британской специальной службой «A Force» накануне второй битвы при Эль-Аламейне, в сентябре-октябре 1942 г. На стратегическом уровне украинцы и британцы сумели дезинформировать противников о месте приложения своих основных усилий: если военно-политическое руководство Украины создало информационный «шум»[27] вокруг освобождения Херсона и усилило этот вводящий в заблуждение россиян посыл за счет проведения фронтальных атак на правом берегу Днепра, то командование Британии наладило передачу немцам ложных сведений о намерении союзников отказаться от активных действий в Северной Африке в пользу захвата Крита. Стоит отметить и применение готовящимися к наступлению сторонами тактических мер дезинформации: украинцы скомпрометировали возможные «сигналы» о подготовке контрнаступления под Харьковом посредством реализации ложных маневров у Изюма, в то время как британцы, стремясь скрыть приготовления к прорыву немецких позиций на северном участке фронта у Эль-Аламейна, осуществили демонстративные действия южнее сектора нанесения главного удара[28]. Как итог, вышеприведенные дезинформационные кампании обеспечили внезапность операций Украины и Британии, что, соответственно, стало одним из главных факторов успеха прорывов под Харьковом и у Эль-Аламейна.

Однако, позитивные результаты сентябрьского контрнаступления также обеспечивались и кумулятивным эффектом длительной активной обороны, которую начала вести украинская армия после наметившейся к первой половине апреля прошлого года стабилизации линии фронта. Именно в этот кризисный для маневренной войны период военные усилия Украины приобрели формы, характерные для статичного измерения войны.

И действительно, приняв за основу своей стратегии метод активной обороны, украинское командование тем самым избрало путь, следование которому рассматривалось военно-политическими кругами стран Антанты как необходимое условие достижения превосходства на Западном фронте. К примеру, с британской стороны соответствующую линию в 1915 г. последовательно проводили секретарь по вопросам войны лорд Герберт Китченер[29] и член правительства Его Величества сэр Уинстон Черчилль[30], однако официальное утверждение развиваемых ими идей состоялось только в начале мая 1917 г., во время Парижской конференции союзников. В контексте ее программных решений обращает на себя внимание некоторое сходство украинской и антантовской программ ведения активной обороны в условиях позиционного кризиса. Так, реализуя план истощения наступательного потенциала России, командование Украины не ограничилось исключительно пассивной дефензивой, но стремилось проводить локальные контрнаступательные действия на разных участках фронта; дополнили эти меры эффективные точечные артиллерийские, авиационные, а также ракетные удары, нацеленные на истребление личного состава российских войск и разрушение их баз снабжения. Подобным образом и высшее военное руководство Антанты, отбросив идею осуществления прорыва на Западном фронте, переориентировало свои военные усилия на истощение Германии путем нанесения систематических, максимально гарантированных поддержкой артиллерии атак с ограниченными целями[31].

Как видно, важным элементом и украинской, и союзной программ активной обороны являлась идея серий лимитированных наступлений. Именно она позволило армии Украины в марте-августе прошлого года достичь локальных успехов под Гуляйполем, в районах Харькова и у Изюма, а также оказать огневое давление на российские войска и их логистику. Соответственно, использование этой же концепции командованием Антанты в июне-октябре 1917 г. не только обеспечило положительный исход операций союзников на Мессинском выступе, под Верденом и при Ла-Мальмезон[32], но, меж всего прочего, предоставило англо-французским силам возможность нанести серьезный ущерб живой силе и материальным ресурсам германской армии.

