Неудобные вопросы

Поверх вопрошания допустим вопрос: что такое вопрос? и откуда берется вопрошание?

Что такое вопрос и вопрошание?

Вопрос возникает из столкновение сущности, явленного и проявленного. В месте их столкновения рождается напряжение вопроса.

Вопрос появляется раньше слов вопроса — как некоторое безъязыкое и недоктринальное беспокойство.

Поскольку вопрос появляется на грани Зова-сути и социальности-языка, то он останавливает и прерывает суету.

Вопрос создает энергетику мышления-воли-веры-патии. Эта энергетика служит не ответу, а самому вопрошанию. Энергетика ответа на вопрос приходит из социальности.

Отсюда вопрос суть увлечение к Иному как предварение со-ответствия Зову. Вопрошание суть мыслеход преобразования-преображения.

Дление и порождение новых-иных вопросов, умножение и разнообразие вопросов приводит к усилению энергетики преобразования-преображения.

«Вопросы бывают закрытые, предполагающие ответ «да» или «нет», и открытые.

Открытые вопросы: информативные или простые, знаниевые («сколько», «как», «почему», «зачем» и и.д.), интерпретационные, оценочные («лучше», «хуже»), альтернативные или рационального выбора («то или это»), условные или воображательные («что будет, если»), обосновывающие («если…, то…»), практические (теоретико-практические, деятельностные, технологические, инженерные), риторические (уточняющие, наводящие, встречные) и мыслительные.

Социальные формы бытования вопроса: любознательная пытливость, простое спрашивание, полноинформативное расспрашивание, целевое выспрашивание, массовое опрашивание, формальное запрашивание, разрешительное отпрашивание, согласительное упрашивание, убедительно-манипулятивное напрашивание, личностное выпытывание, принудительное допрашивание или мучительная пытка ультимативными вопросами…»

Здесь и далее речь идет о сущностных вопросах, скорее мыслительных, нежели фактических или теоретико-практических. Сущностный вопрос не имеет правильного ответа или какого-либо сразу приходящего на ум ответа.

Самые важные вопросы ни к кому не обращены. Самый важный вопрос, когда никто спрашивает никого ни о чём, то есть не о чём, а об Ином.

Иное — не одно. Иное суть Иные.

Общее вопрошание (ανάκριση — гр. вопрошание) — анакрионика (анакритика). Об этом ранее уже говорилось.

Если попытаться реконструировать по-гречески сущностное вопрошание об ином, то тут нужно рассмотреть разные смыслы.

Тезаурус греческого языка сущности: οντότητα [онтотита] ουσ θ сущность, существо; ουσία [усиа] ουσ θ вещество, субстанция, существо, сущность; παν [пан] ουσ θ главное, сущность, вселенная, мир; yπόσταση [ипостаси] ουσ θ существо, сущность, (φιλ) субстанция, вещество.

Иное по-гречески — άλλα.

Сущностное вопрошание — οντόάλλα, «онтоаллия».

Смысл всякого сущностного вопроса: «Допустимо ли иное?»

Отторжение или отказ от сущностного вопроса: «Иное недопустимо».

Игнорирование вопрошания — из глушения Зова.

Вопрошание не ведет ни к какой истине — ни к одной, ни ко многим.

Вопрошание суть не философское, не имеет манипулятивной стратегии подведения к какой-либо истине. Иначе говоря, сущностное вопрошание — не сократическое. Это не майевтика — не искусство повивальной бабки, метод Сократа для манипулятивного продвижения слушателей к истине путем испытания, что описано в диалоге Платона «Теэтет».

Вопрошание также — не эристика, то есть это не убеждение в своей правоте в споре. Аристотель считал эристику честным спором в то время, как софистику — спором нечестными средствами. Однако вопрошание скорее внутри нечестной и неудобной для Платона и Аристотеля софистики, нежели внутри честной эристики.

Платон и Аристотель очень не любили софистику за попытки ставить ненормативные вопросы и попытки доказать свое каждого софиста. Им ближе была манипулятивная майевтика Сократа, которая вела слушателей к неизбежной истине.

Оба как-то пытались различить крайности софистики. Платон различал благородную софистику и пустое суемудрие, а Аристотель различал эристику как спор с намерением доказать свою правоту и софистику как нечестный спор.

