Сначала как трагедия, затем как фарс

Название этой книги является простым тестом для читателя. Если первая ваша мысль: «Да, автор прав, после трагедии тоталитаризма в XX столетии все рассуждения о возврате к коммунизму смешны», то я настоятельно рекомендую вам отложить эту книгу. Более того, ее у вас нужно немедленно отобрать! Я имею в виду совершенно другие и трагедию, и фарс. А именно — два события, маркирующие начало и конец первого десятилетия XXI века: террористическую атаку на здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года и финансовый кризис 2008-го. Добавлю, что обращения президента Буша к американскому народу после этих событий очень схожи и звучат как два варианта одной речи. Оба раза он призвал к частичному ограничению основных западных ценностей, личной свободы и рыночной экономики, для того чтобы спасти их и решительными действиями защитить американский образ жизни. Карл Маркс начал свое сочинение «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»¹ с корректировки гегелевской идеи, что история повторяется: «Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса».

За двенадцать лет до 11 сентября, 9 ноября 1989 года, пала Берлинская стена. Казалось, это событие ознаменовало начало «счастливых 90-х», наступление фукуямовской утопии «конца истории» ² и полную и окончательную победу либеральной демократии. Напротив, 11 сентября символизировало конец периода Клинтона и возвестило о начале эры возведения новых стен. Фукуямовская утопия 90-х умерла дважды. Коллапс либерально-демократической утопии 11 сентября 2001 года не затронул экономическую утопию глобального рынка, но если финансовый кризис 2008-го имеет какой-то исторический смысл, то он означает конец и экономической составляющей утопии Фукуямы. Это возвращает нас к ремарке Маркса о Гегеле. Не стоит забывать, что в предисловии к изданию «Восемнадцатого брюмера…» 1960 года Герберт Маркузе³ завернул гайки еще на один оборот, иногда повторение под маской фарса может оказаться страшнее самой трагедии.

Будет ли финансовый кризис отрезвлением и, наконец, освобождением от иллюзий? Когда обычный ход вещей прерывается травматически, открывается пространство для «дискурсивных» идеологический баталий, как это произошло в Германии начала 30-х. Гитлер, ссылаясь на еврейский заговор, предложил наилучшее объяснение причин кризиса Веймарской республики⁴ и способ его преодоления, таким образом выиграв соревнование идеологий. Точно так же в 1940 году во Франции позиция Петена⁵ оказалась наилучшей интерпретацией причин поражения страны. Наивная надежда левых на то, что нынешний финансовый и экономический кризис неизбежно откроет пространство для развития радикальных левых идей, без сомнения, опасно близорука. Первым следствием кризиса будет отнюдь не укрепление радикального освободительного движения, а усиление расистского популизма, развязывание новых войн и рост нищеты в странах третьего мира. Это приведет к еще большему увеличению пропасти между богатыми и бедными во всем мире.

История современного свободного рынка состоит из потрясений. Некоторые из самых позорных нарушений прав человека последних тридцати пяти лет, которые принято рассматривать как результат злокозненной политики антидемократических режимов, на самом деле были совершены с целью умышленного запугивания общественности, чтобы подготовить почву для внедрения радикальных рыночных реформ. К такому выводу приводит анализ конкретных событий, среди которых главное — война в Ираке. Нападение США на Ирак было основано на идее, что военная стратегия «шока и трепета» запугает народ Ирака до такой степени, что люди не смогут даже думать о какой-либо альтернативе, и страна будет легко превращена в оплот свободного рынка. Таким образом, рыночную экономику, оказывается, гораздо легче построить, если путь к ней прокладывают катаклизмы (природные, военные, экономические). Потрясения принуждают людей «отряхнуться от старого мира» и, пережив символическую смерть, стать tabula rasa в идеологическом смысле, принять новый порядок.

Забавно, что идеологи, которые когда-то потешались над просоветскими объяснениями провала народной демократии в Восточной Европе, состоявшими в том, что не сама идея порочна, а просто в государствах, отпавших от советского блока, был построен ненастоящий социализм, теперь сами взяли эту же линию защиты капитализма. По их мнению, не капитализм как таковой виноват в кризисах и коллапсе, а искаженное, неверное воплощение его. Однако какой же «недостаток» в системе открывает возможность для таких потрясений?

Наша эпоха провозглашена пост-идеологической, но этот демонстративный отказ от идеологии только лишний раз доказывает, что сейчас наше общество идеологизировано более чем когда-либо. Идеология — это всегда борьба, и среди прочего борьба за присвоение наследия прошлого.