Впрочем, с конца прошлого года, в ходе ожесточенных позиционных боев за города-бастионы Донбасса, украинские войска постепенно перешли к использованию метода активной обороны и на тактическом уровне. Это придало их военным усилиям формы, схожие с теми, которые благодаря стараниям Фрица фон Лоссберга[33] развили германцы в ходе своей оборонительной кампании 1917 г. В частности, необходимость ликвидации прорывов линии фронта потребовала как от украинцев, так и от немцев проведения локальных контратакующих действий либо спланированных контратак. Для выполнения соответствующих операций среди войск Украины выделились особые штурмовые подразделения[34], которые представляли собою аналог германских Eingreifdivisionen[35] – оба вида формирований в теснейшем взаимодействии с артиллерий уничтожали атакующие группы неприятеля и, тем самым, стабилизировали обстановку на своих оборонительных рубежах. Подобная система хорошо себя зарекомендовала во время сражений за такие форты как Бахмут и Авдеевка, а во второй половине 1917 г. она до определенного момента позволяла немцам сдерживать натиск союзников во Фландрии[36].

Подводя итог, можно сказать, что хотя изначально военные усилия Украины развивались преимущественно в рамках динамического измерения войны, однако в дальнейшем они нелинейно редуцировались до позиционных форм ведения боевых действий. На стратегическом уровне иллюстрацией этого процесса служит трансформация эластичной обороны немецкого образца 1942 г. в оборону активную, антантовского типа 1917 г. Применение украинским командованием первого метода обеспечило в феврале-марте прошлого года динамическое развитие оборонительного процесса; напротив, начавшийся в апреле переход к использованию активной обороны способствовал переведению войны в состояние статики, каковая окончательно утвердилась на полях сражений после окончания сентябрьского контрнаступления под Харьковом. Как итог, украинская военная мысль также столкнулась с вырождением наступательной стратегии, что, однако, дало импульс развитию искусства тактики.

III

Сравнительно-историческое рассмотрение образа действий украинских и российских войск отчетливо засвидетельствовало доминирующее положение статического измерения в настоящей войне. Следовательно, природа ныне продолжающегося противостояния может быть осмыслена посредством генерализации опыта 1914-1918 гг. Данное обобщение основано на определении позиционного конфликта как формы guerre de siège[37], что позволяет выдвинуть тезис об идентичности методов, используемых при ведении статичной войны и осады[38].

Главным из таких приемов является штурм, направленный на овладение вражескими укрепленными позициями[39]. Практика Первой мировой и российско-украинской войн показывает, что обращение к этому способу ведения боевых действий подтверждает присущий борьбе за крепости принцип превосходства обороны над наступлением[40]. Иначе говоря, в условиях позиционного кризиса наступательные операции зачастую не дают приемлемых стратегических результатов, но лишь влекут за собой истощение атакующих войск; напротив, обороняющаяся сторона, даже при нанесении ей тяжелого урона, сохраняет свою стратегическую устойчивость. Выражением этого принципа стала знаменитая фраза генерала Фердинанда Фоша «cramponnez partout»[41], которая была им произнесена в тяжелые для Антанты весенние дни 1918 г.[42].

Однако, другие заключения можно сделать, если рассмотреть проблему штурма в оперативном контексте. Практика двух исследуемых войн показывает, что формы проведения наступления при позиционном характере противостояния идентичны классическим способам активного овладения крепостями.

Первой такой техникой является атака открытой силой – она предполагает взятие укреплений неприятеля после артиллерийской подготовки, но без длительных осадных работ. В подобных сражениях атакующая сторона, рассчитывая на превосходство собственных сил, старается прямолинейно преодолеть сопротивление своего противника, в результате чего идущие на приступ войска несут тяжелые потери и, зачастую, не достигают поставленных целей. Данный тип атаки стал отличительной чертой многих наступательных операций Первой мировой войны, особенно 1915-1916 гг., когда противоборствующие стороны только начинали адаптироваться к условиям позиционного кризиса. Что же касается российско-украинской войны, то в ней особую приверженность идее открытого штурма продемонстрировали российские командиры – они нередко теряли тысячи своих солдат в плохо спланированных, а потому бессмысленных попытках преодолеть оборону противника в районах городов-бастионов Донбасса.

