Простота и сложность

Из выступления на дискуссии «Полезная примитивность и мудрая простота» журнала «Человек и предел» издательства «Колесо жизни» от 9 ноября 2022 года

Устные публичные размышления, транскриптированные редакцией журнала и вычитанные и дополненные автором.

Простота и сложность, мудрость в философии и софистике

Никакой простоты и сложности не существует, как не существует и различия между ними.

Мышление по своей сути не простое и не сложное. Собственно, как и другая его сторона — преобразование или преображение. Оно — в измерении «иное».

Иногда, при больших усилиях, до «иного» можно дотянуться воображением.

Причем, воображение — тоже не простое и не сложное.

«Иное» может быть неожиданным, а может быть незаметным для нас, если наше воображение к этому не готово.

И неготовность к воображению тоже не является сложной. Это просто отказ видеть. Абсолютное большинство сложных вещей мы просто не видим.

Чтобы увидеть нечто как сложное, у нас должны быть соответствующие «виделки» и соответствующие усмотрения.

В этом смысле, только отношение усмотрения может быть простым или сложным.

Но тут вмешивается обязательно нормативность.

Поскольку положить что-то как простое или что-то как сложное мы можем лишь вмешавшись в него и обнаружив, что наше усмотрение это выдерживает.

Поэтому сколько бы там ни было составных частей, если наше воображение не выдерживает, то для нас это сложно или трудно.

И, исходя из этих предварений, мы начинаем усматривать.

Возьмите первичный мыслительный факт, который установил Декарт: «Осознавая, я мыслю, значит существую». Это высказывание простое или сложное?

Это одно из самых сложных высказываний, которые только существуют.

И для того, чтобы оно было понятно массам, его упростили до «я мыслю, значит существую», а иногда «я мыслю, следовательно существую». То есть из мышления выводят как силлогизм «следовательность» существования.

В оригинале у Декарта нет силлогизма. У него есть несколько сред, которые он различает.

Во-первых, некая позиция «осознания», которая пытается произвести в целое. Что?

Мышление, как одну среду. Существование, как другую среду. «Я», как третью среду.

Во-вторых, попытка задать между ними отношение обозначения, то есть означающего и означаемого, различая при этом первое и второе.

В-третьих, разные отношения «Я» к каждой из этих сред, к их отношениям, к ситуации замещения и т.д.

Если вы попытаетесь помыслить это вроде как простое изречение, то увидите, что оно внутренне бесконечно.

Это, как минимум, три среды, и между ними насчитывается несколько десятков отношений, которые мы можем простроить.

И сила этого высказывания в том, что оно лежит между ненормативным мышлением, которое схватывается воображением, и нормирующим мышлением.

Тогда мы выходим на совершенно другую постановку вопроса.

А вот это нормирование — оно каково? Какую оно имеет ориентацию? К простоте или к сложности?

Если вы ориентированы на социальность, вы должны нормировать просто. То есть генерировать суждения, которые будут понятны большинству.

Если вы ориентированы на то, чтобы увидеть что-то «иное», вы должны цеплять очень много отношений и задавать их постепенным образом.

И тогда совершенно иначе представляется мудрость. Вернее сказать, мудрость представляется по-разному.

Есть мудрость, которая в нормативной установке на мудрость, — и это философия.

А есть мудрость, которая спонтанна, где мы не высказываем никакую установку, — это будет софистика.

(Мудрость это когда видишь уместность и своевременность разного и неуместность и несвоевременность какой-либо борьбы этого разного между собой.)

Возникает, вопрос: «А кто более сложные – софисты или философы?»

Сразу отвечу — философы намного сложнее, потому что они строили нормативные системы, состоящие из многих уровней, порядков; впитали многие понятия.

А софисты — просты. Их ориентацией было — предельно просто задать некие вопросы.

Проблема-то в том, что ответ на вопрос — хоть простой, хоть сложный — требовал разного. И вот эта потенция разного оказывалась потенцией той всей сложности, которая после этого возникала.

Допустимо высказывание: значит бывают некие простые вопросы, которые содержат в себе бесконечную сложность.

Но при этом установка или есть или нет.