Все, что можно назвать достижениями либеральной демократии (профсоюзы, свобода выборов, бесплатное всеобщее образование, свобода печати и т. д.), было завоевано путем долгой и трудной борьбы низших классов на протяжении XIX и XX веков. Другими словами, это не что иное, как естественные последствия капиталистических отношений. Вспомним хотя бы список требований Манифеста⁶Коммунистической партии. Большинство из них, за исключением отмены частной собственности на средства производства, сегодня стали частью идеологии буржуазного общества, и это результат народной борьбы.

В конце 2008 года группа исследователей, занимавшихся изучением очагов распространения туберкулеза в Восточной Европе за последние несколько десятилетий, пришла к неожиданным выводам. Проанализировав данные более чем из двадцати стран, ученые из Кембриджского и Йельского университетов установили четкую корреляцию между получением кредитов МВФ и числом случаев заболевания туберкулезом. Причем вопреки ожиданиям туберкулез отступает в момент прекращения выплаты кредита. Объяснение этой, на первый взгляд, странной корреляции простое. Условием получения кредитов МВФ является предоставление государством-получателем гарантий «финансовой дисциплины», то есть сокращения государственных расходов, и первой жертвой мер по восстановлению «финансового здоровья» становится само здоровье, иными словами, расходы на здравоохранение.

Финансовый кризис не позволяет далее игнорировать эту вопиющую иррациональность глобального капитализма. Достаточно сравнить $700 млрд., потраченных правительством США на стабилизацию банковской системы, с $22 млрд., обещанными беднейшим странам в качестве помощи в продовольственном кризисе. Из них предоставлено пока только $ 2,2 млрд.

Возможно, Марксово понимание коммунизма не идеально, но коммунизм как движение, возникающее в качестве протеста на подобные антагонизмы, по-прежнему остается релевантным. Однако если мы соглашаемся считать коммунизм «вечной идеей», остается только признать, что ситуация, порождающая его, вечна в не меньшей степени, то есть антагонизмы, реакцией на которые является коммунизм, будут существовать вечно. Отсюда остается один шаг до «деконструктивного» прочтения коммунизма как мечты об отсутствии отчуждения, мечты, которая процветает на своей собственной неосуществимости.

Ленин негодовал по поводу столыпинских реформ⁷, создавших угрозу возникновения нового сильного класса независимых собственников, который подрывал основы пролетарской революции. Новая освободительная политика сегодняшнего дня будет связана не с определенным социальным агентом, которого больше нет, а со взрывоопасным сочетанием различных агентов. Сегодня нас объединяет то, что, в отличие от пролетариата, которому нечего терять, кроме своих цепей, мы находимся в опасности потерять все. Угроза в том, что мы можем превратиться в абстрактные объекты, лишенные всякого существенного содержания, в жестко управляемых животных, выживающих в непригодных для жизни условиях. Эта угроза существованию, угроза «несубстанциональной субъективности», как выразился Маркс, делает нас всех пролетариями. И нам нужны превентивные меры, чтобы не допустить такого развития событий. Если это звучит апокалиптически, то что же — мы живем в апокалиптические времена. Экологический кризис, редукция человеческих существ до манипулируемых механизмов, тотальный цифровой контроль над жизнью… Дело идет к концу, и «времени больше не будет».

Для апокалипсиса характерно специфическое понимание времени, почти противоположное обоим, доминировавшим прежде, — традиционному циклическому и модернистскому линейному времени последовательного развития. Время апокалипсиса — это «время конца времен», время опасности, время чрезвычайного положения, когда конец близок и мы можем только готовиться. Существуют как минимум четыре интерпретации апокалипсиса: христианская, нью-эйдж, техно-постгуманистическая и светская экологическая. Все они разделяют мысль, что человечество приближается к точке радикальной трансмутации, но их онтологии различаются. Задача состоит в том, чтобы объединить их усилия для радикального освободительного обновления. Волнения 1968 года⁸ затронули три столпа капитализма: фабрику, семью и школу.

В результате каждая из этих сфер подверглась постиндустриальной трансформации. Левые даже не заметили своей победы. Враг был разгромлен, но сменил маску и мутировал в новую форму, для которой характерно даже еще большее капиталистическое давление. При постмодернистском капитализме рынок вторгся в области, ранее считавшиеся прерогативой государства: от образования до правопорядка. Когда «нематериальный труд» (образование, здравоохранение и т. д.) считается работой по производству социальных отношений, не следует забывать, что это означает в рамках товарной экономики, а именно: труд в этих сферах, прежде независимых от рынка, превращен в товар. Мы больше не разговариваем с друзьями о неприятностях, а идем к психиатру; о детях заботятся не родители, но оплачиваемые няни и так далее. Мы находимся в разгаре нового процесса приватизации социального.