Вторая техника штурма – постепенная атака – основана на изоляции укреплений врага, последовательном подавлении всевозможных средств его обороны и обеспечении безопасного приближения осаждающих войск к позициям противника. Важно добавить, что обязательной предпосылкой успеха такого приступа является наличие у атакующей стороны достаточного количества живой силы, материальных средств и временного ресурса. Разработанный маркизом де Вобаном во второй половине XVII в., этот вид атаки оказался востребованным союзной военной мыслью в 1916-1918 гг.[43]. К примеру, французы развили идеи своего соотечественника в рамках концепции bataille conduite. Данный тип сражения представляет собою детально спланированную, централизованную атаку с ограниченными целями: мощная артиллерийская группа по специально разработанному плану предварительно подавляет всю оборонительную систему противника и изолирует заградительным огнем зону сражения; далее, на фоне продолжающейся интенсивной бомбардировки пехота, имея четко определенные цели, начинает штурм – все последующие действия наступающих соединений строго синхронизированы с передвижением прикрывающей их артиллерии[44]. Иными словами, принцип де Вобана «brûlons plus de poudre, versons moins de sang» трансформировался в принцип Филиппа Петэна «l'artillerie conquiert et l'infanterie occupe».

Одно из ранних применений представленной концепции боя – с определенными, однако, вариациями – состоялось в октябре 1916 г., когда войска генерала Шарля Манжена успешно отбили форт Дуомон[45]. Годом позже, в октябре 1917 г. употребление данного подхода генералом Полем Местром принесло французам победу при Ла-Мальмезон[46]. Наконец в августе 1918 г. следование принципам штурмового методизма позволило генералу Мари-Эжену Дебени сломить германские силы при Мондидье[47]. Характерно, что и российско-украинская война дает примеры постепенной атаки французского типа. Как показал опыт прошлогодней кампании, медленное продвижение войск России в районах городов-бастионов Донбасса обеспечивалось массированным применением артиллерии, которая посредством создания огневого вала либо полностью подавляла вражеские соединения, либо заставляла их отступать с подвергаемых тотальному разрушению позиций. Иным образцом методизма служат недавние спланированные контратаки украинских войск у Бахмута – взятие укреплений противника производилось только после прицельной артиллерийской подготовки и воздушной доразведки обработанной зоны, что позволяло уменьшить огневую нагрузку на наступающую пехоту[48].

Последней, третьей техникой штурма является внезапная атака – средство скорее тактического искусства, нежели оперативного. Перед ее началом не проводится артиллерийская подготовка, а сами штурмующие, рассчитывая на эффект внезапности, скрытно подбираются к вражеским позициям и овладевают ими. Этот вид штурма был особо популярен на рубеже 1914-1915 гг., когда столкнувшиеся стороны старались улучшить свое тактическое положение путем захвата более выгодных для обороны позиций. Здесь новаторами выступили британцы, которые в ноябре 1914 г. начали проводить рейды в расположение своего противника[49]; германцы, однако, переняли подобную тактику и вскоре она стала использоваться их штурмовыми подразделениями[50]. Между тем, техника внезапной атаки получила распространение и в российско-украинской войне – подразделения двух противоборствующих армий с переменным успехом проводят неожиданные штурмы отдельных позиций противника[51], а также рейды в его тыловые районы.

В целом, сообразно природе позиционной и осадной войн оперативный контекст штурмовых действий зачастую находится в разрыве с контекстом стратегическим. Другими словами, успех штурмовой операции – не столь важно идет ли речь о захвате системы укрепленных позиций или отдельной крепости[52] – крайне редко приводит к стратегическим результатам. Причина тому кроется в уравновешивании сил[53], которое неизбежно наступает вследствие потери атакующей стороной оперативной и тактической подвижности[54]. В свою очередь эта утрата темпа, ставшая отличительной чертой Первой мировой и российско-украинской войн, является результатом достижения воюющими сторонами относительного паритета в интеллектуальных, технических и людских ресурсах, а также увеличения эффективности огня обороны, причем последнее обеспечивается за счет поистине революционных изменений в сфере воздушной разведки. Повсеместно используемые средства аэросъемки рассеивают Kriegsnebel, ровно как и надежды на проведение стратегического маневра, поскольку скорость реакции обороняющейся стороны на приближение тактических и оперативных кризисов неизбежно опережает тот темп, с которым атакующий преодолевает сопротивление своего противника[55]. В итоге, наступательные операции теряют эффект внезапности и вырождаются до уровня малокилометровых продвижений.