Философия пошла по пути Сократа, Платона и Аристотеля, утратив возможность ставить неудобные сущностные вопросы. Когда Хайдеггер вышел на необходимость вопрошания, он сузил его горизонты — до бытийной возможности вопрошания.

Сущностный вопрос — неоспоримый и бесспорный. То есть постановку сущностного вопроса нельзя оспорить, нельзя отменить, нельзя замолчать. Сущностный вопрос не ведет к спорам, потому что доктринальные ответы не закрывают сущностный вопрос истиной. Сущностный вопрос как беспокойство об Ином суть мыслепромысел, где все найденное важно и поэтому бесспорно.

Пример сущностного вопроса для философии: Одно ли бытие? Почему мы должны верить о единственности бытия Пармениду, Аристотелю, Канту, Гегелю, Хайдеггеру? Единственность бытия невозможно удостоверить. А ведь множественность бытий позволяет допустить совсем иное — нефилософское мышление, ибо здесь, раз нет одной истины одного бытия, то нет и одного мышления, а значит невозможна и сама философия, стремящаяся к некоторой допустимо одной постижимой мудрости.

Это очень неудобный для философии вопрос. Впрочем, философия не только не ставит такой вопрос, но и отвергает право на постановку этого вопроса. Так что в философии все в порядке, если «быть в порядке» это хорошо для философии.

Запрет на вопрошание можно предполагать в избытке нарративов образования, информирования, развлечения, суеты. Однако отторжение вопроса — в доминировании индоктринации в нормативном мышлении существа.

Отказ или запрет на неудобные или компрометирующие вопросы является весьма интересной проблематикой всяческого свободного рассуждения и даже спонтанного мышления.

Что такое абсолютные доктрины и какие неудобные вопросы они порождают?

Иное является в вопрошании. Дление безответственности невопрошания приводит к суете, скуке, утрате энергетики изменений, остановке, сну, безразличию, несвободе, остановке, смерти, захоронению и упокоенности.

Однако даже в социальности нормативные истина и правда существуют через вопрошание. Ложь длит себя отказом от вопрошания. В социальности же отказ от вопрошания, отказ от отдельных вопросов длят ограниченность, ресентимент, несостоятельность, инфантильность и безразличие. Эмоциональное выгорание это не от перенапряжения чувств как проявлении патии — это также от утраты вопрошания в мышлении, от утраты волеизъявления в обезволивании и иссякания веры, в непротуберативной патии или, вообще, в беспатировании.

Отказ от вопрошания или от отдельных вопросов — это целый набор оправданий: «вопрос неуместный или несвоевременный», «такого вопроса нет», «такой вопрос бессмысленный, глупый, провокационный, грубый, бессодержательный, никуда не ведет или уводит от сути» и т.д.

Для доктрин неудобные вопросы — это вопросы, которых нет в этой доктрине. Если в доктрине нет какого-то вопроса, то просто эта доктрина не об этом. Однако если доктрина претендует на фундаментальность и всеохватность, то наличие вопросов, которых нет в этой доктрине, это ограниченность ее фундаментальности и всеохватности. Если доктрина не отвечает на все вопросы, то она — нефундаментальна и не всеохватна, а значит — неабсолютна.

Любая абсолютная доктрина описывает идеал, который имеет абсолютный смысл и неизбежную всеобщую перспективу. Считается, что любая абсолютная доктрина (религия, учение, предельная философская или научная теории) содержит ответы на абсолютно все важные вопросы, однако важность она определяет сама.

Абсолютные доктрины можно метафорически обозначить через «Это наше все». Бог и Царство Небесное — это наше все. Дао и Дэ — это наше все. Жэнь и благородный муж — это наше все. Анатман и Нирвана — это наше все. Объективная действительность (Материя-Энергия) — это наше все. Мудрость — это наше все. Еще есть не очень убедительные претенденты на абсолютные доктрины: национализм и империализм. Нация — это наше все. Империя — это наше все. И т.д.

Конечно же это сомнительная абсолютность, ибо большинство абсолютных теорий выходят на пределы мышления-понимания-знания, где абсолютных, во все времена и для всех пространств, утверждений или даже предположений в виде аксиом быть не может.