Можно ли сказать, что у софистов есть некая установка? Нет, они пытались избавиться от всех и всяческих установок. Они пытались положить все как бы спонтанно, избегая всяких установок.

Но философы-то не избегали установок. У них точно в самом названии — установка на мудрость.

В свое время я попытался ее сформулировать так: можем ли присовокупить нечто к уже известному знанию, пониманию, усмотрению если будем мыслить общё?

И тут разворачивается постепенно несколько возникающих переходов.

Что значит мыслить общё?

Что значиь присовокупить?

Что значит знать, понимать или хотя бы усматривать?

Можем ли мы усмотреть нечто еще, если будем мыслить общё?

Тогда в таком виде оказывается, что это присовокупление есть некое устремление, где задействовано воображение.

И тут проявляется разрыв — поскольку есть люди с воображением и люди без воображения.

Его подчеркивал Шерлок Холмс в фильме «Собака Баскервилей», когда он вызвал инспектора Лестрейда к финальному столкновению с собакой. Ватсон спрашивал Холмса: «Зачем вы его зовете?» Холмс отвечал: «Как человек лишенный воображения, он может нам помочь». Потому что именно человек, лишенный воображения, не будет думать о некоем мистическом чудище. Он просто видит нечто опасное, достает револьвер и разряжает его в нечто. Он не думает, не воображает. Фактически он в безмыслии. В него вбиты некоторые нормы, которые действуют в определенной ситуации. Иногда это хорошо.

И эта попытка удержать разрыв простого и сложного, есть только у тех, кто знает между ними различие.

Кто знает различие между софистами и философами?

Кто знает различие между разным? Не разным в смысле как уже сложно созданным, а просто разным. Между «иным» и «наличным», между пустотой и хаосом…

Это удержание разного, в котором — бесконечность, и есть потенция сложного.

Примитивное и иное во время войны

Предположим, что во время войны, действительно, выживают примитивные.

Но мне представляется, что это недостаточно адекватное видение.

Мне кажется, что ключ к понимаю этого находится в этом «выживают».

Потому что, если посмотреть экзистенциальный смысл выражения, то окажется, что экзистенция действительно примитивизируется. Происходят разрушения, массовые жертвы, смерти вокруг. Разрушаются не только обычные связи, но и душевность. Она огрубляется. Все разделяется на свой-чужой, враг-друг.

И в этом проявлении возникает следующий вопрос: а что допустимо еще?

Если говорить не про материальный план, на котором базируется экзистенция, а про план духовный, то оказывается, что там речь не идет о выживании. Там идет речь о совершенствовании, преобразовании, преображении. И этим духовным интенциям война никак не помеха.

Если нет электричества, если нет проявлений нашего довоенного достатка, если отключен даже интернет, — вот она, оказывается, самая простая ситуация духовного совершенствования. И в этом смысле речь не идет о выживании, а речь идет о душевной, о духовной работе. И это точно не выживание.

Что же еще есть во время войны?

На фоне примитивизации проявляется «иное» как простое.

И оказывается, что эти, которые лишены материальных сложностей, материального мира, примитивизированные, упрощенные, легче всего воспринимают «иное», которое проявляется как простое. И оно им оказывается созвучным.

Поэтому, в конечном результате, в представлении о том, что выживает примитивное, оказывается, что выживает разное. Примитивное оказывается просто более заметно.

А то, что не замечалось до этого, замечается как-то иначе. И мы начинаем налаживать иные патические отношения, простраивать их с другими.

Мы начинаем иначе после войны строить свой материальный мир и преобразовывать свою экзистенцию. И потом, оказывается, что откуда-то берется то, чего до войны не было.

Возникает вопрос: откуда оно берется, если война обеспечила только то, чтобы выжило лишь примитивное?

Значит, вместе с выживанием примитивного проявляется нечто такое, что в своем существе примитивным не было.

То, что появилось, и было замечено во время войны как потенциально сложное. То есть то, что наследуется после войны усилиями преображений и преобразований.

Мне представляется, что война проявляет это «иное».

И в этом смысле, принятие и не принятие войны коренится в принятии и не принятии самого возникновения «иного».