Выражением подобного состояния вещей служит «парадокс Манжена-Нивеля»: методы, позволяющие достичь успеха на оперативном уровне, не могут быть эффективно использованы для решения задач стратегического масштаба[56]. И действительно, после ряда локальных наступательных операций под Верденом в октябре-декабре 1916 г. два французских генерала посчитали, что ими найден способ боя[57], открывающий перспективу достижения rupture на Западном фронте и завершения войны за 48 часов[58]. Однако остро вставшие проблемы сохранения секретности такого наступления, трудности его логистического обеспечения, наконец отказ командования Франции от всевозможных форм внезапности в угоду мощной артиллерийской подготовке[59] – все это привело к печально известному наступлению Робера Нивеля апреля 1917 г.[60]. Определенная реминисценция рассмотренного парадокса наблюдалась летом прошлого года, в районах городов-бастионов Донбасса. Тогда все операции России имели достаточно предсказуемый для украинского командования характер, а их мощная огневая составляющая хотя и дала определенные оперативные результаты у форта Лисичанск, в районах Лимана и под фортом Бахмут, однако не смогла нарушить общей стратегической устойчивости Украины. Даже более, кризис того периода привел военно-политическое руководство обороняющейся страны к необходимости скорейшего восстановления огневого равновесия сил, что и было сделано благодаря поддержке союзников.

Еще одним методом ведения статичной войны и осады является истощение, позволяющее, путем постепенного давления на человеческие и материальные ресурсы обороняющейся стороны, снизить ее способность к эффективному сопротивлению.

В активно-штурмовом смысле, однако, это обоюдоострый меч, наносящий куда больший урон осаждающему, чем осажденному. Данное утверждение можно проиллюстрировать на примере французской guerre d'usure и немецкой Materialschlacht: попытки Жоффра изморить германские войска «прогрызающими» операциями 1915 г. завершились полным провалом[61]; равным образом и старания Фалькенгайна обескровить французскую армию у Вердена в 1916 г. привели лишь к истощению германских войск[62]. Показательно, что по результатам этих двух циклов кровопусканий устойчивость истощаемого не была нарушена, а сам он сохранил способность к ведению наступательных действий. Не менее наглядные примеры идентичных явлений можно встретить при обозрении российско-украинской войны: начиная с середины прошлого года две стороны конфликта активно взаимоистощают друг друга, опрометчиво надеясь тем самым изменить баланс сил на полях сражений. Отдельно в данном случае стоит отметить зимнее наступление российских войск, в ходе которого состоялась попытка одновременно обескровить украинские войска в районах Бахмута и создать множественные кризисы на всем Восточном театре военных действий – от Купянска и до Угледара. Теоретически такое пространственное разнесение секторов ударов, при условии наличия у наступающей стороны в каждом из операционных районов перевеса в людях и технике, могло создать самую серьезную нагрузку на всю оборонительную систему противника и даже обеспечить ее коллапс. В действительности же России пришлось довольствоваться скромными оперативными успехами, достигнутыми ценою больших потерь, в то время как Украине удалось сохранить силы для нового наступления.

Опыт двух анализируемых войн, однако, показывает, что метод истощения более эффективен против внутреннего фронта противника, причем в зависимости от географических условий, в которых ведутся боевые действия, этот подход может трансформироваться в другой метод осады, – блокаду, – предполагающую изоляцию определенной вражеской территории и взятие ее измором.