Создатели абсолютных доктрин полагают картину мира (конструкт бытия), вводят комплекс-систему понятий как язык описания мира в предлагаемой картине, ставят общие цели, задают набор мотиваций, позволяющих достигать эти цели и воздвигают так называемый «защитный пояс» доктрины, не позволяющий эту доктрину разрушать и ограничивающий сомнения, подозрения, прямые нападки и всякую критику.

В абсолютных доктринах существуют так называемые предельные моменты, которые невозможно доказать рационально, и поэтому они кладутся в виде аксиом. Любые усомневания в контексте этих предельных моментов порождают компрометирующие доктрину вопросы, то есть такие вопросы, которые тихо избегаются или игнорируются как неважные, или считаются бессмысленными, или имеют отрицательные ответы (ничего, никак, невозможно и т.д.), или вообще запрещены.

В большинстве случаев абсолютная доктрина запрещает критическое мышление и усомневание в базовых предельных положениях доктрины. Последователи абсолютных доктрин производят так называемую массовую прозелитическую индоктринацию, то есть вербуют сторонников, для чего ограничивают саму допустимость предельных вопросов через создание так называемого Лакатосом «защитного пояса».

Такие задаваемые предельные вопросы в большинстве доктрин объявляются неуместными, хотя честнее для любой доктрины их было бы назвать неудобными. Неудобность суть внутридоктринальная характеристика предельного вопроса. А неуместность или несвоевременность суть социальная характеристика места и времени предельного вопроса.

Обычно неудобными являются вопросы об ограниченности или предельности идеала, о цене достижения идеала, о допустимости иных идеалов и о сравнении цен достижений разных идеалов.

Таким образом, любой идеал, даже не принадлежащий так называемой абсолютной доктрине, может иметь неудобные вопросы. Например, к лозунгу студенческих волнений 1968 года во Франции можно задать вопрос: Если запрещать запрещается, то разрешать разрешается? В контексте этого вопроса содержится малозаметный в то время призыв к контролю: контроль за запретами или контроль в виде разрешений это разный, но в то же время все равно контроль, который неизбежно в будущем ведет к цифровому фашизму.

При этом неудобные вопросы могут называться дьявольскими (или любым другим словом из антагонистики идеала), глупыми, ненаучными, нефилософскими, контрреволюционными и т.д.

Прозелитическая индоктринация снабжает «защитный пояс» доктрины ресентиментом, который выступает как мотивационные установки против отступников, неверных, критиков и сомневающихся: подозрение, зависть в виде компенсаторных преимуществ, месть, злоба, ненависть, агрессия.

Таким образом, неудобные вопросы вызывают весьма агрессивную реакцию прозелитов и индоктринированных.

Рано или поздно, доктринеры инвентаризируют неудобные вопросы и учат миссионеров и прозелитов отвечать на эти вопросы уклончиво или клеймить позором задающих такие вопросы.

Наличие обходных, хитрых или якобы закрывающих вопрос ответов на неудобные вопросы внутри доктрин не делает эти вопросы удобными.

Очень часто индоктринированные не способны вообще видеть и воспринимать неудобство отдельных вопросов, если на них есть обходные ответы в доктринах.

Неудобные вопросы в социальности и во время войны

Традиционно неудобные вопросы используются в журналистике как провокация и попытка заставить собеседника отвечать о сокрытом, утаиваемом. Однако неудобный сущностный вопрос — не из социальности.

Неудобный вопрос появляется не просто из устремления к сущности, но из устремления к иной сущности или к существенно Иному. Из социальности никаких по-настоящему неудобных вопросов не бывает. Желание кого-то подозревать, унизить или опорочить не порождает неудобные вопросы, но лишь каверзные, провокационные, разоблачающие. В социальности все хотят, чтобы их поняли, никто не хочет, чтобы их раскусили и тем более разоблачили.

Да и в социальности не всякие важные и главные вопросы являются сущностными. Например, вопрос «почему вы убиваете людей?» агрессору и инициатору войны не является неудобным, хотя он очень важен. Однако война, как говорил Сунь-Цзы, — это путь обмана. А значит война со стороны агрессора — это попытка избегнуть сущностных вопросов, обмануть и сторонников, и противников. Война — часто путь обмана гораздо больше для своих, чем даже для врагов. Все сущностные вопросы во время войны неудобны, хотя их уклончиво считают неуместными и несвоевременными.