Нам почему-то хочется, чтобы «иное» или изменение возникало в любви и согласии. К сожалению, так не бывает.

Там, где есть активность преобразования, — она всегда энергична, она всегда связана со столкновениями и конфликтами.

И если мы настроены на гармонию, иное может не проявиться. В гармонии нет иного. В гармонии иное усматривается вне гармонии.

Если мы ориентированы на дружественность, договор, совместность, иное может не случиться.

Мне представляется весьма важным, куда мы помещаем свое усмотрение.

Ведь дело не в войне самой по себе, а дело в том, принимаем мы войну или нет, участвуем или не участвуем.

И оказывается, что участие в войне — это не только материальное участие, не только выживание. Это в первую очередь участие духовное. Участие преображающее, мыслительное, патическое, волевое. И оно никак не социально.

В этом смысле даже участие в войне может быть на какой-то из социальных сторон войны.

Может оказаться, что процесс войны, который в социальности выглядит как уничтожение части материального мира и части общества, в каких-то духовных планах выглядит совершенно иначе, как проявление «иного», которое без этого столкновения незаметно.

И это иное видение войны, не присуще нам, когда мы не пытаемся оказываться на пределе.

Тогда может быть нужно переосмыслить войну как проявление иного, с чем не согласно большинство.

И большинство за это несогласие платит разрушением своей социальности.

Но оно платит лишь потому, что позволило этой социальности стать главной в своей жизни.

Мне представляется, что вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд.

Простое и сложное в сравнении

Я думаю, что мы не можем сравнивать простое и сложное, когда речь идет о прямых предвосхищениях.

Иначе говоря, мыслящий равен мыслящему, волеющий — волеющему, верующий — верующему.

И попытки их сравнить обнаруживают неконтинуальность этих представлений в том смысле, что мышление — это не навсегда. Это иногда — да, иногда — нет.

И даже тот, кто причастен к мышлению — мыслитель — не мыслит всю свою жизнь. Да, даже большую часть жизни он не мыслит.

Это избыточно и не нужно. Мышление — это иное усмотрение преображения и преобразования.

И попытка сравнивать мыслящих заведомо провальная. Это уникальные люди, которые в состоянии преображаться и преобразовываться. И ты еще попробуй со своим воображением, памятью и мышлением посоревнуйся с ними.

Отправляясь к себе в юность, вы думаете, вы себя в юности переспорите? Я о себе так точно уверен, что не переспорил бы.

Говорить о том, что есть нечто сложное и нечто простое, когда мы говорим об изменении… А как это измерить?

Ведь большую часть времени даже мыслители не мыслят. Более того, Батай говорил, что есть еще суверенные моменты, в которых вообще ничего невозможно понять — смех, эрос, хмель, жертва… Боль.

Значительная часть нашей жизни наполнена тем, что не является ни простым, ни сложным. Она является сущностным, суверенным.

Например, хмель – он сложный или простой? Нет. Никакого мышления там нет. И с волей проблемы, и с верой проблемы. Но это суверенный момент. Он необходим. В нем мы касаемся чего-то важного. Точно так же, как и любые другие суверенные переживания.

В этом контексте мы можем говорить о невозможности сравнений простого и сложного.

Поскольку мы пытаемся говорить о мышлении, как о со-сущностях и противопоставить ему некую отдельную или даже множество сущностей. А это заведомо тупиковый путь противопоставления.

Потому что множество сущностей и каждая отдельная сущность… Никто-ничто не важнее. Никто-ничто не лучше. Никто-ничто не проще и не сложнее. Нам нужны все сущности и все они важны.

И в этом смысле, коль скоро мы вошли в это со-сущностное представление, то мы там должны обретаться как-то сообразно этому, в попытке как-то прикоснуться, обнаружить, почувствовать, усмотреть иное.

И в этом мне представляется все напряжение. Поскольку один из ходов предвосхищения — помыслить, как-то расположить в мышлении сущность. Это же даже не прикоснуться с ней. Это даже не положить ее в качестве некоторого начала или некоторого предела. Это просто попытаться оказаться между сущностями.

А вот оказаться между сущностями, в мезосе, это еще более трудно вообразимое представление, поскольку оно вообще снимает представление о простоте и сложности.