В период Первой мировой войны особенно уязвимыми к этой третей осадной технике оказались страны Центрального блока, чье неблагоприятное геостратегическое положение позволяло Антанте обложить их как с суши, так и с моря. Особенно в деле организации блокады преуспела Британская империя: к 1916-1917 гг. соответствующие действия Гранд-Флита привели к серьезному ухудшению общего экономического положения Германии, а также к голоду среди ее населения и падению боеспособности немецкой армии. Собственно, медленный, но верный изнурительный эффект Hungerblockade самым решительным образом способствовал изменению баланса сил в пользу Антанты[63]. Показательно, что в начале нынешней войны к идентичному средству давления на врага обратилась и Россия: блокировав украинские порты на Черном море, она одновременно нанесла серьёзнейший ущерб экономике Украины и создала дипломатически выгодную для себя перспективу мирового продовольственного кризиса. Однако наиболее сильный удар Москвы по внутреннему фронту ее противника последовал несколько позднее. В частности, когда осенью прошлого года российское командование начало стратегическую бомбардировку объектов критической инфраструктуры Украины, оно не без успеха стремилось заставить население республики ощутить все те физические и психологические лишения, каковые зачастую испытывает общество, находящееся в условиях état de siège.

Подводя итог, необходимо признать, что при позиционном характере противостояния именно такие дестабилизирующие внутренний фронт противника техники осады, как истощение и блокада, становятся наиболее эффективными, непрямыми формами получения стратегической инициативы. За счет относительно малой ресурсоемкости и разрушительного воздействия на социально-экономическое положение неприятеля, эти два метода составляют полную противоположность штурму, который в самом лучше случае может обеспечить положительные результаты оперативного масштаба[64]. Иначе говоря, для достижения успеха в позиционной войне необходимо проявлять оборонительную выдержку, а также располагать возможностью поддерживать социум противника в осадном положении и обеспечивать стабильность своего внутреннего фронта. В подобных условиях, проведение наступательных операций имеет смысл только в том случае, если они, сохраняя непрямой характер, отражаются на процессе осады – способствуют ей или ослабляют ее[65], в зависимости от положения стороны, решающей перейти к активным действиям.

IV

Принимая во внимание природу позиционной и осадной войн, можно перейти к оценке перспектив российско-украинского противостояния. Центральное место здесь занимают начатые летом этого года наступательные операции Украины, поскольку в них можно найти как основы будущих побед сражающейся страны, так и возможные причины ее предстоящих поражений. В общих чертах, развитие нынешних украинских военных усилий не выходит за рамки ранее рассмотренных осадно-позиционных принципов 1914-1918 гг. и во многом происходит по тем же линиям, каковые еще в прошлом году определяли образ действий российских войск.

Итак, главное наступление Украины развернулось на суше, в районах Северной Таврии. Следует признать, что еще до его начала украинское военно-политическое руководство активно муссировало в публичном поле тему своей предстоящей стратегической операции. Этим оно повторило ошибку генерала Нивеля, который крайне охотно делился с прессой амбициозными планами кампании 1917 г.[66]. По сути, состоялось непозволительное нарушение секретности двух наступлений и, в конечном счете, место фактора внезапности заняли слишком завышенные ожидания от будущих побед. Не удивительно, поэтому, что когда надежды на осуществление стремительного прорыва разбились об организованное сопротивление подготовленного противника[67], Франция столкнулась с бунтами в своей армии[68], а Украина – с опасным, но закономерным скепсисом, касающимся целесообразности продолжения активных боевых действий.