Если же инициатор агрессии и жертва агрессии одинаково пытаются избежать сущностных вопросов, то война, даже будучи выигранной одной из сторон, не приведет к сущностному изменению, а значит в том или ином виде повторится снова.

Войны бывают не там, где каждый хочет блага для себя, а там, где хотят блага для всех. Поэтому благо для всех — самый неудобный вопрос для существ, которые хотят быть вместе против других, которые тоже хотят быть вместе.

Всякая совместность рождает свое право, свою справедливость, свой суд, свою истину, свою правду, свой мир, свой смысл и свою перспективу. Если смысл и перспектива совместности не утрачиваются в нелокальном пространстве и в неактуальном времени, то она получает легитимацию у других истин-правд-миров.

Например, столкновение империи и колонии порождает неудобные вопросы состоятельности и самостоятельности обеих сторон. Только прохождение сквозь вопрошание порождает возможность сущностного преображения ресентиментально зависимых коллективностей.

Поэтому не очень плодотворно пытаться вывести империю или ее колонию на универсальные вопросы во время войны, поскольку любой вопрос об их зацикленности друг на друге будет вызывать у представителей империи или представителей ее колонии злость и чувство враждебности.

Враждебные вопросы — это вопросы транзистенции для зацикленных на экзистенции. Знал бы Хайдеггер, к чему приведет его открытие патирования и пастушества бытия. Внимание или установка на экзистенции как открытии бытия, собственно, и порождают блокаду транзистенции, зацикленность экзистенции.

Отсюда война — неизбежное следствие именно социальной зацикленности на экзистенции. Война — следствие разных ответов на вопросы социального существования, но сущность этих социальных вопросов — вне социальности и даже вне самой экзистенции. Война — это вопрос транзистенции экзистенциальными средствами.

В войне выигрывает тот, кто ставит и пытается отвечать на неудобные вопросы до, во время и после войны.

Средствами войны невозможно породить Иное, поскольку Иное рождается в войне, но вне войны.

Сущностные неудобные вопросы — Иные, об Ином, для Иного.

Неудобные вопросы в некоторых доктринах

Скажем, вопрос «что такое реальность?» является самым неудобным в буддизме, но вот правоверный буддист никогда этого не признает. И Будда Шакьямуни, и его интерпретаторы, в частности, Нагарджуна, говорят об этом так, словно мы уже знаем, что такое «реальность», «истина» и «на самом деле» или можем как-то различить неопределенность феноменологического существования и неопределенность сущности. Неудобство вопрошания для буддизма в конечном счете сводится к вопросу: как отличить одну неопределенность от другой, п почему одну следует предпочесть другой?

Вопросы «Царство божие лишь допустимо внутри нас и достигается усилием (усердием) или уже есть внутри нас и в это нужно просто верить?», «Был ли счастливым Христос, страдая за нас, и можем ли мы верить несчастному?» — очень неудобны для христианина.

Второй вопрос возникает из измененной социальности — невозможно соотнести установку на счастье в современном мире с установками на страдания как совершенствование души в христианстве. Однако первый вопрос — из самой сути христианства. Но даже не пытайтесь спрашивать об этом христиан.

В науке неудобные вопросы не менее интересны. Воплощение многомерного Хаоса в четырехмерной компактификации нашего мира порождают существ, которые из четырехмерности придумывают представление о Большом Взрыве. Это позволяет поставить неудобный вопрос: Сингулярность суть Пустота или Хаос? Если Сингулярность суть Пустота, то научная гипотеза генеалогии мира отличается от религиозной гипотезы креации мира из ничего лишь семантикой.

Ежи Лец говорил на этот счет: «Что такое хаос? Это тот порядок, который был уничтожен при сотворении мира.» Мир здесь суть компактификация многомерного Хаоса в четырехмерный Порядок, изменяющий оптику так, что делает невозможным представления о многомерном Хаосе.

Попытка построить теорию струн-суперструн, где наш четырехмерный мир является лишь компактификацией многомерного Хаоса, до сих пор являются чисто теоретическими, то есть под их экспериментальное подтверждение государства и корпорации денег не выделяют. Это неудобные теории для государств и корпораций.

Первая предварительная постановка и описание неудобных вопросов в религиозных и научных доктринах представляла собой целый раздел в этой работе. Однако попытка их обсуждения несколько раз окончилась полным фиаско.