(«Я» либо в «мыслю», либо в «существую», либо в каком-либо их отношении. Однако, чтобы оказаться в мезосе «мыслю» и «существую», нужно такое усилие воображения, которое есть далеко не у всякого «Я»).

Мезос! Он гармоничен? Он пуст? Никто не знает.

Точно так же неопределенность. Она не проста и не сложна. Не пуста и не наполнена.

И когда мы выходим на такого рода усмотрения, то оказывается, что совладать с ними, даже будучи причастным к мышлению, чрезвычайно трудно (не сложно, а трудно).

Это требует большого труда, если мы понимаем, что есть ради чего трудиться. Если это стало как некое препятствие на пути.

Когда речь идет о том, что путь, как некое спонтанное проявление этого движения изменения может оказаться простым или сложным, то опять-таки в ретроспективе.

Я думаю, что зряшными являются эти представления. Лучше уж попытаться положить их как мезос, и помыслить их как мезос.

А это требует принципиально иных представлений как таковых. Поскольку в мезосе войн нет, неопределенностей нет, даже зацепиться не за что. И сущности несравнимы.

Вот в этом контексте мы выходим на очень важное представление. Только отрешаясь от всего того, что есть жизнь, война, переживания, представления о смерти, входя в это представление о неопределенности как таковой, мы получаем допустимость видеть иные предвосхищения, и вообще иных существ как таковых.

Поскольку мы можем в воображении представить — есть верующие люди, как там у них все устроено? Что даже атеисты верующие, но в то, что Бога нет.

Или есть волеющие люди — и как там у них все устроено? Что они вообще говорят? Что война не прекращается, что война — всегда или что всегда — конфликт? Или что естественного ничего нет, все искусственно?

И так помыслить себе мир или целое и свою жизнь, это очень важно. Это так, словно побывать внутри другого существа, это словно прожить иную жизнь. Это словно не нужно других воплощений, не нужна карма, не нужны реинкарнации….

Ты уже можешь прожить эти жизни. А это значит такое изменение, которое позволяет сделать себя множественным. Однако, достигается это огромным трудом, порой даже это смертельно опасно.

И здесь — никакой простоты и сложности. Просто чистый мезос...

Ти є простим чи складним?

Бути собою — це бути незмінним чи змінюватись?

І в цьому сенсі це не дуже просте запитання, тому що воно підважує момент «бути собою».

Якщо ми бачимо себе, як тільки відображення у соціумі, то це значить просто підтримувати свій образ, свій імідж і відповідати йому.

А якщо колись поставити за мету спробувати подумати, а хто ти є… Розпізнати у глибині себе базові уявлення, базові установки, орієнтації, то виявиться, що і за це зачепитися не можна, тому що, по-перше, туди достукатися важко, а по-друге, що кожен раз для себе ти не є той же самий.

Відтак з’являється підозра, що бути собою, це і є змінюватися.

Тоді це означатиме, що ти ні на чому не зможеш зафіксуватися. Ти ніяк не можеш себе співвіднести з собою попереднім. Ти не можеш визначити, хто є ти, а хто є не ти.

А самовизначення — бути кожен раз інакшим, — воно взагалі означає, що ти не можеш себе спрогнозувати. Ти не можеш сказати, чи це ти, чи не ти. Тоді, що таке ти?
Не хто таке ти, а що таке ти?

І виявляється, є така штука, самооцінка, коли ти можеш оцінювати інших як цікавих і себе, як цікавого чи не цікавого. Як того, хто змінився чи не змінився.

Ці зміни якось відкривають для тебе нові смисли та перспективи. І якщо так, то тоді цікаво з самим собою. Хоч без світла, хоч без інтернету — ніколи не нудно. А якщо нудно, то щось не те з тобою.

І це і є той вимір, у якому можна завжди співбесідувати з самим собою. Коли з самим собою може бути цікаво.

Це не означає бути мізантропом чи якось упереджено ставитися до інших. Це означає і інших так само оцінювати.

А це жорстко. Це не влаштовує більшість людей. Тому що якщо такі високі вимоги до самозмінювання, то і до інших — також.