Далее, динамика украинского наступления актуализировала центральный для теории позиционной войны вопрос о темпе операций. Россияне, нужно признать, смогли создать условия для максимального уменьшения тактической и оперативной подвижности украинских войск – без того эффективный огонь обороны гарантировался разветвленной системой укреплений и невиданным за всю военную историю минированием широких участков фронта[69]. В конце концов, начавшееся три месяца назад наступление Украины подчинилось главным принципам позиционного противостояния: сохраняя прямой, малокилометрово-прогрызающий характер[70], оно хотя и дало оперативные и тактические результаты в районах Времеевского выступа, под Ореховым и у Камянского, но не принесло стратегических выгод атакующей стороне.

Наконец, к концу августа, наступательные действия украинских войск отчетливо приобрели формы, характерные для операций по истощению противника. Показательно, что с аналогичными пертурбациями столкнулись союзники на Сомме во второй половине 1916 г.: по признаю командующего Британскими экспедиционными силами сэра Дугласа Хейга, запланированный прорыв немецких позиций выродился до состояния wearing-out battle[71]. Две представленные трансформации[72] выражают собою такое типичное для позиционной войны явление, как упадок наступательной стратегии; если же рассматривать данные метаморфозы в контексте осадной войны, то они подтверждают малую стратегическую перспективность штурмовых действий.

Подобное положение вещей приводит военно-политическое руководство Украины к необходимости соизмерения планов дальнейшего ведения войны с принципом оборонительной выдержки. Аргументом в пользу данного утверждения служит опыт 1916-1917 гг., когда военная мысль противоборствующих блоков, обнаружив банкротство концепций прогрызания и обескровливания, а также осознав невозможность прорыва вражеского фронта, начала проявлять prudence défensive. В Германии данное качество продемонстрировал Людендорф: получив в августе 1916 г. должность генерал-квартирмейстера германской армии, он взялся за разработку оборонительной программы, ставшей ответом на системные кризисы в районах Вердена и Соммы[73]. Согласно его новому стратегическому подходу, немецкие войска были отведены к линии Зигфрида, на которой в течение следующего года они с переменным успехом сдерживали наступательные порывы союзников. Если же говорить о Франции, то в ней пример схожего благоразумия проявил Петэн: сменив в конце апреля 1917 г. Нивеля на посту главнокомандующего французскими войсками, этот генерал отказался от проведения крупных наступлений до момента прибытия достаточного количества американских войск и занялся оздоровлением вверенного ему армейского организма, чьи силы были серьезно подорваны бойней в долине реки Эны[74]. Следствием данных мер стало быстрое восстановление боеспособности армии Республики – через год она смогла достойно сдержать новое германское наступление.

Рассмотренные примеры позволяют прийти к следующему заключению: при позиционном типе конфликта проявление командованием оборонительной выдержки благоприятствует сохранению стойкости армии. Когда в марте 1918 г. Людендорф отошел от данного принципа, он поставил и себя, и свои войска в условия непозволительного для Германии наступательного перенапряжения, чем приблизил поражение своей страны. Фактически, генерал-квартирмейстер подтвердил мысль Петэна, считавшего, что победу в противостоянии 1914-1918 гг. одержит тот, кто сумеет сохранить последний резерв к финальной стадии войны[75] – резерв материальный, физический и психологический.

Принимая во внимание такой опыт, перед украинским командованием решительно встает дилемма о целесообразности продолжения наступления на Южном театре военных действий. Выбор в пользу активных действий создает перспективу «перманентных операций»[76], предполагающих проведение штурмов крепостных зон Таврии, а значит и вполне реальное обескровливание атакующей стороны. Это способно привести к стратегическому тупику, с которым ранее столкнулось российское командование в ходе сражений за города-бастионы Донбасса. Более того, если принять во внимание тезис о важности сохранения последнего резерва, то можно утверждать, что при условии истощения украинской армии Россия получит возможность нанести рипост, причем более успешный, нежели все предшествовавшие[77]. С иной же точки зрения, выбор в пользу остановки наступления лишает Украину перспективы деоккупации Таврии и шанса на организацию полноценной блокады Крыма. При таком варианте российская сторона получит выигрыш во времени, который со всей очевидностью позволит ей предельно усилить свою систему обороны на отмеченной территории. Последняя, к тому же, почти наверняка станет плацдармом для новых наступательных операций России.