Были получены похожие ответы: автор просто плохо знает эти доктрины, поскольку все ответы на эти вопросы есть. Или же: якобы неудобные вопросы для этой абсолютной доктрины — не абсолютные, а значит их не существует в этой доктрине. Или — некоторые предельные вопросы отсутствуют в абсолютных доктринах, поскольку они из другого языка описания, хотя предельные вопросы от языка принципиально не зависят, иначе они — не предельные. Это было очень смешно и грустно наблюдать.

Поэтому вторая часть этой работы «Неудобные вопросы в некоторых абсолютных доктринах» стала недоступной для публикации и будет изучаться только на закрытых групповых семинарах.

Вопросы в софистике

Известное интеллектуальное направление, в котором допустим любой вопрос, — это софистика. Однако любой вопрос также допустим во всяком неиндоктринированном чистом искусстве помышления, воления, верования и патирования.

Не существует неуместных или неудобных вопросов в софистике. Есть проверяющие вопросы на догматичность или доктринальность софистики.

Возьмем один из мотивирующих вопросов в самой софистике.

Зачем мне софистика?

Ответ — незачем, если только вы не ищите Иное.

Это освобождающий ответ, неиндоктринирующий. В этом смысле это квазиотрицательный ответ для самой софистики, оставляющий право на свободу от прозелитизма и индоктринации.

Об уместности неуместных вопросов

Предельные моменты абсолютных доктрин и отторжение неуместных вопросов создавали человечеству множество проблем.

Христианство — религиозные войны, инквизиция, «охота на ведьм» и «крестовые походы».

Ислам — отторжение социальной свободы, джихад как установка на борьбу и войну, война против неверных, дискриминация женщин.

Философия — концептуальные войны против орфиков, софистов, теологов, порождение науки, которая стала называть философию научной философией и институционально запрещать всякую ненаучную философию.

Наука — борьба за объект и объективность вначале породили проблемы с двойственной по своей природе квантовой механикой, институционализация которой всерьез замедлила создание так теперь называемой Стандартной Модели мира. А теперь теория струн-суперструн как принципиально многомерная рискует вообще не получить институционализации в обозримой перспективе. Уж больно неудобные вопросы для Стандартной Модели она задает.

В гуманитарных науках марксизм открыл эпоху политического ресентимента — классовая борьба, классовая война, классовая ненависть, диктатура пролетариата, борьба всяких угнетенных против угнетателей, персонификация угнетателей.

Из марксизма возникло левое движение — фанатичное обнаружение все новых и новых угнетений и создание массового ресентимента для борьбы с этими угнетениями. Любой неудобный вопрос, направленный на вскрытие этой уже больше сотни лет технологии, оказывается для левого движения враждебным. Даже правые взяли на вооружение эту технологию левых. И теперь между ними практически нет никакого различия. И левые, п правые своими ресентиментами разрушают мышление намного более сильно и основательно, нежели все доктрины и движения, которые были до них в прошлом.

Единственная известная абсолютная доктрина, пытающаяся избежать ресентимента, — даосизм (У-вей), в меньшей степени — конфуцианство (Жэнь), что не мешало современнику Лао-цзы и Конфуция Сунь-цзы создать учение о стратегии войны. То есть даосизм и конфуцианство применяют нересентиментальную индоктринацию. Есть подозрение, что именно это обстоятельство позволяет Китаю иметь столь внушительный цивилизационный успех, где ресентимент содержит в себе всякая власть, что периодически приводит к разрушению достижений цивилизации.

Есть тестовые вопросы на допустимое развитие-совершенствование абсолютных доктрин.

Абсолютная доктрина объединяет или разъединяет людей?

Содержит ли абсолютная доктрина ресентиментальные установки (подозрение, ревность, зависть, месть, злоба, ненависть, агрессия)?

Осознает ли абсолютная доктрина свои пределы и умеет ли помышлять-волеть-веровать-патировать свои пределы?

Тест для любой абсолютной доктрины — может ли она сделать неуместные вопросы уместными. Если нет, то предиктор «смысл-перспектива» подрывает изнутри такую доктрину. То есть доктрина с неуместными вопросами обречена на разрушение и забвение.

Вопросы как проявление мыслящих существ и актив цивилизации

Существо становится мыслящим, когда оно начинает задавать вопросы. Вначале — другим, потом — самому себе.