В отличие от социализма коммунизм напрямую связывает единичное и универсальное, минуя частные детерминации. Когда апостол Павел говорит: «Нет ни эллина, ни иудея», тем самым он утверждает, что этнические корни, национальная самобытность и т. п. не принадлежат категории правды. Пространство коммунизма является, в христианских терминах, пространством духа, объединением верующих, каждый из которых извлечен из естественных обществ и частных мирков. Кесарю кесарево, а Богу Богово, и коммунизм предполагает, кроме частной жизни в естественном окружении, участие в универсальном пространстве единомышленников.

Апологеты борьбы с коммунизмом могут оказаться перед старой дилеммой: что же они выбирают — «свободу от» или «свободу ради»? «Я выбираю свободу» — так называлась книга советского дипломата Виктора Кравченко, который остался в Америке и в 1944 году выпустил это знаменитое описание ужасов сталинизма. Начиналась она детальным рассказом о голодоморе и принудительной коллективизации, в которой сам Кравченко, убежденный коммунист, принимал деятельное участие. Он стал всемирно известен как герой холодной войны. Но вот что известно о Кравченко значительно меньше. Поосмотревшись в Америке, он серьезно обеспокоился ходом маккартистской «охоты на ведьм». Он предупреждал, что использование таких методов борьбы со сталинизмом чревато для Америки риском перестать отличаться от противника. Все больше его волновали несправедливости в мире демократии. Новая книга Кравченко «Я выбираю справедливость» не получила и доли той популярности, какая досталась первой. Кравченко уехал в Боливию, где стал тратить заработанные на антикоммунизме деньги на организацию бедняков в колхозы, то есть снова занялся коллективизацией. Революция у него, как и у Че Гевары⁹, не получилась. Разочарованный Кравченко уехал в Нью-Йорк и застрелился.

Сегодня новые Кравченко появляются во всех странах, на всех континентах. Они говорят на разных языках, они разрознены, но их не так мало, как может показаться. Они знают, что неравенство толкает нас к катастрофе, и стремятся бороться с любым неравенством. Их не смущает неудачная история коммунизма в XX веке, они готовы начать с самого начала и восстановить коммунизм на новых основаниях. То, что они могут объединиться, страшит правительства. Однако надеяться можно не только на тех, кто ностальгирует по «настоящему социализму».

Существует более широкий тренд: в прошлом многие вольнодумцы повозвращались к церкви перед смертью, чтобы умереть в согласии с Богом. Нечто похожее происходит сейчас со множеством левых антикоммунистов. На склоне лет они возвращаются к коммунизму, будто хотят умереть, примирившись с коммунистической идеей. Если даже такой убежденный антикоммунист, как Кравченко, вернулся к преданной вере, месседж очевиден: не бойтесь, возвращайтесь домой! Вы довольно наигрались в антикоммунизм, это извинительно; но уже пора оставить игры и заняться настоящим делом.

______________________________________________________________

Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», памфлет 1852 года, где Карл Маркс дает глубокий анализ классовых отношений. Памфлет написан под непосредственным впечатлением от государственного переворота во Франции, произведенного 2 декабря 1851 года Луи Бонапартом.
Френсис Фукуяма — американский философ, критик трансгуманизма. В своей знаменитой книге «Конец истории и последний человек» (1992) Фукуяма, проанализировав радикальное изменение мирового порядка начиная с 1985 года, предложил радужную концепцию, что история, которая есть всего лишь череда катаклизмов, заканчивается и в обществе воцаряется стабильная либеральная демократия.
Герберт Маркузе — немецкий и американский философ и социолог. Самая знаменитая книга Маркузе – «Одномерный человек» (1964), где он утверждает, что современный человек как на Западе, так на Востоке зомбирован СМИ и пропагандой, которые внедряют в его сознание ложные потребности.
Веймарская республика — общепринятое название Германской империи с igig no 1933 годы. Мировой финансовый кризис привел к ее краху и зо% официальной безработицы.
Франсуа Петен — глава коллаборационистского правительства оккупированной Франции.
Программный текст К. Маркса и Ф. Энгельса (1848), в котором они декларируют и обосновывают цели, задачи и методы борьбы зарождавшихся коммунистических организаций и партий.
Аграрная реформа, проводимая с 1906 года премьер-министром П.А. Столыпиным, была направлена на разрушение крестьянской общины иукрепление индивидуального хозяйства с помощью введения частной собственности на землю.
Студенческий бунт, от которого вздрогнул весь буржуазный мир, начался во Франции под знаменем крайне левых идей и прокатился по всей Европе и Америке.
Через несколько лет после Кравченко профессиональный революционер Эрнесто Че Гевара тайно уехал в ту же Боливию делать революцию. Однако среди боливийский крестьян Че не нашел понимания, и его попытка также окончилась неудачей и смертью.

 

Перевод Арсения Штайнера, опубликовано в зимнем Black Square

Источник: http://community.livejournal.com/hello_zizek