Риски первого варианта уравновешиваются верой в возможность прорыва российских линий обороны. В этом смысле план украинского наступления в Таврии отсылает к операции «Michael» марта 1918 г.[78]: речь идет о схеме, сообразно которой атакующая сторона разъединяет неприятельский фронт, нанося удар по его наиболее слабому участку; после этого, имея боковое охранение, она оттесняет войска противника к побережью, ставя их в условия неминуемого окружения и дальнейшего уничтожения[79] – в результате, наступающие получают доступ к стратегически ценным прибрежным зонам, необходимым для расширения блокады врага[80]. Важно, впрочем, понимать, что Людендорф попытался реализовать такой план располагая, во-первых, численным превосходством на Западном фронте, а во-вторых – разработанной теорией организации Durchbruch в условиях позиционной войны[81]. Украинское командование, однако, пока не может выполнить этих двух условий, поскольку, во-первых, не представляется возможным снять войска с Восточного театра военных действий, а во-вторых – отсутствует matériel для реализации имеющихся концептов наступления.

Напротив, недостатки второго варианта сбалансированы реальной возможностью сохранить боеспособность украинской армии – ее материальные, физические и психологические ресурсы. Ставя целостность армейского организма выше надежды на проведение стратегической наступательной операции, украинское командование тем самым делает выбор в пользу подхода Петэна. Иными словами, оно избирает путь примирения с реалиями позиционной войны. Практически же это означает возврат к ведению обороны вдоль всей линии фронта и ограничение наступательных усилий локальными методичными стабилизационными атаками, ориентированными на улучшение оперативно-тактического положения украинских войск. Таким образом, происходит возвращение к вышерассмотренной концепции активной дефензивы антантовского типа, исключающую возможность прорыва.

Однако, пока на суше украинское командование сталкивалось с типичными явлениями позиционного кризиса, на море оно опробовало действенный инструмент блокады России. Так, когда в начале августа Украина применила управляемый брандер для атаки российского танкера «Sig», она тем самым прибегла к форме непрямых действий, развитие которой может угрожать российским морским коммуникациям. Более того, дополняемые эффектом от действия санкций, эти удары заметно расширяют перспективу экономического истощения России – фигурально выражаясь, ранее выдвинутому Москвой «аргументу Фишера-Черчилля» был противопоставлен «аргумент Тирпица». Вопрос заключается в том, позволит ли брандерская война обеспечить Украине выигрыш гранд-стратегического темпа – иначе говоря, сумеет ли такая блокадная техника дать результаты до того, как украинская сторона будет вынуждена начать переговоры о мире?

Позитивных результатов достигло украинское командование и в воздухе. Конкретно, предпринятая им августовская offensive aerienne нанесла существенный ущерб авиационному парку России и ее системе противовоздушной обороны. Поскольку в ходе этих атак были повреждены самолеты, которые использовались для подавления внутреннего фронта Украины, проведенные операции подтверждают тезис о целесообразности обращения к активным непрямым действиям, ориентированным на ослабление осадного положения. Впрочем, на первый план снова выходит проблема темпов таких налетов – насколько сильной урон будет нанесен авиационному парку и зенитно-ракетным средствам российской стороны до того, как она начнет предпринимать системные контрмеры? Вместе с тем, на фоне отмеченного перехода к наступательному образу действий, украинцы продолжали усиливать систему противовоздушной обороны своей страны. Работа в этом направлении продолжается и в настоящее время, что неизбежно поставит россиян перед необходимостью увеличения мощностей бомбардировок объектов критической инфраструктуры своего противника. Таким образом, от способности командования России организовать атаки с использованием сотен самолетов-снарядов и десятков ракет во многом зависит стабильность внутреннего фронта Украины, а значит и будущее это войны[82].