С 4-х лет дети начинают задавать вопросы «почему» и другие. Они ищут ответы, ставят новые вопросы. И все происходит внутри мотивации детского любопытства.

Потом дети идут в школу, где им объясняют, что нужно не задавать вопросы, а учить кем-то уже данные ответы.

То есть им в школе быстро дают ответы на вопросы, которые у них не успели возникнуть. И оценки ставят за ошибки в ответах на эти вопросы.

Дети приучаются отвечать только на удобные вопросы, то есть на вопросы, которые уже имеют ответы в какой-либо доктрине — религиозной, научной, мистической или даже масс-медийной.

Неудобные вопросы оказываются для социализированных и образованных детей, юношей и взрослых настоящим кошмаром. Их ведь не просто не учили мыслить — их специально отучали мыслить.

Так детей постепенно приучают ставить и отвечать лишь на удобные вопросы, то есть вопросы, имеющие доктринальную поддержку. Вне доктринальной поддержки дети постепенно оказываются несостоятельны, а уже когда становятся взрослыми, то и совершенно беспомощными.

Затем жизнь эти повзрослевшим детям как бы задает вопросы и наказывает за как бы ошибочные ответы, но в действительности лишь за то, что они разучились ставить себе неудобные вопросы.

И только потом и только немногие начинают искать вопросы, на которые нет ответа, и учиться на таких вопросах.

Цивилизация убивает детское любопытство, потому что у нее нет времени на свободный поиск-исследование детей. Цивилизация включает в работу государство и корпорации, которые преследуют не цивилизационные цели, а свои, которые вроде как выдаются за всеобщие.

Государство и корпорации замещают детей гражданами-личностями, потому что государству и корпорациям нужны потребители-исполнители.

Цивилизация развивается несломленными маргинальными индивидами-самостями, которым удается вырваться из плотной структуры государств и корпораций и начать задавать неудобные вопросы.

Дети в нынешней школе лишаются самого главного знания в жизни. Лишь сущностные вопросы ведут к преображению — определенные и найденные кем-то ответы, хоть и дают много знаний, закрывают путь к преображению.

Поэтому неудобные вопросы вызывают у социализированных личностей разные смешанные чувства: недоумение, замешательство, покровительство, надменность, превосходство, снисхождение, а иногда даже — злобу, ненависть и агрессию.

Ставить неудобные вопросы нужно очень осторожно. Особенно если эти вопросы относятся к пространству идентичности для личностей, неспособных к самоопределению и пересамоопределению.

Если же решать цивилизационные задачи, то создание мыслительных групп нужно начинать именно с неудобных вопросов.

Вопрошательное назидание

Неуместные или просто неудобные вопросы детей есть самый важный актив цивилизации. В школах нужно подмечать таких детей и давать им свободу, вплоть до иных траекторий образования.

В энциклопедиях статьи о софистике нужно переписать, сделав их максимально адекватными — множественными, разнообразными, с допущением иного, без всего этого философского вранья о единственном бытии и единственной истине.

Философию нужно учить, но детям это не очень интересно. А вот софистику можно постигать намного веселее, ибо она может выступать как детская игра. И софистические кружки вполне себе можно создавать в школе. Причем именно софистические кружки, как в Древней Греции, а не дискуссионно-политические клубы, как это есть в США.

Тайна изменения в жизни — обнаружить вопросы, на которые нет ответа или имеющиеся ответы на которые неокончательные, неадекватные, манипулятивные, лживые.

Думать нужно не только там, где уде думали до нас, но и там, где никто не думал и так, как никто не думал — это значит ставить неудобные вопросы именно там, где сплошные удобство, мир и благодать.

Если нашел неудобный вопрос — радуйся, ибо в нем смысл и перспектива преображения.

Допустимо ли то, о чем спросить невозможно, неудобно, неуместно?

А если допустимо, то почему бы о нем не спросить?

Хорошо поставленный неудобный вопрос может стоять долго. Отказ от вопросов заставляет жить с ответами, которые рано или поздно становятся бессмысленными и бесперспективными.

Зов зовет — мышление вопрошает. Отвечает память. Отвечает восприятие. Даже воображение, и то — отвечает.

Пусть пребывает вопрошающее помышление, даже если погибнет мир, ибо помышление в том числе создает и миры.