Скільки тоді нудних вчителів, нудних політиків, журналістів, письменників, кіношників…

Як взагалі тоді можна вижити у цьому світі?

Тільки всередині себе. Використовуючи будь-яку нудоту у якихось цікавих самозмінах.

Якщо тут дійти до межі, тоді виявляється, що весь світ не потрібен. Тому що виявляється, що світ — лише привід для самозмін.

А це означає, що самість співмірна світу.

А якщо це так, то зі світом можна робити що завгодно. Знищувати, створювати… Цей світ, інші світи…

Тоді основне питання не в тому чи ти потрібен, чи не потрібен світу. А у цій здатності самозміни, щоб тобі було цікаво.

І тоді не виникає питання: простий ти чи складний. Наївний ти чи не наївний.

Мені здається ця здатність самовизначатися як самозмінювана самість, незалежно від жодних обставин (від того в світі ти чи в позасвіті) є сутнісною.

Адже уяви собі — помираєш і раптом нічого з цього матеріального нема, зовсім нема за що зачепиться, і ти опиняєшся в абсолютній порожнечі. Ну можливо десь є світло і ти розумієш, що потрібно летіти на нього.

А як нема? Тоді що?

Творити світ з себе, а в ньому якось все розбудовувати.

Нічого не закінчено і нічого не загрожує, якщо ти можеш жити з самим собою в самозміні.

Оце мені здається найважливіше.

Преодоление простоты и сложности
(дальнейшее размышление автора после дискуссии)

Простоту и сложность ничем иным кроме усмотрения различить нельзя.

Простота суть одноусмотрение множества в мезосе-явленном из танца сущностей. Сущности суть просты, как прост и их танец. Это одноусмотрение суть одинокий протуберанец, вспышка или просто блик в усмотрении из явленного или допустимого.

Простота также одноусмотренная сущность в морфисе проявленного. Такое одноусмотрение либо случайно, либо эпизодически выхвачено из социальности, либо пассивно упрощено из сложности проявленного в деградации, либо в преодолении-усилии достигнуто в преображении к единству явленного сущности-мезоса.

Усмотрение простоты сущностного достигается через усложнение простоты проявленного и схватывание сложности до усмотрения простоты сущностного.

Сложность суть представление множественных усмотрений и усмотрение отношений этих усмотрений. Сложность суть много-связное множество усмотрений в сущностном и в проявленном.

Сложность суть усмотрение множества как разного с поименованием множественных различий этого разного.

Простота суть отдельные несвязанные или несоотнесенные усмотрения.

Простота суть ориентация к явленным сущностям в мезосе. Сложность суть ориентация к проявленным формам в морфисе. Мезос и морфис различны в морфисе.

Простота не имеет ни качеств, отношений. Качества и отношения имеет сложность.

Поскольку в явленном-мезосе вопрос преобразования-преображения суть танец сущностей, то ни сложность, ни простота не восуществляются.

Однако в проявленном сложность суть порождение преобразования, не достигающего пока еще мезоса. Сложность в проявленном неизбежна именно в силу преобразования- усматривающего существа, а не сама по себе.

Именно проявление форм-мнимостей-искажений (морфиса) в различии усмотрений и их отношений через другие усмотрения порождают сложности в отличие от простоты мезоса-явленного с его танцем сущностей и простоты как одноусмотренного проявленного.

Через простоту и сложность можно выразить в языке основные предвосхищения.

Вера суть допущение простоты в сложности и сложности в простоте.

Воля суть устремление от простого к сложному и от сложного к простому.

Мышление суть расположение сложного в простом и простого в сложном.

Патия суть явленность сложного как множества и простого как одного.

Преобразование суть не просто и не сложно — лишь усмотрение делает его сложным или простым. В усмотрении преобразование суть переход от простого к сложному в проявленном и от сложного в проявленном к простому в явленном сущностном.

Усмотрение преображения суть переход между простым и сложным сообразно множественным допущениям, устремлениям, расположениям и явленностям существа.

Преображение суть непростое и несложное восуществление существа. Преображение суть выход из дихотомии простого и сложного — в Иное, в Мезос, в явленность сущностного.