Итоги летнего наступления, ровно как и опыт полутора лет противостояния с Россией, ставят украинское командование перед необходимостью проявления гибкости в деле ведения guerre de tranchées. Представляя собою форму осадной войны, она задает боевым действиям специфический темп, который далеко не всегда готовы выдержать стороны конфликта. Желая преодолеть позиционный застой и придать войне tempo di marcia, верная ортодоксальной стратегической теории военная мысль предпринимает все новые попытки прорыва вражеского фронта – тщетно пытаясь достичь поставленных целей и доводя при этом свои войска до состояния обескровливания. Напротив, статичная война требует соблюдения tempo lento и обращения к осадным формам непрямых действий – иными словами, оборонительной выдержки, а также широкого использования блокадных и бомбардировочных техник. Выполнение обозначенных условий тем важно для украинского командования, что вверенные ему силы со всей очевидностью не могут использоваться для малорезультативных наступлений и тем более для ведения войны на активное истощение российских войск. Сама возможность приведения военных усилий к этим двум глубоко деструктивным подходам создает реальную перспективу системного перенапряжения Украины.

Отсюда закономерно встает следующий фундаментальный вопрос: насколько целесообразны попытки сокрушить или изморить Россию в открытых сражениях, если их конечным результатом станет истощение Украины? Несостоятельность подобных подходов тем очевиднее, что украинская сторона, обладая слабой военно-промышленной базой и находясь в прямой зависимости от союзной помощи, уже мыслит в категориях длительной войны. Если принять во внимание позиционный характер противостояния, то при таких обстоятельствах агрессивная стратегия только приблизит гибель сражающейся республики, поскольку прямое давление будет неуклонно приводить к усилению ответной реакции численно превосходящего противника[83]. Война Украины с Россией рискует превратиться в борьбу Геркулеса с Гидрой, причем неизвестно, как долго готов поддерживать героя западный Иолай.

Будущее Украины, поэтому, за новой оборонительной программой, основанной на императиве сохранения и приумножения военной мощи. Это означает, что украинскому командованию нужны не новые наступления, а новые укрепленные линии, обеспеченные galeries souterraines[84] и прикрытые Teufelsgärten. Подобные инженерные решения позволят снизить огневую нагрузку на удерживающие фронт войска и рационализировать их оперативно-тактический образ действий – тем самым будет соблюден принцип экономии сил. В то же время, на первое место выходит расширение материально-технической базы украинских войск, что может быть обеспечено только за счет развития военно-промышленного комплекса Украины и поддержки социально-экономической стабильности ее внутреннего фронта. Если же говорить о главной цели такой программы, то она состоит в навязывании российскому командованию ощущения сизифовой войны, подавляющей его волю к продолжению противостояния. Осознав бессилие перед перманентно усиливающейся оборонительной системой неприятеля, ощутив удушающий эффект от действия санкций и вражеских морских операций, наконец теряя стратегически важную технику под ударами essaims de drones и Flugkörpern, Россия станет более расположенной к ведению конструктивного дипломатического диалога, особенно если при формировании переговорной позиции политические круги Украины будут руководствоваться не патриотическим чувством, но холодным расчетом, учитывающим реальные возможности молодой республики[85].

Не так давно украинская военная мысль сравнила операции в Северной Таврии с битвой на Курской дуге. Быть может, став проявлением хитрости разума, это отождествление невольно выразило природу российско-украинского противостояния, поскольку позиционная война, как война осадного типа, является борьбой за Zitadelle противника. И задача командования Украины состоит не в том, чтобы, следуя хладнокровию Хейга или безумству Нивеля, направлять свои войска на новые отчаянные штурмы, но в том, чтобы воздействуя на Россию психологически, превратить ее в кафкианского землемера – этого бедного человека, принужденного бесцельно скитаться вокруг Замка, который более не даст о себе знать ни малейшим проблеском света. В этом и состоит суть сизифовой войны.